Ты ворвалась в мою жизнь непрошено… Всё, возможно, будет не так, уж, и плохо!

В Истомино ей повезло. Там была большая школа. Одна на три посёлка и военный городок. И туда её с удовольствием взяли учительницей младших классов. Олеся была счастлива. Она любила детей, дети это чувствовали и отвечали ей взаимностью. В семилетках характер ещё только начинал проявляться, вредности подросткового возраста ещё не было, каких-то явных лидеров или драчунов тоже. Кто-то уже, конечно, отставал от среднего уровня, кто-то опережал его, но при желании педагога всё исправить, подтянуть, вовремя протянуть руку помощи, а не просто отбарабанить урок по программе, можно было избежать в дальнейшем и второгодников, и злостных хулиганов. Чем Олеся, вернее, Олеся Глебовна, с радостью и занималась. Но зимой произошёл несчастный случай с Марией Ивановной, и директор уговорил Олесю взять на себя руководство выпускным классом, клятвенно пообещав, что в сентябре она вернётся к своим, уже, второклашкам.

Так в её жизни появились двадцать восемь почти взрослых юношей и девушек и, в их числе, Кирилл Стахов. Как же он ей мешал, паршивец, своим взглядом! Она его чувствовала даже затылком, когда поворачивалась к классу спиной, чтобы написать тему урока на доске. Хорошо хоть сидел за последней партой в углу у стеночки, и она постепенно приноровилась его не замечать.

Но к концу учебного года всё резко изменилось. Она вдруг увидела его крупные крепкие мужские руки и поплыла. Это расшалились гормоны беременной женщины (так она успокаивала свою совесть, когда во время интимной близости с любимым мужем его тёплое, родное тело вдруг обнимало её чужими сильными руками, а знакомые карие глаза становились отчаянно-влюблёнными глазами наглого мальчишки). Да! Наконец-то она забеременела и была безмерна счастлива. Так счастлива, что ей хотелось всё время хохотать и кружиться, кружиться! Вопреки насупленному мужу, которого не сильно обрадовала перспектива стать вскоре отцом. Впрочем, аборт он сделать не предлагал, и Олеся была уверена, что, когда родится малыш, всё изменится. Так ей и мама с папой говорили. Вот кто обрадовался перспективе стать бабушкой и дедушкой! Наконец-то! Уже двадцать пять, пора, не девочка уже.

Но счастье длилось недолго и оборвалось самым неожиданным образом. Олеся вернулась домой после заседания последнего перед длинным летним отпуском педсовета, на котором директор и завуч подвели итоги этого учебного года, в самом радужном настроении. Целый день без токсикоза – чем не радость? А предстоящие два месяца отпуска, разве не счастье? А целых две недели из них у моря, которые ей пообещал Серёжа? Это вообще уму непостижимо! Море, солнце, песок, да ещё и вместе с любимым!

Сергей открыл дверь и окатил её таким злобным взглядом, что у неё подкосились ноги. Грубо схватив за руку, втащил в квартиру, захлопнул дверь и, зажав в одной руке какую-то бумажку, с обидным, как будто выплюнутым словом: «Дрянь!», второй отвесил ей звонкую пощёчину. Олесю развернуло, она ударилась об острый край тумбочки, и её живот пронзила дикая боль. Потом она услышала металлический стук, как будто кто-то уронил на пол чугунную гирю, и голова взорвалась новой порцией боли. А потом наступила темнота.

Очнулась Олеся на больничной койке. Рядом на стуле сидел Сергей и держал её за руку. Когда увидел, что она открыла глаза, сполз перед кроватью на колени и разрыдался. У Олеси кружилась голова, во рту и ноздрях стоял металлический привкус. Она чувствовала себя разбитой и опустошённой. Да, опустошённой, потому что её малыша больше в ней не было.

Сергей пытался вымолить прощение. В качестве оправдания своего гнева всунул ей ту бумажку, которую зажимал в руке, когда ударил Олесю. В пасквиле, написанном на листке, вырванном из обычной школьной тетради, говорилось о том, что она нагуляла ребенка от соблазнённого ею старшеклассника. Почерк был изменён, но Олеся сразу узнала руку писавшей – Маша Арефьева. Машенька, по уши влюблённая в Кирилла Стахова…

Мужа Олеся не простила. Физически не могла этого сделать. Каждую ночь ей снились его глаза, бешеные глаза, полные ненависти. Жить с этим было невозможно. Она собрала свои вещи и тихо уехала к родителям в Оренбург.

После сытой жизни в военных городках, с их спецобслуживанием в отдельных магазинах, где по талонам были только ковры, покупать по талонам самые обычные продукты питания было дико. Олеся не сразу к этому приспособилась. Однажды не отоварила мясные талоны варёной колбасой, решив подождать чего-то более существенного, и талоны пропали. Пришлось целый месяц всей семье сидеть на траве и картошке.

Ну, ничего, постепенно приноровилась. Зато появилась куча поводов для маленьких радостей. Например, очень радовалась, когда удавалось отхватить на мясные талоны кусок сала. Они с мамой резали его на мелкие кусочки и хранили в морозилке. Поболтаешь таким кусочком в воде с овощами, и на поверхности начинают плавать радужные кружочки жира. Борщ или суп сразу становился вкусным, наваристым. А на истаявшем кусочке сала можно было ещё и картошечку пожарить. Объедение!

А когда доходила её очередь до получения талонов на обувь, одежду или косметику на работе (отец помог ей устроиться по специальности в бухгалтерию своего завода металлоконструкций)?! Вот это был кайф – ждать, что тебе достанется, с азартом менять ненужное на нужное, или неподходящий размер на свой!

Всё это хорошо отвлекало от назойливых мыслей об утраченном счастье. О том, что было бы, не согласись она тогда вести уроки в старшем классе? Не столкнувшись с любовью Кирилла Стахова и ревностью Маши Арефьевой? Не узнав до донышка нрав собственного мужа? И Олеся склонялась к мысли, что они до сих пор были бы вместе, растили бы своего малыша. Сергей обязательно бы его полюбил, не сразу, конечно, со временем. Почему-то Олеся была уверена, что у них был мальчик… Но всего этого не случилось и не случится уже никогда.

От мужчин Олеся шарахалась, как от чумы. А от особо назойливых прикрывалась своим замужеством. С Сергеем они так больше и не увиделись. Он поначалу писал письма, потом прекратил, так и не получив от неё ни одного ответа. А через три года её вызвали в военкомат и вручили уведомление о гибели мужа. Она искренне по нему горевала и очень жалела, что они так и не поговорили по душам. Но и этого уже не случится никогда. К своему стыду, через месяц поняла, что отпустила от себя эту ситуацию. И жизнь вошла в рутинную колею…

И вот новое столкновение её жизни с Кириллом. Что оно ей принесёт? Если бы не острая нужда в работе по специальности на хорошем месте, она бы убежала от него без оглядки. А с другой стороны, он вроде её не узнал, да и пересекаться по работе они не будут. И то, что ставка декретная – тоже хорошо! Ольга Ивановна сразу Олесю предупредила, что работа на полгода, год от силы. Зато появится запись в трудовой книжке, с которой в Москве будет уже гораздо проще устроиться на престижную высокооплачиваемую работу. А за эти полгода-год можно будет сделать какие-никакие накопления на будущее…

И вообще – её ещё не взяли. Может и не возьмут. По реакции начальника в конце разговора она ничего не поняла. И Олеся махнула рукой – пусть будет, как будет! Ей сорок пять, и она уже не та девочка, которой была, по сути, в свои двадцать пять. Многое что повидала и испытала. Прорвёмся!

Кирилл разговором с Олесей остался не доволен. Больше не довольным собой, чем, собственно, самим разговором. Ну, не узнала она его, ну и что? Двадцать лет прошло, как-никак. Мог бы и сам ей напомнить, но почему-то жаждал, чтобы первой раскололась она. Это бы было подтверждением того, что его мальчишеская любовь всё-таки что-то для неё значила. А так получалось, что ничего. Сам-то он много раз о ней вспоминал за это время? Ну, побузил первое время, а потом – ничего, улеглось. То-то!..

Олеся долго его не замечала. Он так измаялся от своей любви, что даже начал крапать стишки. Вернее, переделывал чужие. Сначала нашёл то, первое стихотворение, которое заворожило девчонок в классе, и подогнал под себя. Он и сейчас его помнил:

Ты ворвалась в мою жизнь непрошено,

О моей беде не скорбя,

Ты, конечно, очень хорошая,

Если я полюбил тебя.

Ясноокая, голубоглазая,

Жизнерадостна и резва,2…

Чёрт! А дальше как? Забыл или дальше ничего не было? Он помнил, что всё стихотворение под себя подогнать не получилось, но, кажется, всё-таки какие-то строчки ещё были. Надо же – «ясноокая»! Откуда такое пышное слово в лексиконе восемнадцатилетнего сельского парня?

Прорыв в их отношениях произошёл в конце учебного года, где-то перед экзаменами. Лесечка вообще ходила последнее время на уроки какая-то странная, воздушная, неземная. Если бы он не влюбился в неё с самого начала, то сейчас влюбился бы однозначно. В какой-то момент их взгляды встретились, и он увидел в них такую растерянность, от того, что она, наконец, увидела его, что ему стало так жарко, хотя, казалось, жарче и быть не может – на улице в тени +35, а на солнце и того больше. Ученикам даже разрешили не носить школьную форму, а одеваться полегче. Так что классы запестрели разноцветными футболками с короткими рукавами, а то и вовсе без рукавов.

С тех пор он ощущал себя вместе с ней заговорщиками, которые одни на всём белом свете знают страшную тайну, и никому никогда её не выдадут. Даже когда она боролась с собой, пытаясь опять сделать вид, что не замечает его, он только сочувственно улыбался – конечно, ей труднее. Она – учительница, он – её ученик. Но – ничего! Скоро закончатся экзамены, и мы станем просто мужчиной и женщиной, которые любят друг друга. И тогда нам никто не указ – ни директор, ни сельсовет. Потерпи, Лесечка!

Весь класс веселился на выпускном, а Кирилл с нетерпением ждал его окончания. На последнем танце оттёр всех кавалеров от Олеси и по-хозяйски прижал её к себе, насколько это было позволительно. И потом, как само собой разумеющееся, пошёл провожать её домой.

Они шли по тропинке вдоль ручья, над которым стелилась предутренняя дымка. Пахло свежей травой, отдохнувшей от дневного зноя. Ни птицы в лесу, ни петухи во дворах ещё не проснулись. Было очень тихо. Ничего этого Кирилл не замечал, потому что говорил о своей любви. Но, когда потянулся к Олесе за поцелуем, она его остановила. И начала менторским тоном отчитывать его. Он ещё какое-то время по инерции слушал её, не понимая, что она говорит, а потом до него стал доходить весь ужас смысла её речи. Он и тогда-то не различал слов, а больше среагировал на тон, а сейчас и подавно не помнил, какими словами она отшила его. Что-то типа: «молоко на губах не обсохло», «большая разница в возрасте», «прежде надо стать мужчиной», «твёрдо встать на ноги», «получить образование», ну и прочая банальщина.

Он непроизвольно сделал шаг к ней, чтобы утопить эти ненужные слова в поцелуе, чтобы она растаяла в его руках, как таяли все его предыдущие женщины, но она испуганно отскочила, выставив вперёд одну руку, а второй закрыла свой живот и произнесла: «Я замужем! У нас будет ребёнок!» И вот эти-то слова врезались в его память навсегда.

И тут на Кирилла навалилось всё разом: муж, о котором он знал, но который был для него чем-то абстрактным, как бы и не существующим, во всяком случае, не существенным. А оказавшимся вполне себе из плоти и крови. Он дотрагивался до неё, занимался с ней любовью в их общей кровати, пока Кирилл пускал слюни в своей. И вот доказательство – их ребёнок… И светилась она не от любви к нему, Кириллу, а от того, что была на сносях… И этот унизительный, менторский тон…

Но последнее, что его окончательно добило, так это щенячьи преданные, влюблённые глаза Машки, которую он встретил буквально через пять минут (следила она за ними, что ли?) после того, как развернулся и деревянным шагом, пытаясь сохранить хоть каплю своего мужского достоинства, ушёл от Олеси. Взглянув в эти преданные глаза, он вдруг осознал, что точно такими же глазами он сам смотрел на Олесю. И насколько он ей был не нужен и как её раздражал – так же, как ему была не нужна и раздражала Машка. И он буквально взвыл от боли и унижения.

Машка затащила его к себе. Утешала, гладила, говорила какие-то ласковые слова. Делала всё, что могла сделать любящая женщина. Они много пили. Его мотало от каких-то звериных рыданий до звериного бешенства. В один из таких моментов он сорвал с Машки одежду и грубо воспользовался её податливым телом. Она не прогнала его, и он ушёл от неё только следующей ночью, крадучись, как вор, поскольку утром должны были вернуться из районного центра её отец и брат.

Стыдно было перед Машкой, перед её беззаветной любовью. Из-за этого он так и не набрался смелости поговорить с ней, прощения попросить. Одно только немного утешало: девственницей она не была. На это он и сослался, когда отказался жениться на ней. Отметелили его тогда её родственнички знатно, но и им от него досталось тоже не хило. Сплёвывая кровавую юшку из разбитого рта, он им пообещал, что женится, только если будут последствия.

Кирилл вообще первый месяц после окончания школы помнил смутно – как одну непрекращающуюся пьянку и драку. Потом ощущения начали чередоваться: холод, жар, холод, жар, пока однажды он окончательно не выплыл из горячечного тумана в доме своей тётки Евдокии, почему-то привязанным к кровати и укрытым горой одеял.

– Ну, что, очнулся, племяш? – произнёс хриплый мужской голос, и, с трудом повернув чугунную голову на голос, Кирилл увидел тёткиного сожителя, изредка наведывавшегося к ней, дядьку Трофима.

Вот он и поведал о его «подвигах»: беспробудной пьянке, драках, в которые Кирилл с радостью ввязывался и с ещё большей радостью затевал сам. Побуянил во всех трёх посёлках, даже в военный городок пытался проникнуть. На Кирилле уже не было живого места, когда, на счастье, Трофим заглянул к своей старой зазнобе.

Таких зазноб у него было не меряно во многих уголках нашей необъятной родины, поскольку был он типичным перекати-полем, но не в этом суть. Главное, что он никогда от проблем не утекал, а жёстко, по-мужски, их решал, а только потом передислоцировался на другое место. Вот и у Евдокии он вовремя появился. Только перестарался чуток, когда окатил бушевавшего пацана ледяной водой, а потом накрепко скрутил бельевой верёвкой. Кирюха круто простудился, но даже больной всё куда-то рвался, вот и пришлось его прикрутить к кровати. С ней-то за плечами далеко не убежишь.

Трофим ничего у Кирилла не выспрашивал. Да ему и не нужно было – тот сам всё выболтал в горячечном бреду. Выходили они с тёткой Евдокией пацана, и увёз его Трофим далеко – в сибирскую тайгу. Там они чем только ни занимались: и золотишко мыли на подпольных приисках, и отстреливали зверьё и птиц, и на лесоповале вкалывали. Лучше всего у Кирилла пошла охота. Попадал в цель буквально с первого выстрела. Бил точно в глаз, не портя ни шкурку зверя, ни тушку птицы, потому так доподлинно и не узнал, какого цвета у них были глаза, но уверен был, что голубого…

Через полгода Кирилл вернулся в родной посёлок. Удостоверился, что Машка не беременна (почему-то он и так был в этом уверен), и попросил у неё, наконец, прощения. Машка, оказывается, уже давно зла на него не держала, но ночь они, хоть и по старой дружбе, провели только одну. Машка рисковать не хотела. Хахаль у неё появился, из военных, сержант что ли. Звание не великое, но всё ж, таки, позабористей, чем тракторист из посёлка. Опять же, городской. И вроде к ней по-серьёзному относится. Так что, ни ради каких прошлых любовей, упускать свою перспективу Машка не желала. Кирилл спорить не стал, уважительно отнёсся к бывшей поклоннице, да и вовремя сообразил, что Машка через своего сержанта может знать правду о судьбе Олеси. А то тётка его только сплетнями попотчевала.

Машка тоже подробностей не знала. Подтвердила только, что учителка уехала из посёлка ещё летом и к учебному году не вернулась. А муженёк её отбыл к новому месту службы где-то с месяц назад. Слухи пересказывать отказалась. И вообще, Кириллу показалось, что разговор этот Машке не приятен. Она чего-то разнервничалась и поспешила вытолкать его из своей постели.

Так тема Олеси и оказалось закрытой. Не собирать же ему сплетни по посёлку? Достаточно того, что тётка наговорила: то ли Олеся сама бросила мужа, то ли он её выгнал, потому что застукал с кем-то (был вариант, что, чуть ли, не со школьником), и с ребёнком – то ли выкидыш случился, то ли она аборт сделала после ссоры с мужем, да и ребёнок, вроде как, не от мужа, нагулянный…

Интересно, как бы сложилась его жизнь, если бы Олеся не разбудила своими словами его амбиции? До неё их у него не было. Погулял бы до армии, потом честно отслужил в танковых войсках или в стройбате, как большинство его односельчан, вернулся, женился, может даже на Машке, если бы дождалась, работал бы трактористом, построил дом, рожал детей, по праздникам крепко выпивал. Обычная жизнь…

Кирилл забрал у тётки повестку в армию, пришедшую ещё в осенний призыв, и явился в военкомат неурочно. Честно рассказал районному военкому где был и что делал (без подробностей про золотишко, конечно). Тот внимательно выслушал и сделал отсрочку от призыва до весны. Но рассказ Кирилла, видимо, запомнил, поскольку назначение служить Кирилл получил в Воздушно-десантные войска, а не в какую-то там пехоту или стройбат, и отправился аж на Дальний Восток.

Дядька Трофим и туда к нему добрался. Вот радости-то было обоим! Кирилл уже тогда задумывался, что он будет делать после армии, и всё больше склонялся к мысли остаться на сверхсрочную службу, поскольку к сельской жизни возвращаться не собирался. Но Трофим предложил ему задуматься о собственном бизнесе. Предпринимательство в стране тогда ещё только набирало обороты. Начальные капиталы добывались в основном преступным путём, а у них оно уже было, честно заработанное, ну, или почти честно. Дядька пообещал, что к доли Кирилла прибавит ещё и свою, как потом оказалось, очень даже не хилую долю. И не обманул. Своих детей у него не было, не смотря на любвеобильность натуры, и к Кириллу он прикипел, как к родному сыну. Во всяком случае, в завещании отписал всё ему одному.

А у Кирилла оказались не только крепкие руки, но и правильные мозги. В крупные города он сначала не полез – там царили анархия и беспредел. Приглядывался, учился, даже получил высшее образование заочно. И постепенно докатился с Дальнего Востока со своим бизнесом до Москвы. А теперь, вот, скоро и в Европе окажется.

О своей первой неудавшейся любви вроде и не вспоминал, а она тут, на тебе, опять возникла на пороге. И Кириллу ужасно захотелось поменяться с Олесей местами. Сделать так, чтобы она на него смотрела влюблённым, по-щенячьи преданным взглядом, а он бы окатил её холодностью и поставил на место менторским тоном…

2 – стихотворение Людмилы Щипахиной «Сопернице»:

Ворвалась в мою жизнь непрошено,

О моей беде не скорбя,

Но, наверно, ты очень хорошая,

Если он полюбил тебя.

Может, тоже голубоглазая,

Жизнерадостна и резва,

Только он ничего не рассказывал,

Даже имени не называл.

Как найти тебя, между прочими?

Где ты ходишь в нашем краю?

Я тебя не видала воочию,

Но во всём тебя узнаю.

В свете солнца, в майском цветении,

В чутко дрогнувших голосах,

И в бессонных моих сомнениях,

И в счастливых его глазах…

И когда он свидание комкая,

Впопыхах прощался со мной,

Значит, это ты незнакомкою,

За его стояла спиной.

Ты пришла в мою жизнь непрошено,

О моей беде не скорбя,

Но, наверное, ты хорошая,

Если он полюбил тебя.

Я бы рада была не тревожиться,

Да как вспомню минуты встреч…

Береги ж его, сколько можется,

Если я не смогла сберечь…

4

Ольга Ивановна нервничала: шеф собирался в отпуск, из которого должен был вернуться только в начале октября, когда у неё начнётся запарка с квартальными отчётами, а на должность бухгалтера он так никого и не выбрал. Она дёргала Маринку, а та оправдывалась, что каждый день кладёт документы претенденток сверху, но они неизменно оказываются на дне пачки.

Придётся терпеть до последнего, поняла главбух, а там уже навалиться и не отпускать, пока не подпишет. Правда, под горячую руку шеф может подмахнуть документы сестры Карины… Вот засада! Но в конце рабочего дня пятницы Кирилл Андреевич вызвал, наконец, к себе Ольгу Ивановну. Настроение у неё поднялось, а потом опять упало, когда увидела в кабинете начальницу отдела кадров. Значит, будет игра в демократию. Был у шефа такой приёмчик: всех выслушать, а потом поступить по-своему.

Первой обсуждали кандидатуру Олеси Глебовны Бахрушиной. Шеф задал кучу неудобных вопросов: почему превышен возрастной ценз? Почему предложили кандидатку с отсутствием опыта работы по профилю их организации, с дырами в трудовом стаже, с многочисленными переходами с места на место, да ещё и не в качестве бухгалтера, а бог знает кого? Карина Владимировна отмалчивалась – кандидатура главбуха, вот пусть и отдувается. Ольга Ивановна аргументировала тем, что последние четыре года Олеся работает по профилю, и сослалась на хорошо пройденные собеседования, поскольку с Олесей успела провести их два. На втором проверяла способность к обучению, что для главбуха было крайне важно, и этот этап кандидатка прошла на «отлично».

Шеф никак не прокомментировал выступление Ольги Ивановны. Отложил документы в сторону и взялся за Юлию Владимировну Тропинькину. Наступила очередь начальника отдела кадров петь соловьём. На окончании её трели шеф спросил у главбуха:

– Ольга Ивановна, у тебя есть что сказать?

– Я не знаю, – пожав плечами, спокойно ответила та, – может это и хорошая кандидатура, но собеседования со мной не было, и о её профессиональных качествах ничего сказать не могу.

Шеф неопределённо хмыкнул и взялся за документы Галины Константиновны Барчук. Здесь вопросов не возникло: одинокая, бездетная, значит, всю себя будет отдавать работе и на больничных по уходу за ребёнком по три-четыре раза в год сидеть не будет. Возраст – сорок лет, на пределе возрастного ограничения, но проходит, мозги ещё возрастным склерозом не тронуты, а, следовательно, склонны к обучению, да и есть опыт работы в бухгалтерии на предприятии смежной отрасли.

На этом главбуха и начальника отдела кадров шеф отпустил, сказав, что ещё немного подумает. Карина Владимировна торжествовала, поскольку ухмылку шефа расценила как обращенную к главбуху, и была уверена, что Юлька работу получит. Ольга Ивановна успокоилась, поскольку была уверена, что пройдёт кандидатура Барчук, что её вполне устраивало. Её немного только беспокоило внимание, которое уделил шеф этому вопросу. Ещё ни разу он так долго и тщательно не копался в соискателях работы, да ещё и на декретную ставку.

В понедельник Маринка, разбирая бумаги шефа, подписанные им уже после того, как он отпустил её с работы в пятницу, обнаружила приказ на зачисление на работу в бухгалтерию на декретную ставку бухгалтера-экономиста Бахрушиной Олеси Глебовны.

5

Сказать, что Олеся обрадовалась, когда ей позвонили из Никкарта и пригласили выйти на работу, это не сказать ничего! И дело было даже не в том, что она пропадала без работы – в конце концов, осталась бы работать в Сбербанке, а в том, что самооценка с каждым отрицательным результатом падала и падала всё ниже, приближаясь к нулю. А тут такая удача! Прошло уже больше недели с момента, как она проходила последнее собеседование в Никкарте, и звонка оттуда уже не ждала, по опыту зная, что или звонят на следующий день, или не звонят вообще.

И Олеся заторопилась домой, чтобы до ухода Вареньки в ночную смену успеть обсудить с ней кардинальные изменения в их жизни, связанные с работой Олеси в Никкарте. Они уже целый год обе искали другую работу, но из суеверных соображений, чтобы не спугнуть удачу, заранее не планировали, как они будут жить дальше, когда им или одной из них удастся-таки схватить эту капризную птицу за хвост.

С Варенькой и её дочкой Катенькой Олеся познакомилась, когда искала жильцов во вторую комнату своей двухкомнатной квартиры. А квартиру эту она получила благодаря своему второму замужеству…

Четыре года первого замужества, три года жизни в разрыве с мужем и последовавшее затем вдовство, примирили Олесю с бабьим одиночеством. Она уже перестала мечтать о любви, а на то, чтобы родить ребёнка для себя не понятно от кого, никак не решалась. А годы между тем тикали, тикали… Вот уже тридцать. А вот и тридцать три. Неужели? Ах, как быстро…

За это время жизнь вокруг сильно изменилась. Ушли в небытие талоны и пустые полки магазинов. Накоплений, за которые раньше можно было купить «Запорожец», пусть и подержанный, теперь хватало только на приобретение трех глазированных творожных сырков. Но, зато, они теперь продавались во всех молочных магазинах Оренбурга, а не только в кондитерской на улице Горького в Москве. Ну, ничего, советский народ крепкий, хоть и с сердечными приступами, пережили и это. Так же, как пережили и катаклизмы гораздо более крупные: ГКЧП, распад СССР, развал КПСС, производство кастрюль на заводах, выпускавших раньше снаряды для танков…