Последний апокриф. Роман-стёб

Сам Иван мог устать и смириться, отчаяться и сдаться – но натура его упрямо и до последнего вздоха сражалась за свое, вожделенное и дорогое!

"Вот, наконец-то, исчерпывающий ответ дарвинистам!– подумал вдруг Джордж, прослезясь. – Набор молекул, именуемых человеком, разумеется, конечен – и только натура бессмертна!"

По старой тюремной привычке он растроганно высморкался в рукав.

"Натура – дурра!" – еще, кстати, вспомнил он древнюю армянскую мудрость.

… – Ну-ну, поживали на свете сто пятьдесят–триста паршивых людишек, – услышал Джордж голос шофера, – и где же они?

Похоже, прыщавый таксист копал глубоко и по сути.

– На этом свете живало и поболе, чем триста–сто пятьдесят…– пробормотал Джордж, обратив внимание на новенький, черный, с розовыми разводами джип "Мерседес–ХМ", прозванный в народе за наглую продолговатость формы хреном моржовым.

Джордж резко откинулся на продавленную спинку потасканного городского такси, зажмурился и ощутил биение сердца.

За ним явно следили.

"Что делать и как быть?" – сумбурно и весело (на удивление весело и сумбурно!) пронеслось у него в мозгу.

Нечаянно Джордж почесал змеиным яйцом за макушкой, у левой заушины – и немедленно потерял представление о реальности – будто из времени выпал!

Придя же в себя, он обнаружил рядом с собой на заднем сидении Ивана, афророссиянина – целого и невредимого.

– Звал? – спросил неожиданный гость.

– Вроде нет… – растерянно пробормотал крупье.

– Извини, – усмехнулся Иван, погрозив Джорджу пальцем, и вытек черным желе через щель в окне.

– …А теперь ты ответь, куда все девается? – донесся до Джорджа вопрос на миллион английских фунтов.

– Ничто никуда не девается! – уверенно ответил Джордж и протянул водителю деньги.

– А вот мне все равно интересно: гденаходится никуда? – настойчиво интересовался прыщавый.

– Никуда, полагаю, находится нигде! – усмехнулся Джордж, дружелюбно похлопав водителя по плечу, полез из машины прочь и, не озираясь и не оглядываясь, заторопился в метро…

20.

…И тут же из черного джипа с затемненными окнами вылезла примитивного вида бабища с белоснежным гусем в базарной кошелке.

Размашисто перекрестившись, она вразвалку отправилась следом за Джорджем…

21.

В то же время, в далеком Китае…

…Между тем на другом конце света, в далеком Китае, в горной провинции Тянь-Шань, на снежной вершине, овеваемой дикими ветрами, возле огромного валуна, босиком, на одной ноге, раскинув руки, стоял Иннокентий, по прозвищу Ю (Иннокентий, собственно, русский аналог китайского имени Ю – так что имя и прозвище, можно сказать, совпадали!).

Другая его нога привычно покоилась на нешироких, но будто литых из крутого металла плечах.

Глаза Иннокентия были закрыты, он медитировал.

Далеко вверху сияло холодное солнце, далеко внизу, под ним – проплывали стада облаков.

Еще ниже виднелся монастырь, казавшийся игрушечным с высоты.

А еще ниже – парил одинокий орел.

На тонких, красиво изогнутых бровях медитирующего серебрилась льдинками роса, в то время как с его плеч к небу вздымался горячий пар.

В этом мире покоя, красоты и безмолвия, казалось, существовали только два живых существа – Иннокентий да горный орел…

Наконец наш герой открыл глаза и плавно опустил ногу на скользкую твердь скалы.

Все десять пальцев он собрал в кулаки и набрал в грудь разреженного воздуха; затем неторопливо выдохнул и снова вдохнул; и снова расслабил кулаки и еще крепче стиснул (хотя куда уже крепче!); после чего внимательнейшим образом примерился к гранитному валуну и со страшным воплем поразил оный лбом – от чего скальный гигант распался надвое, как спелый арбуз от быстрого и точного удара ножом.

Ю задумчиво сковырнул со лба налипшую гранитную крошку и – кажется, в который раз! – проследил траекторию полета орла.

Наконец он поднял бойцовскую куртку и небрежно накинул ее на плечи, достал с груди складной образок на веревочке и раскрыл – на него с молчаливым укором смотрели жена и дочь, двух с половиной лет.

Фотография вдруг ожила, и ребенок воскликнул: "Ну, ты, папаня, даешь!"

Женщина только неодобрительно скривила свои пухлые, жирно напомаженные губы.

Он молча, с особым чувством прижал медальон к губам и закрыл глаза…

22.

…Легко оттолкнувшись от скользкого края скалы, Иннокентий перелетел на соседний утес, спрятанный под облаками, метрах в двадцати пяти.

Оттолкнулся еще – и перелетел еще раз.

Так он летал со скалы на скалу, пока не приземлился возле массивных каменных ворот горного монастыря.

Никто эти ворота не охранял, и они, как всегда, были открыты.

Но прежде чем войти, Ю-Иннокентий встал на колени и торжественно поклонился кому-то невидимому – после чего, на четвереньках же, не спеша пополз в монастырь…

23.

…В монастырском дворе, на пухленьком коврике мирно сидел, скрестив ножки, крошечный старичок по имени Чан Кай Ши.

Поигрывая четками, мудрец с наслаждением припадал к самопальному косячку с наркотической травкой типа гашиш.

Рядом, в клетке из ивовых прутьев попрыгивал попугай по кличке Конфуций.

Иннокентий на брюхе подполз к мудрецу и застыл.

– Ю! – торжественно объявил попугай (сейчас и далее их разговор неспешно потянется в синхронном переводе с подлинного древнекитайского языка!).

– Чего тебе, Ю? – по старой китайской привычке не сразу спросил старичок.

– Учитель, могу я спросить? – прошептал Иннокентий, тоже не сразу.

Ши долго молчал (как воды в рот набрал!).

– Пусть спросит! – не выдержал попугай.

– Валяй, – равнодушно кивнул Чан Кай Ши.

– Я видел сон. – помолчав, сказал Иннокентий.

– Он видел сон! – повторил вслед за ним попугай.

– В общем, сон… – Иннокентий смешался и замолчал.

– Сегодня какой день недели? – зачем-то поинтересовался старый Ши.

Иннокентий, подумав, ответил:

– Другой!

Они помолчали.

– Сон сбудется, – наконец пообещал Чан Кай Ши.

И еще помолчали.

– Мне снилось, как будто я старый матрац, – начал Ю. – и какие-то люди меня выбивали от пыли, трясли, потрошили, латали и штопали.

– Продолжай! – кивнул ему старый Чан Кай и припал к косячку.

– На мне, точнее сказать, на матраце, – живо вспоминал Иннокентий, – вповалку лежали 600 тысяч миллиардов людей – и всем было место.

Они помолчали.

Они помолчали еще.

И еще помолчали они.

Изо рта, глаз, ушей и ноздрей мудреца повалил вязкий дым.

Этим дымом накрыло пространство окрест.

Иннокентий уже с трудом различал старика.

Наконец он услышал ответ:

– От судьбы не уйдешь!

– Не уйду – в каком смысле? – осмелился он уточнить.

– В переносно-прямом! – объяснил попугай.

Чан Кай Ши промолчал.

Впрочем, все же сказал:

– Возвращайся в мир!

– Он оттуда явился! – напомнил Конфуций.

На что Чан Кай Ши ничего не ответил.

Но, впрочем, ответил, хотя и не сразу, и всего одним словом:

– Яйцо!

Кто знал Чан Кай Ши – также знал, что он зря не скажет.

Пустяшное, в общем, словцо "яйцо" – из уст мудреца прозвучало, как гимн, откровение и приказ.

Иннокентий, не зная, что думать, молчал.

Попугай коготком почесывал перья за хохолком.

Ночь над ними простерла звездную длань.

Вой горнего ветра мешался с блеяньем горных козлов.

До утренней зари попугай умолял Ши не отпускать Иннокентия в этот, по его разумению, страшный, огромный и уродливый мир.

Старец слушал Конфуция, морща лоб.

А, дослушав, сказал: "Пошел вон!" …

24.

В то же время, в Москве…

…Между тем, покинув такси, Джордж растворился в бурном потоке людей.

Где-то он промелькнул бегущим по эскалатору, а то самые разные люди одновременно видели его в разных вагонах, едущих в противоположных направлениях, или блуждающим по длинным и путаным переходам подземного города.

Понятно, он путал следы!

Но где бы крупье ни светился – там же вскоре за ним следом, вразвалку тащилась бабища с кошелкой с гусем…

25.

Про бабищу (а после вернемся в Москву!)…

…За бабищей, по прозвищу Сучье Вымя, по пятам ползла репутация наилютейшего изверга, каких рождала земля (не вполне, правда, ясно, при чем тут земля!).

Никто не видел, но все говорили, будто она, что ни день, пожирает с горчицей младенцев, детей, взрослых и стариков.

За что и зачем она их пожирает, и почему именно с горчицей, а не с кетчупом, например, – никто не мог объяснить (на все вопросы подобного типа она и сама разводила руками!).

С целью проникнуть в мотивы ее преступлений денно и нощно трудились лучшие криминальные психологи правоохранительных органов – но и они разводили руками, когда к ним обращались за разъяснениями.

О родителях Сучьего Вымени тоже практически ничего не было известно, за исключением того, что они все-таки у нее имелись (как-то же она появилась на свет!).

Ходили упорные слухи, будто она приходилась родной внучкой англоязычному серийному убийце Нику Косминскому (1911–1963 гг.) и, соответственно, значит, родной дочерью знаменитому извергу татаро-монгольского происхождения Чикатило Андрею (1936–1994 гг.), поскольку, как неожиданно выяснилось, Ник доводился Андрею папашей!

В народе о Сучьем Вымени слагали стихи, хором пели песни и сочиняли романы (в известном смысле бодрившие публику!).

Бабища нередко сама принимала скромное и неназойливое участие в презентациях очередной новой страшилки.

В наряде гуцулки, с тяжелой косой и неизменной базарной кошелкой с гусем – она оставляла приятный осадок.

Поймать Сучье Вымя с поличным не представлялось возможным – ибо, на языке криминала, она не следила!

После ее (хорошо всем известных!) оргий и трапез – улик вообще не оставалось.

Кто только за ней ни гонялся, не догонял и не арестовывал – но посадить Сучье Вымя в тюрьму так никому и не удалось: по причине отсутствия все тех же следов!

По непроверенным данным (а как такое проверить!), бабища состояла на службе у Дьявола.

Разгадка, казалось бы, – ан…

26.

Но вернемся в Москву…

…Легкомысленно напевая прелестную арию про цирюльника Фигаро, Джордж непринужденно вошел в чайную "Кофе вдвоем".

Заказав чашечку чаю с горчащим рулетом, типа "Nostalgi", он удобно устроился за столиком у окна.

По виду спокойно попивая чаек и поедая рулет, он с волнением наблюдал за подъездом высотного элитного дома напротив.

В чайную, между тем, по пути забрела Сучье Вымя с гусем, тяжело плюхнулась в кресло напротив и, заговорщицки подмигнув Джорджу, принялась гадать на ромашке: любит, не любит…

Доев, допив и смахнув крошки со стола, Джордж тоже интригующе подмигнул гусю и галантно помахал бабище рукой…

27.

…У входа в элитный высотный дом Джордж набрал код электронного замка.

В то же самое время бабища за ним наблюдала в банальный бинокль (на самом-то деле, видеокомпьютер последнего поколения, приближающий и анализирующий объект в радиусе до пятисот километров и дальше!).

Брезгливо лизнув языком наружную матрицу видеопамяти, тетка, шевеля губищами, старательно повторила секретный набор замка на двери дома напротив: 12345678910111213…

28.

…Джордж бодрой походкой продефилировал к лифту, но внутрь не вошел, а сбежал по лестнице вниз и тут же, крадучись, возвратился и осторожно выглянул из-за угла.

Вскоре же, как он и предполагал, показалась и его преследовательница с гусем.

Сунув длинный нос в приоткрытую дверь, тетка подозрительно принюхалась.

– Эге, пахнет жареным! – задумчиво пробормотала она.

На что гусь с сомнением помотал головой и отчетливо произнес: "га-га-га!"

– Не га-га-га, милый, а скажу тебе прямо – о-го-го! – усомнилась бабища, принюхиваясь еще и еще.

– Га-га-га, тебе говорят! – разозлился вдруг гусь.

– Ну-ну, сокол, будем поглядеть! – неопределенно пообещала Сучье Вымя…

29.

…Джордж дерзко выглянул из-за угла – и в два прыжка достиг желанного лифта…

30.

…Бесшумно возносясь наверх, Джордж рассеянно бормотал слова популярной армянской песенки: "Жили у бабуси два веселых гуся…"

У массивной двери он извлек из кармана тяжелую связку ключей и побренчал ими так, будто желал кого-то предупредить о своем появлении…

31.

…Поочередно оперируя разными ключами, Джордж отпер все двадцать четыре замка и, минуя прихожую, прямиком прошел в спальню, где и застукал на их брачном ложе – родную Луизу (восемнадцати лет!) с незнакомым Нарциссом (от силы пятнадцати лет!).

– Я не верю своим глазам! – крикнул Джордж жене, так и трепещущей в чужих мускулистых объятиях (неприятно его поразило и то, что она была не одета: не считать же одеждой камею на шее, с изображением жабы!)…

32.

… – Воды! – попросил слабым голосом Джордж, оседая на стул.

– Ты сегодня какой-то чужой! – тоном оскорбленной женщины воскликнула Луиза.

– Хорошо бы воды и со льдом! – повторно взмолился Джордж.

– Лед души подойдет? – пошутила Луиза.

– Срам прикрой, – мягко попросил Джордж.

– Все свои! – возмутилась Луиза, и не думая скрываться.

Он почувствовал вдруг, как сильно устал – от погони, от жизни, от смерти, и вообще.

"Уснуть и отвлечься, – устало подумал крупье, – уехать и не видеть, забыть и не помнить"…

33.

… – Она – то, что надо, папаша! – донеслось до ушей Джорджа и проникло в мозг.

Подросток стоял на кровати в чем мать родила, и в чем-то он (Джордж это с грустью отметил!) явно выигрывал, и вообще.

– Она – то, что надо кому? – пробормотал крупье, исключительно для поддержания мужского разговора…

34.

…В силу разных причин Джордж пребывал в замешательстве: Луиза ему изменила, с одной стороны, и на это ему, по логике, полагалось резко отреагировать; но, однако, с другой – она себеэто уже позволяла: не раз, не два, не три, не четыре, не пять, не шесть, не семь, и не восемь…

35.

… – Вы, собственно, кто? – вопросил с болью в голосе обманутый муж.

– Конь в пальто! – ухмыльнувшись, ответствовал юный шалун.

Убедившись, что все это миром не кончится, Джордж поймал мальчугана за орган в паху (известный источник всех бед и недоразумений на земле!) и дергал оный до тех пор, пока сам не вспотел.

На пороге возникла Луиза с хрустальным бокалом в руке.

"Юная, как заря, и прекрасная, как закат!" – невольно восхитился Джордж.

– Ай, была не была, собирай чемоданы, жена! – неожиданно выкрикнул он и медленно разжал посиневшие от напряжения пальцы.

– Какой же ты, Джордж, у меня! – кричала жена сладострастно, заваливая мужа на оскверненное ложе…

36.

…И бурным потоком реки Сладострастья Луизу и Джорджа уносило на лодке Удовольствия – все дальше наверх, к Блаженству…

37.

…В туалете Джордж осторожно выдвинул полый подоконник и аккуратно разложил по ячейкам доллары, фунты и евровалюту.

Впрочем, недолго подумав, вернул пачку евро и небрежно засунул в задний карман штанов.

– Я по тебе скучаю, любимый! – стонала Луиза за дверью.

– Не скучай, собирайся в дорогу! – рассеянно откликался Джордж, возвращая подоконник на место.

– Я страшусь разлуки с тобой! – признавалась Луиза.

– Чувства в разлуке окрепнут и станут покрепче, чем были! – успокаивал ее Джордж, сливая воду из унитаза.

Наконец, расстегнув разноцветные пуговки на сорочке с жабо, он оголил грудь и пять раз легко постучал костяшками пальцев по голове – дважды по лбу и трижды по затылку…

Вскоре же он с удовлетворением ощутил, как в нем, чуть пониже левой груди, приоткрылась укромная дверца биосейфа…

38.

Про биосейф, ноу-хау…

…Как таковой, биосейф являлся ноу-хау безрукого медвежатника Моисея по кличке Моше.

Рассказ о нем впереди, но пока же заметим, что именно он, Моше-Моисей, первым догадался для индивидуального хранения ценностей использовать биопространство – промежду двенадцатым ребром и селезенкой.

Все гениальное просто: без рук (у Моисея их не было!) он, стиснув в железных зубах самодельный нож, с согласия клиента, навсегда удалял у него тринадцатую рудиментарную пару ребер.

Из ребер же он, при помощи клея и все того же ножа, ловко мастерил биосейф, отпираемый от легкого пятиразового постукивания по голове: дважды по лбу и трижды по затылку.

Запирался тайник посредством ленивого почесывания индивидом оборотной стороны коленной чашечки левой ноги…

39.

Но вернемся в Москву…

…Только Джордж поместил яйцо в тайничок и только решил почесаться под левым коленом, как ему почудилось, будто кто-то поблизости тяжко вздохнул.

– Кто там? – нервно спросил крупье.

Он знал, что он в ванной один, и все-таки обернулся.

Никого не увидев, Джордж решил, что ему показалось.

Но только он было потянулся прикрыть тайничок – как возле него опять зашуршало.

И опять Джордж насторожился и прислушался.

Вдалеке пролетел самолет.

Дикий шмель прожужжал за окном.

За стеной у соседей гремел телевизор, кажется, передавали последние известия и, кажется, опять в этом мире происходило что-то нехорошее.

"Безумный, безумный мир!" – сокрушенно вздохнул Джордж и бессознательно вдруг перепрятал яйцо – из тайничка обратно в карман.

– Так-то лучше! – послышалось ему.

Он обернулся и обомлел: из овального зеркала… точнее, из зазеркалья… на него таращилось рыло с рогами.

– Черт меня побери…– пробормотал Джордж и внезапно завис между прошлым и будущим, нынешним и никаким.

И время спустя он не мог описать, что с ним тогда стряслось – разве что, сохранилось воспоминание о неком загадочном, интригующем и пугающем ощущении…

– Что надо? – робко поинтересовался Джордж.

– Шоколаду! – потребовал голос, звучавший с Другой Стороны…

40.

…Джордж вязал Нарцисса по рукам и ногам и попутно учил уму-разуму:

– Не домогайся дома ближнего твоего и жены ближнего твоего, а также раба его или рабыни, и вообще, того, что плохо лежит!

– Да как же не домогаться, если плохо лежит? – морщился и недоумевал мальчуган, изо всех сил цепляясь двумя руками за собственный орган в паху.

На что Джордж безапелляционно отвечал:

– Пусть лежит!

Луиза, увидев Нарцисса на полу, весело рассмеялась и доверчиво прильнула к мужниной груди.

– И куда ты меня посылаешь, любимый? – спросила она, ласково теребя пальчиками его негустые пепельные локоны, тут и там свисающие с затылка.

– В Венецию! – бросил Джордж и сам поразился тому, что сказал: минуту назад он и думать не думал ее туда посылать (но послал!)!

– Ура! – заскакала и радостно захлопала в ладоши Луиза. – Как я соскучилась по Венеции, кто бы знал!..

41.

…Памятуя обычаи предков, Луиза и Джордж решили присесть на дорожку.

Он уселся верхом на подростка, а она по-кошачьи, уютно пристроилась рядышком.

Помолчали, как водится.

Неожиданно Джордж – на него как нашло! – пошлепал подростка по попе.

– Никак ты ревнуешь, любимый? – игриво спросила Луиза.

На что он ей честно признался: "Не знаю!"

Он и сам всякий раз задавался вопросом, ревнует ли он свою восемнадцатилетнюю жену ко всем прочим мужчинам – и ответа не находил…

42.

…Зазвонил телефон.

– Хотят старого пыдора… – пробормотала Луиза, протягивая мужу телефонную трубку.

– Меня! – очень тихо откликнулся Джордж и метнулся к окну.

Внизу, у подъезда, как он и ожидал, стоял любимый народом джип "Мерседес–ХМ".

– Скажи им, что пыдора нет! – отчего-то пригнулся и с присвистом прошептал Джордж.

– Как, чтобы я солгала? – возмутилась Луиза.

– Солги, наконец! – возмутился крупье, покачав головой, и отнял у нее телефон.

– Я слухаю! – неожиданно затараторил он на жуткой смеси белорусо-чувашского с адыго-эстонским. – Шо говоритя? – отчаянно орал он в трубку. – Так пыдор, який вам нужон, в сысиднэм падэзди жывотт! – обстоятельно докладывал он. – Так у нас и хватера друхая! – отчаянно клялся Джордж кому-то на другом конце провода. – Лычно я вам нэ пыдор! – неожиданно не удержался и провизжал крупье.

На полу застонал и задергался Нарцисс.

– Яко-тако яичко, таку-растаку, я нэ панымаю! – истерично голосил Джордж, молотя изо всех сил мальчугана телефонной трубкой по голове. – Это яко же тако-растако яичко! – хохотал он, пританцовывая и выдирая из стены телефонный шнур вместе с розеткой (он и сам, спроси его в эту минуту, не сумел бы объяснить мотива безудержного веселья и отваги, до краев, казалось, наполнивших все его существо!).

И также спонтанно Джордж обнял свою юную и прекрасную жену и спросил у нее напрямик, любит ли она его.

– А як же! – не раздумывая, ответила она на приятном украинском наречии.

– Тогда поспеши! – поторопил ее Джордж.

Неожиданно у Луизы глазенки зажглись зеленым и золотым.

– А что нас там ждет? – пытливо поинтересовалась она.

– Карнавал! – мгновенно, не раздумывая, пообещал Джордж, от чего, к слову, сам остолбенел – ибо еще минуту назад он понятия не имел, что их там, в Венеции, ожидает!

– Какой карнавал? – закричала Луиза.

– Потрясающий! – он усмехнулся в усы (усмехнулся в усы – вроде штампа, крупье усов принципиально не носил!).

– А ты меня любишь? – с надеждой спросила Луиза (ведь знала, что любит, и все же спросила!).

– А як же! – ответил крупье, одаряя жену тугим кошельком.

– Мало! – не глядя, сказала жена.

– Достаточно! – строго парировал муж.

Наконец они обнялись, и тогда-то он незаметно вложил ей в ладошку яйцо…

– Зачем? – по-детски изумилась Луиза.

– Затем! – усмехнулся Джордж и сообщил ей на ушко такое, от чего она радостно завизжала и запрыгала, как маленькая сладкоежка, получившая шоколадку в награду за хорошее поведение,.

– Любимый, пообещай, что приедешь ко мне? – трогательно пролепетала очаровательная негодница (с ударением на: "любимый", "пообещай" и "приедешь ко мне"!).

– Яичко, не дай бог, не ешь! – предупредил ее Джордж, затравленно оглядываясь по сторонам.

– Тебе уже жалко яичка для меня? – немедленно обиделась и расплакалась Луиза.

– Мне для тебя…– начал Джордж и осекся (будто кто-то толкнул его в бок!). – Мне для тебя… – повторил он растерянно и умолк.

– Несчастное яичко пожалел! – оскорбленно стонала она.

– Я… – было опять начал Джордж и вдруг содрогнулся от страшной пощечины. – Я… – ему, на минуточку, сделалось не по себе!

– Что яичко – тебе, и что ты – яичку? – допытывалось Луиза.

Он же в ответ только тряс головой, строил загадочные гримасы и прикладывал палец к губам.

А тут еще к ним в дверь позвонили – три раза…

43.

…Луиза рванулась к двери – Джордж еле успел ее удержать.

– Не открывай! – сдавленным шепотом попросил он.

– Почему? – срываясь на крик, удивилась она.

– Потому! – крикнул Джордж (при всем желании он не мог ей всего объяснить, даже если бы мог!).

Звонки в дверь, между тем, следовали один за другим.

– Жди меня всякий день до вечерней зари, у черного входа во Дворец Дожей, одевайся монашкой, веди себя скромно, к гондольерам не приставай! – шепнул Джордж напоследок жене.

– Как, совсем? – испугалась она.

– Поклянись! – грозно потребовал он.

– И ты себя, миленький, береги! – попросила она на прощание, вместо клятвы.

– И ты – себя! – тоже смягчился он, растроганный ее просьбой.

– Уж поберегу… – зареванно пообещала она, хоронясь в платяном шкафу…

44.

…В квартиру звонили без перерыва.

Ухватив юного соперника за щиколотку, Джордж рывком, грубо поволок его за собой.

Понятно, подросток по ходу больно стукался головой о мебель и углы – но Джорджа, похоже, сие не сильно заботило.