Под небом

Кабан шмыгнул носом так, будто собирался сплюнуть в сторону. Виктор потянулся за рюкзаком, который скинул по левую руку. Рони усмехнулся, вдохнув свободнее:

– Право выбора даете? Ну и щедрые же…

Из рюкзака вытащили шкатулку, и слова увязли в горле. Резные бока, золотое покрытие, петли для семи замков. Пустые.

– Выбор есть всегда. У каждого, – Виктор не глядел в его сторону, полностью поглощенный трофеем. – Хорошая работа, кстати, – приподнял крышку пальцами. – Чистая.

Кабан молчал, только в разнузданной позе пробивалось торжество. Виктор кивнул, будто самому себе, и закончил похвалу:

– Не зря ее клетка без замков.

Рони поджал пальцы на ногах. Там, где Лея – там и Ильяз. А если Ильяз с Леей не удрали, то Серж с Дагом…

– Не верю, – огрызнулся Рони, почти не различая рези в стоптанных ногах. – Кто угодно мог подделать это барахло…

Кабан собрал брови домиком, источая фальшивое сострадание, и покачал головой. Взял совет у Виктора:

– Придется девчонку показать? – в ответ ему зевнули, и Рони вклинился в тот же миг.

– Всех. Если поймали кого, то показывайте… всех, – он уже потерял так много, что дерзить будто и не страшно.

Хоть только и последняя мразь возьмет в заложники членов семьи, а от распоследних мразей пощады не ждут.

– И этого, – кабан прищурился, на носу проявились складки кожи – как кислятины обожрался, – показать?

От дурного предчувствия Рони медленно поднялся со стула, сам и не заметил – как. Виктор последовал его примеру. Обошел кабана по правую руку, хлопнул по предплечью, будто бы это могло заставить того сообразить быстрее. И лениво распорядился:

– Всех и каждого. Спокойной ночи.

– Дня, – буркнул кабан тихо-тихо, так аккуратно, что, кажется, и не стоило вовсе открывать ему рта.

– Что вы с ними сделали?! – угрожающе подался вперед Рони, не зная, бояться ему или уже оплакивать то, чего стоило испугаться раньше.

– Мы, – оскорбленно бросил Виктор, – ничего.

Кабан с жаром закивал:

– Не успели бы, пока тебя пасли.

Рони по привычке втянул воздух носом и издал какой-то жалобный всхлип вместо задуманного рыка:

– Если хотя бы один волосок, да хоть… с любой из голов, я вас…

Целиком его угрозу услышал только кабан – Виктор без намека на раскаяние повернулся спиной и покинул комнату. Дверь захлопнулась тихо, не грубо. Будто и сквозняка у коршунов не водилось.

– А… – Рони так опешил, что надолго прилип взглядом к безучастной двери.

Рони Младший. Заберись хоть на самый высокий шкаф к пяти годам или башню Хэлт в свои двенадцать. Младший, ненужный, пустое место. Никто не воспримет всерьез – пыжься ли, грозись.

Мир зашевелился вместе с тычком кабана – опять эта увесистая лапа на плече: толкает, помыкает. Оторвать бы ее и…

«Кого б ты еще испугал, кроме себя самого, мелюзга», – сказал как-то братец. Сказал – на всю жизнь одарил.

– Двигай, ну. Заснул, что ли? – потормошил его кабан, и Рони не сразу заметил, что руки ему освободили: вот иглами колется кровь, вернувшись в сосуды. Не боятся его совсем, и правильно делают – не убийцей уродился, да и старшим всех подвел.

Первые шаги до двери дались со скрипом, и не только от половиц. Пробежать половину города, а то и более – задачка не из легких. Под кожей все горело. Тело, почуяв отдых, сдало все позиции и явно мстило за марафон. К нему присоединилась и голова, упорно бодаясь с реальностью. Рони не верил.

Не верил тому, что выберется малой кровью. И тому, что спускались они в сырой подвал к его стае, а не каким-то недотепам, что к Рьяным отношения не имели. А потом, уже добравшись под конвоем к последней лесенке вниз, не поверил, что ушли его родные, миновав заслон из десятка жандармов.

– Просили же тебя, сто лет под небом, – Рони в Распорядителя и до того не верил, но в этот раз – совсем обозлился, будто сам себя обманул.

Проси – не проси, все одно. Что у графа, что у виконта, что у самого Распорядителя и всех его духовников.

На ржавеющей железно-бетонной лестнице Рони поверил в худшее.

С чего бы не верить, что звери, стрелявшие в спину, не побрезгуют и заложников брать? Или что не станут калечить беззащитных, только его носом отделавшись? С чего бы не верить, что кто-то из воробьев уже не вернется по его вине?

– Не хлебай сопли, – отчего-то смилостивился кабан. – Живы твои бандиты.

***

В подвале кабан красочно расписал, как разделили воробьев по двум клеткам. Только не пояснил, для чего. Первым делом причиталось посмотреть на Лею и Сержа. В узком коридоре, пригодном больше для хранения закаток и сыров, вширь помещалось полтора человека. Кабан пихнул его вперед, насоветовав долго не задерживаться.

– Я бы вообще с ребятами отсюда ушел, да ключей не дают, – устало огрызнулся Рони.

Он сделал еще пять шагов среди тусклого света, пыли в нишах стен. И увидел камеры. Пока – пустые. Всего две.

– Хедрик! – рявкнул кабан за спиной.

– Чаго еще?! – заголосил кто-то из коридора.

– Гость к тебе, на пяток. Пригляди.

Из-за угла послышалось бурчание и шорох ткани, будто бы поймали Хедрика при исполнении совсем иного долга. Перед природой. Рони повернул, куда указал кабан – за правый угол. И чуть не столкнулся с охранником. В него выдохнули вчерашним перегаром:

– Этот, шо ли?

– Этот, – устало ответил он вместо кабана.

– Рони! – донеслось из-за спины Хедрика. Бодро, звонко, знакомо. Рьяные узнают друг друга и по шагам.

И он потеснил жирную тушу перед собой, просочившись вдоль стены, на голос. Четыре шага, под желтушный свет тусклой лампы, к прутьям, почти вплотную. Под грязной, пропотевшей рубахой прошел холодок. На скамье лежал Серж, и по первости казалось, что он не дышит. Легкий всхрап с его стороны прогрел Рони от макушки до костей ног.

За толстыми прутьями из железа – напротив Сержа – на скамье сидела взломщица Рьяных. Живьем, не подбитая, своя. Рони путался в чувствах, бестолково открывая рот, чтобы назвать их по очереди, не зная, с которого начать. С радости – что увидел ее: целую, без синяков. Горечи, что не на воле. Или страха, потому что все это, быть может, надолго. Навсегда.

– Лея…

В полутьме казалась она ему еще краше, чем когда-либо на крышах. Не заметил, как в Ильязовы сапоги влез? А может, всяк становится дороже, чем был, едва замаячит весть о скорой утрате.

Она и сама удивилась – глаза синие широко раскрыты. Не ожидала от него такого промаха. Вот тебе и умелый воробей: и своих не защитил, и сам попался. Рябчик, птенец, дуралей…

– Тебя били, – не вопрос, не претензия. В голосе – обида, притаенная злость.

– А, – Рони потер нос – на место его поставили по прибытию в логово, а ныть еще дней пять будет, – да это так, ерунда. Послушай, Лея…

Но его прервал охранник, наплыв тенью из-за спины. Сам встал под свет:

– Пять минут, и тикай отседова.

По виду Хедрик ничем не лучше кабана: ячмень на глазу, форма грязная, обвислая. Показал еще своими кривыми пальцами знак, будто Рони числам не научен.

– Да-да, понял я, понял, – затараторил Рони, торопясь. – Лея, тот коршун, что за главного… Говорит, ему Джеки нужен.

– Джеки? Тот самый?! Он же не в городе, – Лея аж вспорхнула со скамьи. На второй безмятежно похрапывал Серж, не просыпаясь. – А мы тут каким боком…

– Не обниматься, – рявкнул охранник, голос полнился злобой и, кажется, завистью.

Рони опасливо сделал шаг назад, подняв руки к груди в жесте смирения. И продолжил сбивчиво объяснять:

– Затирали мне там, что вернулся. А я, стало быть, на него теперь охочусь. Таков уговор.

Лея недоверчиво склонила голову набок, приобняла себя за плечи, будто озябла. Есть над чем задуматься, есть о чем помолчать, когда старшего изловили, чтобы на легенду науськать. Да не на простого ветерана, вроде покойного Стивена, или отошедшей от дел Жанет. А на самого зубастого, если так позволено выразиться, из воробьев!

– На Джеки Страйда, – эхом повторила она.

И самому не верилось. Рони все детство трепетал от уважения, вспоминая зачистку Большой Часовни, налет на рынок Жаклин, дважды успешную кражу в замке Уинтерс…

Теперь он, пусть и не желторотый, но все еще обычный молодняк из Рьяных, положит конец легенде Гэтшира. Против воли, хоть и дали ему скудный, но выбор. Ни одна легенда не стоит своей стаи. Не стоит же? Рони потер лоб кулаком, будто заставляя мозги поработать. Паршиво и тошно. Восхитительно. То по очереди, то одновременно.

«Будто и забыл про свою свободу, да, как чижик мелкий? Поманили тебя славой, может, еще и сам за решетку после дельца полезешь или руку отдашь, а?» – внутри лепетала совесть.

Серж заелозил в дреме на кривых досках.

– Значит, за Джеки теперь свободу дают, а мы, вроде как, гарантия? – Лея цыкнула зубом.

Рони кивнул. Умница Лея, хорошо, что с ней посоветоваться дают.

– Помнишь, что Жанет говорила о коршунах? – Лея моргнула так, как обычно кивают в ответ. Помнит. Светлая голова.

Рони тоже помнил: «Коли коршун тебе на ухо запоет, не верь. Даже если скажет он, что перья у него черно-карие. Ни слову не верь».

– У него, ну, кто слово давал, клеймо, – Рони дернул правой рукой, показывая, – по ту сторону запястья.

Так показал, будто и не спрашивает – сам все знает. Лишь бы не поняли, что стыдоба, а не память у их старшого. Лея прищурилась и воскликнула:

– Перебежчик, значит. – Ее нос тут же поморщился, как учуяв выгребную яму. – Хуже повешенного. Залетный?

Она мотнула головой в сторону порта. Такие славные у него в стае – усади в клетку, а все равно подскажут лучше компаса, где что водится в Гэтшире.

– Божился, что местный, – Рони дернул плечами, почуяв легкость. Теперь-то все на места встало. – С городом знаком. В кобуре – квинс под шесть зарядов. Виктором назвался.

– Брешет, псина, – Лея перешла на шепот, хоть в полуметре от нее стоял охранник. – Всех старых воробьев Жанет знает. Особенно таких шустрых. Может, он тебя еле-еле догнал, так? В загоне под ружья попался?

В печени что-то ухнуло, когда Лея с надеждой посмотрела на него. И ведь не скажешь, что коршун землей накормил, что гонял поперек города ради того, чтобы для дела проверить. Будто коня на ярмарке выбирал.

– Вроде того, – затылок страшно зачесался, и Рони потеребил волосы пальцами.

Они помолчали. Серж снова засопел: глубоко, безмятежно.

Значит, Виктор не пальцем деланный, потому что сам в воробьях числился. Рони не вспомнил про оттиск клейма лишь оттого, что такого еще не встречал. Десятки их, этих оттисков: с якорем у невольников с моря, с кругом нахлебники ходят, а остальных – как бы упомнить, да различить. Выходит, черно-белый то хуже, чем коршун. Бывший воробей.

Перед внутренним взором замелькали картинки, в ушах – обрывки фраз. Если воробей, значит со стаей ходил. Какой, сколь давно? Поймали его – или сам пришел? Рони дернул головой: кто же сам приходит?

Может, Виктора так же прижали… Только и здесь неувязка! Так от чего не сбежал, коли оснастку дали да квинс под шесть патронов? Надоела подпольная жизнь, убийцей быть краше? Золота мало собрал за свои годы? И Рони теперь ждет та же участь?

А время все бежит, никого не щадя: часов нигде в подвалах не держат. Как приспичит Хендрику, так и погонят прочь.

– Лея, что же мне делать? – Рони поник, собрал пальцы в замок. Сел напротив, как чистильщик обуви на переулке – даже пнуть жалко.

– Пф, тоже мне, старшой. У меня совета ищешь?

– Ты всегда с головой дружила, – оправдался Рони. Не скажешь ведь, что охотнее бы обратился к своднице. – Мастерица, любую дверь откроешь.

– Дверь и оконце с грядущим не путай. Не гадалка я тебе.

«А лучше бы в гадалки пошла, родная», – чуть не взмолился Рони, почуяв только сейчас вес этой ночи. Прутья, грязь под ногтями у Леи, тяжелый замок, в тарелке – остывшая жижа…

– Сам чего думаешь? – она украдкой показала жест, чтобы лишнего при ушах чужака не сболтнул. И он сменил тему.

– Меня еще кое-что гложет. Я не видел Ильяза и остальных. Божились мне, что целы, – Рони не успел довершить свою мысль, как Лея выдохнула спокойно.

– Живы были с час назад, но целы не все. Ильязу крепко досталось, – она отвела глаза, будто извиняясь за чужую оплошность, – полез, куда не стоило. Рванул под конвоем, чтобы я уйти смогла.

Рони проглотил загустевшую слюну, всем взглядом выпрашивая продолжения.

– По ногам стреляли. Похоже, и правда в последний раз летал, – сказала и смолкла. В понурых плечах – вина, как у матери, что обязалась неразумное дитя сберечь.

– Лея, это не твоя вина. – Что верно, то верно – он один повинен. – Я проведаю их после вас, но… ты сперва скажи, что думаешь… Не дело это – с коршунами дела вести?

– Дурак ты, Рони, какой твой выбор? А вроде из Рьяных, – вдруг разозлилась она. – Лучших воробьев в коршуны вербуют за крутые деньжата. Такой слух не вчера родился. Здесь ни обмана, ни тайны нет.

Рони с сомнением поглядел на нее, пытаясь прикинуть, сколько ему предложили. Выкуп, цена за свободу – это по какому тарифу нынче? Полсотни? Помножить на стаю, если тех пустят… Больше двух десятков вылазок, если не считать еды, ночлега.

Может, и правда неплохая сделка. Одна беда – воробью коршун не товарищ.

– Ты там нос вороти как хошь, а я бы в дело пошла. И гадалки не нужны, – вздохнула она с чувством. – Жаль, что не меня позвали.

Жаль? Так вот, как емко и по делу можно описать весь денек и вылазку, если они живыми выберутся. Четыре буквы. И еще пять добавить бы для достоверности: очень жаль.

– Успеешь еще. Позовут. Сто лет под небом, Лея. Обещаю. Слышишь? – обещание вышло наружу придушенным, как глухой удар обуха.

– Ты еще и в Распорядители добровольцем пошел…

Она отвечала уже беззлобно, даже улыбалась. Улыбка подходила ее лицу больше всего. Казалось, что Лея никогда на него и не злилась до того. А зря. Прощались они скомканно, под едкие замечания охранника да Сержев храп. И уходил Рони понурый, будто все еще связан по ногам и нормально шага ступить не может. Но это все еще лучше, чем у Ильяза.

А заслужил он – худшее.

Из-за него их всех прижучили. Вот и расплата за легкое крыло, звериную чуйку и известность среди воробьев. Вся нога Ильяза была перемотана, как у калеки с войны. А сам он – бледнее Виктора.

Оказавшись запертым в крохотном чулане без окна, Рони еще долго вытирал слезы и злился на то, что под небом равных ему – раз-два, да обчелся.

III Гэтшир, мишени

Рони спал паршиво: в их-то ночлежке тараканов не было. Так ему полдня и казалось, что ползают щетинистые лапки то по плечу, то под майкой, единожды и в паху зачесалось. Но на этот раз проснулся он не от насекомых. На первом этаже загудели голоса, и один показался до отвращения знакомым.

– … каков план?

– Храпят уже час как…

На улице уж наверняка разгулялись сумерки. А это значит…

Услышали, узнали Рьяные? Того и гляди – подмогу соберут, обдурят коршунов, вытащат на свободу. Жанет ведь не бросает своих?

Рони поискал источник звука, бесшумно поерзав на кровати. Сполз с нее. Ухом приложился к половицам, подслушивая без стыда. Кто-то перестал топтаться в комнате под ним, и пробились громкие, хорошо дошедшие до слуха фразы:

– Да говорю тебе, знает он все укрытия в Гэтшире, висельник хренов.

– Так и че? Ежели знает, чего жандармов не собрать?

Бормотание. Снова шаги. Забренчало стекло – пьют. Казалось, весь дом шатается и вот-вот накренится вбок, издав прощальный треск в основании.

Рони приложил ладонь к ушной раковине – слишком неразборчиво забормотал кабан.

– … воду мутит. Будь его воля, Джеки бы гнил вторую неделю.

Разумная мысль прибилась не сразу. Рони аж затаил дыхание, туго соображая после сна. Говорили, вестимо, не о нем. И даже не о других воробьях.

– Конрад… – голос кабана сместился, источник звука пополз к выходу на первом этаже, – … все по местам расставит, вот увидишь.

– Седьмой год этого жду, – буркнул неизвестный собеседник. А потом заблеял совсем приглушенно, слово-то разберешь одно через пять. Из жадности Рони дополз до самой двери, но остался с носом. Еще и подмерз.

Коршуны ушли, оставив за собой лишь то же, что и всегда: недовольного воробья.

Так же не потревожив ни одной ветхой доски, Рони укутался в одеяло. Постель приняла его с почти материнским теплом. С той разницей, что от родной матери тепла ему почти не досталось.

Поворочавшись еще треть часа, Рони все придумывал, что бы насоветовала Жанет. Так бы и мучился без сна, если бы не вспомнил их разговор в канун весны.

«И на крыше спешить опасно, не то что в быту. Примерься, ступай вперед по надежным опорам», – кому еще лучше всех знать о том, как решать сложнейшие из вопросов? Доверившись своднице, Рони взялся за посильную задачу. Уснул.

***

Из приятной неги, где крыши дышали свободой, а топливо в оснастке не кончалось, его вытащили грубым стуком. Поднялся он, как в тумане: ощупью натянул еще влажные сапоги, а ремень затянуть не успел. На пороге объявился кабан.

– Ну и паршивенький у тебя видок! – хрюкнул он и швырнул полотенце в лицо.

– В зеркало поглядись, – запоздало просипел Рони. На удивление, полотенце ничем не смердело и даже имело относительно белый цвет. Чистое, свежее. В отличие от пропахшей потом рубахи, в которую он с неохотой продел руки. – Авось прозреешь, что не для тебя раздетым спал.

– Коль Виктор прикажет, и днем с голым задом пройдешься. Давай, на выход.

Рони хотел сочинить что-то горькое, острое, над чем бы точно посмеялась Жанет или Лея. Но силы оставили его еще вчера, и он только толкнул кабана плечом, выбираясь наружу.

Хорошо хоть умыться дали, отхожее место показав. Половиной работающего ума Рони искал пути отступления, так и не свыкшись с тем, что намертво пригвоздило его к логову врага. Самые близкие. Якорь, потянувший на дно.

– Да не топись раньше времени, – забарабанил кабан в дверь. Явно назло – от этого Рони не мог расслабиться еще с минуту, стоя как дурак над унитазом.

– Чтоб ты сдох, – шепотом попросил Рони у потолка. Сполоснул руки. Крепко толкнул дверь, надеясь задеть наглеца, но тот предугадал замысел. Стоял, ощерившись, у стены: в полнейшей безопасности.

В том же настроении они и спустились на этаж ниже – в залу с низким потолком и рядом несущих столбов. Половицы скрипели на манер крыш в Сан-Дениже, доживая свое. Те же столы, те же стулья: зашкурить бы их, обдать лаком из сострадания.

Но у коршунов нет сердец.

– Утреца, Хорас. Как ты, вчера под небо-то смог залезть? – заговорил горластый низкий коршун. Даже не встал со скамьи.

Кабан отбивался:

– Смог, да тебя там не заметил. – В группе присвистнули, его начали перебивать, и тот повысил голос. – Ну все-все, завоняли. Вы это… приглядывайте за воробьем, чтоб не поперхнулся, а я по делам, – буркнул кабан, ткнув мясистым пальцем в ближний стол. На том уже высилась стопка грязной посуды.

– Да когда они у тебя водились, дела-то? И удрал, гля…

– И без тебя разберемся, кого и как нянчить, – огрызнулся высокий и чумазый паренек, помоложе на вид, чем Рони.

В самом конце стола, за горой посуды, обнаружилось приятное соседство: две тарелки с остывающей едой (видимо, им с кабаном оставлено). Жаль, что к ним прилагалась компания ловчих птиц.

– Ну, подлезай, рассказывай, – похлопал по столу горластый. – Мы не кусачие. – Нестройный гогот. – Приятного аппетита, Рали.

Исправлять чужую ошибку Рони не собирался. Через пару дней он забудет эти рожи. А может, и не успеет запомнить, если судьба милостива.

А вот помирать от голода – удел дураков. Бесплатно у негодяев отзавтракать – считай, искупил грехи. Не успел Рони дойти до стола, как собрал всеобщее внимание. Коршуны окружили кольцом, еще и стул пододвинули, как девице на свидании. Гневно блеснув глазами, Рони уселся, перед тем демонстративно стряхнув грязь с сидения. Сора на пальцах не осталось. Вся грязь расположилась вокруг, задорно болтая:

– Добро пожаловать в команду, – и тут же на плечо опустилась рука. Шершавые пальцы, бывалая птица. Оглянулся Рони и тут же понял – самый высоченный к нему пристал, еще и зоб у того припухший, будто хворь какая.

В зале с ним прохлаждалось человек семь навскидку. Виктора не видать, свинорылого и след простыл. Хоть какая-то радость в начале дня. Помимо курицы с остывшим рисом.

Рони не отвечал, поторапливаясь с едой, – и как тут спокойно отзавтракать, когда на тебя хищники смотрят? Будто и сам он в тарелке нарезан, приправой улучшенный.

– Молчит.

– Хамит, – звонко подначил девичий голос где-то у Рони за плечом.

– Еще и грубый какой, а! – закивал коршун-коротышка с забавно оттопыренными ушами.

«Сами жрать позвали, а теперь и пожевать не дают. Лжецы, лицемеры. Одним словом – коршуны», – мрачно решил про себя Рони.

На стол, неподалеку от нетронутой вилки, примостилось женское бедро. Рони моргнул, быстро осмотрел соседку – даже девицу к подлому делу привлекли, душегубы! – и отодвинулся на стуле, пока не приглянулась.

Звонкий голосок не отставал:

– Слишком важная особа, ой ли?

– Не умеет коллективничать…

– Одна у меня команда, – проворчал Рони, выуживая из зуба застрявший кусок мяса. Как бы его ни подкармливали, подружиться не выйдет.

И молчал до победного. Больше его не трогали, как следует прополоскав: выведать пытались про стаю, повадки, навыки. Ничего им Рони не сдал, быстро наскучил. Только тарелку протереть за собой успел, чтобы пример добрый показать – может, и научатся коршуны чему хорошему.

Но не удалось, стопка посуды осталась нетронутой – в комнату зашли: резко, по-хозяйски. Разве что дверь не пнули, как и пристало господину: быть бережливее к утвари, чем к прислуге. Зашел некто седовласый,остромордый: еще пару годков, и будет в летах. Одна бровь выросла вместо двух – и та хмурится: явно в свои владения заглянул и чужой работой недоволен. Рони за две секунды приценился к новому лицу, а точнее, его одежке (нет способа верней!). Пуговицы на рукавах костяные, плащ не для ночных вылазок, а для парада с его высочествами и прочими вельможами. Высокие ботинки грязью не тронуты, словно и шагу по Гэтширу не ступил (а значит, с шофером прибыл!). Важная шишка: то ли смерть его пришла, то ли надежда на свободу.

Разговоры тут же стихли, а за спиной у гостя вдруг оказался Виктор. С видом таким, что преследуй он этого франта на крыше, стрелял бы сразу в затылок, не чинясь.

Заерзали коршуновы зады, соскакивая с насестов.

– Здоровьица желаем, господин Стофф, – будто снимая шляпу, которой в помещении ни у кого не завелось, чуть склонился горластый коршун.

Рони поджал губы, не признав фамилии. Не граф и не градоначальник. И не грабили этого франта еще, на такое у Рьяных память золотая.

– Всем пригодится, – фыркнул тот себе в усы и исчез на лестничном пролете, направившись к верхнему этажу. Виктор оглянулся, не уделив Рони и полувзгляда – махнул рукой. Одним жестом оставил Рони недоумевать, а команду коршунов – ухмыляться, – и последовал за Стоффом.

Еще долго скрипели доски под их неторопливым шагом.

– Приперся, – горластый хотел сплюнуть на пол, но его пихнули в бок.

– Тише ты, болван.

Рони держал нос по ветру. На сытый желудок в голову пришла дельная мысль.

– Значит, Виктор у вас за старшего? – спросил он, не таясь.

– Нет, блин, его величество Хорас, с окнами не дружный!

Горластого перебили, сражаясь со смехом:

– Ты что несешь, Эд! Под графом Йельсом все ходим, ну…

– Славься, господин Стофф!

Девчонка сложила руки лодочкой, деланно помолившись на благодетеля. За ее спиной хрюкали, проиграв битву с гоготом.

– Значит, так и есть. – Рони не обижался, только кивнул, гадая, какая ему от этого может быть польза.

– Только Конраду не брякни, – сквозь смех выдавил какой-то мужичок, срезавший кожуру с яблока. Сидел в углу, как наказанный, – ничего в тени не разберешь.

– А будто бы он не знает, ну, – обернулась девчонка, убрав, наконец, свой наглый зад со стола.

Рони кивнул, оставшись более довольным, чем начинал свой завтрак. Значит, у коршунов и здесь все тылом вперед, навыворот: старший не по воле стаи выбран, а приставлен с верхов. Наверняка самим Йельсом из ближней прислужки.

Один теперь вопрос – как до Йельсового ставленника добраться незамеченным. Что кабан, что эта шайка – все они знают, как Виктор ведет дела. Понравится ли это графу?

Рони отодвинул поясницей стул, зловеще заскрипели деревянные ножки. Он преисполнился мрачной решимостью. За свободу борются не одним путем. И уж тем более выбирают не из тех, что коршуны силком подсунули.

– Спасибо, – буркнул он. Не за еду, коршунами поданную, а за наводку. Только им того знать не обязательно.

– Благодарности нам тут на хер не сдались, Рали, – ковырялся в ухе другой тип, поплечистее, с широкими кистями. Мизинец плохо подходил под задачу, и паренек морщился, только размазывая серу между пальцев. – Полезным будь.