bannerbanner
Похвала Глупости. Корабль дураков
Похвала Глупости. Корабль дураков

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
1 из 5

Эразм Роттердамский, Себастьян Брант

Похвала Глупости. Корабль дураков

ПРЕДИСЛОВИЕ

ЭРАЗМ РОТТЕРДАМСКИЙ И «ПОХВАЛА ГЛУПОСТИ»

Эразм Роттердамский, один из наиболее выдающихся гуманистов, родился, как гласит надпись на воздвигнутом ему в Роттердаме памятнике, 28 октября 1467 г. (эта дата оспаривается некоторыми биографами, отдающими предпочтение 1465 г.), в городе Роттердаме (в нынешней Голландии).

Отец его, принадлежавший к одной из бюргерских фамилий городка Гуды (в южной Голландии), увлекся в юности девушкой, которая отвечала ему взаимностью. Родители, предопределившие сына к духовной карьере, решительно воспротивились вступлению его в брак. Влюбленные, тем не менее, сблизились и плодом их связи был сын, которому родители дали имя Гергард, т. е. желанный, – имя, из которого, путем обычной в ту пору латинизации и грецизации, был впоследствии образован его двойной литературный псевдоним Desiderius Erasmus, заставивший забыть его настоящее имя (фамильное имя его было Praët).

Первоначальное образование он получил сначала в местной элементарной школе; оттуда перешел в Девентер, где поступил в одну из основанных «общежительными братствами» школ, в программы которых входило изучение древних классиков. Ему было 13 лет, когда умерли его родители. Некоторая робость, граничившая подчас с трусостью, а также известная доля скрытности – эти немало повредившие ему в жизни черты его характера объясняются, в значительной степени, ранним его сиротством, усугубленным, вдобавок, незаконнорожденностью, которая в глазах тогдашнего общества налагала на ребенка печать позора. Последнее обстоятельство имело и другое, более реальное значение: оно заранее закрывало ему всякую общественную карьеру, от мира, где он являлся изгоем, юноше оставалось лишь удалиться в монастырь; после некоторых колебаний он это и сделал.

Эразм и без того не чувствовал особого влечения к монастырской жизни; теперь, став лицом к лицу со всеми темными сторонами, которыми характеризовался монашеский быт того времени, он проникся искренним и глубоким отвращением к последнему. Те язвительный стрелы, которые градом сыплются по адресу монахов в позднейших сатирических произведениях Эразма, представляют собой в значительной мере отголосок тех дум и чувств, которые были им пережиты во время его невольного пребывания в постылых монастырских стенах.

Несколько лет, проведенных Эразмом в монастыре, не пропали, однако, для него даром. Монастырская жизнь оставляла любознательному монаху много свободного времени, которое он мог употребить на чтение любимых им классических авторов и на усовершенствование свое в латинском и греческом языках. Успехам, которых ему удалось достигнуть в этой области, Эразм был обязан возможностью вырваться на простор из-под душивших его монастырских сводов. Даровитый молодой монах, обративший на себя внимание выдающимися познаниями, блестящим умом и необыкновенным искусством владеть изящной латинской речью, скоро нашел себе влиятельных меценатов. Благодаря последним, Эразм мог оставить монастырь, дать простор своим давнишним влечениям к гуманистической науке и побывать во всех главных центрах тогдашнего гуманизма.

Прежде всего он попал в Камбрэ, потом в Париж; последний был в ту пору гораздо более центром схоластической учености, чем гуманистической образованности, которая только что начинала здесь вить себе гнездо. Как бы то ни было, здесь Эразм издал свое первое крупное сочинение – «Adagia», сборник изречений и анекдотов, извлеченных из различных античных писателей. Эта книга сделала имя Эразма известным в гуманистических кругах всей Европы.

После нескольких лет пребывания во Франции, Эразм совершил путешествие в Англию, где его встретили с радушным гостеприимством и почетом, как известного гуманиста. Он сдружился здесь со многими гуманистами, в особенности с Томасом Мором, автором «Утопии».

Возвратившись из Англии в 1499 г., Эразм ведет некоторое время кочевую жизнь; мы его встречаем последовательно в Париже, Орлеане, Лувене, Роттердаме. После нового путешествия в Англию, в 1505-1506 г., Эразм получил, наконец, возможность побывать в Италии, куда давно влекло его гуманистическую душу. Здесь, на родине гуманизма уже увенчанный славой Эразм встретил почетный, местами восторженный прием. Туринский университет поднес ему диплом на звание почетного доктора богословия; папа, в знак особого своего благоволения к Эразму, дал ему разрешение вести образ жизни и одеваться сообразно обычаям каждой страны, где ему приходилось жить.

После двух лет пребывания в Италии Эразм отправился в третий раз в Англию, куда его настоятельно приглашали его тамошние друзья и где незадолго перед тем вступил на престол Генрих VIII, большой его почитатель. Во время этого путешествия была, по словам самого Эразма, написана им знаменитая сатира «Похвала Глупости». Она стала самым известным его произведением и выдающимся творением гуманистической философской литературы, носящей всемирный характер и отвергающей национальные ограничения.

Германец по своей принадлежности к империи, голландец по крови и по месту рождения, Эразм менее всего был похож на голландца по своему подвижному, живому, сангвиническому темпераменту, и, может быть, именно потому так скоро отбился от своей родины, к которой никогда не обнаруживал никакого особенного влечения. Германия, с которой его связывало подданство «императору», и в которой он провел большую часть своей скитальческой жизни, не сделалась для него второй родиной; немецкий патриотизм, которым было одушевлено большинство германских гуманистов, остался совершенно чужд Эразму, как и вообще всякий патриотизм.

Сам Эразм относился вполне безразлично к своей национальности. Можно сказать, что настоящей его духовной родиной был античный мир, где он чувствовал себя, действительно, как дома. Настоящим родным языком был для него латинский язык, которым он владел с легкостью античного римлянина; находили, что по-латыни он говорил гораздо лучше, чем на своем родном голландском наречии и на языках немецком и французском. Характерно и то, что под конец жизни Эразм, после долгих скитаний по свету, избрал местом постоянной оседлости имперский город Базель, имевший, по своему географическому и политическому положению и по составу своего населения, международный, космополитический характер.

***

«Похвала Глупости», – по собственным словам Эразма, написанная от нечего делать, – принесла ему славу не меньшую, чем его многотомные ученые труды. Большая часть последних, сослужив в свое время службу, давным-давно опочили в книгохранилищах, под толстым слоем вековой пыли, в то время как «Похвала Глупости» продолжает до сих пор читаться, и тысячи образованных людей продолжают зачитываться этой гениальной шуткой остроумнейшего из ученых и ученейшего из остроумных людей.

Со времени появления печатного станка это был первый случай поистине колоссального успеха печатного произведения. Напечатанная в первый раз в Париже в 1509 г., сатира Эразма выдержала в несколько месяцев до семи изданий; всего при жизни Эразма она была переиздана в разных местах не менее 40 раз. Изданный в 1898 г. дирекцией университетской библиотеки в Генте (Бельгия) «предварительный» и, следовательно, подлежащий дополнению список изданий сочинений Эразма насчитывает для «Похвалы Глупости» более двухсот изданий (считая в том числе и переводы).

Этот беспримерный успех объясняется многими обстоятельствами, между которыми громкое уже и тогда имя автора играло не последнюю роль; но главные его условия лежали в самом произведении, в удачном замысле и его блестящем выполнении. Эразму пришла удачная мысль – взглянуть на окружающую его современную действительность, а также на все человечество, на весь мир с точки зрения глупости. Читая сатиру Эразма, иногда невольно забываешь, что она написана четыреста лет тому назад, до такой степени она свежа, жизненна и современна.

По замыслу и выполнению «Похвала Глупости» безупречна, плод благого мгновения творческого порыва. Облик ораторствующей перед публикой Глупости на всем протяжении мастерски передан всего несколькими штрихами. Мы видим, как лица слушателей озаряются радостью, едва на сцене появляется Глупость; мы слышим, как речи ее прерываются рукоплесканиями. Это царство фантазии в соединении с такой чистотой линий и красок и такой сдержанностью, которые создают картину полной гармонии, выражающую самую суть Ренессанса. Здесь нет чрезмерности, несмотря на обилие материала и обилие мыслей, во всем соразмерность, ровный свет, ясность, все здесь радостно и непринужденно.

Без меня, говорит Глупость, мир не мог бы существовать и мгновения. «Никакое сообщество, никакая житейская связь не были бы приятными и прочными: народ не мог бы долго сносить своего государя, господин – раба, служанка – госпожу, учитель – ученика, друг – друга, жена – мужа, квартирант – домохозяина, сожитель – сожителя, товарищ – товарища, если бы они взаимно не заблуждались, не прибегали к лести, не щадили чужих слабостей, не потчевали друг друга медом глупости».

Дурость в обличии высокомерия, тщеславия и погони за славою есть пружина всего, почитаемого в этом мире за высокое и великое. Государство с его почетными должностями, любовь к отечеству и национальная гордость, пышность праздничных церемоний, чванство происхождения или сословия, – что это как не глупость?

Это высказано более смело и более холодно, чем у Макиавелли, и более независимо от предварительных суждений, чем у Монтеня. Но сам Эразм не желает стоять за всем этим: все это говорит Глупость!

Целый ряд общественно-полезных качеств незаметно вручаются Глупости: благожелательность, дружелюбие, склонность к любованию и восхищению. Чем бездарнее человек, тем более он сам собою доволен, тем более другие им восхищаются. Посмотри хотя бы на профессоров, поэтов, ораторов! Так уж устроен человеческий ум, что его более захватывает всяческая чепуха, нежели истина. Загляни в церковь: когда проповедуют о вещах важных, все скучают, зевают и клюют носом. Но начни ораторствующий рассказывать что-либо из бабьих сказок, они сразу же взбадриваются, выпрямляются и ловят каждое его слово.

Персона Глупости исполинской фигурой нависает над эпохой Ренессанса. На ней дурацкий колпак с бубенцами. Ее громкий, неудержимый смех раздается над всем, что есть глупого, без различия, к какому виду глупости это относится.

Сам Эразм впоследствии всегда говорил о своей «Похвале Глупости» уничижительно. По его словам, он считал это свое творение столь незначительным, что его не стоило бы даже предлагать издателям; однако ни одно из его сочинений не принимали с таким восторгом. Однако пренебрежительные оценки давались им не без умысла, ведь «Похвала Глупости» сулила ему не только успех и радость: время, в которое он жил, было крайне чувствительным и очень плохо принимало сатиру, если казалось, что она направлена против официальных лиц. Все снова и снова вынужден Эразм защищать свое блещущее остроумием сочинение: знай он, что в нем усмотрят столько обидного, он, пожалуй, утаил бы его, – пишет в 1517 г. Эразм.

Следует ли пожалеть Эразма за то, что из всех его сочинений, составляющих десять томов in folio, действительно живой остается только «Похвала Глупости»? Она, пожалуй, единственное из его сочинений, которое вызывает желание прочесть его ради него самого. Другие написанные им сочинения, возможно, были более учеными, пожалуй, даже, оказали большее влияние на современников. Но их время прошло. Непреходящей остается лишь «Похвала Глупости». Ибо лишь там, где юмор пронизывал светом этот ум, становился он подлинно глубокомысленным. В «Похвале Глупости» Эразм дал нам то, что никто, кроме него, дать миру не смог бы.

СЕБАСТЬЯН БРАНТ И «КОРАБЛЬ ДУРАКОВ»

Себастьян Брант был первым ребенком члена городского совета Страсбурга и трактирщика «Великого общежития Золотого льва» Диболта Бранта Младшего и его жены Барбары Брант, уроженки Страсбурга.

Его отец умер в 1468 году, о жизни самого Бранта ничего не известно, пока он не начал учиться в Базеле в 1475 году: в зимнем семестре 1475-1476 года Брант изучал искусство и право в муниципальном базельском университете. В 1478 году Брант получил степень бакалавра права, а после завершения учебы женился на гражданке Базеля Элизабет Бургис. Ее отец был гильдмастером Базельской столовой фабрики.

В 1489 году Брант получил докторскую степень и с тех пор являлся полноправным членом коллегии профессоров. Он преподавал оба права, то есть каноническое (церковное) и римское (гражданское) право, кроме того, с 1484 года регулярно писал стихи.

В литературной сфере базельские годы Бранта характеризовались активной публикационной активностью, начавшейся с 1490-х годов. Помимо стихов, он издавал специальную литературу и занимался листовками и брошюрами. Между 1490 и 1500 годами он прославился в литературе благодаря «Кораблю дураков» (1494) и множеству стихотворений.

В 1501 году Брант переехал в Страсбург. Проработав некоторое время юристом, он был назначен городским секретарем и канцлером, став, таким образом, высшим административным должностным лицом. После этого литературная деятельность Бранта изменилась: он больше выступал как пропагандист чужих литературных произведений, но почти не публиковал свои собственные творения.

***

«Корабль дураков» (нем. Narrenschiff, оригинальное название в XV веке – Daß Narrenschyff ad Narragoniam), книга, в которой Брант очень зло и метко бичует пороки и глупость своих современников, пользовалась огромной популярностью благодаря здравому смыслу, прямоте и остроумию, а также знанию жизни и людей, которыми она проникнута. Она многократно издавалась и переделывалась и была переведена не только на латинский, но и на большинство европейских языков.

В книге «Корабль дураков» всевозможные пороки рассматривались Брантом как разновидности глупости, глупцы выступали как олицетворение пороков. «Дураки» Бранта – сто одиннадцать разновидностей человеческой глупости. Каждый из персонажей персонифицирует какую-то одну человеческую слабость (себялюбие, стяжательство, дурные манеры, бражничество, прелюбодеяние, зависть и т. п.), но все пороки, с точки зрения автора, проистекают вследствие природной человеческой глупости.

Персонажи Бранта лишены индивидуальности (имен, биографий, характеров), так как образ создается исключительно тем, что наделяется всепоглощающей страстью. Герой не выступает в повествовании в одиночестве, а всегда в сообществе ему подобных.

Галерея образов дураков многолика. Это и дурачки-старички, обучающие молодых всяческому вздору; это и волокиты, готовые терпеть любые издевки плутовки Венеры; это и сплетники, интриганы и склочники. На «корабле» находятся и самовлюбленные, подхалимы, игроки, лже-святоши, врачи-шарлатаны и блудницы.

Изображая вереницу дураков разных сословий и профессий, собирающихся отплыть в царство глупости, Брант обличает невежество и своекорыстие, мир торжества «господина Пфеннига», забвение князьями, попами, монахами, юристами заботы об общем благе. Нравоучительные сентенции, народные пословицы и поговорки пронизывают всю ткань его произведения. Брант остро ощущает необходимость и неизбежность перемен в жизни общества.

Став «зерцалом» многообразнейшей и всеобщей человеческой глупости, книга положила конец жанру средневековой «сословной сатиры». Ее новизна заключалась в бодрящей, живой авторской интонации, исполненной оптимизма и гуманистической идеи улучшения мира.

По материалам П. Ардашева и Й. Хейзинги

Эразм Роттердамский

ПОХВАЛА ГЛУПОСТИ

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

Эразм Роттердамский – своему милому Томасу Мору1 – привет.

В недавние дни, возвращаясь из Италии в Англию и не желая, чтобы время, проводимое на лошади, расточалось в пустых разговорах, чуждых музам2 и литературе, я либо размышлял о совместных ученых занятиях, либо наслаждался мысленно, вспоминая о покинутых друзьях, столь же ученых, сколь любезных моему сердцу. Между ними и ты, милый Мор, являлся мне в числе первых: вдали от тебя я не менее наслаждался воспоминаниями, нежели, бывало, вблизи – общением с тобою, которое, клянусь, слаще всего, что мне случалось отведать в жизни. И вот я решил заняться каким-нибудь делом, а поскольку обстоятельства не благоприятствовали предметам важным, то и задумал я сложить похвальное слово Глупости. «Что за Паллада внушила тебе эту мысль?» – спросишь ты. Прежде всего, навело меня на эту мысль родовое имя Мора, столь же близкое к слову мория3, сколь сам ты далек от ее существа, ибо, по общему приговору, ты от нее всех дальше. Затем мне казалось, что эта игра ума моего тебе особенно должна прийтись по вкусу, потому что ты всегда любил шутки такого рода, иначе говоря – ученые и не лишенные соли (ежели только не заблуждаюсь я в оценке собственного моего творения), и вообще не прочь был поглядеть на человеческую жизнь глазами Демокрита4. Хотя по исключительной прозорливости ума ты чрезвычайно далек от вкусов и воззрений грубой толпы, зато благодаря необыкновенной легкости и кротости нрава можешь и любишь, снисходя до общего уровня, играть роль самого обыкновенного человека. А значит, ты не только благосклонно примешь эту мою ораторскую безделку, эту памятку о твоем товарище, но и возьмешь ее под свою защиту; отныне, тебе посвященная, она уже не моя, а твоя.

Найдутся, быть может, хулители, которые станут распространять клевету, будто легкие эти шутки не к лицу теологу и слишком язвительны для христианского смирения; быть может, даже обвинят меня в том, что я воскрешаю древнюю комедию или, по примеру Лукиана5, подвергаю осмеянию всех и каждого. Но пусть те, кого возмущают легкость предмета и шутливость изложения, вспомнят, что я лишь последовал примеру многих великих писателей. Сколько веков тому назад Гомер воспел Батрахомиомахию6, Марон – комара и чесночную закуску7, Овидий8 – орех! Поликрат написал похвальное слово Бусириду, которое затем исправил Исократ9, Главк восхвалял неправосудие10, Фаворин – Терсита11 и перемежающуюся лихорадку, Синесий12 – лысину, Лукиан – муху и блоху13, Сенека сочинил шуточный апофеоз Клавдия14, Плутарх – разговор Грилла с Улиссом15, Лукиан и Апулей – похождения осла16 и уже не помню кто – завещание поросенка17 по имени Грунний Корокотта, о чем упоминает св. Иероним18.

Если же всего этого мало, то пусть вообразят строгие мои судьи, что мне пришла охота поиграть в бирюльки или поездить верхом на длинной хворостине. В самом деле, разрешая игры людям всякого звания, справедливо ли отказывать в них ученому, тем более если он так трактует забавные предметы, что читатель, не вовсе бестолковый, извлечет отсюда более пользы, чем из иного педантского и напыщенного рассуждения? Вот один в терпеливо составленной из разных кусков речи прославляет риторику и философию, вот другой слагает хвалы какому-нибудь государю, вот третий призывает к войне с турками. Иной предсказывает будущее, иной поднимает новые вопросы – один другого пустячнее и ничтожнее. Но ежели ничего нет нелепее, чем трактовать важные предметы на вздорный лад, то ничего нет забавнее, чем трактовать чушь таким манером, чтобы она отнюдь не казалась чушью. Конечно, пусть судят меня другие: однако коль скоро не вконец обольстила меня Филавтил19, то сдается мне, что я восхвалил Глупость не совсем глупо. Что же касается пустого упрека в излишней резкости, то отвечу, что всегда дозволено было безнаказанно насмехаться над повседневной человеческой жизнью, лишь бы эта вольность не переходила в неистовство. Весьма дивлюсь я нежности современных ушей, которые, кажется, ничего не выносят, кроме торжественных титулов. Немало также увидишь в наш век таких богомолов, которые скорее стерпят тягчайшую хулу на Христа, нежели самую безобидную шутку насчет папы или государя, в особенности когда дело затрагивает интересы кармана. Но если кто судит жизнь человеческую, не называя имен, то почему, спрошу я, видеть здесь непременно язвительное издевательство, а не наставление, не увещание? А в противном случае сколь часто пришлось бы мне обращаться с укорами и порицаниями к самому себе! И, наконец, кто не щадит ни одного звания в роде людском, тот ясно показывает, что не против отдельных лиц, а только против пороков он ополчился. Итак, если кто теперь станет кричать, жалуясь на личную обиду, то лишь выдаст тем свой страх и нечистую совесть. Куда вольней и язвительней писал св. Иероним, не щадивший и имен порою! Я же не только избегал повсеместно имен собственных, но сверх того старался умерить всячески слог, дабы разумному читателю сразу же было понятно, что я стремлюсь скорее к смеху, нежели к злому глумлению. Я не хотел по примеру Ювенала20 ворошить сточную яму тайных пороков и охотнее выставлял напоказ смешное, нежели гнусное.

Того, кто не удовлетворится всем сказанным, прошу вспомнить для утешения, что весьма почтенно служить жертвою нападок Глупости, от лица которой я взял слово. Впрочем, стоит ли говорить все это такому искусному адвокату, как ты21; и без того ты сумеешь отстоять наилучшим образом даже и не столь правое дело. Прощай же, мой красноречивейший Мор, и Морию твою защищай всеусердно.

Писано в деревне, 10 июня 1508 г.22

ГЛАВА I

Глупость говорит:

Пусть грубые смертные толкуют обо мне, как им угодно, – мне ведомо, на каком худом счету Глупость даже у глупейших, – все же я дерзаю утверждать, что мое божественное присутствие, и только оно одно, веселит богов и людей. Наилучшее тому доказательство – перед вами: едва взошла я на кафедру в этом многолюдном собрании, как все лица просияли небывалым, необычайным весельем, все подались вперед и повсеместно раздался радостный, ликующий смех. При взгляде на вас кажется мне, будто я вижу богов Гомеровых, охмелевших от нектара, настоянного на непенте23, а ведь только что вы сидели печальные и озабоченные, словно воротились недавно из Трофониевой пещеры24. Подобно тому как утреннее солнце, показывающее земле свой прекрасный золотой лик, или как ранняя весна, веющая приятными зефирами после суровой зимы, всему сообщают новый цвет и вид и новую юность, так и у вас при взгляде на меня совсем иными сделались лица. В то время как даже великие риторы лишь при помощи длинной, старательно обдуманной речи понуждают вас стряхнуть с души тяжелые заботы, я достигла этого сразу, единым моим появлением.

ГЛАВА II

Чего ради выступаю я сегодня в несвойственном мне обличий, об этом вы узнаете, ежели будете слушать внимательно, – не так, как слушают церковных проповедников, но как внимают рыночным скоморохам, шутам и фиглярам или так, как наш друг Мидас слушал некогда Пана25. Ибо захотелось мне появиться перед вами в роли софиста, но только – не одного из тех, которые ныне вколачивают в головы мальчишкам вредную чушь и научают их препираться с упорством, более чем бабьим. Нет, я хочу подражать тем древним грекам, которые, избегая позорной клички мудрецов, предпочли назваться софистами26. Их тщанием слагались хвалы богам и великим людям. И вы тоже услышите сегодня похвальное слово, но не Гераклу и не Солону27, а мне самой, иначе говоря – Глупости.

ГЛАВА III

Воистину не забочусь я нисколько о тех любомудрах, которые провозглашают дерзновеннейшим глупцом всякого, кто произносит хвалы самому себе. Ладно, пусть это будет глупо, если уж им так хочется, – лишь бы зазорно не было. Кому, однако, как не Глупости, больше подобает явиться трубачом собственной славы и самой себе подыгрывать на флейте? Кто может лучше изобразить меня, нежели я сама? Разве что тот, кому я известна ближе, нежели себе самой! Сверх того, действуя таким образом, я почитаю себя скромнее большинства великих и мудрых мира сего. Удерживаемые ложным стыдом, они не решаются выступить сами, но вместо того нанимают какого-нибудь продажного ритора или поэта-пустозвона, из чьих уст выслушивают похвалу, иначе говоря – ложь несусветную. Наш смиренник распускает хвост, словно павлин, задирает хохол, а тем временем бесстыжий льстец приравнивает этого ничтожного человека к богам, выставляет его образцом всех доблестей, до которых тому, как до звезды небесной, далеко, наряжает ворону в павлиньи перья, старается выбелить эфиопа и из мухи делает слона. Наконец, я применяю на деле народную пословицу, гласящую:

«Сам выхваляйся, коли люди не хвалят».

Не знаю, чему дивиться – лености или неблагодарности смертных: хотя все они меня усердно чтут и охотно пользуются моими благодеяниями, никто, однако, в продолжение стольких веков не удосужился воздать в благодарственной речи похвалу Глупости, тогда как не было недостатка в охотниках сочинять, не жалея лампового масла и жертвуя сном, напыщенные славословия Бусиридам, Фаларидам28, перемежающимся лихорадкам, мухам, лысинам и тому подобным напастям. От меня же вы услышите речь, не подготовленную заранее и не обработанную, но зато тем более правдивую.

На страницу:
1 из 5