Ядовитый ринг

Слезы горького бессилия закипели в моих глазах, и я едва сдерживался, чтобы тут же не разрыдаться в открытую. Я затравленно озирался помутневшим взором, понимая, что ничего не сделаю, ничего не предприму, чтобы исправить положение, которое, впрочем, исправить уже было и невозможно, даже если бы мог и если бы хотел…

Троица развязно гоготала, тыча в меня пальцами, Таня сочувственно смотрела, но и только. Однако это сочувствие постепенно перешло в холодное презрение. Выждав некоторое время и окончательно поняв, что от меня ждать больше нечего, она отвернулась, опустила голову и убежала в свой подъезд.

Я же, под улюлюканье и свист бандюганов и любопытные, нездорово заинтересованные взгляды местных обитателей, резко развернулся, из-за чего поскользнулся и вляпался в лужу повторно, оказавшись теперь на четвереньках, неловко поднялся снова и медленно покинул место своего позора.

Я шел шатаясь, весь вываленный в грязи и говне, ссутулившись, и горько и беззвучно плакал. Так больно, как сейчас, мне, наверное, в жизни никогда еще не было. Не физически – болела душа. Слезы катились из моих глаз крупными горошинами, оставляя жгучие, грязные потеки на щеках и оседая солоноватым привкусом во рту. Брюки, еще несколько минут назад, чистенькие и выглаженные в стрелочку, мокро липли к ногам и хлестко шлепали по щиколоткам на холодном, пронизывающем ветру. А в навощенных, парадных, туфлях – теперь в ошметках мокрой глины и человеческих экскрементов – хлюпала вода из вонючей колодезной лужи. Вымоченная в ней же спина серого, нового пальто, тащила за собой смрад уличного туалета, распугивая прохожих и оставляя на пыльном тротуаре мокрую дорожку.

В моих пустых глазах не отображались встречные люди, не отображалось и выражение их лиц, все они теперь оставались для меня силуэтами и тенями, да они и стали таковыми на самом деле. Я не мог тогда думать, что они были живыми людьми.

– Эй, дядя, достань воробушка!

Я, чисто на автомате, приостановился и застыл в позе манекена – до меня долго доходило: кто это и что кричал. Наконец, я медленно, механически обернулся. Это глумливо наперебой галдели мне вслед какие-то пацаны, до пояса мне ростом, с рожицами, которые, как пятаки из-под одного станка, объединяла только одна, бросавшаяся в глаза, характерная деталь: недалекость, и захохотали тонкими, недоношенными голосками.

Тут что-то со звоном оборвалось внутри меня, словно лопнула какая-то важная жизненная жила, не дававшая мне доселе упасть в бездонную пропасть, слезы мгновенно высохли в моих глазах, и я пошел дальше – мне стало глубоко наплевать на всех и, в первую очередь, на самого себя. Разве я кому-то еще нужен, кем-то любим? Да и кто я такой, чтобы быть кому-то нужным, чтобы кто-то меня любил?

Смуро оглядевшись, я понял, что оказался уже около школы. До дома оставалось идти с километр, я ускорил шаги и вскоре оказался в своем квартале. Окажись здесь в подобном виде когда-либо раньше, я бы шел закоулками, опустив голову, стараясь не встречаться взглядами с прохожими. Но теперь я шел прямо, в моих глазах была пустыня с одной только дорогой в ней – ведущей домой.

ГЛАВА III

ДРУГ

Недалеко от дома меня остановил оклик, который, как я понял, до того прозвучал уже неоднократно:

– Колян! Постой же, Колян!

Меня сзади догонял Вовка – невысокий крепыш из параллельного 10-го «б», в сером кепи, которое он носил по-вратарски – козырьком назад, и с вечными пузырями на коленях неглаженных брюк. Он был донельзя самостоятельным и независимым от дворовой шпаны малым, бОльшей частью криминальной, поскольку имел разряд по борьбе и мог любому дать сдачи. Пацаны это знали, кое-кто силу его кулаков и борцовских приемов прочувствовал на себе, поэтому к нему не лезли, и его уважали. Он окликнул меня по имени, хотя обычно самое мягкое обращение, которое я слышал во дворе, это было: «Эй, длинный!». И это несколько удивило меня, если я еще мог удивляться в своем положении.

Вовка был симпатичным смешливым малым, крутолобым, с жесткими, густыми и вьющимися волосами, с правильным русским лицом неиспорченных северных кровей. Правда, внешность его слегка портили небольшие, серые глазки, делая его похожим на кабанчика, который себе на уме. Впрочем, негативное отношение ко всей, без исключения, дворовой ребятне – как ответ на ее отношение ко мне – не позволяли мне отличить хороших парней от плохих, и придавали некий субъективизм оценкам их внешности.

– Что случилось-то, Колян? Тебя кто обидел? – спросил Вовка, пытливо смотря мне в глаза.

– Да нет, упал просто, – сказал я и чуть не заплакал – меня тронуло теплое отношение парня.

Оглядевшись по сторонам, я заметил еще несколько пацанов, стоящих подалее, и тоже сочувственно глазевших на меня. Сказывались корпоративные интересы двора: хоть я и был здесь изгоем, но обидели меня чужие, посему следовало меня пожалеть, может, даже как-то заступиться, отомстить обидчикам.

– Слушай, пойдем ко мне – состирнем пальто, подсушим бахилы, одежонку в порядок приведем. Куда ты к мамке такой? – сказал Вовка и настойчиво потяну меня за рукав. – Пошли, пошли, у меня дома нет никого.

Я послушался, так захотелось кому-то излить душу!

Вовка жил в однокомнатной квартире такого же двухэтажного дома, как и наш, по соседству. Еще с ним обитали в квартире мать, отчим и младший брат Толик. Вовка переехал сюда год назад и очень гордился новым жильем. Раньше они жили в шестиметровой комнатке бараке, где все удобства были на улице. Здесь он впервые узнал что такое кран, из которого свободно течет вода прямо в доме, и за коей теперь не надо было летом и в зимнюю стужу ходить с ведром на колонку. Родители его были простыми рабочими на нашем заводе, а брат попал на малолетку на два года, взяв всю вину на себя за какой-то воровской грешок старшей братвы – те уже были совершеннолетними, и им грозили сроки раза в два побольше, нежели Толику, да еще приписали бы групповуху. А Толик в том ночном происшествии стоял на стреме, заснул, то есть подвел подельников, потому его и обязали компаньоны взять всю вину на себя. Вот и отдувался по глупости за всех.

Квартира их была обставлена небогато – простой круглый, под белой скатертью стол, раскладной диван, фанерный шкаф, железная, крашеная коричневой краской кровать, стулья и табуретки. Единственной дорогой вещью был телевизор «Енисей», стоявший в углу, на тумбочке под салфеткой. Зато в доме было исключительно чисто, почти стерильно, и это несмотря на действующую печку на кухне.

Вовка настоял, чтобы я разделся полностью. Он нагрел воды на печи, топившейся углем, немного воды налил в железную оцинкованную ванну, а остальную – в поставленное рядом ведро, и заставил меня сначала вымыться самому. Мыться мне было в ванне неудобно, для меня она была мала, и я кое-как разместился в ней на коленках, но послушно выполнял все Вовкины указания. Он поливал мне из алюминиевого ковша, черпая почти что кипяток из ведра.

– Чего такой тощий – не кормят что ли? Кожа да кости, – иногда ронял он слова.

– Сам не ем, аппетита нет, – отговаривался я.

Когда закончили с помывкой, Вовка дал мне чистую простынь вытереться и прикрыть наготу, поелику даже трусы мои промокли в говняной луже, потом усадил на диван в комнате, угостил горячим чаем, а сам, поменяв воду, принялся за чистку и стирку моей одежды в той же ванне. Я с наслаждением отхлебывал горячий чаек, лишь в домашнем тепле ощутив, как продрог, и, чувствуя себя потерянно и неловко, не вмешивался в его дела.

Закончив с постирушками, Вовка развесил мою одежду на веревке прямо в квартире и включил самодельный вентилятор для ее просушки, после чего порезал на разделочной доске ливерную колбасу, хлеб, из дальнего закутка шкафа достал бутылку со спиртом, отлил немного в чашку, буркнул: «Только чуток – чтобы отчим не заметил», – и спрятал ее назад. Принес воды из-под крана в кружке, достал две рюмки, набулькал в них спирт, развел водой, получилось грамм по сто сорокоградусной.

– Ну, давай, Колян, выпьем за наше, можно сказать, близкое знакомство, заодно прогреешься. Небось, простыл. Чо таращишься? Думаешь, я употребляю? Не, не боись, я же понимаю – это для мозгов вредно, – сказал Вовка, пригласив меня к столу, и, чокнувшись со мной, выпил первым.

Я тоже не имел пока пристрастия к спиртному, но из благодарности к Вовке выпил горькое дерьмо и непроизвольно затряс головой. Перекусили. Вовка густо заварил еще по одной порции грузинского брикетного чая и сказал, блаженствуя то ли от чая, то ли от разведенного спирта:

– Хорошо-то как! А ты, Колян, пей чаек, не тушуйся, мало будет, так я еще сварганю, старики мои сегодня во вторую работают. Только к полпервому ночи домой вернутся. Успеет твоя одежонка просохнуть. Ну, может, не совсем, зато домой нормальный придешь, старики твои ничего и не заподозрят. Штиблеты твои я на батарею поставил. Ты, вот, давай-ка лучше расскажи, что случилось-то?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.