Отель «Дача»

Но Джо не сдался, совсем наоборот – не мог же он отказаться от Маши, – и занялся поисками пристанища для их любви. Он отправился в провансальскую глубинку, в которой незадолго до этого отсиживался после одной неприятной истории. Он не выносил бездействия и попробовал себя – правда, без особого успеха – на сельскохозяйственном поприще. А заодно наладил кое-какие связи. Ему, в частности, встретился старый крестьянин, бездетный холостяк, которому он оказал услугу. Джо умел все: починить крышу или трактор, выпить за компанию и, главное, обратить в бегство воров. Фермер пообещал отблагодарить его, если вдруг Джо будет нуждаться в его помощи. К нему-то Джо и направился и открыл старику сердце влюбленного хулигана, а тот предложил сделку: он отпишет ферму Джо и его «цыпочке», если они дадут ему «спокойно подохнуть» в родном доме. Джо и Маша могли делать с фермой все что угодно, только не ломать ее; взамен «русская краля» будет ему готовить, а после смерти старика они похоронят его в саду. Необходимость уйти в тень не напугала Джо, и он ни секунды не сомневался в Машином согласии, поэтому они скрепили уговор несколькими стопками фруктового самогона, и Джо вернулся в Марсель. Там он попросил друзей-цыган помочь с похищением Маши. Это была последняя авантюра Джо. Зато какая!

Когда они приехали на ферму, старик не стал терять времени даром и тут же отвез их к нотариусу, чтобы выправить официальные бумаги. Джо настаивал на своем: у него нет фамилии, он хочет, чтобы в договоре указали фамилию жены. Ересь, по тем временам. Но он не отступал. Документы были успешно оформлены благодаря его знакомствам, Джо и Маша поженились, и жених вышел из мэрии с русской фамилией. У Джо по-прежнему не было ни малейшего желания становиться крестьянином, и он ломал голову, что бы им с Машей сделать из этой фермы. Днем и ночью бродил он по ее десяти гектарам, часами слонялся по главному дому и многочисленным амбарам и сараям. Он искал «фишку», такую идею, от которой у Маши заблестят глаза – он хотел для нее самого красивого, самого яркого. Хотел, чтобы она им восхищалась, хотел достичь успеха, сделаться уважаемым человеком, чтобы в один прекрасный день предстать перед своим тестем и заявить: «Теперь вы видите, что я кое-чего стою!»

Как-то летней ночью, когда Джо сидел на ступеньках крыльца в отчаянии от того, что решение никак не находилось, к нему в ночной рубашке вышла Маша, твердо намереваясь увести мужа в постель. Она села рядом с ним, запрокинула голову и принялась блаженно любоваться звездами. Она прошептала, что судьба улыбнулась им, поместив в такой рай, и как жаль, что они не могут его ни с кем разделить. Джо ответил, что люди с радостью заплатят за возможность побывать здесь. Ночь была у них бессонной.

Сеть гостиниц, как ни странно, была почти не развита в этом краю артистов, художников и писателей. Джо нашел свою идею. Однако ферма, когда-то, вероятно, процветавшая, пришла в жалкое состояние. Но ремонтные работы стоили больших денег. Джо отыскал выход: он сдал землю в аренду местным крестьянам и бросил клич среди своих товарищей по давним аферам. Маша засучила рукава, взяла малярную кисть, иголку с ниткой, столярные и слесарные инструменты. Оказалось, что в сутках больше двадцати четырех часов. Для начала они привели в порядок три комнаты. Джо разъезжал по окрестным дорогам, наведывался в Марсель, превратившись в рекламного агента, распространявшего информацию о своем отеле. Он постановил, что уважающей себя гостинице обязательно нужен ресторан – мегаломания Джо не имела границ. Поэтому он разыскал своего друга детства Габи, узнав, что тот стал поваром во второразрядном ресторанчике. Джо предложил ему приехать вместе с женой и детьми и поселиться на ферме. Габи принял план друга не раздумывая, взял расчет и отправился в Люберон, чтобы присоединиться к затее Джо.

Вскоре гостинице потребовалось название. Настоящее. Красивое. Джо снова старательно думал, ни с кем не делясь своими терзаниями. Маша сумела научить его нескольким русским словам. Одно из них он твердо запомнил, и на него-то и пал выбор. Однажды вечером Джо зашел на кухню к Маше, готовившей ужин для них и для старого крестьянина, поймал ее за руку, вывел во двор, заставил пройти всю подъездную аллею, закрыл ей ладонями глаза и поставил жену перед вывеской, которую он по секрету заказал местному кузнецу. Когда он убрал ладони, Маша прочла: La Datcha. Теперь у Маши был свой дом с названием на ее родном языке, вписанный в ее родную культуру. «Дача» должна была стать домом для любого, кто постучит в дверь.

Старик умер вскоре после появления первых клиентов и был похоронен, как и хотел, в глубине фруктового сада. Все последующие годы Маша и Джо работали как каторжные. Им понадобилось десять лет, чтобы прийти к результату, о котором они мечтали. Маша распоряжалась внутри отеля, Джо – в саду. «Дача» стала гостиницей на восемнадцать номеров и постепенно завоевывала престиж благодаря радушному приему, вежливости и обаянию Маши, бассейну, сооруженному Джо и его приятелями, местной кухне Габи и цыганам-музыкантам, создававшим нужный настрой.

Но время бежало, они это понимали и не хотели, чтобы воплощенная ими мечта стала однажды никому не нужной. Поэтому Джо и Маша перестали осторожничать, и совсем скоро Машин живот округлился. Тогда Джо посадил в автомобиль жену и «своего сына, потому что это может быть только мальчик», поехал в Марсель и предстал перед Машиными родителями. Бедная Маша едва не потеряла сознание, увидев, как постарели мама с папой. Было много слез, возгласов радости, поцелуев, и за этой сценой молча наблюдал Джо, не разбиравший ни слова в потоке русских фраз, произносимых на бешеной скорости. Когда ему удалось открыть рот и, главное, когда его согласились услышать, Джо предъявил последний козырь, чтобы дополнительно утвердить статус мужа и отца, который достойно играет свою роль, полностью обеспечивая семью. Он объявил, что отказался от собственной фамилии, чтобы дать наследников русской семье жены. Внук продолжит их род. Так после нескольких стопок водки Джо превратился в русского национального героя.

А немного времени спустя, когда Маша еще кормила ребенка грудью, случилось событие, которое окончательно возвеличило «Дачу». Итальянский спортивный автомобиль не вписался в поворот рядом с аллеей, ведущей в отель. Джо помог незадачливому водителю, в душе смеясь над жалкой физиономией «очередного ловкача, который захотел срезать путь, выезжая с шоссе RN 7». Естественно, Джо предложил ему номер в своем отеле. И вот они с новым клиентом, охотно согласившимся переночевать здесь, поскольку ничего другого ему не оставалось, появились в холле. Джо озадачила реакция жены, которая едва не упала в обморок. В отличие от супруга Маша сразу узнала тогдашнюю знаменитость. Это стало самым большим секретом «Дачи». Теперь, когда Джо умер, только Маше и Габи было известно его имя. А они никого не выдадут, это уж точно. Действительно, Джо и Маша всячески охраняли тайну своего почетного гостя, и только те, кто тогда был в гостинице, догадывались о его присутствии. Никто не проболтался, потому что Джо грозил страшными карами. А когда Джо грозил, его слушались. Зато знаменитость не забыла своего пребывания в отеле, задержавшись в нем еще на несколько дней, и потом пела дифирамбы «Даче» и ее потрясающим владельцам – загадочной русской красавице и ее мужу, бывшему боксеру и прирожденному соблазнителю. Так родилась легенда Джо и Маши. Гость был в восторге и от вечеров под открытым небом под звуки цыганской музыки. В результате посыпались заявки на бронирование, а во дворе все чаще стояли дорогие автомобили. Клиенты передавали друг другу координаты «Дачи», словно секретный, предназначенный для избранных адрес – как если бы необходим был пароль и тайные знаки, чтобы пожить здесь в условиях полной конфиденциальности. Джо и Маша сумели сохранить баланс между престижной клиентурой и более простыми, не такими богатыми гостями, так что в их гостиницу приезжали разные люди. Номера были доступны для любого кошелька, и всех гостей принимали с одинаковыми теплотой и уважением. Джо и Маша не забыли, с чего они начинали и как всего добились, они нанимали на работу только местных жителей и готовы были протянуть руку помощи каждому, кто в ней нуждался. Им не было равных в организации незабываемых вечеринок, где все веселились вместе, танцевали, пели и пили – естественно, чуть больше, чем следовало бы.

Гимном Джо была песня La Belle Vie. Он напевал этот хит Сашá Дистеля даже на закате своей жизни, вспоминая о самых славных годах в истории «Дачи». И пусть сейчас это время прошло, ничто не отменит его успеха, которого он добился наперекор всем горестям и драмам. Он, мальчишка из марсельского порта, стал уважаемым человеком и супругом блистательной женщины, из-за которой мужчины до сих пор ему завидовали, и эту женщину он завоевал, чтобы жить с ней в их общем раю, в их доме. Их «Даче».

Глава четвертая

Вечером следующей пятницы, через неделю после того, как Джо нас покинул, подошла моя очередь забирать Алекса с Роми. Я поехала за ними в школу, и это окончательно вернуло меня в реальную жизнь. Я снова обрела энергию и впервые за последнюю неделю широко и искренне улыбнулась, увидев, как они бегут ко мне.

Как сомнения в силе моего материнского инстинкта могли так долго удерживать меня от рождения детей? Все дело в том, что тогда мое сердце было на замке… Я чувствовала, что не способна подпустить к себе крошечного человечка, ведь я сама в детстве была напрочь лишена любви. Боязнь воспроизвести схему собственной жизни начисто уничтожала желание стать матерью. Когда Самюэль предложил завести детей, я категорически отказалась. Обрушила на него рассказ о своем детстве и впала в истерику, напуганная мыслью, что могу стать плохой матерью и причинить страдания маленькому существу, которое не просило, чтобы его произвели на свет. Самюэль не стал настаивать, он постепенно приручал меня, успокаивал, давал выговориться и избавиться от страхов – из этого и складывалась история нашей семьи. Он проявил терпение и сумел научить меня верить в себя, к тому же Самюэль не уставал напоминать, что он всегда будет рядом и поможет мне. Ему было нелегко, но он сумел победить мои страхи. Я стала матерью, и мои дети росли счастливыми – во всяком случае, так мне это виделось. Одного взгляда хватало, чтобы заметить их детскую радость жизни, ту, которая никогда не проступала на моем лице, когда я была девочкой.

Часто с наступлением хорошей погоды я брала старый Машин «ситроен-мехари», на котором научилась водить. Джо сначала дал мне несколько уроков в своей манере, а потом отправил сдавать экзамен на права. По его разумению, тот, кто водил «мехари», мог водить всё. Он был не совсем неправ, потому что, когда он вручил мне ключи от «тойоты», своего внедорожника, я вполне успешно справилась! Маша теперь почти никогда не садилась за руль, она делала это крайне редко и если уж очень хотелось. Но ей, как и Джо, нравилось, когда я занимала водительское сиденье. Они как будто заново проживали свою молодость, наблюдая за тем, как мы едем в поисках развлечений. Дети были, естественно, без ума от этой светло-зеленой машинки, которая стрекотала как газонокосилка и у которой мы убирали верх при всяком удобном случае, даже невзирая на холод! Она была их домом на колесах, в котором знаком каждый уголок. Летом, по четвергам, они утром ездили на ней с Машей на рынок.

Забрав Роми из школы Гульта, я свернула на дорогу в городок. Заметив это, Роми захлопала в ладоши, а Алекс пробормотал «Йес!». Мне захотелось соблюсти один из наших ритуалов. Припарковавшись на площади у церкви, я оценила настроение детей, чтобы убедиться в правильности своего намерения. Их улыбки были словно бальзам для моего сердца. Мы прошли по всему городку, каждые несколько шагов нас останавливали, чтобы с любовью и от души расцеловать, поинтересоваться, как там Маша, повторить «так неожиданно, какое горе…». Я их всех знала, всех ценила или даже любила, но тем не менее постаралась максимально сократить общение. Нельзя же, чтобы дети бесконечно выслушивали пятнадцатиминутные выражения соболезнования, моя задача – показать им, что вопреки всему жизнь продолжается, что наша жизнь, та, которую мы выстроили, никуда не исчезла, несмотря на смерть Джо. Узкие извилистые улочки вели к самой верхней точке городка. Двадцать лет подряд я ходила по ним, но ноги все так же болели от подъема. Мы обошли замок, проверяя, есть ли корм в мисках для бездомных кошек.

Добравшись до самого высокого места в городке, мы переглянулись и, не говоря ни слова, перешагнули через низкую стенку, окружавшую «Иерусалимскую мельницу». Вот мы и в нашем любимом заведении. Я начала приходить сюда с Алексом на полдник, когда ему было четыре года, и мы продолжали это делать, даже когда Роми была младенцем. Мне нравилось здесь, меня убаюкивала нежная воркотня диких голубей, гнездившихся на мельнице, и радовала глаз панорама Малого и Большого Люберона, царивших над городком, который благодаря Маше и Джо принял меня и сделал своей. Мне нравилось думать, что даже без бинокля я различаю вдали «Дачу». Сидя, как обычно, между детьми, я передала слойку с шоколадом одному, слойку с изюмом другой и запустила руку в пакет с «лодочками»[2]. Мы спокойно ели, перед нами расстилался ландшафт, который мне никогда не надоест. Алекс все время вздыхал от удовольствия, а его сестра щебетала, как и положено маленькой болтушке, пересказывая все великие приключения, которые у нее случились за день. Когда Алексу удавалось вставить слово, он задавал Роми вопросы об открывающейся перед нами панораме – он делал это здесь всякий раз. Алекс считал, что в ее возрасте она должна уметь перечислить все города и деревни в поле зрения и назвать стороны света. Мой сын был еще большим патриотом Гульта, чем его отец и Джо, вместе взятые. Только чрезвычайные обстоятельства могли бы заставить его поехать куда-нибудь севернее Ванту или южнее Дюранса. Роми заработала девять из десяти баллов, как всегда перепутав Сеньон и Апт, и тут я рискнула все испортить. Поскольку я почувствовала, что у них достаточно сил, я решила, что можно перестать прятаться от разговора о Джо и Маше. Я взяла их за руки и привлекла к себе. Они мгновенно замолчали. Роми съежилась, а Алекс натянулся как тетива.

– Я позвала Машу к нам на ужин сегодня вечером. Она будет рада повидаться с вами. Что скажете?

Я смотрела поочередно то на сына, то на дочь, читая на их лицах печаль.

– Представляю, как вам тяжело. Вы вроде бы не хотели возвращаться в «Дачу»?

– Хотели, конечно! – занервничал Алекс. – Зачем он так? Мы говорили совсем другое, мама, на самом деле…

Он тряхнул волосами, как бы не желая все выкладывать, и постарался высвободить ладонь, но я не отпускала. Не хотела, чтобы он ускользнул от меня, отдалился. Я поняла, насколько мне не хватало физического контакта с ними все последние дни. Сразу после рождения детей я боялась к ним прикасаться, особенно к Алексу, а когда появилась Роми, я была уже более зрелой. А теперь я испытывала почти животную потребность гладить их, вдыхать их запах, я пьянела от любого прикосновения к ним.

– Я не знаю, что ей сказать, – признался мой сын. – Боюсь еще больше огорчить ее… В тот день ее глаза меня напугали, она была не здесь, мама… Мне показалось, будто она тоже умерла…

Я наклонилась и крепко поцеловала его в висок. Значит, он тоже это почувствовал…

– Она здесь, не волнуйся… и ты же ее знаешь, она никогда на тебя не рассердится… Она слишком тебя любит. Постарайся вести себя с ней, как раньше…

Он уткнулся лбом в мое плечо, я снова поцеловала его. Как бы я хотела этим поцелуем наделить его необходимой волей, чтобы расти и становиться сильным, передать ему эту силу своими губами. К сожалению, это было лишь началом испытаний, через которые ему придется пройти в жизни.

– А ты, птичка? – спросила я у Роми, которая продолжала молчать.

Она быстро взбрыкнула ногами в пустоте, как будто раскачивалась на качелях.

– А я буду плакать, – неожиданно заявила она. – И потом, я хочу, чтобы Джо тоже пришел к нам на маслобойню сегодня вечером, как раньше…

Чтобы успокоить ее, я ласково потерлась щекой о ее волосы. Постепенно ее ноги стали двигаться медленнее, потом остановились. Она была готова меня выслушать.

– Не волнуйся, ты можешь поделиться с Машей, она поймет… и не бойся поплакать вместе с ней… Ты имеешь право, и ей это известно, не сомневайся. Я уверена, что она захочет приласкать тебя.

Алекс предложил зайти за Машей, пока не стемнело, – я могла гордиться сыном. Ожидая их, Роми накрыла на стол, украсив его блестками и цветами из разноцветной жатой бумаги, которые сделала в честь Машиного прихода. Роми настояла на том, чтобы поставить тарелку и для Джо, я не возражала. Поскольку вечер был прохладным, я разожгла огонь в дровяной печи. Чиркая спичкой, я вдруг услышала слова Джо, впервые зашедшего на обновленную маслобойню: «Придется выгнать тебя, чтобы селить сюда гостей». Я тогда очень себя зауважала и по сей день продолжала радоваться заслуженной похвале. Джо был прав, маслобойню можно было предлагать клиентам за самую высокую цену! «Это наш маленький секрет», – предупредил он меня в тот вечер, перед тем как пожелать сладких снов.

Переехав, я принялась отчищать старый плиточный пол от густого слоя грязи и въевшейся пыли. Мне хотелось восстановить красоту плиток, и мне это удалось. Одной каменной стене я сохранила ее первозданный облик, остальные побелила. Когда-то давно они были серыми, но я все перекрасила, снова поселившись на маслобойне после расставания с Самюэлем, а заодно избавилась от мебели, заменила ее, чтобы начать новую жизнь без него. Но одну вещь я все же сберегла – главный предмет интерьера гостиной, старую барную стойку, которую я раскопала в Л’Иль-сюр-ла-Сорг. Она принадлежала мне, а Самюэль ее ненавидел. Она отделяла открытую кухню от остальной части гостиной. По утрам в январе, когда отель был закрыт, я очень любила разжечь огонь, усесться на деревянный табурет и пить за стойкой горячий кофе, наблюдая, как за окном рассеивается туман.

Дверь гостиной распахнулась, и вошла Маша под руку с Алексом. Он перерос ее несколько месяцев назад. Его сходство с отцом стало еще заметнее. Увидев вспухшие от слез веки сына, я бросилась к нему. Маша покачала головой, давая понять, что я могу не беспокоиться и лучше его сейчас не трогать, и что-то зашептала ему на ухо, а он поцеловал ее в щеку.

– Маша! Маша! – пропела Роми и побежала к ней.

– Как я рада тебе, solnyshko!

Роми тоже получила собственное ласковое русское прозвище, став Машиным солнышком.

– Пойдем. – Дочка потащила Машу за собой. – Я не забыла поставить тарелку для Джо.

Маша широко улыбнулась, хотя в глазах у нее стояли слезы, подошла вместе с Роми к столу, искренне похвалила плоды ее творчества и не преминула подчеркнуть, что Джо счастлив быть вместе с нами. Лед был сломан. Роми и Алекс с удовольствием общались со своей названой бабушкой, и вечер затянулся, несмотря на то что детям давно пора было спать. Я растроганно наблюдала за ними и тоже чувствовала себя спокойно. Каждое мгновение, проведенное вместе, было для них теперь на вес золота. Внутренний голос нашептывал мне, что долго это не продлится.

Я объявила отбой, когда Роми стала капризничать.

– Чистите зубы и ложитесь, а я провожу Машу, вернусь и пожелаю вам спокойной ночи. Я быстро – туда и обратно.

– Я могу сама дойти, голубка.

– Нет, Маша, мама тебя проводит, а скоро это буду делать я, – заявил Алекс.

Она отвела глаза. Да, я была права, Маша утратила вкус к жизни. Она быстро взяла себя в руки, обняла детей и предложила возобновить уроки русского на следующей неделе. Может, я и ошибаюсь. Я надела плотную шерстяную куртку и взяла карманный фонарик, который двадцать лет назад мне подарили, чтобы ориентироваться в кромешной тьме «Дачи». Это был один из древних фонариков 1980-х годов: их делали из разноцветного металла – мой был оранжевым, – с большой лампочкой, которая могла и ослепить на несколько минут, если луч попадет в глаза. Я всегда его брала за металлическую ручку, и хотя мне действовал на нервы и царапал пальцы капризный выключатель на боковой стороне, я бы ни за что на свете не променяла свой фонарик ни на какой другой. Я получила его в мой самый первый вечер здесь и готова была ехать хоть на край света, если он требовал починки.

Желтый свет фонарика освещал нас, пока мы медленно и молча шли от маслобойни к «Даче». Маша держала меня под руку.

– Тебе понравилось сегодня? – спросила я, когда мы оказались в холле.

Она похлопала меня по руке:

– Голубка, мне так хорошо с тобой и твоими детьми.

Мы подошли к двери в то крыло, где она жила. Джо и Маша оставили себе номер с маленькой гостиной на первом этаже. Чтобы попасть туда, надо было пройти через кухню.

– Пожалуйста, не меняй свой распорядок на эти выходные, мне помощь не понадобится, я легко все сделаю сама.

По субботам и воскресеньям, когда дети были со мной, я не работала, подключаясь только во время авралов или в разгар сезона. После того как я рассталась с их отцом, мне пришлось перекроить свое расписание, поскольку я больше не могла находиться в отеле двадцать четыре часа в сутки. С согласия Джо и Маши я наняла работника на выходные и отдельные вечера. Мне очень не хотелось, но что поделаешь – пришлось поделиться частью своей территории, чтобы избежать бесконечных тягостных споров с Самюэлем и, главное, чтобы наверстать упущенное с Алексом и Роми… На самом деле я пыталась вообще не заходить в гостиницу во время таких семейных выходных. Правда, возникала одна проблема: дети рвались туда!

Маша крепко зажала мои ладони в своих. В ее взгляде светилась решимость и море грусти. И она была настороже, даже как будто на грани паники.

– Пообещай мне, голубка.

Ее голос звучал настойчиво.

– Все, что ты хочешь.

– Твои дети растут, не позволяй времени украсть их у тебя… Никогда не известно, что может случиться… Но в конце концов они всегда уходят, чтобы зажить собственной жизнью или…

Я не сомневалась, что воспоминания об Эмме снова всплывут и будут еще более горестными. Что осталось от созданной Джо и Машей семьи?

– Обещаю, Маша.

Она привычно взяла мое лицо в ладони и поцеловала в лоб.

– Постарайся уснуть, – шепнула я.

Наш разговор прервал зазвонивший в гостиной телефон. Я напряглась, что не прошло незамеченным. Все же это было сильнее меня.

– Возьми трубку, Маша, не пропусти его звонок.

Я прекрасно знала, кто хочет поговорить с ней в столь позднее время. Ее призраки снова зашевелились…

– Он терпелив, – успокоила она меня. – Будет названивать, пока я не отвечу.

Я поджала губы. Маша погладила меня по щеке, притянула к себе, и я сдалась. Она мне ласково улыбнулась:

– Я же тебе объясняла, голубка, он не виноват, он просто подчинился матери…

– Извини, но это…

– Я запретила ему приезжать всего на два дня, я бы совсем сломалась после его отъезда, а он, к сожалению, не мог побыть подольше… Джо бы не понравилось, если бы он бросил работу из-за него.

Она взглядом умоляла извинить, нет, простить его.

– Не сомневаюсь. – Я натянуто улыбнулась. – Не заставляй его ждать, Маша, он наверняка хочет услышать твой голос.

Она в последний раз меня поцеловала и скрылась у себя. Я приложила ухо к двери, услышала, как прекратились звонки, а Маша заговорила по-русски с еще одним отсутствующим в ее жизни человеком. С Василием, своим старшим сыном.

Василий. Или вернее, загадка по имени Василий. До сего времени у меня не было никаких причин злиться на него за что бы то ни было. Но после его блистательного отсутствия на прошлой неделе мое отношение к нему изменилось. Я не знала или почти не знала Василия. Он покинул «Дачу» через три месяца после моего приезда и за двадцать лет ни разу не был здесь, как и вообще во Франции. Я так и не выяснила почему. Джо и Маша становились скрытными, если о нем заходила речь. Зимой, когда гостиница не принимала гостей, они уезжали к нему на два месяца. Они много где побывали благодаря сыну, который не реже чем раз в пять лет переезжал по работе с места на место. Сейчас он жил в Сингапуре. Когда они возвращались домой, я спрашивала о нем, а они отвечали, что им было хорошо с ним, что он жив-здоров, но, как всегда, занят: едва завершив один проект, переходит к следующему. Джо и Маша очень гордились им. Он часто звонил родителям, и расстояние вроде бы не мешало им сохранять прочную связь. За эти два десятилетия мы несколько раз поговорили по телефону, когда он не мог до них дозвониться и обращался напрямую на ресепшен. Без его последнего звонка я бы легко обошлась.

Вечером того дня, когда умер Джо, Маша десятки раз пыталась с ним связаться, Василий не отвечал, а она повторяла, что он наверняка уже на работе. Она была без сил, едва держалась на ногах, и я настояла, чтобы она прилегла. В конце концов она задремала на диване в гостиной, а я осталась с ней. Была глубокая ночь, когда зазвонил телефон. Она его не услышала, а я собралась с духом и взяла трубку.