Чистой воды блеф. Настоящая итальянская жена

Однажды сильно задержался на разгрузке. Лечу на байке – один мост развели, лечу к следующему – опять не успеваю… Лечу дальше – и еле успеваю увернуться от обгонявшего меня придурка, который несётся на совершенно сумасшедшей скорости, а потом вижу, как он прямо передо мной сталкивается лоб в лоб со встречной машиной, взлетает вверх, как на трамплине, крутиться в воздухе, а потом падает плашмя на крышу другой машины, взрыв, и его охватывает пламя. Движение остановилось. Кажется, ещё несколько машин, не успевая затормозить, сталкиваются друг с другом. Люди выскакивают и пытаются помочь. Сколько прошло времени, пока мы выламывали двери, чтобы освободить людей из-под горящего факела, потом отвечали на вопросы полиции, я не знаю. Меня пытались запихнуть в скорую, поскольку я весь был в саже, но я рвался домой. Анечка не отвечала на мои звонки, и я боялся, что она на меня обиделась, поскольку я пропустил несколько её звонков, пока разгребал аварию.

А когда я, наконец, вернулся домой… Она… Она лежала белая в красной от её крови воде и была холоднее кафеля на полу. Что я делал тогда – не помню. Кажется кричал, звал на помощь… Потом приехала полиция, и я опять отвечал на вопросы… И всё это как в каком-то абсолютно нереальном страшном сне. Как будто и не со мной вовсе. А я где-то тут сбоку нахожусь. Ещё чуть-чуть и проснусь. И всё будет как прежде: я и Анечка, Анечка и я…

А когда увидел её в гробу, и опять белое, красное, чёрное, на меня вдруг плитой опустилось, что это уже навсегда. И никогда уже не будем: я и Анечка… И я ушёл с похорон. Вернулся домой, налил ванну, чиркнул бритвой по обеим рукам, кстати, больно не было, посмотрел, как красными кружочками растекаются по воде капли с моих рук. А потом выключил свет, сел в воду, опустил руки на дно и закрыл глаза. И так мне стало хорошо, спокойно и совсем не страшно…

Очнулся в больнице. Первое, что увидел, – перевёрнутое лицо Сашки с измученными глазами, который, как оказалось, вовремя приехал в Питер, и успел меня спасти, в отличие от меня, который к Анечке не успел. И тут я завыл… Дальше рассказывать не о чем. Сашка увёз меня в Москву и вернул к жизни… Это было два с половиной года назад…

Алексей замолчал. Выворачивать душу больше не было сил. Снежана плакала. Алексей подошёл к ней, обнял, и так они застыли на некоторое время. Когда рыдания Снежаны почти стихли, он полувопросительно-полуутвердительно сказал:

– Я приду завтра…

Снежана ничего не ответила. Алексей поцеловал её в волосы и ушёл.

7 – субкультура, зародившаяся в конце 70-х годов XX века в Великобритании на базе панк-движения. Готической субкультуре характерны специфический имидж (черная одежда, белая пудра для лица, тёмная подводка вокруг глаз и чёрная или красная губная помада, пирсинг, татуировки, обилие металлических или серебряных украшений) и интерес к готической музыке (из Википедии).

17

После ухода Алексея Снежане стало ещё тяжелее. Ещё до того, как он произнёс имя сестры, она поняла, что речь будет идти о ней. Последнее, не достающее звено в цепи коротенькой жизни Анечки, встало на своё место и изменило всё представление Снежаны о случившемся.

На неё разом навалились воспоминания и о том времени, когда она узнала о смерти сестры, её тогдашние чувства, и о том, как пыталась восстановить события из истеричных криков и обвинений обезумевшей от горя матери Анечки – Маргариты Петровны, и как ненависть к абстрактному тогда Александру Савельеву держала её на плаву, и как она осуществила свою месть, не доведя до конца, поскольку влюбилась в него, как малолетняя дурочка, и пыталась сбежать и от него, и от себя… И как он взял всю вину на себя, защищая младшего брата. И что он пережил, когда увидел младшего брата всего в крови, а потом вытаскивал его день за днём из депрессии к свету, к жизни…

Снежана поддалась не сразу на уговоры матери – Ирины Анатольевны, вышедшей очередной, четвёртый раз замуж и уехавшей к мужу в Швецию, переехать к ней в Стокгольм. У неё очень даже не плохо шёл свой маленький бизнес по оказанию менеджерских услуг компаниям, находящимся в кризисном состоянии, и в России. Она моталась в основном между Питером и Москвой и в принципе жизнью своей была довольна. Работа давала и моральное удовлетворение, и приличные деньги, и обширные знакомства с новыми людьми. Но постепенно Снежане захотелось уже осесть где-то и завести семью. Звучит, конечно, не очень, похоже, как будто хочешь завести собаку, но суть от этого не меняется. Но с семьёй-то, как раз, ничего и не получалось. А работать стало скучно. Мама была счастлива и уверена, что уж этот её брак продлится до конца её жизни (она, правда, каждый раз была в этом уверена, но потом опять уходила от очередного мужа и искала следующего). И Снежана решила, что, раз уж семьёй ничего не получается, то хотя бы на новом месте будет не скучно создавать свой бизнес. И уехала в Стокгольм.

С Анечкой они не виделись больше двух лет, но перезванивались. И Снежана в принципе была в курсе её жизни даже больше, чем её мать, с которой у Анечки не складывались такие теплые и доверительные отношения, как со старшей сестрой, хоть и не родной ей по крови. Поступление в колледж – увлечение готами – знакомство со взрослым мужчиной и бешеное счастье…

Снежана усердно трудилась и не сразу обратила внимание, что от Анечки давно нет звонков. Она начала названивать ей сама и забеспокоилась, когда в очередной раз автоответчик сообщил, что абонент не доступен. Тогда она, скрипя сердцем, позвонила Маргарите Петровне.

Со Снежаной у них отношения были, мягко говоря, прохладные. Маргарита Петровна ревновала мужа к его бывшей жене, матери Снежаны, не без основания считая, что тот до сих пор любит эту «поблядушку», как она её называла. А Анечку ревновала к Снежане, которая обожала неродную сестру, и прислушивалась к её мнению чаще, чем к советам родной матери. Снежана же не испытывала никаких чувств к новой жене любимого отчима, просто старалась поменьше с ней общаться, чтобы лишний раз не ощущать её негатив по отношению к себе. Из истерики Маргариты Петровны по телефону Снежана только поняла, что случилось что-то ужасное. И тут же вылетела в Питер.

Она застала Маргариту Петровну в невменяемом состоянии. И только необходимость ухаживать за ней не позволила Снежане самой впасть в истерику от ужаса. Её любимой младшей сестрёнки больше нет… В полиции со Снежаной разговаривать отказались, а из слов Маргариты Петровны, по крупицам выуженных из её рыданий и обвинений всех и вся, получалось, что девочка безумно была влюблена в старого ловеласа, который её в конце концов бросил, и тогда она покончила собой, перерезав себе вены на руках.

И у Снежаны появилась цель – выяснить правду и наказать виновных. Но не бросишь же несчастную женщину одну в таком состоянии? И Снежана вызвала в Питер маму, а сама вернулась в Стокгольм, чтобы решить проблемы со своим только что налаженным там бизнесом, поскольку размотать этот клубок до конца, сидя в Швеции, было не возможно, и надо было возвращаться в Россию. Ещё некоторое время она моталась между Стокгольмом и Питером, пока улаживала все вопросы.

Мама не могла тоже бесконечно оставаться в Питере, а Маргарите Петровне, это уже было понятно, нужна была профессиональная помощь. И Снежана нашла для неё неврологическую клинику в Стокгольме «SilverMed». Общее горе и искреннее сочувствие примирило женщин между собой, а мама и Маргарита Петровна даже подружились, поэтому последняя не стала сопротивляться переезду, и у Снежаны развязались руки для возвращения в Россию. Тем более что Маргарита Петровна во многом оказалась права: и в ревности к бывшей жене мужа – ну какой женщине понравится, что мужчина, который клялся тебе в любви и позвал замуж, оказывается, по-прежнему любит другую? И в том, что у младшей сестры была куча комплексов по поводу и своей внешности, и ума, благодаря обожанию и преклонению перед старшей сестрой. А та этого не замечала, и где был при этом её так восхваляемый ум? И то, что Снежана безответственно отнеслась к доверию Анечки. Ведь знала же, что она не прислушивается к матери, а, значит, надо было быть внимательнее к ней, раз уж часть ответственности лежит на тебе. «Мы в ответе за тех, кого приручили» – не так ли?

Опираясь на слова Маргариты Петровны о «старом ловеласе» и жалобам Анечки о часто отсутствующем возлюбленном, денно и нощно занимающимся своим собственным бизнесом, Снежана вычислила Александра Савельева. Всё сходилось: солидный возраст, руководство стремительно развивающейся строительной компанией «Девелопмент», работающей на рынке недвижимости в Санкт-Петербурге и в Москве (отсюда и частое отсутствие в Питере – сделала выводы Снежана. Александр Сергеевич, действительно, тогда часто мотался между двумя столицами, так как бизнес в Питере был ещё в периоде становления), владелец квартиры, в которой свела со своей жизнью Анечка, холостой мужчина, отнюдь не обделённый женским вниманием. На его фоне младший брат Алексей потерялся и выпал из поля зрения Снежаны. И она даже не обратила внимания, что в дневнике Анечки, сплошь заполненном её экзальтированными чувствами вперемежку со стихами, где имя её любимого писалось как «Ал», оно могло относиться как к Александру, так и к Алексею…

А потом была Москва, поскольку теперь Александр Сергеевич жил в основном здесь (из-за трагедии в Питере решила Снежана, и была частично права, только не знала, что связано это было с состоянием младшего брата). Она решила действовать сразу по двум направлениям: влюбить в себя Александра Сергеевича, а потом бросить в самый пик отношений, чтобы он на своей шкуре почувствовал боль, когда тебя бросают, как надоевшую игрушку, и применить свои таланты кризисного менеджера, только уже наоборот, не для возрождения, а чтобы потопить его бизнес. Для осуществления и того и другого она больших препятствий не видела. С мужчинами всегда расставалась по своей инициативе и прекрасно видела, что с ними творилось после расставания с ней. К её чести надо сказать, она прилагала не мало усилий, чтобы наладить потом с ними дружеские отношения.

В случае с Александром Сергеевичем Снежана не учла только одного – что сама может его полюбить, просто в голову не приходило, что в человека, которого так сильно ненавидишь, можно влюбиться… Потому и пыталась сбежать, осознав глубину своих чувств, так неудачно осуществив первую часть своей мести и даже не приступив ко второй.

А с тем, что произошло с Анечкой и Алексеем, Саша был, пожалуй, единственным, кто был абсолютно ни в чём не виноват. Просто оба оказались слишком молодыми и неопытными, чтобы справиться с тем накалом чувств, которые испытывали. Не созрели ещё их личности, не сформировался до конца внутренний стержень, не говоря уже о житейской мудрости… Плюс Анечкины комплексы, пропущенные родными, и подростковое бахвальство Лёши… Так что виноваты были все, и, одновременно, никто…

18

Алексей пришёл к Снежане на следующий день, но не застал её дома. Дверь открыла пожилая женщина, удивительно похожая на Снежану, такая же красивая, как она, не смотря на свой возраст. Алексей сразу догадался, что это её мама.

– Здравствуйте! А Снежана дома?

– Нет, молодой человек.

– А когда она появится?

– А, Вы, собственно говоря, кто такой?

– Извините, меня зовут Алексей Савельев. Мы со Снежаной вместе работали в Москве. Я вчера был у неё в гостях, и мы договорились встретиться сегодня.

– Ах, вот как, – заколебалась женщина.

Она слышала от дочери фамилию Савельев, но вот в отрицательном это было смысле или в положительном, не помнила, поскольку Снежана не очень-то посвящала мать в свои действия, а потому Ирина Анатольевна ответила уклончиво:

– Снежана в больнице и выйдет оттуда ещё не скоро. Да не пугайтесь Вы так, это не Вы виноваты, – поспешила успокоить побледневшего юношу пожилая женщина, – её уже давно уговаривали лечь, а она всё тянула и тянула.

– Ей можно позвонить?

– Попробуйте ближе к вечеру, сейчас она на процедурах.

Алексей попрощался и ушел. Сначала хотел тут же позвонить брату, но потом решил поставить его в известность о болезни Снежаны (не даром он обратил внимание на изменения в её внешности) после того, как переговорит с ней сам. И до вечера маялся чувством вины, поскольку был уверен, что к ухудшению её состояния привёл его вчерашний рассказ. Ну, вот, хотел помирить этих двух гордецов, а сделал только хуже.

Вечерний разговор со Снежаной облегчения не принёс. В её голосе чувствовалась усталость. Его просьбу навестить её, она категорически отклонила, не помогли даже клятвы не заговаривать больше об их отношениях с Сашей. А когда он попытался выяснить по телефону, в чём заключается её болезнь и не нужна ли какая-то помощь, она сказала, что ничего не нужно и она со всем справится сама, а если – нет, то ей поможет мама. Другими словами, ему почти открыто велели не лезть не в своё дело и отправляться восвояси.

С полным ощущением, что он наломал кучу дров, Алексей позвонил старшему брату:

– Да, – ответил уставший голос Сашки.

– Саш, привет! Я тут, кажется, облажался по полной! Мы вчера разговаривали со Снежаной, а сегодня она попала в больницу, и я думаю…

– Постой! – перебил его брат, – Где это «тут» ты разговаривал со Снежаной?

– Ну, тут, в Стокгольме.

– Какого чёрта ты туда попёрся?!? – в голосе Саши явственно звучал нарастающий гнев, – Я же просил тебя не лезть не в своё дело! Что ты ей наговорил???

– Я ей рассказал свою историю…

– Боже мой, – застонал Сашка, – что же ты наделал!!!

– Я думал, она поймёт, как больно терять свою любовь…

– Да это ты ничегошеньки не понимаешь!!! – буквально взвыл на том конце провода старший брат, – Давай мне адрес её больницы и сейчас же возвращайся домой!

– Она мне его не сказала…

– Ну, да, конечно… Что я, дурак, у тебя спрашиваю…

… На следующий день, когда Алексей вернулся в Москву, Александра Сергеевича уже дома не было.

19

За время между звонком Алексея и приземлением в аэропорту Стокгольма, в Александре Сергеевиче десять раз возрождалась надежда, что, может быть, и к лучшему, что Снежана знает правду, и столько же раз гасла. Он так привык действовать в своей жизни решительно, не терзаясь многочисленными сомнениями, всегда умея выбрать главное, и идти к цели, невзирая на отдельные щепки, летящие в стороны, что эти душевные метания измучили его окончательно.

Но, не смотря на свою смертельную усталость, старший Савельев понравился Ирине Анатольевне куда больше, чем младший, в нём была харизма и чувствовался характер. И чего Снежана фордыбачится? Будь она сама помоложе, эх! Тем не менее, она не дала ему адрес больницы дочери, как та и просила. «Значит, всё-таки, не простила нас», – удручённо решил Александр Сергеевич, продолжая делить вину на двоих.

Но уехать, не убедившись, что с любимой всё в порядке, не мог. Куда обращаться в таких случаях в Швеции не знал, поскольку, пожалуй, впервые, кинулся решать проблему совершенно не подготовленным. Пришлось уже ночью звонить в Москву Аркадию Денисовичу и надеяться на то, что его связи смогут дотянуться и до Швеции.

– Постараюсь, – пообещал разбуженный среди ночи начальник охраны.

– Да, уж, постарайся! Будь любезен! – съехидничал Александр Сергеевич и бросил трубку.

Попробовал бы он не «постараться»! Ежу было понятно, кто вызвал Лёшку из Питера и снабдил адресами в Швеции. И, если за первое, Александр Сергеевич спустил на тормозах, то за второе начальник охраны огрёб «по самое не балуйся»! Пусть попробует теперь не найти адрес больницы, в которой лежит Снежана.

К вечеру второго дня в руках Александра Сергеевича оказался адрес больницы «Södertälje», в которой находилась Снежана в отделении Акушерства и гинекологии. И теперь Александру Сергеевичу было над чем подумать, только не долго. Если Снежана беременна и решила сделать аборт (Александр Сергеевич понятия не имел, до какого срока его можно делать), то дорога была каждая минута, если он вообще уже не опоздал.

Но, перво-наперво, надо было выяснить – его ли это ребёнок? Если у Снежаны кто-то был здесь в Швеции в эти три месяца после их расставания, то он тихо уйдёт и никогда больше не потревожит её своим появлением. А если – нет… То тогда он ни за что не допустит, чтобы его ребёнок рос без него! Ему ужасно захотелось, чтобы Снежана родила ему дочку. Он вдруг понял, что уже давно об этом мечтает, по крайней мере, он уже думал об этом, когда покупал ей обручальное кольцо. Чёрт! Кольцо! И колье с серёжками! Он не догадался захватить их с собой! Ну, ничего! Что, он в Стокгольме не найдёт хотя бы кольца? Но это уже были несколько дальние планы. А завтра он начнёт с матери Снежаны. И на этот раз ей не удастся отвертеться от его вопросов.

20

Ирина Анатольевна сразу поняла, что мужчина настроен решительно и молчать, юлить или грозить ему полицией бесполезно. Адрес больницы он уже знал и его интересовали только два вопроса: его ли это ребёнок и что намерена делать с ним Снежана? Удовлетворённый ответами, что в Швеции Снежана ни с кем не встречалась, а в больницу легла на сохранение, Александр Сергеевич убежал, успев лишь на ходу бросить «Спасибо!»

– Вас к ней не пустят! – прокричала ему вслед Ирина Анатольевна, а он только на миг обернулся с задорной улыбкой на губах. «Да, такого не пустишь, пожалуй…»

– Здравствуй, Снежана! Поговорим?

Александр Сергеевич жадно разглядывал Снежану. Его умилили её чуть припухший нос и верхняя губа и очень понравились весёлые веснушки, с которыми она выглядела ещё моложе, чем он её помнил. А ещё в ней появился какой-то внутренний свет. Или это ему только кажется из-за того, что она стоит у окна и солнышко слепит ему глаза?

«Дежавю», – подумала Снежана. Она и ждала, и боялась ждать Александра Сергеевича. Но он пришёл слишком быстро, она ещё не успела придумать, что ему сказать, а потому на автомате повторила то, что сказала три месяца назад на эту его фразу, поскольку разговор тот помнила наизусть: не только слова, но и интонации, выражение глаз, позы:

– А у меня есть выбор?

– Ни малейшего! – ответил Александр Сергеевич и так счастливо заулыбался, что и Снежана не могла не улыбнуться ему в ответ.

– А как ведёт себя наша дочка? – спросил Александр Сергеевич, осторожно положив свою ладонь на едва заметный живот Снежаны, после того, как они оторвались друг от друга, задохнувшись в поцелуе, и присели на кровать.

– Ты и это уже знаешь? – восхитилась Снежана.

Александр Сергеевич рассмеялся:

– А это был чистой воды блеф, любимая!

Апрель 2017

Настоящая итальянская жена

1

Для Дарио1 отец был всегда воплощением жизнелюбия, граничащего с бессмертием, что и соответствовало его имени – Амброджино2. Но с каждым месяцем он всё меньше напоминал весёлого, подвижного, энергичного genitore3… Болезнь как будто высасывала из него жизненные соки, он сморщивался, уменьшался, и теперь больше соответствовал второй составляющей своего имени… Это произошло как-то незаметно для Дарио. Или он просто не хотел замечать состояния отца в своём эгоизме молодости, силы, здоровья, с головой погружённый в создание собственного бизнеса во Франции, а сердцем – своей несравненной невестой Орабель4?

Дарио уже больше 5 лет жил во Франции, наезжая к отцу в Италию только по праздникам. И с каждым годом эти визиты становились всё реже и короче. Нет-нет, он не терял душевной связи с отцом, не стал любить его меньше… Просто сначала становление собственного дела в чужой стране требовало отдавать этому все его силы и время, а потом он встретил и полюбил Орабель, и появился ещё один мощный магнит, удерживающий Дарио вдали от родного дома.

Отец же никогда не жаловался на отсутствие сына, наоборот, он очень гордился тем, что воспитал своего единственного наследника человеком самостоятельным, трудолюбивым и всячески поддерживал его честолюбивые планы создать собственный бизнес своими руками, как когда-то и он, Амброджино, создал свой. И был уверен, что после его ухода в лучший мир, Дарио хватит энергии развивать оба бизнеса, а там, дай бог, у него появятся детишки, и не один, как у него, а, по крайней мере, двое-трое, так что им будет что оставить в наследство. Жаль только, что внуков своих он не увидит… Амброджино и дальше бы скрывал своё состояние от сына, но после операции по удалению опухоли в гортани и выведении трубки через шею, это стало не возможно. Вид измождённого, разом постаревшего и как будто ссохшегося отца стал для Дарио шоком. А расплывчатые прогнозы врачей в одночасье перечеркнули его планы и по поводу бизнеса, и по поводу свадьбы.

Дарио в срочном порядке вернулся во Францию и перекроил работу под своё нахождение в Италии. За 5 лет ему удалось создать вокруг себя сплочённую команду, и здесь он был уверен на все 100%. А вот разговор с Орабель был трудным и оставил на сердце какую-то ноющую боль. Конечно, он понимал, что никакая девушка не будет довольна переносом сроков свадьбы на неопределённое время, но он всё-таки рассчитывал на её сочувствие и согласие на переезд в Италию. Слова сожаления были сказаны, но оставили в душе Дарио червоточинку сомнения насчёт чего Орабель больше переживает: о приближении невосполнимой потери самого родного для её любимого мужчины человека или об отдалении перспектив стать синьорой Бонмарито5?.. А вот от скорого переезда в Италию девушка отказалась категорически, сославшись на уже заключённые контракты. Орабель работала моделью, а этот бизнес не терпит исчезновения с подиума даже на короткое время – слишком много желающих занять твоё место. Дарио недоумевал по этому поводу: ведь всё равно замужество оборвёт её модельную карьеру, так какая разница сделать это месяцем раньше или месяцем позже? Или она настолько не доверяет ему, что готова это сделать только после получения Свидетельства о заключении брака? Но когда он предложил Орабель тихо расписаться в мэрии, она тоже отказалась – ей хотелось красивую пышную свадьбу, белое шикарное платье, много гостей… Они даже немного поссорились (впервые за их отношения). Лишь ночью их помирил секс, но не снял возникшие противоречия.

И Дарио вернулся в Италию один.

1 – в переводе  – «обладает многим, богатый»

2 – в переводе  – «маленький, бессмертный»

3 – родитель

4 – в переводе – «золотая, красивая»

5 – в переводе – «хороший муж»

2

Видя, какой радостью зажглись глаза отца при встрече с сыном, у Дарио сжалось сердце и застрял комок в горле, и он окончательно уверился в правильности своего решения вернуться. Правда, когда Амброджино узнал об отложенной из-за него свадьбы, то занял позицию Орабель и начал уговаривать Дарио вернуться во Францию или провести церемонию здесь, среди полей и виноградников Апулии. Если бы было всё так просто! Орабель мечтала о свадьбе только в Париже и Дарио почти смирился с мыслью, что не все его итальянские родственники и друзья смогут приехать, но играть свадьбу без отца – это было не мыслимо!

Через пару месяцев после операции Амброджино почувствовал себя значительно лучше. Он повеселел, прибавил в весе и стал напоминать сыну того неунывающего отца, каким он оставил его 5 лет назад. В голову Дарио даже закралась мысль, что медики ошиблись с диагнозом, и скоро всё вернётся на круги своя. Он начал подумывать о возвращении во Францию. Здоровье отца явно пошло на поправку, их семейный бизнес – виноделие, находился в надёжных руках cognatо6 Алберто7 – старшего брата матери Дарио – Эрсилии8.

Амброджино и Алберто, зять и шурин, сдружились сразу, ещё при знакомстве семей перед свадьбой отца и матери Дарио. Сначала их сблизило одинаковое дело их жизни – виноделие, а потом – общее горе… Эрсилия и жена Алберто с их ещё не рождённым ребенком погибли в автокатастрофе: на крутом повороте горного серпантина им навстречу вылетел мотоциклист, и столкновения избежать не удалось. Машину, в которой ехали женщины, подбросило в воздух, она несколько раз перевернулась, а потом упала в пропасть. Мотоциклиста расплющило о скалу. Так Амброджино и Алберто одновременно стали вдовцами. У обоих браки были первыми, поздними и стали единственными. Через год Амброджино уговорил Алберто продать свои виноградники в Венето и переселиться к нему в Апулию, чтобы стать его партнёром по бизнесу и вторым отцом трёхлетнему Дарио. Этот малыш и виноградная лоза стали той опорой и смыслом жизни двух мужчин, которые помогли им не сломаться, выжить и даже постепенно научиться радоваться этому миру, принимать его таким, какой он есть. Вина Апулии – крепкие, глубокого цвета и насыщенного аромата сильно отличались от тех, которые производились в Венето – свежие, с бодрящей кислинкой и ярким плодовым ароматом. И партнёры решили создать нечто новое, отличающееся от традиционных вин обеих областей – более чистое, тонкое, можно даже сказать – утончённое, с выразительным букетом, достойное стать гимном в честь их так рано ушедших жён. 20 лет напряжённых трудов сделали своё дело: вино получилось и начало быстро завоёвывать рынок, раны на сердцах затянулись, а Дарио вырос.