Бежит к рассвету река

Лида сняла правую руку с плеча и бесцеремонно, по-хозяйски, сжала пальцы на моей ширинке у себя за спиной, даже не обернувшись. Сквозь джинсовую ткань я ощутил жар её цепкой ладошки и со смущением констатировал увеличение размеров своего тела.

– Постыдись, развратница! Ручонки свои шаловливые попридержи, – сказал я как можно серьёзнее. – В гости меня позвала, чтобы своими прелестями раздавить?

– В штаны не наделай от страха, герой-любовник! – заржала она. – У тебя и без того в них тесновато!

Пока Лида сотрясалась от смеха, я смотрел на колышущиеся под кофточкой груди, казавшиеся снизу особенно большими и как бы живущими своей отдельной от гибкого тела жизнью, прикидывая тем временем план спасения. Проще всего было усилием воли прервать провоцирующее шоу не в меру пылкой квартирантки и без лишних слов ретироваться. Однако я знал, что своим вызывающим поведением она заглушает внутренний разлад, терзавший ещё недавно меня самого. И хотя методы анестезии у нас разнились, разницы, в сущности, не было никакой.

– Угомонись, наконец. Не знаю, как успокоить тебя, могу лишь обнадёжить, – сказал я надтреснутым из-за сдавленного живота голосом.

– Это всё, на что ты способен? Что ж, тогда попробуй, обнадёжь, – она резко сжала пальцы, заставив меня поднять колени.

– Сначала сделай одолжение, прекрати меня мучить.

– Какие же мы нежненькие!

Сделав недовольную гримасу, Лида слезла с моего живота и устроилась рядом, поджав по-лягушачьи ноги.

– Ты сейчас бесишься не столько от избытка энергии и желания близости, сколько из-за своей обречённости, – начал я, вздохнув с облегчением. – Да, да, обречённости, не делай круглые глаза. Я сам всегда считал себя обречённым и колобродил так, что чертям было тошно. Ты в курсе. Выйти из заколдованного круга мне удалось через признание ошибки, кроящейся в неверном отождествлении себя с телом и его историей. Но до этого, что бы я ни делал, сколько бы ни выстраивал комфортные условия, как бы ни пытался радоваться происходящему, меня постоянно подтачивало предчувствие неминуемого разрушения тела как фундамента того, на чём зиждется жизнь во всех её проявлениях. Ведь в недалёком будущем оно, бренное, одряхлеет и превратится в прах. Пытаясь как-то унять это свербящее предчувствие, я пускался во все тяжкие, временами забываясь в вихре острых впечатлений, но неминуемо возвращался в отравленную тревогой повседневность. То же самое происходит и с тобой.

– Думаешь? – в её голосе послышалось еле уловимое волнение.

– Уверен. Но хорошая новость в том, что ты ни тело, ни ум, ни мысли, ни поступки, ни всё остальное, связанное с ним. Ты и не душа, которая придумана умом, как и окружающий тебя мир.

– Кто же я тогда? – Лида заинтригованно приподняла густые тёмные брови, разом превратившись из разгорячённой львицы в наивную девчушку.

– У меня не найдётся правильных слов и образов описать, кто ты есть на самом деле. Могу только заверить, что когда сама найдёшь ответ на этот вопрос, все терзающие тебя проблемы и противоречия сделаются потешными, и ты ещё будешь поражаться своей впечатлительности. Пока же просто заруби себе на носу, что не имеешь ничего общего с образом себя в голове и чаще об этом вспоминай. Особенно когда подкатывают слёзы горечи и обиды. Постепенно семена знания прорастут твёрдой уверенностью и здорово облегчат твою жизнь.

С минуту Лида молчала, переваривая сказанное, потом мягко опустила тёплую ладошку мне на грудь и подалась лицом к моей небритой физиономии, едва не коснувшись губами щеки.

– Возьми меня, пока мы одни, – прошептала она. – Ну что тебе стоит? Развлекись чуток, забудь о супружеской верности, наполни меня своим покоем.

Казалось, её свежее дыхание, напоминающее дуновение южного степного ветра, могло взволновать кровь самого безнадёжного женоненавистника. Но теперь в глубине её умоляющих глаз я видел слабый огонёк надежды, а не пожар страсти.

– Прекрати обманывать саму себя. Настоящий покой тебе никто не сможет подарить. Половым путём он точно не передаётся.

– Почему? Я же его чувствую рядом с тобой, – её губы обидчиво надулись.

– Невозможно подарить то, что уже твоё с рождения. Рад бы поделиться, мне не жалко, но в моих силах только пояснить, кем ты не являешься и заверить, что всё хорошо и что всё идёт в правильном направлении. Кажущиеся тяготы и невзгоды исчезнут с грядущим пробуждением от сна жизни, и по большому счёту не важно, произойдёт это со смертью тела или немного ранее.

Насколько адекватно я выгляжу, и поймёт ли Лида сказанное, меня совсем не беспокоило. Передаваемая информация шла от источника, слова вылетали сами собой, без малейших усилий по их подбору. По сути, я уже отстранился от беседы, предоставив право высшим силам достучаться до разума моей собеседницы. Что у меня точно было, так это стойкое ощущение своевременности и меткости произносимых фраз, любая из которых могла лечь точно в цель и разрушить кокон заблуждений.

– Хотелось бы проснуться пораньше, чтобы успеть пожить всласть, – проговорила она как бы между прочим, словно давно ожидала услышать от меня нечто подобное. – Только как могут исчезнуть проблемы или, к примеру, физическая боль до моей смерти, ума не приложу.

– Они перестанут быть твоими, как только слепая вера в выдуманную личность сменится осознанием своей подлинной природы. Но разглагольствовать об этом бессмысленно, как, впрочем, и молчать. Поймёшь, когда переживёшь первый проблеск.

Не успев закончить, я заметил, как Лида просветлела лицом, явно улавливая глубинную радость проходящего через меня послания. Впервые за долгое время она будто стала источать мягкий свет взамен окутавшего её туманом напряжённого недоверия. Я молчал, боясь спугнуть робкую тишину комнаты, в которой утонули обрывки мыслей и слов. Сказать, что мы были на одной волне, значит, не сказать ничего. Проникая друг в друга на недоступную всякому страстному слиянию глубину, мы вдруг оказались единым целым, даже не соприкоснувшись при этом пальцами.

Расслабленный таким переживанием, я лежал некоторое время с закрытыми глазами на тахте, пока не услышал цветочный аромат духов и тихое шуршание одежды. Пришлось мне приоткрыть веки и лицезреть перед собой внезапно появившуюся блондинку с круглым добродушным лицом в вечернем макияже, рядом с которой быстрыми движениями поправляла кофточку вскочившая Лида. Продолжая пребывать в горизонтальном положении, я поднял выше голову и вежливо поздоровался, пожелав доброго вечера незнакомке, в которой резонно заподозрил хозяйку квартиры. Лида как ни в чём не бывало представила нас друг другу, а потом зачем-то пояснила своей подруге Инге, что я по знакомству взялся починить компьютер, но неожиданно почувствовал себя плохо и был вынужден прилечь. Усугубив и без того нелепейшую ситуацию, в которую я по своему обыкновению влип, Лида вышла из комнаты, оставив меня один на один с хозяйкой.

– Вы лягте нормально, ноги положите на тахту, а я сейчас лекарства какие-нибудь найду, раз «скорую» вызывать не стали, – сердобольно обратилась ко мне Инга.

Ощущая себя тяжелораненым в полевом госпитале, я без пререканий повиновался, отметив тот факт, что подруга Лиды значительно её старше. Без сомнения, застав нас на тахте, она оценила всю смехотворность версии с починкой компьютера и моим внезапным недомоганием, но сделала вид, будто ни в чём не сомневается. Человек вообще частенько притворяется, мимикрирует, подстраиваясь к ситуациям. Более того: волей-неволей выдавая себя за кого-то другого, он нередко срастается с новыми личинами и теряется в них.

– В принципе, мне уже хорошо. Побегу домой, – сказал я, пока она перебирала медикаменты в коробке.

– От нас просто так не убежишь! – послышался ироничный голос Лиды за стеной, – Раз тебе полегчало, то будь добр, всё же посмотри комп, – закончила она, уже входя в комнату.

Медленно, с большой осторожностью, я сел на тахте, опустил ноги на пол и, кряхтя, встал в полный рост. Сделав один шаг, покачнулся, расставив шире ноги и разведя руки в стороны для равновесия, секунду постоял в нерешительности и снова сел на тахту.

– Ещё полежу пару минут и займусь. Голова кружится… – глухим слабым голоском проблеял я, падая на спину.

Стоило видеть при этом округлившиеся глаза Лиды, никак не ожидавшую такого финта с моей стороны. Инга тоже удивилась, но искусно скрыла своё недоумение тем, что подошла ко мне и поправила подушечку под головой. Я в очередной раз поразился, насколько божественные сущности захвачены ролью в комедии абсурда, как тонко они чувствуют своих партнёров по сцене, тоже забывших на время о реальном положении дел. Даже если мне вздумается вскочить на подмостки и заорать: «Хватит на сегодня! Достаточно! Передохните! Антракт!», они продолжат играть так гениально, что никто из зрителей не поверит моё истинное намерение прервать действо. Я же в таком случае рискую вновь увлечься игрой, утверждённый на роль сумасшедшего. Поэтому лучше остерегаться нарушать сценарий и дать выложиться актёрам на все сто, оставаясь в зрительном зале. А если и говорить об окончании театрального сезона, то только с теми, кто считает комедию скучноватой, отвратительной, злой и кого начинает тяготить исполняемая в ней роль.

Не знаю почему, но мне не хотелось ограничиваться одной симуляцией слабости и озорничать дальше, вызывая бурную реакцию двух подруг.

– Не хочется вас огорчать, но мужчина, с которым вы встречаетесь, постоянно лжёт. Билетов на юг он не заказывал, и лететь с вами никуда не собирался. Жену он тоже за нос водит, но разводиться с ней вряд ли намерен. Кстати, якобы посвящённые вам стихи просто-напросто скопированы со страниц малоизвестного литературного сайта. Не хочу, чтобы ложные надежды испортили жизнь такой чуткой женщине, как вы, поэтому считаю важным озвучить известную мне информацию, – промолвил я полушёпотом стоявшей рядом Инге так, словно диктовал свою последнюю волю.

Воцарившееся молчание, как мне показалось, пронизывал гул хаотичных мыслей, бессильных дать девушкам рациональное объяснение моей осведомлённости.

– Я подозревала, конечно, но как вам удалось… – начала робко Инга и тут же запнулась.

– Похоже, в роду были ясновидящие, маги либо провидцы. Затрудняюсь сказать точно.

Поразительно, но моё шуточное предположение хозяйка квартиры восприняла с полным пониманием, и её изумление сменилось плохо скрываемым гневом по адресу завравшегося любовника. Лида же была настолько ошеломлена, что столбом застыла на месте, растерянно изучая меня глазами как инопланетного гостя. Я лежал, закинув одну руку за голову, и наблюдал смену её игривого настроя суеверным благоговением перед неведомым, еле сдерживаясь от смеха.

– Зачем было скрывать такой дар? Я знала, конечно, что ты особый, даже исключительный человек, но вообразить нечто похожее не могла! – сказала Лида, взяв себя в руки. – Надеюсь, осознаёшь, какие возможности перед тобой открыты?

– Поверь, между нами нет никакой разницы. Чудеса могут развлечь или привлечь внимание, ещё сильнее вовлекая в сон жизни. Могут вселить ложную надежду на его улучшение. Но они сами по себе являются частью сновидения и не должны очаровывать ни тебя, ни меня. Стоит ли вообще говорить о таких пустяках, как фокусы, если знаешь о скором пробуждении?

Лида чуть подалась в мою сторону, желая что-то сказать, но тут же обмякла, словно вмиг устала от происходящего. Я представлял, насколько ей должно быть тяжело из-за внутренней борьбы, где постепенное принятие парадоксальных истин беспрерывно атакуется аргументами из ограниченного, но привычного измерения реальности. Видимо, в её случае такова была цена освобождения из-под гнёта ошибочных взглядов. И если ужасный конец, как считается, прекращает бесконечный ужас, то с окончательным прозрением Лида вспомнит, что кошмар как таковой может существовать только во сне и больше нигде.

– Но почему ты говоришь о таких важных вещах со мной одной? Запусти канал в интернете, покажи свои способности, и проповедуй истину миллионам. Неужели тебя не привлекает столь благородное занятие, как помощь другим людям? Разве тебе чужды уважение и признание? Что мешает совместить полезное с приятным?

Она говорила взволнованно, но тихо, почти шёпотом, будто боясь потревожить волшебную силу во мне. Инга, по всей видимости, перестала существовать для неё вовсе.

– Схватываешь информацию на лету, но, похоже, долго её перевариваешь, – шутливо сказал я. – Стала бы ты, проснувшись, печалиться из-за людей, погибших в приснившейся тебе катастрофе? Будешь ли корить себя за упущенную возможность спасти их? Вряд ли, потому что знаешь о химерической природе сновидения, – ответил я на свои вопросы, не дожидаясь реакции Лиды. – Моё отношение к так называемой реальности точно такое же, как твоё к снам. Я не могу серьёзно воспринимать созданный воображением мир со всем его безумием, жестокостью и несправедливостью, хотя не игнорирую основные правила пребывания в нём. Я позволяю ему разворачиваться по своим причудливым законам, наслаждаясь безумным спектаклем и помня о том, что являюсь единственным зрителем, с уходом которого на сцене погаснет свет.

– С такими взглядами легко стать бездушным сухарём.

– Запросто, если следовать им как написанной кем-то инструкции, но только не в случае, когда они появились из-за слияния с океаном радости и любви.

– Стоит ли вообще мучиться? Может быть, проще набраться храбрости и прыгнуть в этот океан?

– Проще осознать свою божественную природу и посмеяться над шуткой под названием «человеческая жизнь». Самоубийство же, если ты его подразумеваешь, чаще всего случается не от желания вернуться домой, а, как ни странно, от привязанности к жизни. Просто самоубийца считает сложившиеся в ней условия несправедливыми по отношению к себе. С другой стороны те, кому сновидение кажется невыносимым, обычно просыпаются раньше.

– Боюсь, мне не грозит очнуться в райских кущах ещё долго-долго. Слишком много грешила, не прошла выпавших на долю испытаний, – с грустью констатировала Лида.

– О-о-очень смешно! – саркастически протянул я, сменив руку под головой, – Запомни: ты – вездесущий и всеведущий источник, которому нет нужды испытывать самого себя. Ты не можешь согрешить, поскольку в источнике отсутствуют правила и ограничения. С осознанием божественной природы, карма перестаёт существовать.

– Можно ли приблизить момент возвращения домой?

– Не ставь перед собой никакой цели, требующей усилий. Просто знай: ты в надёжных руках, любые опасности воображаемы, весь видимый мир порождён твоим умом. Тогда оставшаяся часть путешествия по сновидению покажется прогулкой в парке аттракционов.

Я взял паузу, ощущая себя восседающим в центре огромного зала седобородым мудрецом, щедро раздающим бесценные заповеди открывшим рты последователям. Однако прямой вопрос Инги, по всей видимости, посчитавшей мои ответы Лиде слишком туманными, вернул меня на старенькую тахту в чужом бетонном скворечнике.

– Сможете раскинуть карты, погадать на будущее нам с Лидочкой?

– Рад бы помочь, но мне абсолютно чужда эта сфера деятельности, – замявшись, промямлил я.

– Очень жаль! – разочарованно вздохнула она. – Тогда хоть порчу наведите на так долго водившего меня за нос мерзавца, восстановите справедливость. Щедро отблагодарю.

Не отреагировав на предложение хозяйки, я, слегка озадаченный, уже хотел подняться и уйти, воспользовавшись молчанием Лиды, но она, разгадав мои намерения, равнодушным голосом констатировала:

– Был такой вспыльчивый, увлекающийся, впечатлительный. Разгневанно вонзал обидчику нож в шею. А сейчас само спокойствие.

– Не преувеличивай мою прошлую импульсивность. Я был и остаюсь обычным человеком с естественными реакциями на внешние раздражители. Только теперь игнорирую беспрерывные умственные заключения и комментарии ко всему происходящему и не стремлюсь им следовать, разрешая жизни течь по своему усмотрению. Если говорить об упомянутых событиях рокового вечера, то вряд ли бы злость ослепила мой разум в схожей ситуации сейчас. Но тело живёт по своим законам и, зачастую, действует без оглядки на меня. Например, дышит, гоняет кровь, потеет, простужается, чихает, выздоравливает, рождается, стареет. Тоже и с автоматическими реакциями типа отдёргивания руки от раскалённого металла. Поэтому спонтанный ответный удар возможен даже теперь.

– Ты же не тело.

– Именно поэтому не могу полностью за него поручиться. Замечательная новость в том, что после возвращения в подлинную реальность его выкрутасы перестают серьёзно волновать, как и чудачества прочих персонажей сновидения.

Надо отдать должное Инге, незаметно отошедшей к окну и больше не вмешивающейся в наше общение. Сложно сказать, догадалась ли она о моей причастности к смерти Кости. Судя по вертикальной складке между сдвинутых бровей и напряжённо сжатым губам, в её голове дорабатывался план жестокой расправы над двуличным любовником.

Лида подошла и осторожно, словно боясь нечаянно коснуться меня, присела на краешек тахты. Изумлённое выражение её лица сменилось глубокой задумчивостью с оттенком светлой грусти без всякого намёка на привычную угрюмость.

– Всё было предначертано, всё. И твоя пьянка в Костином дворе, и мои горемычные скитания, и встреча с Надеждой Николаевной, и этот наш разговор. От судьбы не убежишь, – глубоко вздохнула она.

– Именно так и никак иначе, – подтвердил я её слова. – Но стоит ли уделять внимание таким вещам, как предопределение? Ведь угадать безрадостную перспективу того, кто путает себя с телом и образом в уме легко и без таланта прорицателя. Даже если звёзды над таким человеком встанут благоприятно, и он почувствует некое подобие счастья, оно, хрупкое, будет висеть на тонкой ниточке удачи, которая рано или поздно оборвётся. Я, кстати, знал эту истину и раньше из наставлений мудрецов и собственного опыта, но пока что-то не щёлкнуло во мне, до конца её не принимал. Поэтому мои слова вряд ли сразу помогут тебе, но других у меня нет. Их, наверное, совсем не существует, способных моментально пробить броню шаблонного восприятия.

Я вновь умолк в ожидании вопросов, но ни одна из подруг не проронила ни звука. Вошедшая в комнату тишина, казалось, очаровала всех, и было непонятно, почему мы не пригласили её раньше. Благодаря безмолвной гостье я опять почувствовал наполненное спокойствием единение с Лидой, избавляющее меня от необходимости сорить словами в потугах его описать.

Может быть, минут через пять, может, через десять, я, ничего не объясняя, всё же поднялся и пошёл обуваться. Лида так и осталась сидеть на тахте, Инга же вышла в прихожую закрыть за мной дверь. Сказать им что-либо напоследок было нечего, кроме как сухо попрощаться с хозяйкой кивком головы. Я поделился всем, чем мог, наговорил вещей, о которых не собирался заикаться, да и подозревал, что вскоре вновь увижусь с Лидой.

Вольный ветер незнакомого района приветствовал меня холодным порывом, тщетно силясь создать ассоциации с каким-нибудь эпизодом из прежних похождений. Мой вечный спутник не знал, что эти эпизоды в памяти разлетелись на куски вместе со всем кривым зеркалом иллюзорного восприятия. Я лишь задался вопросом, как поведу себя, если сейчас невольно столкнусь с агрессивным отморозком? Вероятно, постараюсь решить все вопросы мирно, не поддаваясь на провокационные выпады, но вряд ли захочу спасать свою, потерявшую священный статус шкуру бегством.

Вызывать такси особого желания не было из-за взбалмошного характера Лиды, которая могла выскочить во двор или на балкон с каким-нибудь неожиданным предложением пока я ожиданию машину. Увидев в прогале между домами мерцание огней проезжей части, я направился в сторону автомобильного потока надеясь запрыгнуть в пустой припозднившийся автобус. Прозрачная коробка остановки общественного транспорта стояла сразу за домами, а буквально в двух шагах от неё источал тёплый медовый свет круглосуточный павильон цветов. Спальный район всеми своими огнями противостоял полному закабалению улиц промозглой тьмой, отчего унылый пейзаж напоминал мне батальное полотно. Присев на скамейку безлюдной остановки, я заметил у павильона сгорбленную фигуру бородатого человека опирающегося на клюку. Весь его облик – потрёпанное мешковатое одеяние, древний рюкзак за спиной, грязные спутанные волосы до плеч, проступающая на обветренном лице отстранённость резко контрастировали с пёстрой радостью цветов за стеклом. Намётанный глаз без труда определил бы в нём бездомного бродягу, однако, едва ли бы угадал приблизительный возраст мужчины, надёжно замаскированный годами асоциальной жизни.

Автобусы в такой час наверняка ходили с большими интервалами, а сидеть на холодных досках скамейки было зябко. Я встал и вгляделся в дрожащую огнями тревожную даль дороги назло слепящему свету фар пробегающего мимо транспорта. Стремление поскорее оказаться в тёплом салоне автобуса навлекло меня на мысль, что вся прежняя жизнь состояла из подобных ожиданий чего-то нужного, но оно, приходя, рождало в лучшем случае лишь новую надежду, отчего я везде и всегда ощущал себя потерявшим дорогу странником. Как выяснилось, бесконечная череда предвкушений вместе с нарастающим чувством неприкаянной тоски оказались симптомами интуитивного поиска дороги домой, встав на которую уже не свернуть.

Услышав приближающийся мерный стук по асфальту, я оглянулся и увидел подошедшего бродягу с потемневшим сучковатым посохом в руке. Его мутный, но в то же время пронзительный взгляд стал внимательно изучать моё лицо, словно силясь распознать в нём знакомые черты.

– Чем могу служить? – учтиво осведомился я.

– Хотел попросить немного мелочи на хлеб, если есть возможность поделиться, – сказал он и виновато опустил глаза.

Порывшись в карманах, я нашёл металлические монеты разного достоинства, сложил их стопкой и положил на ладонь протянутой руки. Довольный уловом, бродяга ловко спрятал деньги в один из отсеков безразмерной брезентовой куртки, сунул клюку под мышку и без дополнительной точки опоры, заметно прихрамывая, поплёлся в сторону тусклой вывески супермаркета.

– Закрыт магазин, судя по всему, – крикнул я ему вслед и сразу об этом пожалел, памятуя ту лёгкость, с которой начинал долгие уличные разговоры.

– Тьфу ты! – вырвалось у него. – Где же можно купить хлеб?

Ответить по существу я не мог, так как сам плохо ориентировался в малознакомой части города, поэтому озвучил первое пришедшее в голову соображение:

– К центру продвигайтесь, там много круглосуточных торговых точек.

– Надо попробовать продвинуться, – едва заметно ухмыльнулся он в усы, возвращаясь на остановку. – Правда, утомился я порядком.

– Весь день на ногах? – поинтересовался я скорее из вежливости.

– Я почти всегда на ногах, когда не сплю. Странствую вот уже третий год. Можно сказать, бросил всё и отправился путешествовать. Надоело лицемерить и обманывать самого себя, чтобы казаться не хуже остальных. Пропади, думаю, ваши дурацкие правила пропадом! – он махнул рукой и стал стаскивать с плеч рюкзак.

– Зато теперь, когда вы свободны от навязанных правил, не хватает на хлеб, – машинально констатировал я без намёка на осуждение.

– Это пустяки, сущая мелочь по сравнению с проживанием чужой жизни. Большинство людей как-то привыкают, втягиваются в общепринятый формат, а мне, знаете, противно изображать из себя кого-то другого, – он достал из рюкзака пластиковую бутылку, свинтил крышку, сделал несколько глотков из горлышка и, отдышавшись, продолжил. – Но хуже всего потерять мечту и, покорно смирившись, мучиться до самой смерти.

– Красиво излагаете, – вслух заметил я, ничуть не удивившись виденному много раз несоответствию внешнего облика внутреннему содержанию.

– Получил неплохое образование, быстро дослужился до мелкой руководящей должности. Хотя кому интересны такие подробности, если даже у меня нет желания вспоминать о них. Ирония в том, что будь я сторожем или дворником с низким интеллектом, то обманутый своим невежеством вряд ли бы нашёл силы разорвать социальные путы. Но после того, как сам стал частью механизма обмана и принуждения, быстро понял его ненасытную сущность, убивающую лучшие душевные качества. И без преувеличения осмелюсь утверждать, что вырваться из лап этого монстра уже огромное счастье, несмотря на неустроенность, голод и холод, как плату за побег. Я, честно говоря, быстро освоился в новых обстоятельствах, подтвердив народную мудрость о не таком страшном чёрте, сколько его изображении. К тому же в некоторых городах, где я побывал, есть ночлежки для нашего брата, обеды бесплатные, одёжку раздают при церквах. Да и в целом мир не без добрых людей. Взять хоть вас, молодой человек.

Бродяга засунул бутылку обратно в рюкзак, заученным движением застегнул его и стал водружать на плечи.

– А что вы будете делать, если захвораете и потеряете возможность странствовать по городам и весям? – бесцеремонно осведомился я, добавив фразу «не дай бог, конечно».