Оковы небесного сияния

– Виктор. Меня зовут Виктор. – сказал он, сделав очередной глоток вкуснейшего и такой успокаивающего чая.

– Красивое имя. Меня зовут Габриэлла, приятно познакомиться, Виктор. – промолвила девушка, улыбнувшись.

Виктор озарил её божественным взглядом. – Это имя…

– Что с ним не так? – улыбнулась дева, пододвинув к Виктору яблоки, выращенные в богатейшем саду.

– Кто дал вам это имя?.. – робко спросил юноша.

Девушка лишь мило усмехнулась, а после изрекла: – Ты правильно мыслишь, Витя. – она привстала из-за стула, подошла к нему. – Дай мне свою руку. – мило изрекла девушка.

Виктор протянул костлявую кисть. Он почувствовал что–то нечеловеческое в её руках, что–то божественное, ангельское, точно нежное перо прошлось мимолетом по его запястью. Вдруг боль пропала. Он жаждал взглянуть на свою кисть, но дева закрыла её рукой, чтобы он не видел процесса, а позже с явным интересом спросила: – Ты живой?! Но как же ты здесь оказался, Витя… – она встала, открыв обзор для полностью цельной руки, обросшей кожей. – Как ты оказался в этом мире мертвых?

– Как вы сделали это?! – начал восклицать юноша, не верующий своим глазам, осматривая руку.

Девушка ничего не ответила. Лишь указала рукой на зеркало, в котором не было её отражения. Но после всё-таки она заговорит и скажет: – Ты прав, Виктор, я не человек. – сказала она. – Твоя рука должна была окостенеть, но ты… не мертвец, ты живой там, на земле. Линия твоей жизни продолжается. Ты спустился в мир смерти, но зачем?

Виктор протянулся к рубахе, вынул кулон, посмотрел на фотографию, что обрела цвет, посмотрел на голубые глаза девы, что с неимоверной любовь смотрит прямо в его очи.

– Её не существует в твоём мире?.. – спросила девушка, поднося руку к руке Виктора. – Ты здесь, чтобы найти её?..

– Да. – утвердил он, поцеловав кулон, а после убрав его обратно, убрал его к сердцу.

– Ты великий человек, Виктор. Над тобой не властна, ни жизнь, ни смерть. Ты не боишься пути этого… Ради любви, ты готов распрощаться с жизнью, готов пуститься в бесконечные просторы мира мертвецов. – она поднесла руку к его лбу. – Я благословляю тебя, юноша. Ты найдешь её, даю свою клятву. А сейчас отправляйся спать. Тебе предстоит сложный путь.

Виктор оглянулся вокруг – девушка пропала, а солнце начало спускаться за горизонт. Всё осталось, как и было, лишь на столе лежала серебряные карманные часы. Он протянулся к ним, открыл и увидел её… свою возлюбленную, только уже другую фотографию. Фотографию, на которой они целуются на фоне падающего снега. Слезы потекли по его щекам. Повеял теплый ветер из окна, а голове образовался туман. Очень клонило в сон. Безумно хотелось раствориться под теплом одеяла. Хотелось раствориться в объятиях той, за которой он следует, которую он ищет.

Он лежал, растворяясь во тьме, смотря на тёмный потолок, думая о чём–то, потихоньку засыпая. Но вдруг почувствовал он руку чью–то на своей груди. Он бросил взор на руку, а позже налево, где лежала она… Беловолосая девушка с голубыми, как море, как самое чистое и прелестное небо, как лучезарные бриз росы по утру, глазами, лежала на плече, немного притаившись во тьме, но было видно её, как видно солнце даже в самой кромешной тьме, видно её было так, как небесный луч в потемках этого ужасного мира, мира, где нет смысла, где нет ничего, и ничего не имеет смысла, кроме одной и единственной. Она носит название любовь, но любовь настоящая, неподдельная, та, о которой мечтают все, но та, которая всем недостижима.

И любовь так приятно молвила, таким голоском, что сводит с ума, что заставлять утопать в ней полностью. Но ты окунаешься в любовь по своему желанию, ты окунаешься не потому, что зависим, а потому что любишь безмерно. – Знаешь, солнышко, я думала сегодня и поняла, что мы навсегда останемся вместе.

– Почему ты об этом думала? – как сахар, что размешивает ложка, как сок чистого фрукта, что смешивается с водой, как человек, что смешивается с любовью отвечал он.

– Я не хочу терять тебя никогда… Я плакала сегодня, когда ты ушёл. Я почему–то боялась, что ты не вернёшься ко мне… – и трепет был в этих словах, страшный трепет, что слышен был без взора на лицо, что слышен был не голосу благодаря, а тому перебору фибр из души, что сопряжены с другой душою, что рядом лежит, что обнимает, не желая отпускать. Не желая никогда отпускать.

– Глупышка ты моя. Никогда и никуда я не уйду от тебя, Лиза. – он испугался, ибо перепутал имя, он провел своей рукой по её голове, он провел рукой по этим прекрасным белым волосам, что выглядели как любовь, но были лишь составною частью её, а после поцеловал голову, что нитью коснулась его, пройдя сквозь душу, но не ушла, а обмотала её, дабы согреть и уберечь от ветров и диких морозов, от чего и стало так тепло вокруг них. – Я люблю тебя, девочка моя.

Она прижалась к нему сильнее, а он обнял её крепче.

– Я надеюсь, что ты останешься со мной навсегда. – изрек Виктор, гладя девушку по чудесным белым волосам. – Надеюсь, что мы никогда не расстанемся…

– И я… Я очень люблю тебя… – тихо промолвила дева, проводя рукой, что словно ангел, касается тела его. – Мы останемся вместе навсегда… Пока не умрём. – сказала она, пробив то, что запрещено было, о чем нельзя было говорить. И этим словом она вынесла приговор для любви, для чувств Виктора.

Слезы потекли по его и её щекам, как течет роса по утренним цветам, что чудом цветут под небесным сводом, что цветут на равнине величавой, покрытой небольшой, такой приятной наощупь травке, он посмотрел на неё грустным взором, утопая в её очах, как в океане, как водолаз, смотрел он, погружаясь всё глубже и глубже в душу, находя себе приют в ней, как ребенок находит любовь средь сердец родителей, так и он нашел приют в её душе. – Даже смерть не разлучит нас.

– Смерть?.. Надеюсь. – она погладила его по груди, начиная засыпать, как нимфа, озаряя ему путь, что нелегок, что сложен будет, но что пройдет он, выйдя на периферию, мило осмотрев её взором, а дале зарыдает, как дитя, дитя, что так любит её.

Виктор заплакал… Заплакал, потому что путь труден. Путь пред ногами. Труден этот потолок, что холодом и мраком сменяется, как проносится мгла, как проносится мимолетом память о том счастье, что так тепло, что так сильно согревало изнутри. Но эти слезы… этот крик, что ночью твердит: – Мне так не хватает тебя! – что целует ожерелье, что целует фотографию её изнутри часов, что чувствует страх пред каждым шагом, что не хочет просыпаться без неё, что должен идти, чего бы то ни стоило, ведь любовь… его ждёт она за стенами, она ждёт его там, где гаснут мира: там где созидается новый мир – мир любви, что огромной и неимоверной гладью покрывает всё другое, все другие миры. И как жаль, что предаем мы порою любовь, пускаясь из водной глади на острова ножей, где бежим по краю острого ножа. Где ищут люди счастье, не желая принимать, что счастье ждёт лишь слова, слова, что ещё любим, что ещё любишь. Я не хочу жить в мире, где нет любви, не хочу жить в мире, в котором нет тебя…

И поднялся он с этой кровати ужасной, но ныне любимой, ведь в ней он увидел её, он чувствовал её, её трепет сердца, её любовь, что бесконечно зиждется лишь на нем, что так жаждет целовать и обнимать его, что жаждет растворяться с ним в мире, что принадлежит только им, где нет ничего, кроме их, где никто и не нужен. В мире, где их ребенок встретит с матерью и отцом счастливы рассвет, восход солнца, где согреют его любовью, как накинут плед, защитив от мира, где полюбят так, как только лишь способны любить детей. Но, а пока… черная мгла за окном, черная, кровью залитая плоть и полуживые тела, скитающиеся по миру. Небеса, где ангелы за его душу дерутся на ножах. Мир, где души других покрываются гнилью, душа его воцарится и получит шанс увидеть, обнять, целовать и никогда не отпускать её.

IV. Гниль.

Виктор шел бесцельно по бескрайним полям, просто шел, но будто он знал, что идет в правильном направлении, что идет к ней. Идет сквозь все тернии, сквозь боль и страх, что поджидает на каждом углу, пока вокруг него, позади расцветают цветы, пока черное солнце озаряет его очи. Пока читает он письмо, что оставлено им в мире живых, что гласит о бесконечной любви, что гласит о том, что будет счастлив. Кто уж знает, как оно здесь оказалось.

Каждый новый день он чувствовал, что привязка к миру, из которого он пришел намерено уходит, как уходят десятки километров за спиной, как уходят минуты, часы и дни, что уж пройдены. И с каждым шагом он отдалялся от мира, где не нашел места, где не нашел её глаз, канувших в лету, но не для него, ведь помнил он очертание её очей, что, как солнце, озаряли его, даровали незыблемое чувства. И было очень холодно ему средь теплых, а средь мертвецов уж сильно жарко, уж очень сильно бьется его сердце.

Тут множество людей скитается. С кем–то даже он болтает, пока те не оборачиваются в пепел, кто–то даже у него на глазах.

Сначала ему было это боле чем безразлично, а дале начал чувствовать сильнее боль, что уходит вместе с пеплом, который он оставляет, касаясь сгнившей плоти, что падает на землю, безжизненно прощаясь с ним.

А порою казалось, что наблюдает за ним кто–то, даже не один взор из небесных сводов над головой. И видел он в них взгляды, но искал всегда один, что и находил всегда: те голубые, те любимые глаза, что так пристально, так чисто и любовно следят за ним, будто наставляя на путь. И он отвечает не в слух, но отвечает: “Я буду идти, моя путеводная звезда!”

И он идет, невзирая на преграды по пути.

Однажды выходит он на пустырь, хоть тут каждый второй участок – выжженный пустырь, но не суть. А там стоит развален дом, где свет чернью горит. И видит он там людей, что полу мертвецы, что полуживые, ни рыба ни мясо.

“Боже… что здесь творится?” – думал Виктор, проходя под светом ультрафиолета, под амбре алкоголя, под запах гнили… пахло трупами.

Царствие гнилых, царствие мертвяков, что так улыбаются ему навстречу, гнилью изливая все свои “великие чувства”, что так хотят помочь советами, что так гнилью окатят силуэт, кто–то, якобы по-дружески, дотронется, плечо потрепать захочет и сказать: – Всё будет хорошо, не волнуйся.

Тут каждый мертвец лучше знает, как жить. Тут каждый гнилью пропащий совет непрошенный даст, в этом случае каждый любит в постель чужих залезть. Тут каждый верит в то, что он особенный, что он избран, а ещё верит в то, что каждый – друг его, хоть за глаза и ненавидит, слова несчастной грубости несет.

И как вообще живой забрел на вечер к гнилым? Как Виктор оказался на бале мертвецов… На деле, просто всё – ответ искал. Ответ на вопрос “Где смерть сыскать?”

На удивление никто и не знал, на удивление все шугались от единого о ней вопроса, будто ей запуганы.

На глаза Виктору показывались различные виды. Например, как почти живой тут же в кости обращался. Например, как половинчатые скелеты, что полуживые, флиртовали с лежащими костями. Как кто–то напивался в стельку черной массы из недр земельных, тут же без сознания падал. Кто–то черный порошок в ноздри вдыхал. Кто–то забывался, искал выхода на воздух. Из последних был и Виктор, но уж после получасовых поисков ответов.

Вышел юнец на балкон, отдышаться, воздуха глоток свершить, как почувствовал на плече костяную руку. – Выглядишь одиноким. – сказала она, разинув рот. – Я могу исправить это, красавчик.

Виктор откинул её руку. – Не говори со мной! Проваливай туда, откуда пришла.

– Красавец, не будь таким грубым. Я же вижу, что тебе тяжело. Я могу помочь тебе с этим.

Виктор зловеще засмеялся. – Мне не нужна твоя помощь, дура! – сказал он, оттолкнув от себя красивого, но такого гнилого человека, такого гнилого мертвеца. – От тебя разит трупами, алкоголем и… ужас! Не смей даже приближаться ко мне! – он встал в то же положение, что и стоял.

Девушка подошла ближе к нему. – Ты просто очень понравился мне… понимаешь, тут многим нужна помощь, и я хочу помочь всем, кому могу, и как могу, понимаешь? – она подошла к нему, практически положив руку на промежность, но тут же потеряла дар речи, залив артериальной кровью всё вокруг. Клинок Виктора, что он нашел неподалеку, пришелся прямо на её окостенелую руку, что с хрустом отлетала в сторону. – Что ты наделал?! – закричала она. – Помогите!

Виктор спрятал клинок, уходя, но вдруг услышал мужские крики позади. – Эй ты! Остановись! Ты ответишь за то, что сделал!

Виктор развернулся, уже будучи готовый обнажать клинок, как заметил, что рука его начала тлеть, развиваясь улетать в унисон ветру, как летит сигаретный пепел, как летит к полной луне, что так зловеще взирает на него, словно змея, жаждет впрыснуть яд внутрь тела. “Нет… только не это… Я совсем забыл…” – но продолжил обнажать клинок. – Тихо! Успокойтесь! – закричал он, наставляя левой рукой на них клинок. “Черт… Что мне делать?! Что я наделал… это был… жжет в груди… безумно сильно жжет в груди.” – думал он, пока его окружали полуживые.

Вот и пришелся первый удар, но Виктор успел отразить его прямо возле шеи. – Успокойтесь! Она бы всё равно бы её потеряла! Вы уже мертвецы, рано или поздно канете в лету! О вас и никто не вспомнит! – после этих слов на него накинулись сразу двое… он не смог отразить все удары – его плечо было разрублено, из него сочилась обильная струя крови.

– Черт! Он живой! – закричали они, отступив назад, а далее скрылись в руинах этого ужасного места, забрав с собой ту деву.

– Какого черта происходит?.. – изрек Виктор, опираясь на каменную стену.

– По приказу Владелицы, они не имеют права трогать живых, Витя. – послышался мужской голос позади.

Виктор мигом развернулся, никого не увидев. – Спокойно, я не враг тебе. – по фибрам голоса можно было понять, что он принадлежит юному… лет семнадцать парню. – Я не хочу принести тебе вреда. – ныне голос доносился сверху. – Сейчас успокойся, раскрой ожерелье и просто смотри на неё… Всё пройдет. Рана тоже. Но, а главное, – Виктор ощутил касание руки на своей груди, чуть ниже и правее области ранения. – пройдет душа…

Виктор и правда почувствовал облегчение, взирая на деву, ощущая касание пальцев на ране и возле сердца. – Ты ищешь Смерть, я прав? – спросил голос.

– Да…

– Зачем она тебе? Неужто ты захотел вернуться в мир живых или попасть к Отцу?

– Отцу? – уточнил Виктор.

– О, нет, ничего. Зато теперь я знаю, что не к нему. Но тогда почему ты попал сюда. Ты ведь живой. Твоё тело, твоя душа… она пылает, она тепла ещё, хоть немного покрыта тьмой.

Виктор молчал, подняв глаза, спрятав ожерелье. – Не смотри на меня, Виктор. Пока нельзя. – сказал юнец из-под капюшона. – Прости, но ты не должен видеть меня. – он силой припустил его голову, чтобы тот смотрел на каменную землю под ногами.

– Кто ты? – наконец сказал слово Витя.

– Я? Неужели тебе и правда интересно?

– Да, очень.

– Тогда подожди немного, я думаю, мы ещё встретимся, но уж при других обстоятельствах и я представлюсь тебе.

Мимолетом Виктор приметил белые, как снег… нет, как пепел волосы. Такие мягкие и шелковистые на вид. Хотелось потрогать их, почувствовать их прелесть. Они будто сияли, развиваясь на ветру.

– Твоя рана прошла. В следующий раз меня может не оказаться рядом. Как и Габриэллы. А сейчас… приходится прощаться. Я надеюсь, что ты найдешь её.

Виктора начало клонить в сон, а когда он чуточку оклемался, то увидел лишь пламенный и прекрасный рассвет, что с такой прелестью окатывает его лик, освежая, побуждает идти дале. Юнца уж рядом нет, но кость… покрылась плотью, а рана была затянута. Оставался лишь небольшой шрам, который должен был скоро затянуться.

Виктор открыл ожерелье, осмотрел возлюбленную. Она улыбалась ему. Наконец–то улыбалась ему…

V. Лабиринт цветущей смерти.

Шел дождь сегодня сильный. Тучи свинцовые изливались небесными слезами. Опускался густой туман, что поглощает тело, поглощает тебя. А может было это облако дыма, а может смог, что спустился, разорвав облаков черных гладь.

И шедший словно вечность путник, взор свой, потерявший в тумане, чувствует холод у ступней, что покрыты черной ледяной землёй, что вскоре стала бы черноземом. Он чувствует, что сгущается тьма вокруг, тьма без лика и слова, тьма, что есть правда, что есть истина не людская, истина, что божественна, что изнутри всё подевает кровью–нитью, сшивает райские мечты с адскими мотивами, говоря, что нет ничего, кроме этого ледяного ветра, кроме этого холода на синих и черных от земли кровавой ногах. Всё, что суще ныне есть кошмар, есть страх, но, в то же время, непреодолимое желание всплыть из плена нефтяного океана, взирая на жизнь, что для него была равна смерти, равна тому, что ныне под ногами, что ныне пред глазами.

– Безумие… – раздается из пелены тумана. – Ты чувствуешь кожею своей его? – молвит голос без оттенков, голос, что голосом и вовсе не является… Это не голос, это страх, это сущность зла, это то, что скрывало мирское здание в ледяной земле. – Ты чувствуешь страх? Что же… зачем ты пришел сюда? Найти любовь свою или смерти сыскать, помолвить с ней, ведь такие лики ваши знакомы меж собой, словно капли две, словно брат и сестра, словно холод и жар. Так кто ж из вас анх, кто из вас инь, а кто янь? Где судьба твоя, где жизнь твоя приют сыскала? В пене черной, что смертью все называют, хоть ни разу не видали?

И молчал путник, взглядывая в свет лампадный сквозь туман. Тишина. Абсолютная тишина. Как по Андрееву молчание, как страх быть скованным тьмою, но желание отдаться ей с головой, остаться в пелене тумана.

– У тебя нет даже имени, ты придумал его! Придумал историю, сам поверил. Так жил ли ты, аль умирал вечность? Было ль твоё рождение когда–то? Или ты просто странник, что прибыл в этот мир дарить людской девицы счастья безмерного? Кто ты есть? Ответа сам ты и не знаешь, по делу говоря, ты его и не хочешь узнавать. Ты лишь пепел, что образовал материю, ты лишь симулякр, ты оболочка, за которой органы, но есть в тебе, как и в других, хоть капелька души? Иль ты такой же обыватель, как другой? Но тогда никакой ты и не странник, но кто?

Мимолетом он почувствовал руку на своей шеи, почувствовал, как ноги отрываются от земли. – Кто ты, Лжевиктор? Ангел, Бес или человек?

Виктор рассмеялся, как дитя, что бред несет какой–то, что придумал я мельком, что в голову, как синица, приземлилось. – Я порождение луча! Ни вечного, ни конечного! Я ни свет, ни тьма, я то, что есть всегда, но то, что имеет собственно начало. – он вновь почувствовал землю под синими ногами, вновь ощутил свободу шеи. Вновь тишина. Молчание. Никого рядом. Только. Туман. Ничего боле. Только он. И тьма. Серая пелена.

Она распадется на до и после, как коснутся ноги мокрого мрамора, как ноги почувствуют что–то, помимо родимой земли.

И сядет он на мрамора кусок. Сядет на скамью, пустив взор на небесной глади красоту. И услышит голос такой противный, такой знакомый. То был ворон, его имя… – Вроде Витольд. Не знаю, не помню.

И подлетел к нему уж давно знакомый ворон. Так живо подлетел, хоть и стал мертвее, чем при первой встрече. – Привет, Виктор. – изрек Витольд, присев на ветвь старого обветшалого дуба, который бы прекрасно полыхал в каком–нибудь синем костре ожиданий, ведь выглядел он как человек, которого пустили в самый ад, в самую гниль мира. Он бы прекрасно полыхал, сгорая, превращаясь в жалкий пепел. Хотел бы я посмотреть на это, но уж слишком это ужасно. Неужто, вы бы хотели смотреть, как полыхает то, что некогда было таким живым и красивым? – Давно мы не виделись с тобой. Как ты? Смотрю, что ты даже не стал мертвее, чем при первой встрече, но я чувствую некую пустоту… Ты словно стал частью этого мира, в котором тебе нет места.

– О чем это ты, ворон?

– Ты стал слишком похож на меня, на других обитателей этого мира, хоть и остался живым снаружи.

– Чем же? Сам же говоришь, ничего не изменилось.

– Нет, понимаешь, дело в самом восприятии твоей энергетики. Если раньше она была, как у живого, то ныне… она мертвее любого мертвеца… Очень близко к Ней.

– Ты знаком со Смертью?.. – спросил Виктор, смотря на Витольда.

Ворон мигом свершил взмах крыльями, его разбила дрожь, а тело… устремилось к ногам Виктора, после поднимаясь к ушам. Витольд ответил шепотом: – Не говори её имени… она не любит этого. – он отстранился. – Да, я знаком с Ней. Все мы тут знакомы, все боимся её, как ребенок боится тьмы, это перманентный страх, это ужас, что пробирает до костей…

– Где мне её найти? – задал Виктор неудобный вопрос.

– Её невозможно сыскать ни в одном из миров, она отдельна от нас. Это её обитель, но здесь Её не сыскать. Она сама придет к тебе, когда будешь готов к этому.

Виктор умолк, устремив взгляд в мраморный пол.

– Этот лабиринт… Тебе ведь сюда? – уточнил Витольд. – Но зачем ворошить память о живом?

– Я не знаю, зачем я здесь. Туман привел. Я просто иду туда, куда ведут ноги, слушаю сердце.

– Это место… оно может уничтожить тебя. Вызвать неистовую жажду вернуться в мир живых… Ты можешь сойти со своего пути.

– Кого я там могу увидеть? Мать? – Виктор жестоко рассмеялся. – А может друзей? Кого мне там видеть? – этот сумасшедший смех… сводил с ума даже Витольда, у которого явно были проблемы с головой, но вдруг просыпался здравый смысл внутри его черепной коробки.

– Виктор, твоя мать… Кем она была в реальной жизни? – неожиданно вопросил Витольд у сидящего на подмостках лабиринта.

– Мать? – Виктор рассмеялся ещё сильнее… этот смех… был бесчеловечен. Смех самого дьявола… – Не помню! – грубо ответил он. – У меня не было матери! – он вновь засмеялся, словно резаный, словно психопат…

Витольд, чувствуя страх, безумный и сумасшедший страх, продолжил, задав ещё один вопрос. – А друзья? Хоть один дорогой человек, кроме неё?..

– А кто такой друг? Я не знаю. Мне неважно. Я всегда был один, Витольд. Всегда. Я не помню, кто я, я не помню откуда. Лишь это ожерелье… лишь эти глаза, словно море, словно небеса… Я не знаю, кто это. Но я безумно люблю её. Я иду, ради неё, ради того, чтобы разглядеть её глаза. – после слов этих он поднялся со скамьи, направился к входу в лабиринт. – Значит мне нужно войти сюда, да? – спросил он будто сам себя, делая шаг вперед.

– Да… может там ты вспомнишь хоть что-нибудь, Витя… Я надеюсь, что мы с тобой увидимся ещё, что ты не сойдешь с пути.

– Посмотрим. Может я увижу что-нибудь, ради чего захочу жить… – и он прошел вглубь мертвых стен из листвы.

Было холодно. Пол под ногами был покрыт водой. Невероятно холодной водой. Сложно было сделать шаг вперед. Было бы сложно любому, кто не привык к этому холоду, чьи ноги ещё красны и теплы. А если они уже словно иней, то и холода не чувствуется.

– Эти стены… они будто нереальны. – он присмотрелся к стенам, попытался коснуться, но не смог даже дотронуться до них. – Они… перевернуты. – сказал он, осмотревшись вокруг себя. – Это не стены… это другие… плоскости, другие пространства. – он посмотрел на пол, потом наверх, ощущая, что теперь стоит на потолке. – Это… не простой лабиринт. – он повел невольно голову свою в сторону, разглядев в одном из проходов какого–то человека, что сразу же скрылся с его глаз за углом. И Виктор попытался пойти за ним, шел, и увидел его за углом. – Стойте… – сказал он какому–то мужчине, но тот, идя по стене ничего не сказал. Виктор побежал за ним, пытаясь коснуться, но… лишь прошел насквозь. – Что происходит… – вдруг он оглядел всё вокруг, пытаясь ответить хоть на один свой вопрос… тут были десятки людей, все ходили в разных плоскостях, по разным этажам и углам… – Это хаос. Это… тьма. Настоящий мрак. Они даже не видят меня. Но почему тогда я вижу их? – задал сам себе вопрос он, а чуть дале бросил взгляд себе под ноги. – Зеркало? Оно явно тут не случайно… – вдруг он разглядел в отражении себя. А позже ринулся к нему.

Наконец–то он оказался подле него. Он грустно взглянул в отражения, пробуждая свою память о мире живых. – Это… тот мир?

Он положил руку на стекло… Он положил руку на своё грустное отражение в зеркале. Мертвый лабиринт в момент покрылся зеленью красок, всё цвести начало. Слеза потекла по его лицу, по его щеке. – Жизнь… – сказал он, смотря на своё молодое и счастливое лицо, он смотрел на руку свою, что соприкасается отражениями, он соприкасался сам с собой. Пели птицы вокруг того, что стоит в отражении, а за спиной реального… лишь их костные останки… – Я так хочу… Хоть на секунду… ощутить эту любовь, этот мир… – говорил Виктор, сдерживая свои эмоции. Внутри него всё разрывалось, а в глазах была лишь скорбь по утерянной жизни. Он не помнил, вернее не мог понять, что все дорогие для него… мертвы, что незачем уж жить, ведь нет рядом людей, а простое… бесцельное существование – куда хуже смерти, ведь некуда идти, некого обнять… некого поцеловать, прижав к груди. И очень хочется! Безумно хочется обнять всех, кто рядом был, кто сердцем был любим, а сейчас… сейчас нет ничего, а зеркало… лишь отражает то, что уж потеряно, отражает молодой, светлый, хоть немного грустный, но счастливый лик… Который знает, что любит, что он любим в ответ, но не мог подумать, что однажды… всё потухнет, как свеча, не знал, что всё уйдет, как мгла на небом голубым, что всё канет к концу, что разрушится мир счастья, оставив от себя лишь черный, такой черный и ужасный пепел… И как же хочется разбить воспоминания, что уж почти погасли, но ожили, только так, что будто этого никогда не было, что был это лишь глубокий и несчастный сон, что не было ничего, что это лишь иллюзия… И не вертится, и хочется стекло разбить раз и навсегда. И почти ударил по стеклу, но увидел в отражении своем слезный грустный, такой печальный измученный взгляд, что просит, буквально умоляет не делать этого, оставить хотя бы память, чтоб не было так больно вспоминать о том, что уже не существует, что уже кануло в небытие, что больше… никогда не случится, ведь выбрал осознанно он смерть, но выбрал лишь для того, чтобы увидеть вновь её… Её взор небесный, такой голубой, такой красивый, в объятиях лишь на секунду лишь раствориться, но понять, что может последняя секунда в жизни его, когда он может быть по–настоящему любим. Любим! Любим взаимно и так тепло, что секунда бы превратилась в вечность, что так быстро пролетит пред очами, оставив лишь жалкий кусок… секундного объятия… Но как же хочется этого объятия, и как же хочется отдаться ей навсегда, отдаться любви хотя бы лишь на секунду… И тот, что в отражении спал на пол также, как и тот, что на коленях возмолил небеса о том, чтобы на секунду лишь увидеть её живые глаза…