Аргентина. Локи

Дядя из кресла выбрался, хотя и не без труда. Сигара в зубах, жилет расстегнут, морщины на лбу. Косолапо шагнув вперед, обнял, отведя руку с сигарой в сторону.

– Очень рад тебя видеть, Пэл! Ты – единственная из Спенсеров, кто не боится со мной общаться. Тебя за это проклянут, но ты не обращай внимания. Герцога Мальборо тоже все проклинали… Скалетта!

Тот был уже рядом. Пэл оценила контраст. Бочонок-дядя и его гость… Швабра? Нет, скорее удочка, изящен больно. Сразу видно – итальянец. Вот только волосы на голове – торчком, словно у дикобраза.

– Очень рад, леди Палладия! Ваш дядя не догадался, поэтому отрекомендуюсь сам.

– Это лишнее, – улыбнулась Пэл, оценив легкий и приятный акцент, – Я знаю, кто вы, князь Алессандро Руффо ди Скалетта. Ваша фотография была во вчерашней «Таймс» на второй странице…

– Но не на первой, – угрюмо буркнул дядя. – Намекают, что вам, Скалетта, не очень рады. И когда вы следующей осенью уйдете в отставку…

Князь Руффо покачал головой.

– Весной, вероятно в мае.

Рука с сигарой взметнулась вверх.

– Не вздумайте, Скалетта! До весны вы ничего не успеете, а вам надо раскидать весь тот хлам, что остался от Муссолини. Так вот, в отставку уходите, но будьте готовы. В 1939 году правительство Италии возглавите именно вы, иначе вас непременно втянут в войну, причем явно не на стороне победителей.

И, не слушая, возражений, ухватил гостя за руку.

– Идемте, насчет коньяка я пошутил, там еще осталось. А ты, дорогая племянница, присоединяйся, посиди со стариками. Без тебя я слишком часто ругаюсь.

Пэл зябко поежилась, без особого доверия поглядев на бледное осеннее небо. Все-таки октябрь, а она в легком пальто.

– Согреешься! – пообещал Уинстон Леонард Спенсер-Черчилль, косолапо подходя к бутылке. – А вы, Скалетта, не глядите сочувственно, Пэл слеплена из того же теста, что и я, только замес погуще. Кстати, она хотела задать вам несколько вопросов, так что будьте готовы.

Племянница своего дяди присела к столу, опершись о скатерть локтями, и не удержалась – взглянула в глаза человеку, который сверг Муссолини. Ради предстоящей беседы она и поспешила в Чартуэлл. Князь Руффо готов. А она готова?

Готова!

* * *

– Мне скоро предстоит поездка в Рейх, князь Руффо. Какая именно, дядя, уверена, вам уже рассказал. Что вы посоветуете?

– Для начала, леди Палладия, хотелось бы услышать ваше мнение. Что сейчас происходит в Германии?

– Думаю, Гитлер затеял какую-то… Какую-то перестройку. Не по сути, но по форме. Его очень напугало свержение Муссолини, и фюрер хочет уверить мир, что нацизм становится более гуманным, что с Рейхом можно иметь дело. Пытается поладить с церковью, выпустил часть заключенных, а главное хочет как-то решить еврейский вопрос. Без этого ему не договориться с теми, кто правит в США. Евреев освобождают из тюрем, облегчены условия эмиграции, но у фюрера в запасе имеется…

– …Сильный ход, леди Палладия. «Starke Bewegung» – есть такое немецкое выражение. Скорее всего, он предложит создать национальный еврейский очаг в Палестине. Государство Израиль!.. Уинстон, не рычите, я же не виноват, что ваши соотечественники не додумались до этого сами… А для того, чтобы иметь свободу рук, Гитлер постарается спрятать подальше главное пугало – Гиммлера с его СС. В этом фюреру охотно поможет Геринг и верхушка НСДАП. Рейхсфюрер нажил много врагов… Венец всего – визит в Вашингтон и нормализация отношений с Соединенными Штатами. Рузвельт на это никогда не пойдет, но он не вечен, и Гитлер может еще подождать. А без Соединенных Штатов никакая Антигитлеровская коалиция невозможна.

– И в самом деле, сильный ход. А у Гитлера получится?

– Неизвестно. Гиммлер уходить не захочет, а его возможности очень велики. В Рейхе уже неспокойно. Позавчера «Свободная Германия» сообщила о гибели Теодора Эйке. Он был инспектором всех концентрационных лагерей и правой рукой рейхсфюрера. Якобы погиб в автомобильной катастрофе. Эйке – только начало. Думаю, обстрел немецких цеппелинов тоже как-то с этим связан. Вы едете в серпентарий, леди Палладия.

– А с какой гадюкой проще будет договариваться?

– Ни с какой – пока Гитлер у власти. Шансы, что его свергнут, мизерны, но они постепенно растут. Если же не выйдет – плохо…

– Война?

– Война!

3

Унтер возмущенно дернул носом, без особого успеха попытавшись принять грозный вид:

– Где ваша форма, гефрайтер?!

– Ее нет, – честно сообщил Лонжа.

Все воинские части одинаковы. Был в одной, считай, посетил и остальные. Плац, казармы, караульные будки, склады и, конечно же, канцелярия с ее обитателями. Этих явно в одной печи обжигали и только потом раскрасили согласно уставу.

– А вы знаете, что бывает с военнослужащим, который утерял казенное обмундирование?

– Конечно, знаю, – удивился новоиспеченный гефрайтер. – Ему выдают новое.

Крепость Горгау Лонжа сумел увидеть, только оказавшись внутри и выбравшись из грузовика. Первый взгляд не слишком вдохновил. Зеленые крыши, здания в серой известке, в разрывах между ними, как и ожидалось, стены, но какие-то невысокие, причем явно помнившие лучшие времена. Всюду глубокие трещины, кусты у подножия, а вот и деревце, вцепившееся корнями в разлом.

За серыми домами – высокая зубчатая башня. Одна. И тоже деревья между зубцов.

Ближе к воротам, через которые въехали, картина более понятная: плац, полосатая будка охраны, стальной флагшток, несколько авто возле стен. Народу же не слишком много, сходу и двух дюжин не насчитать. Часть в привычной зеленой форме, однако, некоторые почему-то в белом, словно мукой обсыпаны.

Репродуктор над входом в одно из зданий и еще один – возле караульной будки.

Особо присматриваться Лонжа не стал, еще успеет. Одно ясно – не «кацет». Даже крысы канцелярские, хоть и скалят зубы, но не кусают.

– Прочитайте и распишитесь. И здесь распишитесь. И здесь!

То, что он по-прежнему Рихтер, Лонжа окончательно понял, оказавшись пред хмурым ликом некоего майора, к которому и подвел его Столб сразу же после выгрузки из машины. Представил, показал пакет с документами. Тот лишь кивнул и махнул рукой, документы смотреть даже не стал. Лонже почему-то показалось, что о его прибытии знали заранее, во всяком случае, в канцелярии, куда он попал после встречи с майором, если чему и удивились, то лишь тому, что новоприбывший в штатском. Лонжа с интересом узнал, что служит в Вермахте с весны 1937-го, взысканий не имеет, а вот благодарности в наличии, равно как звание гефрайтера, присвоенное в августе, то есть сразу после окончания боев в Белоруссии. Где служил прежде, пойди пойми – в бумагах лишь номера частей.

Все в мире кончается, даже бумаги. Лонже вернули солдатскую книжку и отправили с глаз долой. Вторая рота, второй взвод, как и было обещано.

На плацу его встретил мелкий холодный дождь. Пауль Рихтер, гефрайтер второй саперной роты, поднял повыше воротник штатского пиджака и усмехнулся. В Губертсгофе тоже был дождь. И ничего, вырвался!

Ведь мысли – что бомбы:Засовы и пломбыСрывают подряд:Нет мыслям преград!

* * *

– Сам ты белый, – возмутился курильщик. – Цвет называется «старая соль», такую униформу только нам носить позволено. Ты что, с неба упал?

– Без парашюта, – согласился с ним второй, годами постарше. – Чего к парню пристал? Видишь – новенький. Это рабочая форма, ну, и когда учеба, такую тоже надевают. Мы, саперы, ею гордимся, учти!

Лонжа пообещал учесть и больше не путать. С белым цветом вышел определенный конфуз, но в курилку, обнаруженную прямо за углом крайнего здания, он заглянул не зря. В канцелярии ничего толком объяснять не стали. «Свободен!» и «Кру-у-угом!» Столба найти не удалось, словно сквозь землю провалился господин обер-фельдфебель. Как свою роту найти, спросить у кого? Ясное дело, в курилке.

Место оказалось удобным еще и потому, что мимо постоянно проходили люди. За первым рядом зданий прятался второй, где столовая и склады. Парни в форме цвета «старой соли» пообещали, что если увидят кого из второй роты, непременно укажут. В казармы идти нет смысла, там в этот час лишь дневальные.

– Ротным у вас гауптман Эрльбрух, – сообщил тот, что постарше. – Но к нему лучше сейчас не подходить, он после обеда обычно нравом суровеет. Его заместителя сейчас в крепости нет, уехал. Тебе, парень, нужно к кому-нибудь из фельдфебелей…

– Если трезвого найдет, – без особого пиетета добавил другой. – Вторая рота – она, можно сказать, особая. Без намордников и покусать могут…

Его сослуживец поморщился.

– Лишнего-то не болтай! А ты, парень, смотри. Вон трое идут, самый высокий – твой. Как раз командир второго взвода.

– Спасибо!

Лонжа поправил мокрый пиджак и шагнул из-под навеса – прямо навстречу. Двоих он уже успел рассмотреть. Обычные парни, только форма зеленая, без соли. Третий же, тот, кто и был нужен, смотрел в сторону – разговор вел. Высокий, плечистый, на погоне – широкий серый кант и серебряная звездочка. Лонжа стал прикидывать, как ловчее привлечь внимание начальства, когда фельдфебель внезапно обернулся…

…И крепость исчезла, растаяв в белесом лесном тумане. Густые кроны над головой, палая листва под мокрыми сапогами. Восемь человек, восемь карабинов. Он – девятый, «Суоми» с пустым магазином и шведский «Наган» у пояса. Пять патронов в барабане, пачка в запасе…

«Камрад Лонжа! Камрады! Ни к русским, ни к полякам идти нельзя».

Встретились прямо посреди асфальта – рослый фельдфебель и невысокий парень в штатском. Секунду-другую молчали, наконец, губы смогли шевельнуться.

– Дезертир Лонжа!

– Дезертир Запал!

* * *

До курилки дошли молча, плечом к плечу, благо, там было уже пусто – ценители «старой соли» выбежали под дождь, спеша по своим делам. Лонжа только и успел, что в очередной раз поразиться происходящему. Почему все так? Случайность? Если и да, то у нее есть имя и майорское звание. Но сам ли «серый» такое придумал? Пространство, внезапно став плоским, обратилось гигантской шахматной доской. Две пешки переходят из клетки в клетку. Замки предусмотрительно сняты. Незачем, сами доберутся по назначению. Игрок же терпеливо ждет, прихлебывая кофе из чашки…

– Курить будешь?

Фельдфебель достал папиросы, но Лонжа покачал головой.

– Я – только после боя.

Негромко щелкнула зажигалка. Дезертир Запал, глубоко затянувшись, кивнул:

– Помню, мы тогда последние раскуривали, по одной на двоих.

Помолчал немного и взглянул прямо в глаза.

– Ты за нами, командир?

Следовало, конечно, ответить «нет». Куда там «за нами»! Он – такая же пешка, в чужой игре, ни о чем не спросили, сделали ход и ждут. Но… ведь он может двигаться и сам. И он – не пешка!

«…Принимаю престол своих предков в тяжкий для Отечества час. И да будет моя королевская клятва залогом того, что не имею я забот иных, чем счастье моего народа и моей земли…»

Не может – должен!

– Я – за вами! – твердо ответил король.

Бывший шарфюрер штурмовых отрядов резко выдохнул и внезапно улыбнулся.

– Наконец-то! Связь у нас работает, то, что ты – представитель Германского сопротивления, мы знаем. И не только знаем – готовы! Помнишь, Лонжа, после Губертсгофа мы голосовать хотели, а Столб нам запретил? А теперь не побоялись, и «черные» и «красные»…

Оглянулся на миг, заговорил шепотом:

– …Учитывая сложившую политическую ситуацию от сотрудничества на уровне партийных ячеек по-прежнему воздерживаться, но с руководством Германского сопротивления установить контакт и действовать совместно. Единогласно!.. Сейчас не время, но вечером все подробно доложу…

Лонже почудилось, что игрок за доской, довольно улыбнувшись, отхлебнул кофе. Фигурки двигались сами, без понуканий – из одной стальной клетки в другую. «Серому» только и осталось, что наблюдать, пока все не станут, как задумано и объявить «мат».

А если иначе?

Август, Первый сего имени, сошел с шахматной доски и присел напротив. Партнер не заметил нового игрока, слишком в себе уверен. Значит, пока делать свой первый ход.

Е2-Е4!

Лонжа стряхнул капли воды с мокрого пиджака, стал по стойке «смирно».

– Осмелюсь доложить! Гефрайтер Пауль Рихтер прибыл для прохождения службы!.. Только, господин фельдфебель… Что это за крепость такая?

Командир второго взвода, приосанившись, повел плечами и рыкнул от души:

– Вопр-р-росы следует задавать только по р-р-разрешению вышестоящего начальства, гефр-р-райтер! Еще раз повтор-р-рится – отправлю чистить Sitzungssaal, пр-р-ричем зубной щеткой!..

И, вновь, оглянувшись, добавил, уже без рыка.

– По сути же вопроса, гефрайтер, могу доложить, что вы попали на двухуровневый объект. Наземный уровень, который вы наблюдаете, есть не что иное, как огромная куча отборного дерьма… Можете задавать вопросы.

Гефрайтер Рихтер преданно взглянул на начальство:

– Покорнейше благодарю, господин фельдфебель! Уж просветили, так просветили!.. А-а… А что на нижнем уровне?

– Еще бóльшая куча отборного дерьма!

4

Локи застегнул пуговицы нового пиджака, поглядел в зеркальце…

Ужас!

Сразу видно, что из магазина готовой одежды. Размер его, а рост не подходит, брюки коротки, запястья из рукавов торчат. Цвет – испуганной мыши, а уж крой… В таком рубище в серьезный отель зайдешь, швейцар в шею погонит. И девиц в кафе не пригласишь, засмеют.

Ничего другого, впрочем, не было. Прежний костюм, новый, почти не надеванный, только и годится что на тряпки, полы протирать.

Делать нечего! Хорст, вздохнув, попытался присесть на стул – боком, на самый краешек. Врач-проктолог только головой качал, но лечение все же помогло – хоть и плохо, но сиделось. И вообще, все складывалось не худшим образом. Не бьют, лечат, и решеток на окнах нет.

Комнатка досталась маленькая, пять шагов на восемь. Из мебели только кровать и стул. За намертво забитым окном – незнакомый двор, деревья в осенней листве. Шестой этаж, а то и повыше. Чтобы выйти по надобности, нужно стучать в дверь, и не как попало, а три раза.

Но все-таки не тюрьма. И кормят прилично.

Локи, немного успокоившись, рассудил, что все это ненадолго. Боль и страх отступили, голова работала, и случившееся при всей его мерзости выглядело теперь понятным и объяснимым. Полиция, по-нынешнему «крипо», о Локи-счастливчике, конечно, знала, но прищучить не могла. Зато он, Хорст Локенштейн, понадобился иной полиции, которая «зипо». Почему? А из-за фото, что в кармане у господина Виклиха. «Не слишком и похож». Но все-таки похож! А «зипо» – это контрразведка, «наседкой» в тюрьму не отправит, совсем другой уровень.

Страшновато. Но… Интересно! Если верить фильму, петля грозит только в финале, а до этого можно и в ресторане посидеть с шампанским и устрицами. И в придачу девицы в бриллиантах, тоже, понятное дело, шпионки. Значит, поглядывать нужно, чтобы усыпляющего в бокал не кинули. А еще можно усы отрастить, солидности ради.

Он вновь посмотрелся в зеркало, мысленно примерив новый, с иголочки, костюм. Нет, не костюм даже – фрак! Давно хотел приобрести, но повода не было. А что? Зачем этим из «зипо» шпион в лохмотьях?

Как дверь стукнула, еле услышал. От зеркала отвернулся, одернул горе-пиджак. Унтерштурмфюрер Глист, на этот раз в штатском, не в форме, взглянул кисло.

– Стойте, где стоите, Локенштейн. И рот на замке, пока не разрешат говорить.

Локи немного обиделся, но решил не подавать виду. Господину Виклиху фрак явно не пойдет.

В комнату между тем вошел некто, ростом пониже и в плечах явно не Геркулес. Костюмчик тоже из плохого магазина, главное же – прическа. Не из-под ножниц, из-под машинки. Хоть и отросло, но самую малость.

Что еще?

Молод, его лет. Ликом смазлив до сладости, словно удачливый жиголо. Взгляд же нехороший, будто пакость замыслил.

– Господин Кампо, – негромко уронил Глист. – Субстанцию доставили. Изучайте!

Локи сделал вид, что не слышит. Господин Кампо поморщился, брезгливо втянув воздух ноздрями, словно перед ним и вправду куча… Хосту представилось, как он лупит этого жиголо в ухо. Нет, лучше в нос, чтоб не принюхивался! А потом – ногами!..

Господин Кампо тем временем подобрался ближе, затем, не сказав ни слова, зашел с фланга. Стал рядом, померился плечом.

– Рост подходит, – наконец, решил он. – Но все прочее… Это даже не глина, господин Виклих, это шлак.

«Шлак» сделал очередную мысленную зарубку. Он ничуть не злопамятен, но зла не забывает. И память имеет хорошую.

Глист извлек из кармана знакомое фото, сверился и, наконец, резюмировал.

– Похож! Сделали, что могли, господин Кампо. Я всю полицейскую картотеку пересмотрел. Этот самый подходящий.

Фотографию спрятал, посуровел лицом.

– Работайте!

И вышел, хлопнув дверью.

Локи удовлетворенно вздохнул. В ухо – или в глаз? Может, предложить, чтобы сам выбрал? А потом – ногами, ногами, ногами!..

– Вам обеспечен смертный приговор, – скучно, без всякого выражения молвил гость. – Сочувствовать не стану, сам из «кацета». Тоже шлак, никому не нужен, даже себе. Но жить почему-то хочется. А вам?

Драться расхотелось.

* * *

Стола не было, фотографию пристроили на подоконнике. Вероятно, ту же, что и у Глиста, но уточнять Локи не спешил. Просто смотрел, впитывая в себя чужое лицо. Нет, не похож. Если все стереть и оставить контур с носом и ушами, то он вполне впишется. А вот губы другие, и брови, и, конечно, глаза. Такому не на «дело» идти, а в «следаки» по особо тяжким…

Возрастом подходит, разве что на год-другой старше.

А если все вместе сложить?

Сложил, встряхнул, сложил снова. И не сдержался:

– Выходит, господин Кампо, «зипо» вашего друга ловит? А я, стало быть, наживкой пойду?

Гость и виду не подал, но рука на малый миг сжалась в кулак. Разжалась…

– В дальнейшем – никакого Кампо. Я – Арман, а лучше – дурачина. Вы – куманёк. Потом, когда немного привыкнем, перейдем на «ты»… Так вот, куманёк, друга своего я бы ловить не стал. Увы, поймали без меня. Помочь ничем не могу, равно как и навредить. Жив ли, не знаю, и, честно говоря, не хочу знать. Но умирают, куманёк, в одиночку, спасаются вместе. Как раз наш случай!.. Вы должны им стать – Августом, моим другом. Не только внешне, а целиком – так, чтобы чужая кожа прижилась.

Локи слушал, мотал на ус. Кое-что понял сразу. Дурачину Кампо сломали быстро, может, быстрее его самого. Шлак… А его друг? Во-первых, друг близкий, потому и «дурачина», во-вторых, не ему чета, если «зипо» так заинтересовалось. Наверняка антифашист, из тех, что листовки расклеивают. Получается как раз герой из фильма, красивый и отважный, такого и сыграть не грех.

Сыграть? Нет, прав дурачина, надо чтобы с кожей.

Прикрыл глаза, чтобы чужой взгляд не мешал и перепрыгнул прямо на экран. Не там, где ресторан, а к финалу ближе, где подземелье и цепи. Герой к стене прикован, ему смертью грозят и… И допустим, приводят друга-предателя, такого вот жиголо, как водится, избитого, в лохмотьях и синяках. Сломали! Что ему герой скажет, какими словами проклянет?

Или не станет проклинать? Он – сильный и он – герой.

Открыв глаза, представил, что перед ним не случайный человек, даже не подельщик, а настоящий друг, которого у Локи отродясь не было.

Итак, герой бы сказал…

– Ты не виноват, что его арестовали, дурачина. Бороться с Рейхом – смертельный риск, случиться может всякое. Не виноват! Тебя на этом ловят и ломают. Они нацисты, нелюди, с ними не договориться. Обманут, не спасешься! А помочь ему ты сможешь, если станешь делать, не чего велят, а что нужно. Ты – не шлак. Нельзя сдаваться! Твой друг бы никогда не сдался. Ведь так?

Можно бить и не кулаком. Кампо дернулся, словно от резкой боли, но все-таки справился. Выпрямившись, бросил сквозь зубы:

– Я, знаешь, твоего мнения не спрашивал. Кто ты такой, чтобы судить?

– Меня зовут Хорст Локенштейн. Ремесло мое – воровское, и чужого на горб мне не надо. Но умирать и такому, как я, неохота. Хочешь, чтобы я стал твоим куманьком? Почему бы и нет? Он бы тебе так, возразил, верно?

Арман отвернулся, но все-таки ответил. Нехотя, словно камень жевал:

– Не так. Ему было бы больно, и он просто спросил бы: «Но почему – ты?» Я не совсем правильно выразился… куманёк. Моим другом… Августом Виттельсбахом ты стать не способен – для меня. Но для других – можешь и должен. Там, куда ты попадешь, никто не знает его в лицо. Для них – сойдет. Только не подпускай патетики, уши режет.

Локи сделал в памяти еще одну зарубку. «Куда ты попадешь». Интересно, куда именно? Хорошо бы в Париж, там не только рестораны, там и отели лучшие в мире. Не помешает взглянуть! В Рейхе он уже примелькался, пора искать новые угодья.

Он вдруг понял, что почти не жалеет о случившемся. Париж! Это же венец карьеры!..

Кампо между тем достал из кармана несколько сложенных вчетверо листков машинописи.

– До завтра изучишь. Биография, родственники, предки, знакомые в Штатах… По-английски говоришь?

Сын Фарбаути и Лаувейи невозмутимо кивнул.

– Дюжину фраз могу, даже без акцента. Твою писанину изучу, не беспокойся. Ты вот что скажи, дурачина…

Арман невольно закусил губу. Локи заметил, но виду не подал.

– …Какую он музыку любит? Так настраиваться легче. Если Вагнер – это одно, если Марика Рёкк – другое совсем.

– Музыку? – Кампо явно растерялся. – Ну, джаз любит…

Хорст мысленно одобрил. Наш человек!

– Американское «кантри», новоорлеанский блюз…

– А сам поет?

Арман взглянул изумленно:

– Ты о чем? Разве что в детстве, в школьном хоре… Хотя погоди! Песню он иногда напевает, студенческую. Может, слышал? «Нет мыслям преград, они словно птицы над миром летят…»

Локи хмыкнул:

– «…Минуя границы». Это песня буршей – тех, кого в студенческое братство приняли. Отец мой как раз из буршей, Кенигсберский университет, корпорация «Тевтоника». Лента трехцветная, шапка красная с серебряным вензелем и «альбертусом». Трижды на дуэли дрался! Песню знаю, у нас пластинка была.

Задумался на малый миг, вспоминая, и завел негромким баритоном:

Нет мыслям преград,Они словно птицыНад миром летят,Минуя границы…Ловец не поймает,Мудрец не узнает,Будь он хоть Сократ:Нет мыслям преград!

– Хватит! – мертвым голосом прервал господин Кампо. – И в моем присутствии, пожалуйста, больше не пой.

Локи не спорил. Драться не пришлось, «дурачина» оказался не слишком твердым орешком. Тр-р-ресь! И готов.

– Как скажешь! И обрати внимание, мы уже давно на «ты». Значит, привыкли.

* * *

Машинописный листок выпорхнул из пальцев, но Локи даже не заметил. Читал стоя, долго сидеть еще не решался. Первую страницу просмотрел бегло, запоминая главное: 23 года, эмигрант, два лета проработал в цирке, родители хотели женить, да не вышло. Все ждал, когда про шпионов начнется.

Дождался.

– Так он же… Так он же король!

Нет, не мерещится. Черным по белому: «Король Баварский, Герцог Франконский и Швабский…»

Король!

Локи сглотнул, все еще не веря, потом почесал макушку. Король? Это кто король? Он, этот парень из Штатов? Не-е-ет! Так раньше было, а теперь…

Поднял бумажный лист, расправил:

– Я, Август, Первый сего имени, Король Баварский, Герцог Франконский и Швабский, Пфальцграф Рейнский, а также иных земель владетель и оберегатель…

И подмигнул тому, кто взглянул на него из зеркала:

Печалям – ни дня,Да сгинет забота!Чертям пусть меняПоджарить охота.Не надо бояться,Шутить и смеяться,Подумаешь, Ад:Нет мыслям преград!5

«Крошка Вилли-Винки ходит и глядит…» Еле слышные шаги в пустом ночном коридоре, густые тени в углах, неяркий желтый свет единственной лампочки в бронзовом канделябре. «…Кто не снял ботинки, кто еще не спит». Ботинки, удобные, светло-коричневой кожи, давным-давно сняты, на ногах – мягкие тапочки с белой меховой опушкой. А вот спать – не спит. Давно пора быть в своей комнате, там ждет няня, но дверей стало почему-то очень много, нужную никак не найти…

Стукнет вдруг в окошкоИли дунет в щель,Вилли-Винки крошкаЛечь велит в постель.

Няня говорит, что Вилли-Винки похож на гнома, только очень старого. На нем ночной полосатый колпак и синий халат с заплатами, в руках – связка ключей. А еще он очень сердитый, особенно на тех, кто вовремя не ложится спать. С ним лучше не встречаться, особенно когда ты одна, да еще среди ночи…

Леди Палладия Сомерсет редко видела сны. Чаще это были кошмары, бесформенные, гнетущие, от которых приходилось просыпаться, а потом пить воду и долго сидеть на кровати с включенным светом. Дневная жизнь с ее заботами снилась редко, утомляя и портя настроение. Детство – почти никогда, словно отрезало. Песню про строгого старичка Вилли-Винки пела няня, маме же она не нравилась, потому что шотландская. Спенсеры – настоящие англичане, а шотландцы хотя и присмирели, но все равно лучше с ними знаться пореже. Про них даже в британском Гимне сказано, только сейчас эти слова не поют.