Полка. О главных книгах русской литературы. Тома 1, 2

Кроме того, Пушкин предпослал поэме два рукописных эпиграфа. Первый из них резюмирует интригу «Цыган», как бы вложенную в их собственные уста: «Мы люди смирные, девы наши любят волю – что тебе делать у нас? Молд<авская> песня». Второй эпиграф: «Под бурей рока – твёрдый камень, / В волненьях страсти – лёгкий лист. Князь Вяземской». Он взят из послания Вяземского «Толстому», которое начинается так: «Американец и цыган, / На свете нравственном загадка» (написано в 1818 году, на тот момент ещё не было опубликовано, но расходилось в списках, обращено к Фёдору Толстому-Американцу). Исследовательница Ксения Кумпан так комментирует эти строки: «Цыган. Употребляя это слово, Вяземский намекал на беспорядочную жизнь Толстого, его наружность (Толстой был смугл и черноволос), пристрастие к цыганскому пению и кутежам с цыганами (впоследствии, в 1821 году, Толстой женился на цыганке Авдотье Максимовне Тугаевой)»[221]. Кстати, эти же строки Вяземского Пушкин хотел сделать эпиграфом к другой своей «южной» поэме – «Кавказскому пленнику».

Типы цыган. Из серии фотографий Максима Дмитриева. 1900-е годы[222]

Наконец, известны два проекта предисловия Пушкина к «Цыганам», так и не вошедшего в издание 1827 года. В первом из них поэт даёт этнографическое описание цыган: происхождение своё они ведут от «индейцев», они вольны, дики и бедны, а в Молдавии к тому же заключены в крепостное состояние или, попросту говоря, находятся в рабской зависимости. «Это не мешает им, однако же, вести дикую кочевую жизнь, довольно верно описанную в сей повести. Они отличаются перед прочими большей нравственной чистотой». Второй комментарий касается источников по истории Бессарабии, о которой в России на тот момент было мало что известно. Пушкин советует читателям обратиться к «Историческому и статистическому описанию» Бессарабии своего приятеля Ивана Липранди[223], когда оно появится в печати. Таким образом, предисловие должно было хотя бы отчасти мотивировать этнографическую ценность поэмы – при всей очевидной фиктивности изображённых там цыганских нравов. По мнению филолога Олега Проскурина, «предисловие предполагалось опубликовать анонимно или под псевдонимом»[224]. В одном из вариантов текста Пушкин как бы со стороны оценивал свою поэму – «жизнь, довольно верно описанная в сей повести». В итоге поэма вышла без предисловия, которое слишком сильно контрастировало с вымышленным миром вольного народа. Условный колорит цыганской Бессарабии, созданный Пушкиным, ввёл в заблуждение многие поколения читателей, убеждённых, что поэт лично наблюдал жизнь цыганского табора.

Типы цыган. Из серии фотографий Максима Дмитриева. 1900-е годы[225]

Ещё один пример. Почему Алеко бежит из города? «Его преследует закон». Примечательно, что в черновиках к поэме мотивировка изгнания была иной: «ему по нраву наш закон». Если бы Пушкин избрал первоначальный вариант, интерпретация поэмы достаточно сильно изменилась бы: во-первых, из изгнанника по необходимости Алеко превращался в беглеца по доброй воле, во-вторых, мир цыган, подобно миру цивилизации, обретал свой собственный закон. В итоге Пушкин предпочёл изменить строку, что позволило старику цыгану утверждать: «Мы дики; нет у нас законов».

«Цыганы» – это «романтическая» поэма?

Хотя мы, вообще говоря, не обязаны непременно помещать любой текст в рамки «сентиментализма», «романтизма» или «реализма», но вокруг «Цыганов» возникла по этому поводу весьма интересная дискуссия – как именно правильно читать поэму?

«Цыганы» естественным образом примыкают к циклу «южных» «романтических» поэм Пушкина («Кавказский пленник», «Братья-разбойники», «Бахчисарайский фонтан»). Герой поэмы – одинокий беглец и изгнанник с демоническими чертами, предмет описания – его жизнь среди экзотического восточного народа. Отрывочность поэмы, её недоговорённость и множество лирических диалогов, сближающих её с лирической драмой, – всё это сразу напомнило читателям о «романтической» поэтике Байрона (в первую очередь о поэме «Гяур»). Сразу после публикации «Цыганов» это заметил, например, Вяземский. Подробно исследовавший вопрос о романтическом влиянии уже в XX веке литературовед Виктор Жирмунский выделил сходства и различия между стилем и композицией байроновских и пушкинских поэм[226]. Сходств оказалось больше, однако филолог отметил, что в эпилоге «Цыганов» с его одической интонацией («В стране, где долго, долго брани / Ужасный гул не умолкал, / Где повелительные грани / Стамбулу русский указал…») ощущается будущее развитие пушкинской манеры – в сторону «надындивидуальных, государственно-исторических тем», которые будут подняты в «Полтаве» (1828)[227]. Таким образом, хотя «Цыганы» принадлежат к циклу «романтических» южных поэм и даже представляют из себя «завершающую и самую зрелую» поэму[228], на этом «романтическая тема» оказывалась «исчерпанной». Как резюмировал Григорий Гуковский в работе «Пушкин и русские романтики», «в Михайловском завершился пушкинский романтизм и был создан русский реализм»[229].

С этой точкой зрения не соглашался Юрий Лотман. Он полагал, что изначально Пушкин задумывал «Цыганов» как «просветительскую», а не «романтическую» поэму[230]. Поэта интересовала природа цыганской свободы, «страстей» и взаимодействия двух миров – вольного, кочевого, и рабского, городского. Ничего специально романтического в тексте не было. Конечно, Алеко бежал от цивилизации и противопоставлял себя ей, однако в поэме он не изображался в роли «исключительной», «героической» личности. Мы видим героя на фоне цыганского табора, который никак нельзя уподобить «толпе». Мир вольного народа «скуден», «дик» и «нестроен», но, замечает в поэме Пушкин, «всё так живо-неспокойно», самобытно, разнообразно и в целом привлекательно. Это обстоятельство позволило Лотману заключить: «Мысль о яркой личности, составляющей лишь единицу в «пёстро-нестройной», яркой народной толпе, романтизму чужда»[231].

Однако в финале поэмы Пушкин ставит под сомнение идею «природной доброты и разумности человека». По мнению Лотмана, переосмысление просветительского мифа происходит под прямым влиянием политических событий: кризиса европейского революционного движения начала 1820-х годов и «разгрома кишинёвского гнезда декабристов» в 1823 году. В эпилоге выясняется, что цыганский мир также не свободен от страстей – а значит, оптимистический тезис о добродетельном народе, не принимающем эгоистического героя, оказывается опровергнут. Порочной теперь представляется природа человека как такового, вне зависимости от того, к какому миру он принадлежит. «На поэму наслоились краски, внешне напоминающие романтические»[232].

По Лотману, в «Цыганах» не было ничего романтического: интерес к экзотическому миру романтическая поэтика унаследовала от эпохи Просвещения, главный герой поэмы – это не alter ego автора, «народ» не противостоит основному персонажу, к тому же в поэме присутствует не менее важная и сильная героиня – Земфира. В этом смысле «Цыганы» – это даже «не отказ от романтизма, а преодоление прямолинейно-просветительского взгляда на человека и общество»[233].

Почему Алеко бросил «душные города»?

Действие в начале поэмы развивается стремительно. Земфира сталкивается с героем в пустыне и, видя его одиночество, зовёт Алеко в табор на ночь. Между тем сам Алеко «хочет быть как мы цыганом» и уже «готов идти… всюду» за Земфирой. Пушкин сразу же связывает в один узел философскую и любовную линии. «Стать цыганом» означает обрести подлинную свободу, причём реализовать её герою необходимо именно в отношениях с женщиной.

У изгнания Алеко есть причина и повод. Повод – «его преследует закон». Очевидно, он совершил некое преступление (мы не знаем точно какое) и бежит от наказания из города в «пустыню». Причина же лежит глубже – о ней Алеко рассказывает Земфире и старому цыгану во время разговора. Герой сознательно порывает с прежней жизнью – в этом явно проступает философская линия поэмы.

Во второй половине XVIII столетия «цивилизацию» (которую у Пушкина символизирует город) воспринимали по-разному. С одной стороны, цивилизация трактовалась в положительном ключе: как средство утончённого общения, социальной коммуникации, позволяющей разрешать конфликты уже не с помощью оружия, а словом, не в поединке, а в салонной беседе. У цивилизации были и чисто экономические свойства: она связывалась с оседлостью – если речь шла о городе, то с торговлей и распространением коммерческих отношений. Обладание собственностью и богатством считалось здесь не пороками, но позитивными факторами: комфорт и удобство внешней жизни сочетались с умением договариваться, уважением к закону и развитием форм общественной жизни.

С другой стороны, эта концепция встретила яростный отпор, например в лице того же Руссо, творения которого Пушкин штудировал в 1823 году. С точки зрения философа, собственность приводит к порабощению: человек, ища экономической выгоды, связывает себя различными обязательствами и приносит в жертву обществу свою свободу. Социальная жизнь полна условностей, которым необходимо платить дань. Индивид больше не принадлежит сам себе и теряет качества, заложенные в нём природой, – первоначально он свободен, беспечен, счастлив, добр, не склонен к насилию, здоров, миролюбив, им руководит сердце, а не разум. В итоге «варвар» оказывается куда добродетельнее «цивилизованного» человека.

Харитон Платонов. Цыганка с бубном. 1877 год[234]

В беседе со стариком и Земфирой Алеко воспроизводит руссоистскую критику городской цивилизации: там люди не знают природной жизни, «стыдятся» естественной «любви», «гонят мысли», «торгуют волей», «просят денег да цепей». Вывод:

Что бросил я? Измен волненье,Предрассуждений приговор,Толпы безумное гоненьеИли блистательный позор.

Здесь в Алеко проступают черты романтического героя-беглеца, противостоящего толпе. Однако бросающаяся в глаза близость процитированных строк стихотворению Пушкина «Дружба» (1824–1825) свидетельствует о более глубоком конфликте, заложенном в саму природу общества, в котором естественные чувства (дружба или любовь) немедленно искажаются и превращаются в пороки:

Что дружба? Лёгкий пыл похмельяОбиды вольный разговор,Обмен тщеславия, бездельяИль покровительства позор.

Почему Алеко не удаётся стать цыганом?

Это центральный вопрос пушкинской поэмы. Формально Алеко цыганом поначалу становится – два года он живёт и кочует с табором на лоне природы, он волен и любим, «с пеньем зверя водит» и «к бытью цыганскому привык». Однако проблема заключается в том, что человек – это не производная от той среды, в которой он находится. Алеко воплотил свои мечты в реальность, он – один из цыганов, однако счастливым, подобно им, он так и не становится.

Почему? Виною всему – страсти, т. е. внутренняя природа человека, которую невозможно изменить, его «судьба»: «И всюду страсти роковые, / И от судеб защиты нет». Фактор «страстей» подчёркивается Пушкиным неоднократно. Страсти проявляют себя на «бессознательном» уровне, как мы бы сейчас сказали. Сам герой не осознаёт причины разлада с цыганской жизнью. Алеко вспоминает о прежней жизни – «волшебной славе», «роскоши» и «забавах» (атрибуты цивилизованного мира), но они его до поры до времени не тревожат, он – «беспечен». И тем не менее порой его посещает неведомая тоска: «И грусти тайную причину / Истолковать себе не смел». Эта грусть – предчувствие «судьбы», следствие того, «как играли страсти его послушною душой!». «Они проснутся: погоди!»

И здесь философская линия вновь смыкается с любовной: проверку страстями Алеко проходит в процессе отношений с Земфирой. Полная свобода оказывается для Алеко неприемлемой – он поддаётся страстям, мстит и в этот момент перестаёт быть цыганом, теряя свою свободу[235]. Он «наслаждается мщеньем». В разговоре со стариком Алеко выступает в амплуа классического злодея: убийство спящего и беззащитного врага, «свирепый смех», немедленно усиленный повтором – «И долго мне его паденья / Смешон и сладок был бы гул». Итог подводит сама Земфира: «…мой муж ревнив и зол». От цыганской и человеческой добродетели не остаётся и следа. Причина – сама природа человека, управляющая им часто помимо его собственного желания.

Зачем старик рассказывает Алеко историю о римском изгнаннике – Овидии?

Прежде всего заметим, что изгнанный «полудня житель» выполняет важную функцию в сюжете поэмы – своеобразного двойника героя. Таких двойников в тексте несколько – помимо Овидия, это сам старик цыган в рассказе о его молодости и любви к Мариуле, а также повествователь в эпилоге поэмы. Двойники несут с собой альтернативные версии событий, показывают, как они могли бы развиваться. Это фон для действий Алеко. Сравнивая Алеко с «двойниками», мы можем лучше понять мотивировку поступков главного персонажа.

Что мы узнаём о «полудня жителе» из текста поэмы? Он оказался на берегах Дуная в изгнании по воле «царя», он был поэтом, не приспособленным к повседневной жизни («Чужие люди за него / Зверей и рыб ловили в сети») старцем и скитальцем. Более того, жизнь в Бессарабии его тяготила, он стремился вернуться домой и умер на чужбине, «и завещал он, умирая, / Чтобы на юг перенесли / Его тоскующие кости». Алеко уточняет, что речь идёт о римском поэте.

В пушкинских строках современники без труда распознавали аллюзию на судьбу Овидия. Публий Овидий Назон был сослан Августом в 8 году нашей эры по непонятному до сих пор обвинению во время распри Юлиев и Клавдиев, боровшихся за влияние на императора. С точностью можно сказать, что поводом к ссылке стали именно литературные тексты Овидия. Место ссылки – город Томы (румынская Констанца) на Чёрном море, рядом с устьем Дуная, где поэт и скончался. Таким образом, Овидий был сослан не в Бессарабию, и Пушкин об этом знал.

Как бы то ни было, описание «бессарабских» страданий Овидия проецируется, во-первых, на сюжет поэмы, во-вторых, на биографический миф самого Пушкина. Овидий был свободен, но несчастлив, поскольку тосковал по отечеству. В сущности, то же происходит и с Алеко: цыганская вольность не привела его к счастью. Сначала кажется, что Алеко и Овидий принципиально по-разному воспринимают Бессарабию, однако затем выясняется, что они похожи: их прежняя жизнь имеет над ними большую власть. Сам же Пушкин проявлял в тот период особый интерес к Овидию (что, в частности, выразилось в стихотворении «К Овидию», 1821 года, посвящённом римскому поэту). Параллели в судьбе понятны – ссылка по воле императора в наказание за стихотворный текст в отдалённую провинцию. Впрочем, этим сходство и ограничивалось: «Суровый славянин, я слёз не проливал… ‹…› Изгнание твоё пленяло втайне очи, / Привыкшие к снегам угрюмой полуночи». В последних строках чувствуется даже ирония: одно и то же место ссылки было севером для Овидия и югом – для Пушкина.

Древнеримский поэт Овидий Назон. Гравюра Джеймса Годби по рисунку Джованни Баттисты Чиприани. 1815 год.

Описание бессарабских страданий Овидия проецируется на сюжет поэмы и на биографический миф самого Пушкина[236]

Почему о намерениях Земфиры изменить Алеко мы узнаем из её песни?

Песня – непременный атрибут цыганской жизни. Страсть этого народа к музыке была известна и за пределами Бессарабии. В частности, столичные цыгане, общество которых часто любили жившие в Петербурге и Москве русские дворяне, отличались именно ярко выраженными способностями к пению.

«Литературная» песня Земфиры – «Старый муж, грозный муж…» – основана на подлинной песне, но не цыганской, а молдавской[237]. На первый взгляд, её слова лишь косвенно относятся к Алеко. Герой – отнюдь не «седой» старик, которому Земфира противопоставляет «молодого» и «смелого» любовника из песни. Однако цыганка не скрывает, что прямым адресатом её высказывания служит именно Алеко: «Я песню про тебя пою».

Именно благодаря песне настоящее цыганской вольной жизни соединяется в поэме с прошлым. Песня выступает в функции предсказания. Старый цыган замечает Алеко, что она «во время наше сложена»: «Её, бывало, в зимню ночь / Моя певала Мариула, / Перед огнём качая дочь». Чем закончилась история старика и Мариулы, мы знаем. Знает это и Алеко. Однако случившееся прежде повторяется лишь наполовину. Цыганка изменяет мужу, но Алеко мстит, вопреки тому, что сделал в своё время цыган. Алеко сделан прозрачный намёк на измену и дана рекомендация, как поступить в этом случае, однако он решает иначе. Алеко нарушает привычный для цыган ход событий и тем самым порывает с природным миром вольного народа.

Что означают сны Алеко?

Сны важны в поэме, поскольку именно в этом состоянии обнаруживают себя «роковые страсти» человека, проявляется его истинная природа. Характерно, что «страсти» у Пушкина «просыпаются» именно в то время, когда человек засыпает.

Снов в «Цыганах» несколько. Сном заканчивается эпизод знакомства старика и Алеко. Герой остаётся в таборе, после чего Земфира говорит: «Но поздно… месяц молодой / Зашёл; поля покрыты мглой, / И сон меня невольно клонит…» Цыгане живут в соответствии с природным циклом – месяц указывает на время сна. Эта параллель вновь появится в поэме: старик будет объяснять Алеко суть цыганской «естественной» любви через сравнение женского сердца с луной.

Первый сон Алеко пугает Земфиру: «О мой отец! Алеко страшен. / Послушай: сквозь тяжёлый сон / И стонет, и рыдает он». Старик предполагает, что это «домашний дух», согласно русскому преданью, мучающий героя. Во сне Алеко произносит «другое имя» с «хриплым стоном» и «скрежетом ярым». Проснувшись, он помнит лишь «страшное» сновидение о Земфире, которому он, по совету цыганки, отказывается верить. Мы точно не знаем, чье имя произнёс Алеко, но можно предположить, что речь идёт о другой женщине из его тёмного прошлого. Таким образом, во сне проявляют себя «страшные» наклонности Алеко. Страсть к насилию, связанному с изменой, усилена намёком на прежнюю, «цивилизованную», жизнь героя.

Второй сон Алеко предшествует кровавой развязке поэмы. Здесь границы сна и реальности будто исчезают. Герой спит – и, пользуясь этим, Земфира встречается с молодым цыганом. Во сне Алеко является «смутное виденье», которое заставляет его проснуться и обнаружить, что Земфира исчезла. Он идёт на курган с могилами и застаёт там Земфиру и её возлюбленного. При этом Алеко не понимает, спит ли он или бодрствует: «Идёт… и вдруг… иль это сон?» Порочная страсть переходит из сна в реальность. Наконец, в финале основного текста поэмы сон как время, когда тайные страсти становятся явью, больше уже не нужен, он выполнил свою функцию. Именно поэтому Алеко не спит: «Настала ночь: в телеге тёмной / Огня никто не разложил, / Никто под крышею подъёмной / До утра сном не опочил».

Как жизнь старика связана с жизнью Алеко?

Старик рассказывает о своей любви к Мариуле в центральный с философской точки зрения момент поэмы – во время спора о ревности между Алеко и цыганом. В этой перспективе биография старика очень важна – она указывает Алеко на «правильный» любовный сценарий, который соответствует поведению свободного человека.

Старый цыган утешает Алеко, который осознал, что Земфира его не любит: «Здесь люди вольны, небо ясно, / И жёны славятся красой». В среде цыган социальные отношения не строятся в соответствии с «законами» и условностями, но лежат вне всяких правил, организованы «естественным образом» в полном соответствии с желаниями человека. Для пущей убедительности старый цыган сводит «теорию» и «жизнь» – рассказывает собственную историю. Любовь старика к Мариуле – история «старая», это свидетельство о традиции, давнем обыкновении. Мариула любила цыгана, тогда ещё молодого, «только год» (Земфира же любит Алеко два года). Поведение Мариулы подчёркивает её свободу от любых внешних обязательств: она оставила мужа ради, по сути, случайного увлечения (два цыганских табора «Две ночи вместе ночевали. / Они ушли на третью ночь»), при этом «бросив маленькую дочь». Последствия для старика оказались поистине ужасны: «…с этих пор / Постыли мне все девы мира». Тем не менее поведение Мариулы не вызывает у него особого удивления и порицания: «Кто в силах удержать любовь?» Практика полностью соответствует теории. Алеко ревнив – именно поэтому он не принимает цыганской свободы.

Почему Алеко изгоняют из табора?

Важно, что Алеко не казнят, а изгоняют. Он не несёт того наказания за убийство, которое предусмотрено гражданскими законами «городской» жизни. Собственно, именно это и сообщает Алеко отец Земфиры при прощании: «Мы дики, нет у нас законов». Однако эта «дикость» вполне в руссоистском духе трактуется Пушкиным как позитивное качество, отсутствие государственного насилия: «Мы не терзаем, не казним».

Старый цыган выносит приговор Алеко – это не авторское суждение, оно принадлежит одному из персонажей поэмы, носителю определённого мировоззрения. Судьба Алеко – это не цыганская «дикая доля», а страсти цивилизованного человека, который хочет «воли» «только для себя». Однако, как известно, «свобода одного заканчивается там, где начинается свобода другого». Когда оказывается, что Земфира, не скованная «законом», любит другого, Алеко вдруг вспоминает о «своих правах», т. е. о «законе», от которого он изначально бежал. Он воспринимает Земфиру («подругу») как свою «законную жену», если угодно, как «собственность». По наблюдению Юрия Лотмана, здесь Пушкин прямо следует за Руссо, который писал в трактате «О происхождении неравенства»: «Караибы – народ, менее других удалившийся от естественного состояния, – наиболее миролюбиво разрешают возникающие на этой почве столкновения: им почти не знакомо чувство ревности, хоть они и живут в жарком климате, где страсти эти всегда, по-видимому, бывают более деятельны»[238].

В сцене изгнания Алеко Пушкин дополнительно подчёркивает «добродетельность» цыган: «Мы робки и добры душою, / Ты зол и смел». «Доброта» и «робость» не синонимичны христианскому смирению. Они служат свойствами свободного естественного человека в доцивилизованный и дообщественный период его бытия, это этика анархии и тотальной свободы вне рамок морали.

Здесь уместно вспомнить и о расхождении между Пушкиным и Руссо по вопросу о первобытном состоянии человека. В изображении французского философа люди в естественном состоянии были принципиально одиноки. Это существенно, поскольку, по Руссо, как только возникает общество, союз между людьми, сразу же является и неравенство, а за ним и другие пороки, свойственные просвещению и цивилизации. У Пушкина мы видим иную картину: цыгане связаны между собой, но живут при этом по законам природы. Впрочем, выводы читатель должен делать сам.

В чём смысл эпилога к поэме?

В эпилоге Пушкин намеренно усложняет сюжет поэмы. На первый взгляд, мораль истории кажется понятной: Алеко не прошёл испытание цыганской вольностью, его погубили бушевавшие в нем «страсти». В итоге он оказался изгнан из счастливого «природного» мира табора. Однако выясняется, что естественная свобода цыган – вымысел, фикция. Поэма заканчивается следующими стихами:

Но счастья нет и между вами,Природы бедные сыны!..И под издранными шатрамиЖивут мучительные сны.И ваши сени кочевыеВ пустынях не спаслись от бед,И всюду страсти роковые,И от судеб защиты нет.

Счастья нет не только в городах, но в мире цыган. Общество, не знающее пороков, – это всего-навсего поэтический вымысел.

Что именно наводит автора на эту печальную мысль, не вполне понятно, однако итоговый вывод заставляет иначе – в куда более трагическом свете – посмотреть на содержание поэмы: проблема состоит не только и не столько в личности Алеко, сколько в самом мироустройстве, где страсти не знают преград и способны проникнуть даже в самое простое и свободное сообщество людей.

Александр Грибоедов. «Горе от ума»

О чём эта книга?

В середине 1820-х годов Александр Чацкий – молодой остроумный дворянин и пылкий гражданин – после трёхлетнего отсутствия возвращается в Москву, где он вырос в доме крупного чиновника Фамусова, и спешит к любимой девушке – дочери Фамусова, Софье. Но культурная дистанция с прежним окружением оказывается непреодолимой: Софья полюбила лицемера и карьериста Молчалина, а самого Чацкого за неуместные проповеди объявляют сумасшедшим.

Спустя несколько лет после победы в Отечественной войне и московского пожара патриотический подъём сменяется ропотом против наступившей реакции («аракчеевщины»), а патриархальный московский уклад уходит в небытие – и напоследок оказывается запечатлён язвительным москвичом.