От Ржева до Берлина. Воины 3-й гвардейской истребительной авиадивизии о себе и боевых товарищах

Москва, 2016–2021 гг.

Раздел 1

Стенограммы

КОМИССИЯ ПО ИСТОРИИ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ

СТЕНОГРАММА БЕСЕД С ЛИЧНЫМ СОСТАВОМ 3-Й ГВАРДЕЙСКОЙ АВИАЦИОННОЙ ИСТРЕБИТЕЛЬНОЙ ДИВИЗИИ

(Беседы проводились на боевых аэродромах научн[ым] сотрудн[иком] Комиссии Грицевской Е.М. Стенографировала Крауз О.В.) 11–23 июля 1943 г.

Гвардии полковник УХОВ Валентин Петрович

Командир 3 ГИАД. 1908 г. рожд[ения.] Член партии с 1939 г. Награждён двумя орденами Ленина и боевым орденом Красного Знамени[10]

Родился в Куйбышевской области, Мелекесском районе, селе Мулловка в семье служащего – отец работал бухгалтером. Мать была домохозяйкой. Кроме меня в семье имелись три сестры и маленький братишка.

С восьмилетнего возраста я начал учиться в г. Сызрани, так как к тому времени отец служил в армии в Сызранском гарнизоне. Закончил семилетку, потом попал в профтехническую школу в Мелекесы, а в Мулловке работал на практике. Вначале работал учеником слесаря, потом уже перешёл на самостоятельную работу. Затем стал начальником паросиловых установок[11]. После переехал в Куйбышев[12], где работал слесарем на чугунолитейном машиностроительном заводе. В комсомол я вступил ещё в семилетке, в [19]22 году.

В 1928 году комсомол меня откомандировывает в лётную школу. Вообще обстановка у меня была довольно тяжёлая. Я был старшим в семье, отец всю жизнь трудился, а к тому времени, когда я окончил школу, он уже был пожилым и несколько больным. И я поэтому после окончания профтехнической школы пошёл сразу работать. А фактически я был в таком возрасте, что надо было только учиться, и при этом желание учиться у меня было. Но положение было такое, что нужно было если и не помогать отцу, то не быть ему в тягость. Мысль же об учёбе у меня засела крепко. И как раз к тому времени комсомол мне предложил идти в лётную школу. Авиация тогда ещё находилась в стадии своего зарождения, но я, конечно, видел отдельные летающие самолёты, и когда мне предложили ехать в лётную школу, то я, естественно, ухватился за эту мысль и быстро стал готовиться, представляя себе, что это – очень серьёзная вещь. Причём родители мои ничего об этом не знали. А я за тот короткий срок, который имелся тогда в моём распоряжении, засел за книги, за литературу и стал повторять всё, что когда-то проходил, так как я кое-что уже успел и позабыть. Всё это делалось втихую, больше ночами. Папаша и мамаша немного косо посматривали на меня – что это, дескать, с сыном делается, другой парнишка придёт с работы, оденется и пойдёт гулять, а этот придёт и сядет за книги, всю ночь сидит – в общем, всех удивлял.

Примерно дней через восемь я сдаю в Куйбышеве первые испытания и получаю отличную оценку. Как сейчас помню, нас было 110 человек, а прошло только шесть – все остальные были забракованы, т. е. отбор был жуткий.

Когда я объявил обо всём родителям, то мамаша, как обычно, – в слёзы, а папаша сказал:

– Ах, армия[13], я всегда в армию верил и знал, что армия человека куёт!

После этого я отправился в Ленинград и был 20 мая [19]28 г. зачислен в Военно-теоретическую школу лётчиков[14].

Спустя две – две с половиной недели умер мой отец. Семья осталась без своей главы. Я был самым старшим в семье. Матери было, конечно, трудно сразу перестроиться и начать служить, да она и не могла по существу работать. Мне тогда было 20 лет, но взять на попечение семью я не мог, так как я был курсантом. И передо мной встала проблема – либо учиться, либо пойти вновь работать. Мне дают отпуск. Командование говорит – смотри сам, тебе виднее. Но мамаша здесь подошла благоразумно и решила – учись, а там что будет. И я продолжал учиться. А через год я окончил теоретическую школу и стал более или менее обеспеченным человеком и семью обеспечивал, пока всех сестёр замуж не повыдавали. Затем переехал в Борисоглебск продолжать учёбу. Борисоглебскую школу[15] я закончил через полтора года со званием младшего лётчика кадров РККА по классу истребителей. Итак – я истребитель! Причём истребитель я был с огоньком, за что мне иногда очень сильно попадало. Из школы я попал в отдельную 2-ю эскадрилью в Баку.

Я страшно любил пилотировать, и когда я взлетал, то мне ничего не стоило сделать 100–150 фигур. Я набирал высоту тысяч пять метров и кувыркался там на своём истребителе до тех пор, пока не надоедало или кончалось уже горючее. С такими полётами я «на повестке дня», как у нас тогда выражались, бывал постоянно, начнут, бывало, разбирать, как и почему. Командование обижалось на меня за это и рассматривало меня как ходячую катастрофу. Однажды был даже такой случай. Я, стоя на балконе, слышу, как проходящий внизу командующий ВВС говорит, конечно не подозревая, что я его слышу:

– Всё равно он убьётся.

А я тут перегнулся и сказал:

– Типун вам на язык, думаю, что проживу ещё много.

Он стал смеяться.

И вот однажды ночью, возвращаясь, я бью машину уже на аэродроме. Причём не так уж крепко, но довольно основательно поцарапался, были побиты ноги и, главным образом, была побита физиономия – пришлось потом отлеживаться с забинтованными глазами. Этот случай решил мою судьбу. К этому времени я был уже старшим лётчиком, меня снижают в звании, делают младшим лётчиком, и за это своё «воздушное хулиганство» я был долго в опале. После я был переведён в корпусную авиацию[16] в Тифлис[17]. Потом проходит время, я опять пошёл учиться на Липецкие курсы. Потом снова возвратился в Тифлис. В Липецке меня приглашали снова в истребительную авиацию в Баку, но я решил, что туда не пойду, так как был обижен за наказание.

Через год меня быстро выдвигают – до командира отряда. Очень заботливо ко мне отнёсся теперь генерал-полковник Никитин*[18], который тогда был начальником штаба ВВС. Он приехал ко мне на квартиру, побеседовал со мной и уговорил меня ехать в Баку. Я согласился, прибыл в Баку и получил там отряд. Это было уже в начале [19]35 года. Через некоторое время отряд мой стал очень сильным, а примерно через шесть месяцев после того, как я его оставил, целиком выехал в Испанию. Я же из Баку поехал учиться в Одессу на курсы высшего пилотажа. Будучи курсантом Одесской школы[19], я тоже отправился в Испанию.

Туда я приехал уже довольно подготовленным, крепким лётчиком. Но поскольку я нигде не участвовал в боевых операциях, то здесь мне с боевой обстановкой пришлось столкнуться впервые. С прибытием в Испанию я получил эскадрилью, которую и стал водить в бой. Помимо техники управления воздушным боем, которой я овладевал в учебном порядке, здесь, конечно, уже подсказывалось самой жизнью, что нужно для того, чтобы хорошо воевать и действовать и в части манёвра, и в части техники пилотирования, и в части отдельных тактических приёмов, и в части построения, и в части боевого порядка – вообще, всё это были жизненные вопросы, которые было необходимо освоить для успешного ведения войны.

Уместно заметить, что самолёт-истребитель, на котором я работал, – И-16, по тому времени был самолёт совершенной конструкции, но в нём не было нужной огневой мощи, не было достаточно пулемётов, не было пушек, и тех двух нормального калибра пулемётов[20], которые он имел, было недостаточно. Зато скоростью по горизонтали и скоростью по вертикали мы располагали большей, чем противник, и мы имели возможность навязать бой, закончить бой и потом, в зависимости от наличия горючего и сопротивления, могли диктовать противнику свою волю: хотели – догоняли и били, хотели – оставляли его.

Противник со своей стороны нам противопоставлял немецкий «Хейнкель-51»[21], итальянский истребитель – «Фиат»[22]. В отношении нашего И-16 это были самолёты, которые уступали в скорости нашим самолётам. «Хейнкель» был равен нашему истребителю по огню – не по количеству точек, а по эффективности вооружения. Итальянский «Фиат» уступал И-16 по своим аэродинамическим качествам, но по огню он был сильнее. Он имел два крупнокалиберных пулемёта, которые стреляли зажигательными снарядами и если попадали в мотор, то даже разбивали его. Но, во всяком случае, в вертикальных манёврах мы имели преимущество, т. е. я мог пойти с принижением, потом кверху, горкой, и потом опять свалиться – это было преимущество на нашей стороне, и за счёт него мы успешно могли бить немцев.

Во всяком случае, в тот период времени мне было уже ясно, что представляет из себя противник в части его тактических данных и отдельных манёвров, в части построения боевых порядков и групп, т. е. я понял после этой войны, какого противника можно ожидать в будущей войне. Причём по продолжительности и по тактике предполагалось, что это будут бои те самые, с которыми мы теперь и встретились.

Таким образом, война в Испании была для меня предварительной солидной репетицией в части ведения воздушных боёв.

Эта война дала также определённый взгляд и на построение самолётов, его конструкцию, на организацию наших воздушных сил, ряд взглядов и теоретического порядка, дала целеустремлённость отдельным умам в этом отношении. Но ошибка заключалась в том, что масштабы войны в Испании – это не масштабы Отечественной войны, и поэтому делать из неё смелые выводы, конечно, нельзя было. Но эти смелые выводы, по-видимому, были всё же кем-то сделаны. А в отношении тактики боя, использования современной техники мы всё же получили оттуда то, что у каждого нашего командира, который там дрался, была уверенность, было на сегодняшний день представление, как нужно драться, как нужно наводить, как нужно строить группу, как нужно бить противника.

Поэтому я явился в СССР с боевым опытом авиационного работника и руководителя, по тому времени совершенным. И с тех пор я командую соединениями и командовал даже армией[23].

После того как я приехал из Испании, я стал начальником Одесской школы. Потом – начальником Борисоглебской школы. Поскольку потом началась серия войн, то школы высшего пилотажа приостановили свою работу, народ у меня стал бездействовать, и я принял меры, чтобы отправить людей в части воевать. Так, напр[имер], воспитанниками моей школы были такие люди, как Грицевец*, П.Т. Коробков*[24] и другие. После Борисоглебской школы я принял 69[-ю] авиабригаду, затем 43[-ю] авиабригаду в Одессе. Учился я на оперфаке Академии им. Жуковского[25]. Интересно то, что сегодня я заканчиваю оперфак – завтра начинается война. Будучи в Академии, я был уже командиром 61[-й] авиадивизии под Смоленском. Дивизия только что сформировалась и выехала на фронт. Обстановка была тяжёлая, так как немцы напали неожиданно. Я схватил то первое, что мне попалось под руку, – несколько полков и стал с ними воевать. Позднее я получил приказ вывести дивизию в район Москвы. Там я сдал полки, а сам был направлен на Брянский фронт. Мне дали другие полки, и здесь я с 61[-й] дивизией и действовал против группы Гудериана*.

Дивизия у меня была очень сильная. Это была своего рода армия – у меня было шесть полков по 40–60 самолётов. Сюда входили и бомбардировщики СБ, Пе-2, и бомбардировщики типа Су-2, и истребители – машин было много, и поэтому удары были мощные и сильные. Наступательных операций с нашей стороны в тот период на этом фронте не было. А задача состояла в том, чтобы сдержать натиск противника и в случае, если он где-либо сумеет прорваться, ликвидировать прорыв. Это было задачей всего фронта.

Проходит время. Противник начал наступать. О том, что противник начал наступать, я своей авиацией быстро выяснил. Доносило об этом и командование пехоты. Но фронта противник ещё не прорвал. Но когда он прорвал, я вылетаю по двум дорогам – в сторону Новгорода-Северского и Почепа. Противник пошёл колоннами в направлении Севска. Это была одна основная колонна, которая двигалась в районе Новгорода-Северского на Севск. Вторая колонна двигалась на Юхнов. Таким образом, с Брянского фронта в обхват шли северная колонна и южная колонна, в которой и шла группа Гудериана. Он шёл в направлении: Севск, Дмитриев-Орловский, Кромы, Орёл. Противник шёл с боями. И когда он дошёл до района Почеп и Новгород-Северский, он углубился в нашу оборону. А после того, как он прорвал нашу оборону, он стал расходиться по всем направлениям. В основном направления по всем дорогам шли на север. Когда группа Гудериана стала действовать, с юга стало усиливаться давление, и они, как щупальца, стали распространяться в сторону Карачева. Всё это происходило у меня на глазах.

Противник начал растекаться. Наше сопротивление было сковано.

Позднее мне пришлось действовать с пехотой. Чтобы не потерять её, я должен был держать с ней систематическую связь. Приходилось ей всё время помогать.

В итоге получилось так, что противник, в силу удачного наступления – а Орёл был ему сдан очень быстро, – продолжал двигаться в этом направлении. Перед тем как был взят им Орёл, я информирую командование, что противник движется к Орлу. А в это время десять танков противника пересекли Кромы и вышли в поле, где и замаскировались соломой. Так они там и сидели. А у нас никто их не видел, да если авиация уж не видела, то едва ли ещё кто-нибудь мог заметить, а если и видели бы, то всё равно не смогли бы донести во фронт[26]. Но всё же наутро я обнаружил эти 10 танков – они уже двигались к Орлу, а связь с Военным советом и вообще со всеми была прервана. Причём нужно сказать, что перед этим меня бросили в район Курска, но я несколько схитрил и оставил связь со своими старыми точками. Я базировался – Орёл-гражданский, Хотынец, Хотьково, Александрово, Мёртвый, Нарышкин. На прежние мои аэродромы села другая авиация, и мне пришлось взять их в своё управление. А когда я вышел в район Ельца – и выходил уже из окружения, то я стал там и пехотным, и танковым, и авиационным начальником.

Здесь я провёл удачную операцию в части вывода всей авиации, а также по концентрации её. Тогда сотни самолётов я обрушивал на эту группу противника, за что и получил второй орден Ленина.

После я стал командовать ВВС 61[-й] армии[27]. Вскоре началась реорганизация, ликвидировали ВВС армии и стали создавать вновь дивизии. Я получаю на Калининском фронте 210[-ю] дивизию.

* * *

Решением Ставки была сформирована 210[-я] истребительная дивизия. Командиром этой дивизии я и был назначен. 20.06.42 [г.][28] был уже приказ о сформировании дивизии, дивизия считалась оформленной. Свою годовщину мы празднуем 21 июня. Я прибыл первый на то место, где мне было приказано сформировать дивизию. Не было ещё ни одного человека. Затем ко мне приезжает начальник штаба полковник СКЛЯР*, замечательный начальник штаба (сейчас он отозван в штаб корпуса). Через некоторое время ко мне приезжает ЯНЬКОВ со своим политотделом. Работники штаба были взяты из расформированной ВВС 31[-й] армии. В конце концов, управление дивизии к 20 июня [19]42 г. было укомплектовано, и дивизия начала работать. Полки находились в составе Калининского фронта, 3[-й] Воздушной армии, а к этому времени формировались и отдельные воздушные армии. В дивизию пришёл 1[-й] гвардейский краснознамённый и ордена Ленина полк. Командиром полка был ЮДАКОВ*. Полк пришёл ко мне уже потрёпанный в боях, с остатками материальной части, с обновлённым личным составом. Что касается материальной части, можно сказать, что он пришёл даже без неё, так как та материальная часть, с которой он пришёл (английские самолёты типа «Харрикейн»[29]), была сдана. И тут же полк стал получать новую материальную часть.

Затем пришёл 163[-й] полк, он пришёл тоже полуразбитый, потрёпанный в боях, с остатками материальной части. Но всё же у него материальная часть была на половину полка.

Третий полк – 521[-й] – сам по себе молодой полк, в общем, мог бы воевать неплохо, но он имел всего шесть самолётов.

Таким образом, дивизия в составе частей была укомплектована полностью, но в материальной части и в личном составе была укомплектована не полностью[30].

Таким образом, в задачу дивизии входило сколотить полки, которые ей были даны, как-то их увязать в смысле взаимодействия между частями дивизии. Нужно было, во-первых, чтобы они понимали друг друга в воздухе, чтобы они знали друг друга, чтобы, находясь в воздухе, могли бы помочь друг другу. Нужно было провести большую организационную работу, нужно было укомплектовать и подготовить личный состав, пользуясь боевым опытом, который был у меня уже и в этой войне. Нужно было укомплектовать дивизию материальной частью. Причём нужно было, чтобы 1[-й] гвардейский полк изучил и усвоил «яки», которые были ему даны. Полк и начал работу над освоением этой материальной части. Те два полка уже были на «яках», они уже усвоили эту материальную часть, но машин у них не было. Но ту молодёжь, которая была им дана как пополнение, нужно было ещё учить.

И я взялся за эту работу немедленно, и вскоре дивизия была уже введена в бой.

В районе Белый – Оленин[о] в то время была окружена наша 39[-я] Армия[31]. Она находилась в очень тяжёлом положении. Когда противник её окружил, она ещё могла собраться в какой-то кулак, выйти на северо-запад в направлении на Белый и ударить, прорвать войска противника и выйти спокойно в сделанную горловину. Но чтобы помешать ей это сделать, противник начинает нашу армию уничтожать авиацией, а кроме того, его наземные войска противодействовали наступлению наших войск. Затем своими наземными частями противник здесь уже начал действовать. Наша штурмовая авиация уничтожала их. Поэтому нужно было всеми силами способствовать успеху нашей штурмовой и бомбардировочной авиации, т. е. оградить её от нападения вражеских истребителей, прикрыть нашу ударную авиацию от их нападения. И перед нами стояла серьёзная задача в общем ходе операции – уничтожение самолётов противника в воздухе и защита нашей ударной авиации от истребителей противника.

Здесь началась усиленная борьба. В силу такой создавшейся обстановки дивизия и выполняла свою боевую работу. Все задания мы получали через 3[-ю] воздушную армию, которой командовал тогда М.М. Громов*. Мы должны были во что бы то ни стало решить эту задачу. Дислоцировались мы в районе Торжка – деревни: Никольское, Коробово, Б[ольшое] Ильино.

Здесь мы вели работу и в ходе работы имели успех и неуспех. В воздухе мы имели успех. Мы дрались здесь неплохо, несмотря на то что мы не успели ещё как следует сформироваться и сколотить свои части. Мне же подбросили материальную часть, и я с ходу бросил её в бой. Здесь уже ни на что не обращалось внимание, всё было направлено к тому, чтобы только выполнить возложенную на нас задачу.

Таким образом, в задачу истребителей входило – не дать ударной авиации противника бомбить наши наземные войска, не давать истребительной авиации противника уничтожать наших штурмовиков и бомбардировщиков. Затем – вести разведку поля боя и обо всём своевременно информировать командование. Уничтожать авиацию противника.

Эти задачи, как узаконенные, всегда ставились перед истребителями. Их мы должны были выполнять и здесь.

В работе авиации есть свои детали.

Вот, например, имеется какая-нибудь точка на земном шаре. Вам говорят – летите туда и сбросьте бомбу. Как будто бы это сделать просто – прилетел, посмотрел, сбросил и улетел обратно. Но когда вам говорят – летите и сбейте самолёт противника в воздухе – это уже более сложная задача, и даже очень сложная. Если я лечу и меня кто-то хочет сбить, то я тоже хочу его сбить, и я ему противодействую. И самый трудный элемент работы нашей авиации заключается в том, чтобы сбить самолёт.

В чём заключается сложность этого момента? Если вам говорят: летите на Берлин и сбросьте туда бомбу, то Берлин стоит на месте, это – солидная махина, и он никуда не денется. Если нужно сбросить бомбу на какой-нибудь завод, то это тоже колоссальный объект. Если туда летит бомбардировщик, его дело – сбросить туда прицельно бомбу, и можно свободно попасть, хотя не всегда и попадают. Но вот у вас на скорости порядка 500–600 километров ходит маленькая цель, точка, и вам говорят – сбейте эту цель пулькой. И если на завод бросают двухтонные бомбы, то в эту точку я должен попасть пулей. Причём она двигается и двигается отнюдь не по прямой. И опять-таки, если бы она двигалась по прямой, то я бы взял некоторое упреждение, выпустил бы пулю с упреждением и попал бы – всё это достигается эмпирическим путём. Но эта точка двигается не по прямой и двигается на каких-то скоростях. Двигаюсь и я. И таким образом, мне нужно учесть скорость противника и свою скорость так, чтобы мой снаряд совпал бы с этой точкой в пространстве. Причём я могу стрелять различными способами. И когда я по нему бью, то и он по мне бьёт. И он так же успешно может маневрировать. Допустим, я за ним гонюсь, выпускаю очередь, но получается неудачно, потому что он встал в какое-то положение, может быть, перевалился, и я не имел успеха.

Причём когда мы стреляем из пистолета, даже по мишени, мы говорим – попади все пять в «яблочко», и когда попадают в 8 или в 5, то мы говорим – как плохо! Но в этом случае мы стоим спокойно, тщательно наводим пистолет. Попробуйте вы попасть в пространстве, когда всё движется и кувыркается. И мы попадаем. Но попасть в самолёт в воздушном бою на маневре – куда труднее, чем прийти и сбросить бомбу в определённом районе на определённый объект.

Для истребителя же может быть и более лёгкая задача – расстрелять автомашину или повозку, движущуюся по дороге, по прямой. Я беру и по дороге вывожу точку упреждения и выпускаю туда свой снаряд. Снаряд летит, и машина подбита. В воздухе таких линейных ориентиров нет у меня, и поэтому сбить самолёт в воздухе не такая простая вещь.

И мы говорим поэтому – молодец, виртуоз, ас, потому что он – смел. И мы говорим поэтому, что для того, чтобы расстрелять самолёт, нужно подойти к нему в упор и в упор его расстреливать. А если будешь бить за километр, за полтора, то это будет затея с негодными средствами, и тебя тогда собьёт враг. Поэтому я говорил своим лётчикам – бейте его с 20 метров, нужно бить в упор, и тогда только он[32] будет страшен для противника. А если противник будет расстреливать наших в упор, тогда мои люди будут бояться, и я не буду иметь успеха. И вот за счёт таких жёстких требований у меня и был успех в боевой работе. И мои истребители имеют хорошую славу, приезжают к нам товарищи из Москвы и рассказывают, как там отзываются о лётчиках 3[-й] дивизии, или о лётчиках Ухова, и мне это приятно как руководителю.

Затем у меня есть такой личный взгляд, может быть, он и неверный с чьей-нибудь точки зрения, но я считаю его правильным и не откажусь от него. Страна готовила в течение какого-то времени лётчиков. За это время лётчики выбывали, были войны, они погибали, и вообще какая-то убыль была. Из школы приходит зелёный молодняк. Его нужно быстро научить, так как время не ждёт, фронту нужны силы, кругом течёт море нашей русской, советской крови. И если я сейчас скажу, что не могу воевать, потому что у меня – молодняк, его нужно тренировать, то мне просто скажут – уходи ты к чёрту, мы здесь другого посадим. Поэтому тренировка молодых лётчиков должна быть организована чрезвычайно быстро. Старший вывозит его над линией фронта – пусть посмотрит, освоится. Спросишь – всё ясно? Всё. Он никогда ещё не стрелял в жизни, а я ему говорю – стреляй в противника в упор, нужно лезть на противника так, чтобы не дать ему возможность повернуться. И такое смелое настойчивое требование вселяет в людях уверенность. Я ему говорю – там сидит такой же человек, как и ты, и бей его. Он так и делает. И противник начинает бояться этого сосунка. Он не видит, кто там сидит в самолёте, а чувствует в нём какого-то зверя, который бросается на него[33]. И когда их бросается двое, четверо или восемь, то противник уже начинает теряться. Так они и действуют под руководством опытного ведущего.

Затем в ходе действий по ликвидации Ржевской группировки мы дерёмся ещё в составе 3[-й воздушной] армии за Ржев. Ржев нам встал очень дорого. Пошли сильные ливневые дожди, почва была размыта, операция на время затормозилась, противник успел сконцентрировать свои силы и оказал нам активное противодействие. Это и помешало нам тогда взять Ржев. За это кой-кому попало, но в основном была виновата погода.

После этого полки были выведены в район Калинина, где велась тренировка. Затем мои полки забирает Калининский фронт, а мне дают новые полки: 434[-й] (32[-й] гвардейский) и 169[-й] (63[-й] гвардейский). С этими полками я вошёл в состав 1[-го истребительного] корпуса и вышел вновь на Калининский фронт, где встал против Белого[34] на аэродромах Зубково и Гряды. Действуем мы здесь в составе 1[-го] корпуса против Белого, но операция уже стала развёртываться в районе Великих Лук. Там было несколько туговато в воздухе в том смысле, что противник был очень активен, и нужно было обеспечить в воздухе господство. Поэтому мою дивизию снимают и бросают к Великим Лукам. Господство в воздухе нами было обеспечено. Здесь мы уничтожали и бомбардировщиков, и транспортные самолёты, в частности, теперь наш 63[-й] гвардейский полк, тогда 169[-й], уничтожил за один вылет 12 бомбардировщиков[35].

После операции по ликвидации Демянской группировки[36] Новиков* не успел подписать приказа на присвоение моей 210[-й] дивизии гвардейского звания. Все материалы пошли в Москву. На Северо-Западном фронте моя дивизия действовала одна из всего корпуса. Но корпус хотел быть тоже гвардейским. И когда операция закончилась, а закончилась она неплохо для нас, авиационных командиров-истребителей, то Новиков подписал приказ на присвоение звания гвардейского и корпусу, хотя фактически работала там одна дивизия.