Волчье логово

Бланш вспоминала ужасные и прекрасные минуты, проведенные ими в старом замке. Она чувствовала свой позор, свое падение. Но… он касался ее. Она была не одинока. Впервые в жизни ее сердце билось так близко к другому сердцу! И в этом была заключена вся вселенная…

Она не могла отвергнуть все, что произошло. Не хотела забыть этого.

Другие влюбленные женщины хранят в тайниках своей души сладостные поцелуи, поэтические слова и нежные прикосновения. Но Бланш хотела сохранить в сокровищнице своего сердца черный огонь безумных глаз, грубые жаркие ласки, дикие, несдержанные поцелуи, боль и безмерные восторги. И они были ей в тысячу раз дороже, чем вся нежность и красота человеческого мира!

Девушка поднялась с пола, шатаясь дошла до кровати и без сил упала на нее. Вскоре ей овладел беспокойный, тревожный сон. Бланш нервно металась на постели, а перед ее спящим взором стояла странная картина. Она видела себя лежащей на полу в темной, пустой комнате. Она была вся в белом, но по губам, по шее, по рукам бежали тонкие струйки крови. Она чувствовала скольжение теплых капель по леденеющей коже. Она ощущала, что теряет силы. Но не могла понять, откуда течет кровь… При этом, ей смутно казалось, что потерянные силы таинственным образом вливаются в вены находящегося где-то далеко Юсуфа. И это наполняло ее скорбной радостью…

Девушка проснулась от стука открытого окна. Она была вся в холодном поту и сильно дрожала. Со двора замка слышался быстрый топот, крики и звон оружия. Несмотря на слабость, Бланш вскочила с постели и бросилась к окну. В лицо ей ударил холодный ветер. Она стояла, вглядываясь расширенными зрачками в темноту. Внизу метались пылающие факелы и сверкали серебристыми бликами обнаженные мечи. В этих адских отсветах взволнованной Бланш померещилось что-то зловещее, и сердце мучительно замерло в груди…

* * *

Так, разделенные морями тьмы и звездами светильников, страдали вдали друг от друга, бесконечно одинокие и горячо любящие друг друга смуглый язычник и бледная, прозрачная девушка…

XXXIII. Осада

Пусть обломавший в схватке шпагу

Ногтями рвет, зубами ест,

Чтоб обмануть волков отвагу,

Что бродят алчные окрест.

Вперед! Ни плена, ни пощады!

Умрем, но славно, если надо!

Падем, мертвы, на мертвецов,

Чтоб завтра дневное светило

Обломки копий озарило

В руках изрубленных бойцов!

Виктор Гюго «Сеча»

Недолго было суждено брату Жозефу предаваться глубоким размышлениям о своих чувствах. Не успело порозоветь предрассветное небо за окном, как в келью быстро вошел взволнованный брат Колен и обратился к сарацину и проснувшемуся горожанину:

– Идите скорее в зал для собраний капитула. Настоятель приказал созвать всех братьев.

– Что опять случилось? – поинтересовался Жозеф, вставая с постели. – Начинается новый Крестовый поход? Боюсь, я буду в нем бесполезен. Сарацины примут меня за своего родственника.

– Оставьте свои неуместные шутки и поторопитесь, – раздраженно бросил Колен, выходя из кельи.

Странное, тревожное предчувствие сжало сердце Жиля. Годами в этой глуши ничего не случалось… И что вдруг могло произойти? Но лицо сарацина было так спокойно и равнодушно, что его настроение невольно передалось и горожанину. За время, проведенное в монастыре, Жиль давно привык к этому человеку и даже стал ценить его за своеобразную храбрость и дерзкую прямоту.

Через несколько минут вся братия собралась в мрачном, полутемном зале для заседаний капитула. Было очень рано. Слабый утренний свет едва пробивался в помещение. В зыбкой, туманной дымке были видны только смутные очертания фигур монахов в черных одеяниях.

Посреди залы стоял брат Ватье. Но какая удивительная и необъяснимая перемена произошла в его поведении, во всем его облике! Ленивые и медленные движения сменились быстрыми, хаотичными жестами. На столь спокойном обычно лице читалось живейшее волнение и неподдельный страх. Он что-то горячо и сбивчиво доказывал аббату:

– Ну закрыты эти чертовы ворота… Говорю же, я их закрыл! И что толку? Они старые, как столетняя ведьма! Стоит как следует треснуть по ним бревном, и конец нашей несчастной обители! Говорила мне тетка в детстве, чтоб я не шел в попы… Но я-то думал, что в деревне мне труднее будет прожить. А оно вон оказывается, как вышло!

Настоятель не прерывал его. Он был бледен и испуган. Кажется, он давно уже все понял.

– Да что в конце концов тут происходит?! – не выдержал брат Колен.

Отец Франсуа медленно повернулся к нему и упавшим голосом ответил:

– На нас напал барон де Кистель с отрядом своих вассалов…

В воздухе повисла мертвая тишина. Страшная новость обрушилась на головы несчастных монахов, как снежная буря. Беззащитные и безоружные, привыкшие читать молитвы и никогда не державшие в руках меча, они оказались в осаде у разъяренного и мстительного сеньора с его послушным отрядом, закованным в тяжелые доспехи и ощетинившимся лесом острых копий! На что им было надеяться в осаде у этой грубой и беззаконной силы? На призрачное божье могущество?.. Где искать убежища от яростной жестокости? У холодного алтаря, презираемого безжалостными воинами?..

– Какого дьявола вы стоите, как на мессе?! – прорезал тишину решительный и сильный голос. – Сейчас барон разнесет ворота! Вы хотите отдать ему свои жизни, не попытавшись даже защитить их?!

Все взгляды с надеждой и отчаянием устремились на говорившего. Лицо брата Жозефа сверкало мрачным и суровым пылом. Ноздри раздувались от гнева. В движениях читалось непреклонное желание защищаться. В самом деле! Он был их единственной, последней надеждой! Только он один вышел из страшного, жестокого мира сеньоров. Только он умел держать в руках меч. И только от него исходила призрачная надежда на спасение! Любили они его, ненавидели или презирали, в это мгновенье только он, отверженный сарацин и жалкий безумец, был их путеводной звездой в черном море неумолимо приближающейся смерти…

– Можем мы послать через кого-нибудь просьбу о помощи, сообщив, что обитель в осаде? – воскликнул Жиль.

– Никто не сможет выйти отсюда, – отвечал Жозеф. – Мы окружены. Тем лучше. Смертельное отчаяние придает мужества даже трусам. У нас нет времени. Ульфар, вытащи из-под алтаря старый меч и неси его сюда!

– Этот меч – великая и священная реликвия! – возмутился фламандец. – Как мы можем его коснуться?! Это оружие одного из славных предков графа де Леруа, возведенного в ранг святых за свои заслуги перед Матерью Церковью…

– Да пускай пропадут пропадом все святые на свете! – в бешенстве перебил его сарацин. – Ты хочешь, чтобы воины барона снесли твою благочестивую башку?! Сейчас же неси сюда меч!

Колебания между долгом христианина и страхом скорой смерти были недолгими. Ульфар бросился за мечом.

– Колен, ищите какую-нибудь дубину… Балку, крест… неважно! И вооружайтесь ей. Ватье, забаррикадируйте лавками двери! – отдавал приказания брат Жозеф. – А вы, отец Франсуа, идите в свою келью и молитесь. Если всем нам суждено погибнуть, то ваша жизнь будет последней, которую они заберут!

– Нет, нет, дитя мое, я не могу вас бросить во власти этого ужасного человека! – в отчаянии воскликнул настоятель, хватая Жозефа за руку.

– Если вы хотите оставить мне хоть тень надежды на спасение, сейчас же уходите! – крикнул Жозеф, отталкивая его.

– Я могу вам чем-нибудь помочь? – спросил Жиль, подбегая к сарацину.

– Нет. Погляди на себя! Чем ты можешь помочь? Моя кузина оказалась бы куда полезнее в битве, чем ты… Отправляйся с аббатом! Не мешайте мне!

Настоятелю и горожанину пришлось повиноваться властным приказам брата Жозефа. Как раз в тот момент, когда сарацин вооружился старым мечом и все остальные его приказания были ревностно исполнены, во дворе со страшным грохотом рухнули ворота. Послышалось лошадиное ржанье, топот тяжелых башмаков по каменным плитам, угрожающий грохот мечей и чудовищные проклятья. На лиловых витражах заплясали черные силуэты и алые искры от пламени сверкающих факелов. Неистовый шум приближался со страшной скоростью. Но когда он докатился до запертых дверей, все внезапно стихло. И в наступившей тишине снаружи раздался разгневанный, глухой голос:

– Эй, вы, вшивые крысы! Это я, славный Годфруа де Кистель, пришел объявить вам мою волю. Вы нанесли мне страшное оскорбление! Но такому доблестному сеньору, как я, не пристало оставлять обиды без ответа. Если вы уступите мне Волчье Логово, законное владение моей жены, и, если передвинете границу ваших земель, куда я требую, я позволю вам вымолить у меня прощение. Вы думаете, что перехитрили меня? Что одержали надо мной победу? Презренные овцы! Вы унизили барона де Кистеля! Так знайте: тот, кто посмел это сделать, непременно приползет ко мне на коленях! Даю вам несколько мгновений на размышления, чтоб вы одумались и отворили мне двери вашего проклятого монастыря!

Выслушав дерзкие угрозы барона, брат Жозеф жутко улыбнулся и изо всех сил крикнул в ответ:

– Нам они не нужны! Никто не откроет вам, Годфруа де Кистель! Вы не благородный сеньор. Вы разъяренный дикарь, творящий невероятные беззакония! Убирайтесь прочь! Вы не имеете никакого права нападать на наш монастырь и проливать здесь кровь! Вы не имеете никакого права на наши владения! Ни одна дверь не распахнется по вашему тупому капризу! Есть то, что неподвластно своеволию сеньоров. Никто вам не откроет! Здесь нет ни одного человека, которого могли бы напугать ваши нелепые угрозы!

– Кого я слышу? Неужели это черная тварь настолько осмелела, что так дерзко говорит со мной? Ты еще не забыл, как держать в руках меч?

– Мне не дают забыть об этом! – отозвался сарацин. – Я хотел больше не проливать человеческой крови. Но, видно, этот ужасный мир создан так, что в нем невозможно жить, не убивая!

– Ты и твой чертов аббат упрямы, как старые ослы! Я подожгу ваш паршивый монастырь, и вам придется выбрасываться в окна, прямо на копья моих воинов! Вот будет веселое зрелище!

– Поджигайте! – с отчаянным вызовом крикнул Жозеф. – И будьте вы прокляты!

Его безумная фраза положила конец переговорам. Послышались ужасные ругательства барона и частый стук топоров по тяжелым дверям.

Прислушиваясь к этим мрачным ударам, возвещавшим скорую гибель, Жозеф стоял посреди холодной залы, опираясь на старый, огромный меч. Позади него молча столпились трое несчастных монахов. Только Ульфар с горячей мольбой устремлял взгляд к темному потолку. Колен и Ватье не молились. Они молча и подавленно уставились в пол. Все было кончено. Все люди, находящиеся в этой комнате, были обречены на скорую смерть. И они это понимали.

А он, странный безумец и чужестранец, презираемый и отвергаемый всеми, сам невероятно далекий от людей и любви к ним, стоял с гордо поднятой головой, готовясь стать первой жертвой, принесенной ради спасения тех, кто стоял у него за спиной. Готовый отдать свою жизнь, чтобы существование аббата и других братьев продлилось хотя бы еще на несколько жалких мгновений…

Эта жертва не приносила ему никакой радости. Она была бессмысленна. Никто из них не был ему дорог, кроме аббата. Но он не мог отступить. Ничего не получит проклятый барон де Кистель! Если они хотят отобрать у него жизнь, то он унесет с собой и чужие…

Жозеф даже почти не испытывал страха. Он устал от него. Он знал, что рано или поздно его дыхание пресечется в этом жестоком мире… И вот этот час настал! Только бледная девушка… только браслеты матери… Но ему некогда было думать об этом.

В это мгновенье с чудовищным грохотом рухнула главная дверь. В проем ринулись черные силуэты, и сарацин, страшно размахнувшись мечом, бросился вперед. Но под занесенным клинком из зияющей тьмы выступило серьезное и умное лицо графа де Леруа! Нечеловеческим усилием Жозеф отдернул меч в сторону и, потеряв равновесие, полетел прямо к ногам своего хозяина, мессира Анри де Сюрмона…

Приподнявшись с пола, он изо всех сил швырнул меч о каменные плиты и в бешенстве крикнул:

– Будьте вы тысячу раз прокляты! Какого дьявола вы делаете у меня на пути?! Я чуть было не снес вам голову, да и сам разбил себе все колени!

Он сидел на каменном полу, опираясь на руки. Вся его поза напоминала позу дикого зверя, готовящегося к прыжку. Сквозь падавшие на лоб, мокрые от пота волосы, жестоким огнем горели злые, сверкающие глаза. Ужасно искаженные гневом и яростью черты придавали ему сходство с хищной, кровожадной птицей. Коленопреклоненный и разгневанный сарацин был поистине страшен…

– Однако, у вас весьма странный способ благодарить ваших спасителей, – со слабой улыбкой молвил граф.

– Но как вы сюда попали?

– Мы узнали, что барон де Кистель совершил нападение на ваш монастырь…

– А где он сам? – растерянно спросил Жозеф, ища взглядом неистового барона.

– Там, – ответил сеньор де Сюрмон, указывая на выломанную дверь.

Монах медленно поднялся с пола и подошел к двери. На пороге лежало окровавленное тело барона де Кистеля. Его мертвый взгляд был устремлен в небеса. Бескровное лицо барона заливали розовые лучи рассвета…

– О, – хрипло произнес сарацин, отводя взгляд от этого печального зрелища, – еще один жестокий человек нашел себе успокоение. А Сесиль стала вдовой… Но кто его убил?

– Я, – угасшим голосом ответил граф де Леруа.

XXXIV. Вдова

Мужеубийца-пани,

В кровавом одеянье,

Плутает по полянам.

А ночь темна, беззвездна,

Подернута туманом.

Заухал филин грозно,

Повеял ветер сонно,

И каркнула ворона.

Адам Мицкевич «Лилии»

Расчет, расчет, приятель! От поминок

Холодное пошло на брачный стол.

У. Шекспир «Гамлет»

В глубокой задумчивости стояла баронесса де Кистель в просторном дворе своего замка. Перед ней на изорванном плаще лежал ее мертвый супруг и господин. Небо было светлым и безмятежным. Ни единого облачка не было видно на горизонте. Ветер развивал длинные, огненные косы и тяжелое, лиловое платье Сесиль. Теплые солнечные лучи тихо ласкали ее бледное, замкнутое лицо.

Ни боли, ни радости, ни тоски, ни ненависти не было в ее охладевшем сердце. Стоя над окровавленным телом своего мужа, она не чувствовала ничего, кроме теплоты весеннего солнца…

Около десяти лет жизнь этого жестокого, грубого человека была тесно связана с ее жизнью. Но они так и остались навсегда чужими и холодными друг к другу. Теперь никто не будет больше врываться в ее комнату, бесцеремонно нарушать ее одиночество, хохотать в лицо пьяным смехом и против воли заключать ее в железные, отвратительные объятия… Теперь все кончено. Она свободна и может поступать со своей разбитой жизнью, как пожелает.

Правда, наверху в своей комнате горько плачет Робер, лишившийся отца. Бедный мальчик так мечтал когда-нибудь отправиться с бароном в славный поход… Но его тоска продлится недолго. Детское горе забывается так скоро! И назавтра сквозь слезы уже проглянет сияющая и безмятежная улыбка…

Сесиль нервно передернула плечами, провела рукой по волосам и подставила лицо теплому, нежному ветру. Она стояла у порога новой жизни. Теперь все ее дни будут проходить в развлечениях и в безудержной скачке по полям. Теперь она будет просыпаться лишь для того, чтобы увидеть наивную, чарующую улыбку своего сына! Свободна. Удастся ли ей теперь получить Волчье Логово? Удастся ли навеки сделать счастливым своего Робера?.. Когда исполнятся все эти дерзкие и манящие мечты, она вырвется к простору и свету и полетит… Куда?

Сесиль опустила голову. Она почувствовала внезапную усталость и подавленность. Как тесен, как печален этот мир! Она судорожно вздохнула и устремила растерянный, остановившийся взгляд на безоблачный, пустой горизонт…

В эту минуту к ней подошел брат Колен. Он был послан из монастыря в замок, чтобы привезти тело сеньора де Кистеля в жилище его предков и утешить баронессу в ее печали.

– Сегодня тепло, – обронила Сесиль, не глядя на стоявшего рядом монаха.

– Да, – так же равнодушно отвечал он.

Они продолжали стоять молча. Брат Колен, казалось, не собирался обращаться к баронессе со словами утешения и поддержки. Быть может, он видел, что ей это не нужно.

– Баронесса позволит задать ей вопрос? – наконец произнес он очень вежливо, но холодно.

Сесиль едва заметно кивнула.

– Почему барон де Кистель так внезапно решил напасть на наш монастырь?

– Не знаю. Он никогда не посвящал меня в свои планы. Барону было свойственно принимать поспешные и необдуманные решения… Это его и погубило.

– А откуда монсеньор де Леруа узнал о походе сеньора де Кистеля?

Сесиль повернулась к монаху. Ее глаза были прищурены от яркого солнца. Ветер играл с волосами.

– Я ему сообщила, – дерзко бросила она.

На лице брата Колена отразилось неподдельное удивление.

– Вы? Но зачем вы это сделали, мадам де Кистель? Вы ненавидите брата Жозефа, вы хотите получить Волчье Логово. Для вас было бы намного лучше, если бы ваш враг погиб от безжалостной руки барона, а монастырь уступил вам его владения…

– Я надеялась на это, – прервала его Сесиль. – Дорого бы я отдала, чтобы здесь, рядом с бароном, лежал и мой проклятый кузен… Я намеренно отправила гонца к графу слишком поздно. Я думала, что барон возьмет монастырь и убьет Жозефа. А потом приедет государь и заключит барона в тюрьму. Да, я, как и все остальные, устала от жестокостей и произвола моего мужа! К чему теперь это скрывать?

– Хороший замысел, – заметил брат Колен. – К сожалению, злые силы часто расстраивают искусные планы людей…

– А Жозеф все еще жив! – с болью в голосе воскликнула баронесса. – Неужели этот демон прошлого будет вечно властвовать над моей несчастной жизнью?!

– Да нет, Жозеф вовсе не демон. Для этого у него не хватает хитрости. Он всего лишь мрачный безумец.

Мадам де Кистель пристально взглянула на своего собеседника. Но она ничего не смогла прочесть на этом спокойном, невзрачном и закрытом лице.

– Вы тоже не любите его? – спросила она.

– Жозефа? – рассеянно переспросил брат Колен. – Дело совсем не в нем… Я вообще не люблю людей.

– Их никто не любит. В этом мире все ненавидят друг друга! – с горячностью воскликнула Сесиль.

– Это правда.

– Скажите, – внезапно начала баронесса совсем другим тоном, – а если бы это зависело от вас, вы уступили бы мне спорные владения?

Лицо священника мгновенно приобрело настороженное выражение.

– Вряд ли, – сухо ответил он. – И все же, возможно, я проявил бы большую уступчивость в этом деле… Однако, к чему эти праздные вопросы? Это зависит не от меня.

Не успел он окончить фразу, как ворота внезапно распахнулись и во двор во всем блеске своего величия вошел граф де Леруа. На нем было траурное, черное с серым блио, печальные и меланхоличные цвета которого только еще ярче подчеркивали благородную и эффектную бледность его красивого лица.

Увидев государя, брат Колен поспешно удалился с глубоким, почтительным поклоном.

Баронесса и граф остались наедине. Однако, непринужденная легкость, царившая прежде в их отношениях, куда-то исчезла. Они обменялись несколькими незначительными, пустыми фразами и умолкли.

– Мадам де Кистель, – начал сеньор де Леруа после долгой паузы, – я должен просить у вас прощения за нелепую смерть вашего супруга… Я сожалею, но так вышло…

– Нет, нет, эти извинения бесполезны, монсеньор. Не говорите мне ничего. Я все понимаю. Барон сам виноват в своей печальной участи. Он нарушил, принесенный вам, обет верности. Он вершил беззакония. Вашим долгом было наказать его. Он сам нашел свою гибель…

– Хорошо… Тогда могу я попросить баронессу об одной милости?

Граф опустил глаза. Его голос звучал неуверенно. Сбивчивое дыхание выдавало внутреннее волнение. Это очень удивило Сесиль. Почти никто не видел государя таким…

– К чему просить меня о милости? – с вежливой улыбкой отвечала она. – Монсеньор имеет полное право приказывать каждому из нас.

Граф стремительно шагнул к ней и громко произнес:

– Станьте моей женой!

Она резко отшатнулась от него, как от внезапно вспыхнувшего пламени. В огромных зрачках Сесиль заметались тени ужаса и отчаяния. Прижав руку к бешено вздымающейся груди, она бросала дикие, блуждающие взгляды то на лежавшего у ее ног мертвеца, то на застывшего перед ней бледного человека в черном. Она напоминала затравленную лань, прижавшуюся к раскидистому дереву…

– Ответьте же мне скорей! – воскликнул граф Леруа, красивые черты которого застыли в скорбной и напряженной неподвижности.

Несколько ужасных мгновений израненная душа Сесиль, как безумная птица, металась и рвалась в теле. Она хотела в неистовстве броситься прочь, подальше отсюда. Но страшная минута прошла. Ее пылающий взор потух. Как сломанное ураганом молодое дерево, баронесса склонилась в полумертвом поклоне и угасающим голосом прошептала:

– Я счастлива принять предложение монсеньора…

Слабая улыбка осветила лицо графа Леруа. Он взял руку баронессы и осторожно прикоснулся к ней губами. Они были ледяными. Потом, не говоря ни слова, государь удалился с изящным поклоном.

Как только стройный силуэт графа скрылся за воротами, Сесиль в отчаянии бросилась в свою комнату. Она изо всех сил толкнула дверь и с размаху кинулась на пол.

Свободна?.. Как только она захотела расправить крылья, ее сейчас же снова поймали в ловушку! Она жаждала жить и быть счастливой. Без них. Но ей этого не позволяли! Слабая женщина… Как ей выжить в жестоком и грубом мире мужчин?! Здесь они отдают приказы и диктуют законы. Как же душно!

Как ей вернуть Волчье Логово? Как получить защиту? Как создать счастье и благополучие своего любимого сына без участия ненавистных и деспотичных мужчин?.. Она обязана быть с ними вежливой и нежной. Но разве кто-нибудь знает, что в ее слабой груди бушует неистовая буря?! Разве они знают хоть что-нибудь о ней?.. Они охотнее говорят со своими собаками и лошадьми, чем с живой и несчастной женщиной!

Не успела чарующая греза свободы вспыхнуть перед ее взором, как это дивное видение безжалостно стерли жестокие руки! Она думала, что навеки освободилась от грубых и отвратительных прикосновений своего мужа… Что же, вместо них ее ждут приятные улыбки и вежливые речи графа де Леруа. Он не будет ее принуждать, не будет обращаться с ней жестоко. Но за каждой его улыбкой, за каждым жестом, за каждым словом будет читаться суровый приказ, который она обязана будет выполнить! Под этим флером изящества и красоты скрыта непреклонная воля правителя и тонкий ум дипломата… Ей придется сменить сырые, мрачные стены старого замка, которые столько лет были для нее душной тюрьмой, на кукольную клетку его роскошного двора!

Государям не отказывают… Она должна была подчиниться. Из этого жестокого плена, который люди называют жизнью, нет выхода!

О, что прекрасного и возвышенного находят несчастные безумцы в том мерзком и отвратительном, что может происходить между мужчиной и женщиной на этой жестокой земле?! Нет в этом мире ни капли любви друг к другу. Только ненависть. Только мрак. Только холод. Как же прав был Жозеф! Все здесь истлевшие, «раскрашенные гробы»…

Сесиль горько плакала, не пытаясь сдержать судорожных рыданий. Расплывались белила, расплывалась помада… Ее искусные краски превратились в перекошенную маску дешевой актрисы. А из-под этой маски все явственнее выступали искаженные смертельным отчаянием черты опустошенной, измученной, никем нелюбимой женщины…

По пустой, заброшенной дороге в роскошном портшезе ехал бледный сеньор, облаченный в глубокий траур. В холодной комнате старого замка беспомощно рыдала рыжая женщина. Лучи яркого, полуденного солнца с упоением ласкали мертвое лицо брошенного в просторном дворе, окоченевшего барона де Кистеля…

XXXV. Закон

Жесток закон, что запрещает горе

И о людском не даст грустить позоре;

Жесток закон, что запрещает смех

При виде милых, радостных утех;

Жесток закон: людей карая строго,

Тирана власть зовет он властью Бога.

«Средневековье». Эпиграф в романе В. Скотта «Айвенго»

Приподняв занавеску портшеза, граф де Леруа скучающим и рассеянным взглядом смотрел на проплывавшие мимо, однообразные картины. День был ясным и прохладным. Перед взором благородного сеньора зеленели весенние равнины, мелькали одинокие силуэты работавших в поле крестьян и скользили в небесной лазури редкие, маленькие облака.

Окружающий мир был полон ярких красок и света, но в душе у Гильома де Леруа было темно и сумрачно. Бурные и драматичные события последних дней расстроили графа и погрузили его в глубокую тоску. Его спокойный и разумный мир погрузился в туман нелепого и абсурдного кошмара, из которого государь никак не мог вырваться…