Аргентина. Лейхтвейс

– Спасибо! А еще у вас оригинальная прическа и итальянский акцент. Значит, это вы.

Дикобраз провел ладонью по непокорной шевелюре. Прежде чем идти на «party» он честно пытался навести на голове порядок. Расческа в который уже раз оказалась бессильна.

Миг – и тоска былая скрылась во мгле.Миг – и легко мне стало жить на земле.

– А я – Глория Свенсон. Мой хороший друг хочет с вами побеседовать. Я пойду первой, вы – за мной. Встретимся в коридоре слева от входа.

Улыбнулась уголками ярко накрашенных губ.

Исчезла.

Взгляд – и сверкнуло счастье над моей судьбой, —Любовь вошла с тобой![6]

Прежде чем идти следом, князь допил шампанское и поставил бокал на ближайший столик. И тут же по стеклу ударили первые тяжелые капли дождя.

* * *

– Мое отношение к фашизму однозначно, – сказал он человеку в комнате с тяжелыми шторами. – Но это никак не касается Италии. Ничего во вред своей стране не делал и делать не собираюсь. Свержение Муссолини – наша внутренняя проблема. Италия – слабая и бедная страна, любой толчок извне может ее разрушить.

– Судьба Италии – это и судьба всей Европы, – ответили ему. – Вы были на фронте, синьор Скалетта. А теперь представьте себе новую войну, только куда страшнее. После битвы у Капоретто Италия была на грани распада. Еще одной мировой бойни ей не выдержать, а Муссолини не очень похож на миротворца. Скажу больше: ни Италия, ни даже вся Европа новую войну не остановят. Таков расклад. Остается решить, что в силах сделать лично вы, эмигрант и специалист по политической философии. Давайте подумаем об этом вместе.

На следующий день в душном гостиничном номере Алессандро Руффо ди Скалетта сел писать свой первый сценарий.

9

Синий, серый, зеленый… Летнее июньское небо, отвесный скальный обрыв, трава, кустарник, лес… Гору словно обрубили тесаком, камень был ровный, лишь время от времени попадались узкие извилистые расщелины.

Арденны позади, он уже в Рейхе. Западная оконечность Рейнских гор, места глухие и малолюдные, однако мало ли кто может взглянуть в небо? На всякий случай Лейхтвейс летел, как и прежде, в километре от земли. Без бинокля не увидеть, проверено и не раз.

На часах – два пополудни, вечером он будет на месте. Все пока удавалось, даже самое опасное – дневка, несколько часов сна после ночного перелета. Наставления категорически запрещают снимать ранец, если не обеспечена должная охрана – особенно когда ты один. Но охранять могут не только люди. Рассвет Лейхтвейс встретил над Арденнами. Дорогу подсказала узкая река Урт, к северу от нее он сразу увидел неровную, поросшую редким лесом вершину. Зигнаал ван Ботрань, самая высокая гора здешних мест. На ее макушке, как и полагается – геодезический знак, рядом – маленький фанерный домик, приют скалолазов. Как Лейтхвейс и надеялся, и в домике, и на всей вершине было пусто. Никого! Осталось закрыть дверь на крючок и положить пистолет под руку.

Обошлось, никто не потревожил. Проснувшись и наскоро сделав привычную зарядку, он отломил от шоколадной плитки ровно половину, отхлебнул из фляги – и, нацепив ранец, взмыл прямо в небо, в синий горячий зенит. Лишние полдня – законная награда. Начальство ждет его на западе, а он свернет на юг.

И никто, никто не помешает!

Нужную скалу Лейхтвейс уже заметил – чуть повыше прочих, гладкая, ровная с зеленой травяной каймой возле подножия. Мечта альпиниста! Его сослуживцы по полку только и говорили, что о горах. Каждый, даже зеленый новичок, мечтал попасть в «категорию шесть», касту лучших из лучших, на всю Германию – едва ли десяток, даже если с аннексированной Австрией считать. Лейхтвейс честно постигал трудную науку горного стрелка, но без всякого воодушевления. Зачем ползти, когда можно взлететь? И доползешь далеко не всегда, эта скала едва ли по силам даже «категории шесть», разве что самым отчаянным. Однако мало просто подняться, надо еще знать – куда. Черный провал в каменной тверди с земли не заметен, его можно увидеть лишь в полете.

Вниз!

Серый камень – навстречу. Две трещины, между ними маленький порожек, дальше – неровный темный овал. Уже возле самой скалы Лейхтвейс разжал руку, снижая скорость, затем оглянулся, скользнув взглядом по синим небесам. Чисто, ни облачка. Внизу никого, в небе тоже…

Он нащупал подошвами порог и выключил ранец. Как и всегда, на плечи привычно навалилась тяжесть, мышцы свело болью… Прошло! Не такая уж большая плата за часы полета.

Шаг – из света во тьму. В первый миг – ничего, и лишь когда глаза привыкли, он увидел то, что и ожидал: маленький грот с неровным потолком, пол, устланный пожелтевшей хвоей, у стены – раскладная военная койка, возле другой – завернутый в промасленную тряпку автомат BMP-35. А на уступе возле койки, контрастом всему – маленькое, ладонью накрыть можно, четырехугольное зеркальце.

Ничего касаться не стал. Сел прямо на сосновые ветки, снял очки, шлем, расстегнул воротник.

Здравствуй, Ночной Орел!

10

Чуть больше года назад, весной 1936 года, губернатор Додеканеса Чезаре-Мария де Векки, фигура в стране не слишком заметная, в одном из своих выступлений помянул Большую Италию – новую империю, в которую скоро войдут Корсика, Ницца, Корфу, Далмация, Мальта, а заодно Албания с Грецией и северная часть Туниса. Газеты речь перепечатали, однако мало кто отнесся к словам губернатора всерьез. Мечтателей в фашистском руководстве пруд пруди, сказывалось наследие бесшабашных футуристов. За рубежом речь игнорировали, там своих фантазеров хватало. Князь тоже не отнесся к сказанному всерьез, куда больше его заинтересовало то, о чем де Векки умолчал.

Корсика, Ницца, Корфу и прочие части будущей империи могли спать спокойно – воевать с Францией Дуче не по силам. Однако не прошло и месяца после опубликования губернаторской речи, как рухнула в никуда Швейцария. Италии отошел кантон Тичино, не слишком заметная доля, однако достигнуто все было без войны, быстро и эффектно. Газеты захлебнулись от восторга, в центре Рима начали строить мемориал, а бывший берсальер Дикобраз положил на стол карту Средиземноморья и задумался всерьез. Великую Италию все-таки начали строить…

Матрас так и не принесли. Ночь князь провел на жестком железе, подложив руку под голову и глядя в темный потолок. Заснул под утро. Молчаливый надзиратель разбудил с первыми лучами солнца – днем в камере лежать не полагалось. Дикобраз сел на койку, прислонился к стене и закрыл глаза. Может, и не заметят.

…Разноцветные стеклышки неслышно кружили в черном водовороте, сталкивались, цеплялись друг за друга, неспешно складываясь в четкий и ясный рисунок. Каждую серьезную политическую акцию бывший капрал Кувалда, помня фронтовой опыт, начинал с артподготовки – с массовых арестов. Так было перед роспуском парламента, так было и перед Абиссинской войной, и перед аннексией Тичино. Специальный трибунал безопасности обходился без излишних формальностей.

Значит, Кувалда опять что-то задумал. Что-то – и где-то. Корсику, Ниццу, Корфу, Далмацию и Мальту вычитаем.

Что в остатке?

11

О Ночном Орле Лейхтвейс первый раз услыхал перед поездкой в Испанию. Разговорился один из новых знакомых, летчик из легиона «Кондор». Вылет предстоял наутро, почти вся группа спала, а они с парнем заварили кофе и слово за слово разговорились. Лейхтвейс числился механиком, к тому же гражданским, поэтому летун поглядывал снисходительно, то и дело повторяя, что видал виды. Ничего особенного о себе не рассказал, вероятно, и нечего было – зато вовсю хвастался новейшей техникой, на которой скоро предстоит летать. Однако, допивая очередную чашку, обмолвился, что охотно променял бы кресло пилота в новейшем истребителе на американское чудо – летающий ранец. Сам его не видел, зато другие наблюдали лично, а командир части даже присутствовал на испытаниях, где были все-все-все, включая «самого главного».

Лейтхвейс не слишком удивился. Как минимум один ранец, из тех, что располагал Рейх, передали в Люфтваффе. Геринг, решив похвастаться, пригласил на полигон фюрера. И – прощай секретность.

Сомневаться в словах летчика не стал, однако заметил, что пользы от такого ранца не слишком много. Один человек, пусть даже крылатый, войну не выиграет. Его спутник вначале промолчал, но затем, перейдя на шепот, сообщил, что один такой крылатый уже действует. Люфтваффе неоднократно получали приказы на перехват, но без малейшего результата. А зовут смельчака Ночной Орел.

Лейтхвейс вначале не поверил. Последние три месяца и вправду ходили разговоры о неуловимой террористической группе. Рассказывали странное: диверсанты не трогали военные объекты, предпочитая сжигать квартиры нацистских чинуш – от провинциальных гауляйтеров до работников столичных министерств. Апофеозом стал пожар на даче рейхслейтера Роберта Лея, не слишком популярного главы Трудового фронта.

Почему так? Некоторые считали, что речь идет о вульгарном шантаже. Подполье желает как следует всех напугать, демонстрируя свою силу. Самые же циничные рассудили иначе: террористы отнюдь не подпольщики, а из Вермахта, просто тренируются. Отчего бы и нет? Рейху – никакого вреда, а зажравшиеся бонзы станут вести себя поскромнее.

Ночной Орел… Оказывается, неизвестный террорист действовал в одиночку.

Действовала…

«Пилот-испытатель Вероника Оршич. Буду у вас инструктором, ребята».

Маленький грот в скале они отыскали вместе во время очередного испытательного полета. Лейхтвейс увидел его первым и первым же шагнул на теплый от солнца каменный порог. Никакой пользы от случайного открытия не ждал, тем не менее, охотно дал слово сохранить все в тайне. И в самом деле, о каждой мелочи незачем докладывать начальству.

Он промолчал, а случайная находка очень пригодилась Ночному Орлу. Словам летчика Лейхтвейс поверил не сразу. Однако убедившись, что тот прав, вспомнил то, чему сам учен. Небесному террористу-одиночке требуется база на земле, тайная и недоступная. В ней можно выспаться и отсидеться, спрятать запас оружия, переждать непогоду. Лейхтвейс заглянул в каменный грот месяц назад и понял, что не ошибся. Вот только опоздал – кто-то, такой же крылатый, уже успел шагнуть на пыльный камень. Остались только койка, пустой автомат и зеркальце на каменном уступе.

Лейхтвейс встал, надел шлем и очки. Пора! В очередной раз подумалось, что собственную базу он, если придется, организует совсем по-другому. Прятать и прятаться можно по-разному. Осе – маленькому летающему тигру, – нет смысла забиваться в щель между камнями. Разумнее найти спокойное местечко в осином гнезде, своем ли, чужом – не важно.

«Марсианин» застегнул воротник, поправил перчатки и шагнул к выходу – к яркому солнечному свету. Опасаться нечего, но прежде чем ступить на теплый камень, он привычно бросил взгляд в синеву. Ясно, ни облачка, лишь в самом зените – две темные точки. Наверняка птицы, непонятно только отчего, забрались на такую высоту. Доставать бинокль было лень, но Лейхтвейс, себя пересилив, расстегнул кожаный футляр. Интересно, какие птицы летают так высоко?

Пристроил бинокль поудобнее, поправил резкость…

Есть!

Дальше уже действовал не думая. Бинокль спрятал, легко подпрыгнул, проверяя снаряжение, – и кинулся вперед, словно с парашютной вышки.

Ранец!

Остановился в сотне метров от земли, чуть ниже, чем рассчитывал. Вытянул руку, регулируя высоту, повернулся влево – и заскользил прочь, прижимаясь к самой скальной тверди. В небо смотреть не стал.

Крылатые – но не птицы. Двое таких же, как он, с марсианскими ранцами за спиной.

…Внизу – зеленые пятна, справа – серая скала. Если обрушатся сверху, не уйти. Оставалось надежда, что не замечен. Потому и падал вниз – на фоне скалы темную точку различить почти невозможно – если, конечно, кто-то из «марсиан» не держал в руках бинокль. Тогда все, как говорил папа, амба!

Трансвааль, Трансвааль, страна моя,Ты вся горишь в огне!Под деревом развесистымЗадумчив бур сидел.

Секунды тянулись медленно, в ушах свистел воздух, кровь уже не молоточком – молотом стучала в висках. На тренировках он хоть и с трудом, мог различить напарника за полтора километра. Значит, еще немного, до самой дальней скалы. Если не начнут стрелять, ему очень и очень повезет.

Серое сливалось с желтым, яростно колотилось сердце, но Лейхтвейс, ни о чем не думая, считал секунды. Одна… Два… Три…

О чем тоскуешь, старина,Чего задумчив ты?Тоскую я по родине,И жаль родной земли.

Вверх! Вверх! В небо!..

Глава 2

Моя Земля

Дикобраз и Кувалда. – Неле. – Беттина и Минотавр. – В небе. – Пещерный город. – Горный стрелок. – «Перекладные». – Команда «А». – Матера

1

Последний раз Дикобраз и Кувалда встретились в июле 1925 года. Поговорили плохо, иначе бы и не получилось, зато расставили все точки и подвели черту. Фронтовых товарищей больше не было – в полутемном кабинете на втором этаже виллы Торлония у огромного дубового стола лицом к лицу встали диктатор и его непримиримый враг.

10 июня был похищен и убит депутат парламента Джакомо Маттеотти. Преступников нашли быстро, да они и не слишком скрывались. Все – члены фашистской партии, ветераны движения. Возглавлял их Америго Думини, давний подручный Дуче, руководитель его личной «чека». В ответ Авентинский блок потребовал у короля отставки Муссолини. Преподаватель философского факультета университета Ла Сапиенца Алессандро Скалетта одним из первых поставил свою подпись под меморандумом блока.

Пути назад не было.

Кувалда понял это не сразу. Вначале пытался шутить, потом принялся не слишком умело оправдываться, и, наконец, заорал во всю луженую глотку – словно под артобстрелом, желая перекричать снарядный гром:

– Глупый мальчишка! Молокосос! С кем связался? С врагами Италии? Будь ты проклят!.. Не слушай их, меня слушай: я не приказывал убивать этого мерзавца Маттеотти, Думини сделал все сам! Я тут ни при чем, понимаешь?

Свою знаменитую бороду Кувалда давно сбрил. Пухлые щеки лоснились от пота, привычный гулкий голос то и дело срывался на визгливый фальцет. Бравый плечистый вояка превратился в стареющего, изрядно полысевшего толстячка, и князь мысленно пожалел его – тоже в последний раз.

– Ты – премьер-министр, – сказал он бывшему товарищу. – Значит, отвечаешь за все, в том числе и за убийц, которых вовремя не схватил за руку. Уходи, Кувалда! Ты не справился.

– Нет! Нет! Нет!..

Тяжелый кулак с размаху врезался в стол.

– Я не могу бросить Италию! Без меня она погибнет, а со мной – только со мной, понимаешь, – она станет великой, величайшей!.. Она вновь станет Империей!

Дикобраз поморщился от бьющего в уши крика.

– Величайшей – это как? Завоюет все от Испании до Сирии? Вспомни, Кувалда, итальянскую армию, она не умеет и не хочет сражаться. Много ли в нашем взводе было таких, как ты, воинственных? Целые полки отказывались подниматься в атаку. Мы не сможем воевать на равных ни с одной армией Европы. Новая война для нас – катастрофа.

– Да! Тут ты прав.

Заскрипел пододвигаемый стул. Кувалда грузно присел, кивнул на соседний.

– Падай!

Князь послушался – и вновь в последний раз.

– Пока это действительно так, Дикобраз. Но я выращу новую армию, народную, фашистскую, мне нужно только время. Я воспитаю молодежь! Сейчас они львята, но скоро станут львами. И тогда весь мир содрогнется!..

Алессандро Скалетта посмотрел бывшему товарищу в глаза.

– Не содрогнется. Италия – очень бедная страна, а из нищих – плохие солдаты. Львов надо кормить… Но даже не это главное. Королевство создали всего полвека назад, сшили из совершенно разных частей, как монстра Франкенштейна. При сильном толчке нитки лопнут. У нас не рабочие борются с буржуазией, а Север с Югом.

Бенито Муссолини вздернул узкие брови.

– Юг? Ты не хуже меня знаешь, что настоящая Италия – только до Рима, а дальше – наша Африка. Проклятье! Там даже разговаривать нормально еще не научились. На Юге нужны проконсулы, концлагеря и массовые расстрелы. Пока у меня связаны руки – из-за таких, как ты. Что б тебя бесы разорвали, мальчишка!.. Скажи своим подельщикам: я предлагаю мировую. Банда Думини пойдет под суд и получит свое, а вы распускаете блок и отзываете меморандум. Учти, король все равно на моей стороне. Ну, Дикобраз, будь умницей, не дури!

– Нет! – ответил своему бывшему товарищу Алессандро Скалетта. – Мы пойдем до конца.

Кувалда засопел, потянулся вперед, словно желая ударить, но внезапно улыбнулся.

– Тогда не жалуйся, берсальер! С врагами я не церемонюсь.

Князь взглянул удивленно.

– А когда я жаловался?

2

За порогом был лес, настоящий, сосновый, пахло смолой и горячей хвоей. Лейхтвейс, бросив полотенце на перила маленькой веранды, присел прямо на ступеньки. Зарядка сделана, завтрак – через полчаса, а дальше долгий-долгий день, совершенно свободный, не занятый ничем.

Благодать!

Фанерные летние домики стояли посреди большой поляны. Чуть дальше – тоже дом, но побольше, на четыре окна, над крышей – высокая железная антенна. Забор конечно же есть, как и ворота с караульными, но с поляны не увидеть, они дальше, в лесу. Если же взглянуть со стороны, учебный центр Абверштелле «Кенигсберг» ничем не отличался от туристической базы общества «Сила через радость». Почти все – в гражданском, никто не тянется по стойке «смирно», даже звания в приватных разговорах не принято упоминать.

Свой дом Лейхтвейс оставил на Родине, нового так и не приобрел, но маленький домик посреди соснового леса отчасти его заменял, пусть ненадолго, всего лишь на несколько дней. Только здесь он мог повесить на стену фотографию Александровской колонны, что на Дворцовой площади, и вволю говорить по-русски. Последнее даже поощрялось, язык забывать нельзя.

Зимой он перебирался в маленькую комнату в казарме для унтер-офицерского состава на окраине Кенигсберга. Там было не так свободно, поэтому Лейхтвейс с нетерпением ждал весны. Но в последнее время и в столице Восточной Пруссии, и в сердце соснового леса приходилось бывать лишь наездами. Командировки, а затем и служба. Ничего не поделать, подданному Рейха Николасу Таубе исполнилось девятнадцать, а его биография ни у кого не должна вызывать лишних вопросов. Задание выполнено – и добро пожаловать в казарму, не унтер-офицерскую, обычную. Подъем, пробежка, занятия, неизбежная строевая – и господин гауптфельдфебель, отчего-то сильно невзлюбивший белокурого «пруссака».

Но это будет завтра. Сегодня – его день.

После завтрака Лейхтвейс решил зайти в библиотеку – в такой же точно фанерный домик на краю поляны. Книг там было мало, зато постоянно привозили новинки, в том числе и на русском. А потом заварить чай – и читать до самого вечера. В прошлый приезд не повезло: из русских новинок имелись только политические брошюрки. Пришлось брать очередной томик с космическими монстрами на обложке – Капитан Астероид и Темный Властелин продолжали свой бесконечный поединок. В книжке довольно подробно описывались марсианские ранцы, чему Лейхтвейс не очень удивился. Томики издавались в Штатах, откуда вероятнее всего и прибыл «Прибор особого назначения № 5». Тайна постепенно переставала быть тайной. Если верить слухам, Никола Тесла давно уже превзошел Петра Гарина из романа графа Толстого.

Он взглянул на часы – именные, награда за командировку в румынскую Трансильванию. До завтрака двадцать минут, потом к начальству, но это ненадолго. И – в библиотеку. В полку времени на чтение точно не будет.

– Привет! Ты Лейхтвейс?

Как подошла, даже не заметил, вероятно слева, со стороны леса. Это не удивило, а вот то, что поздоровалась по-русски, пожалуй, да. Лицо знакомое, прошлый раз виделись в столовой, а еще у начальства. Он тогда подумал, что эта худая девица – секретарь или шифровальщик.

– Я – Неле. Мне нужно очень потренировать русский и еще полетать немного. Действия в паре, воздушный бой. Помогать? Э-э-э… Поможешь?

…Наглая, костлявая, на полголовы его выше, белый верх, черный низ. И галстучек черный – удавкой на худой шее.

Встать он встал, но руки не подал.

– У тебя акцент, как у шпионов в кино. А насчет всего прочего – к начальству, только учти, у меня выходной.

И сел обратно. Наглая и костлявая, намека не уловив, пристроилась рядом, на ступеньках.

– Акцент не есть плохо. Разговорная речь, беглая. Идиомы. Взаимное понимание…

Лейхтвейс даже головы не повернул. Взаимное понимание? С этой цаплей?

– А насчет летать – имею доступ. Прошла подготовку, однако неполную. Одиночные вылеты.

Он представил себе летнее поле, неровный строй новичков и бодрый рапорт: «Курсант Цапля к полету готова!» Интересно, где костлявая училась? Группа в Абверштелле расформирована уже давно.

– А еще – психологическая терка… Притирка. Нам – ты и я – совместная командировка. Еще не знаешь? Узнаешь, начальство скажет.

Лейхтвейс хотел промолчать, но внезапно понял. Командировка, русский язык…

Неужели – Россия?

Сдержался, вздохнул глубоко – и вновь увидел двор, двери подъездов, седого старика с шарманкой. «Трансваль, Трансваль, страна моя…»

– А русские песни ты поешь?

Прикусил язык – поздно. Цапля встрепенулась и принялась загибать длинные худые пальцы.

– Песня… «Der Mond scheint». Э-э-э… «Свьетит месяц», потом «Вольга, Вольга…» и еще современная, про кудрявую, которая не есть очень рада совсем. Спеть? Сейчас?

Лейхтвейс вновь поглядел на девицу, но уже совсем иначе. Кажется, над ним просто издевались.

– Не стоит, – вздохнул. – Эту песню полагается петь под балабайку.

– Nein! – Цапля улыбнулась, продемонстрировав острые ровные зубы. – Под ба-ба-лайку.

Спорить Лейхтвейс не стал. Он уже понял: будущая напарница решила слегка повеселиться. Девица, видать, с норовом. Но все это не имело никакого значения по сравнению с главным.

Неужели – в Россию?

* * *

– А разве я немец? – искренне удивился Коля Таубе, когда вежливый чиновник в посольстве намекнул на переезд в Фатерланд.

Говорили, естественно, по-немецки. Язык он знал с детства, впрочем, как и мамин – украинский. О собственной национальности особо не задумывался, когда же спрашивали, пытался пересказать то, что прочитал в книжках. Нация и народ – не одно и то же, не важно, кем родился, главное – кем себя чувствуешь. И не бывает единой нации. Нынешние немцы даже говорят по-разному, их нация молодая, еще не выросла. И не вырастет, потому что при полном коммунизме нации исчезнут, а люди станут изъясняться на эсперанто.

В анкетах писался русским. А кем же еще?

Чиновнику об эсперанто он говорить не стал, а того больше интересовало, действительно ли семья Таубе из Восточной Пруссии, приславшая вызов, имеет «родственные отношения» с русскими Таубе. Выяснив, что это так, столь же вежливо заметил: в Германии условия для получения образования ничем не хуже, чем в СССР.

Нужные бумаги Коля подписал – очень уж хотелось вырваться из ненавистного интерната, где каждый тыкал в него пальцем. Не потому, что Таубе немец, а потому что сын врага, скрытого белогвардейца. А еще ему прямо сказали: после семилетки никуда не выпустят, в лучшем случае отправят на поселение куда-то за Урал.

О Германии, родине предков, Коля плохо не думал, несмотря на прошлую войну. Немцев и русских стравил мировой империализм. Германия – родина Карла Маркса и Карла Либкнехта, а еще там живет и работает товарищ Тельман. Кто знает, может быть, скоро и в Фатерланде будет социализм, только на этот раз правильный, без «термидора» и предателя Сталина.

Уже став взрослым (девятнадцать не так и мало), Лейхтвейс понял, насколько ему тогда, в 1931-м, повезло. А еще то, что интерес к сыну расстрелянного по делу «Весна» красного командира был совсем не случайным. Дальних родичей, устроивших ему вызов, он даже не увидел. Зато попал в частную школу в городе Тильзите, где обучение было уже оплачено неведомыми «друзьями» семьи. А когда ему исполнилось семнадцать, эти же «друзья» предложили продолжить образование, но уже совсем в другой школе.

Обо всем случившемся Лейхтвейс не жалел, разве что иногда вспоминал о не сложившейся карьере киноактера. В шестнадцать он вместе с другими учениками школы снялся в массовке, а вскоре ему предложили роль. Как объяснил помощник режиссера, внешность у Николаса Таубе самая подходящая: идеальный немецкий юноша – белокурый, улыбчивый, с симпатичными ямочками на щеках. «Идеальный» отказался, хотя и не без тайного сожаления. Киноактеру, да еще известному, труднее будет вернуться в СССР.

А еще Коля Таубе очень хотел летать.

* * *

– Итак, где вы их встретили?

Лгать Лейхтвейс не любил, и прежде чем указать место на висевшей на стене карте, невольно поморщился. Рейнские горы, западная оконечность, но чуть-чуть не там. Ничего не поделать, не его тайна.

– Здесь, господин майор. Двое, с северо-запада, шли на штатной высоте – около километра. Меня не заметили, погони не было.