Война

Толпа словно по команде разражается возмущенными криками. Удивительно, но многие из собравшихся, кажется, искренне негодуют. Если они притворяются, то делают это мастерски.

– Когда началось сражение, Элайджа обратил меч против своих товарищей, – продолжает всадник, а Война не сводит с раненого взгляда, острого, как лезвие бритвы. – Сегодня мы потеряли многих хороших воинов.

Продолжая смотреть на Элайджу, Война заводит руку за спину и сжимает рукоять огромного меча. Сталь звенит, покидая ножны.

Я вся сжимаюсь, вспоминая недавнюю встречу с этим клинком. Но вместо того, чтобы обрушить на мужчину удар, Война швыряет меч к его ногам.

– Sunu uk. San suni, adas Susturu tıtuu üçüt huniştüü nunıtnuu utenin dukikdep nurun, – возвещает он.

Возьми. Докажи, что достоин бросить вызов мне, человек.

Элайджу трясет от страха, но на его лице ни капли раскаяния.

Всадник медленно отступает:

– San Tuduygu uturun teknirip, nik niygiziş üçüt hutişnüü nunıtnuu utenin dukikdep nurun.

Докажи, что достоин бросить вызов самому Богу.

С этими словами Война отворачивается, подставляя Элайдже спину для удара. Окровавленный Фобос медлит всего пару секунд, а затем бросается за мечом Войны. Первая заминка случается, когда он поднимает меч – он слишком тяжелый. Мужчина держит меч двумя руками, но его все равно водит из стороны в сторону.

У меня падает сердце. Вот человек, рискнувший дать отпор убийцам. Я искренне хочу, чтобы он остановил Всадника, но понимаю, что это невозможно. Я видела мощь Войны – его не победить.

Война оборачивается, в руках у него ничего нет. Красные кожаные доспехи запятнаны чужой кровью, а подведенные черным глаза смотрят прямо и безжалостно. У него есть еще один клинок, но Война не достает его из ножен, даже когда противник приближается. Элайджа наступает, лицо его искажено праведной яростью:

– Ты думал, что я буду просто смотреть, как ты убиваешь нас?

– Tuz utırtı juni şuur üçüt önüt dup atna üçüt ıtuuzı vokgon.

Ты именно этим и занимался, а ведь мы уже оставили позади семнадцать городов.

Семнадцать? Семнадцать?

Мужчина спотыкается, он с трудом удерживает меч, силы покидают его. Должно быть, Элайджа и сам понимает, что сражаться бессмысленно, но все же бросается на Войну с ненавистью во взгляде. Он почти настигает Всадника, стоящего неподвижно, точно скала. Он из последних сил поднимает меч для удара. Война не двигается.

– San sunin nupşırsunı suksugın tönörö ukvuyn.

Тебе не вынести моей ноши.

Словно в ответ на вызов, всадник Фобоса обрушивает меч на противника. Война с легкостью уклоняется от удара, золотые украшения в его волосах покачиваются и блестят. Элайджа едва не падает вперед, поднимает облака пыли, пытается удержать тяжелое оружие. Спустя несколько мучительных секунд ему удается развернуться, и он снова бросается на противника. Всадник спокоен, однако я чувствую, что за его расслабленной позой скрывается огромная сила.

– San Tuduydın urtin nüşütüü süstün eses, – насмехается он.

Тебе не постигнуть волю Божью.

С пронзительным криком Элайджа опять наступает, широко замахиваясь мечом. И снова Война отступает, легко уклоняясь от удара. Элайджа тяжело дышит, меч в его руках дрожит. На это больно смотреть, но хуже всего то, что я болею за Элайджу – наверное, единственная из всех здесь собравшихся.

Война преодолевает разделяющее их расстояние и перехватывает запястье противника. Элайджа вынужден убрать одну руку, и гигантский меч тянет его к земле. Всадник склоняется к противнику, его следующие слова едва слышны:

– Sani övütün urtin nüşütügö süstün eses, vurok San senin öç nüşünön.

Тебе не постигнуть волю Его, но мою месть ты узришь.

Все происходит очень быстро. Я слышу хруст, затем крик. Элайджа роняет меч, прижимает сломанную руку к груди. Война перехватывает тяжелый меч в полете, вынимает из ножен второй меч, поменьше. На долю секунды их взгляды пересекаются. А следом Война обрушивает на противника два клинка, точно ножницы. Кровь заливает все вокруг, половина тела Элайджи отлетает в одну сторону, половина – в другую. Приходится собрать все силы, чтобы меня не вывернуло наизнанку.

Толпа оживает, ликует. Мир сошел с ума.

Вкладывая клинки в ножны, Война уходит, оставляет мертвое тело на осквернение жителям лагеря.

Проходит меньше часа, и меня вызывают в шатер Войны.

В сопровождении угрюмых всадников Фобоса я прохожу через лагерь. Впервые за все время, проведенное тут, оказываюсь в секторе военачальника.

На сегодня налеты окончены, и солдаты Войны бродят между палатками, курят, играют в карты. Несколько человек бросают в мою сторону заинтересованные взгляды, но большинство даже не замечают женщину, которую ведут к военачальнику.

Сразу понятно, какой шатер принадлежит Всаднику. Он стоит в стороне от остальных и, хотя палатки Фобосов гораздо больше моей, его шатер превосходит их размерами. У Войны настоящий дворец из ткани, освещенный снаружи дымящими факелами. В метре от входа в шатер всадники Фобоса отступают, оставляют меня одну перед входом в логово Войны.

Сердце бешено колотится в груди. Со дня Пришествия Всадников я повидала немало дерьма, пора бы привыкнуть. Но не получается. Я боюсь. Боюсь этого места и того, что оно делает с людьми. Страшусь того, что готовит мне будущее. Но больше всего меня пугает Всадник и то, чего он желает от меня, особенно после сегодняшней безжалостной расправы.

– Входи, – подгоняет меня один из Фобосов.

Выдохнув, я делаю шаг и оказываюсь в палатке. Первое, что бросается в глаза – сам Война, сидящий на лавке, его мощное крепкое тело. Всадник по-прежнему облачен в алые доспехи, покрытые пылью и кровью. Меня он замечает, когда начинает расстегивать наручи.

– Мириам, – произносит он вместо приветствия.

Я с трудом перевожу дух.

В шатре стоит стол, пара стульев, кровать и несколько сундуков, в которых, должно быть, хранятся трофеи. Повсюду яркие коврики и подушки, и… оружие. Мечи и кинжалы, секиры, луки и стрелы занимают все поверхности. Похоже, ему очень нравится все, чем можно резать и колоть. Смертоносное, роскошное оружие, но я не могу рассматривать его сейчас – не могу оторвать взгляд от хозяина жилища.

– Зачем я здесь? – спрашиваю, останавливаясь у входа.

Война замирает. Откладывает снятый наруч и встает. Его подведенные глаза встречаются с моими. Колени слабеют, когда все его внимание сосредотачивается на мне. Как же он красив – особой красотой, присущей всему, что несет гибель. Резкая линия подбородка, полные, порочные губы, и пронзительные глаза.

– Как ты, жена? – спрашивает он. – Наслаждаешься жизнью?

Нет.

Мне с трудом удается не отшатнуться, особенно когда Война делает шаг в мою сторону. Между нами по-прежнему несколько метров.

– Я слышал, твое утро было полно приключений, – продолжает Всадник.

Он следил за мной?

– И? – я едва заметно вздрагиваю.

Война снимает ножны. Я смотрю на меч, которым меньше часа назад разрубили пополам живого человека.

– Мне сообщили, что ты делаешь оружие, – как бы между прочим замечает он.

На мгновение закрываю глаза. Должно быть, тот солдат все рассказал Войне. И передал мои слова о том, что Всадник якобы позволил мне выйти за пределы лагеря. Меня пробирает дрожь. Я сама видела, как он только что поступил с предателем, а теперь он знает, что я тоже бросила ему вызов.

– Очевидно, я поддержал твои планы.

Вот почему у меня строгие правила насчет лжи. На ней легко попасться. Открываю глаза и дерзко вздергиваю подбородок. Всадник идет ко мне, и каждый его шаг предвещает недоброе. И вот он близко – слишком близко.

– Не впутывая меня больше в свою ложь, – понизив голос, говорит он.

Я слышу невысказанное предостережение в этих словах: Иначе я накажу тебя.

Суд Войны ужасен настолько, насколько можно представить. Всадник пристально смотрит на меня.

– От тебя стоит ждать неприятностей, да, жена? – И Война сам же отвечает: – Да, несомненно.

Он преодолевает разделяющее нас расстояние, кожаный доспех касается моей груди. Он так близко, что я вижу золотистые искорки в его глазах. Пугающих глазах, прекрасных и пугающих.

– Ошибаешься, если думаешь, что меня это злит. – Его улыбка выглядит зловеще. – Все в тебе создано специально для меня.

Высокомерный ублюдок! Держу пари, он считает, что все люди созданы для его развлечения. Чтобы мучить их и убивать. Не отводя взгляда от моего лица, Всадник поднимает руку и проводит пальцем по моей ключице.

– Увидев тебя, впервые в жизни я возжелал. – Его слова пронзают меня насквозь. – И вот ты здесь.

Глава 7

Пальцы Войны замирают на моей коже.

– Тебе почти удалось сбежать. – Всадник отстраняется и принимается за второй наруч, расстегивая ремни. – Хорошо, что только почти.

Он воистину бесчеловечен. Никто в этом мире не вызывает во мне такого страха, только он.

За последние несколько дней я дважды пыталась избежать Всадника – сначала ценой смерти, потом – побега. Если он, действительно, столь безжалостен, каким хочет казаться, меня ждут серьезные неприятности.

– Ты в самом деле умеешь делать оружие? – спрашивает Всадник.

Я колеблюсь с ответом, не понимая, к чему он клонит.

– Не так, чтобы очень хорошо… – отвечаю спустя пару секунд.

– То есть «да»? – Война поднимает голову, и я неохотно киваю в ответ.

Взгляд Всадника устремляется к моим губам.

– Отлично. Тогда необходимым оружием для армии займешься ты.

Вот еще одна гребаная причина, почему никогда и ни за что нельзя нарушать второе правило и лгать. Теперь у меня есть работа, которую несколько часов назад я сама и придумала.

– Я не смогу ничего сделать без своих инструментов, – отвечаю ему. – А они остались в квартире.

Несколько долгих секунд Война внимательно смотрит на меня, видимо, пытается понять, не очередная ли это ложь.

– Где ты жила?

Жила. В прошедшем времени.

Я все еще смотрю на Всадника, когда приходит осознание: Война считает, что вся моя прежняя жизнь осталась в прошлом; теперь этот палаточный лагерь – мой дом.

Немного помедлив, называю адрес. В обычной ситуации я бы ни за что его не выдала, но… раз Война считает, что сможет достать мои инструменты, пусть попробует. В конце концов, в ближайшем будущем мне вряд ли представится возможность отсюда сбежать – за мной слишком пристально следят.

– Я могу идти?

Взгляд Войны опять устремляется ко мне. Несколько мгновений он смотрит на меня, а затем сосредотачивает все внимание на доспехах.

– Ты ведь не веришь в Бога, правда? – спрашивает он.

Кажется, мне еще нельзя уйти. Сама того не желая, удивленно поднимаю брови:

– А что?

– Просто любопытно. – Уголок губ Всадника чуть приподнимается, словно в словах его таится шутка, смысл которой мне понять не дано.

– С чего вдруг?

Война снова ловит мой взгляд:

– Подойди и расскажу. – Дразнит ответом, как приманкой.

Я делаю маленький шаг в его сторону. И снова эта улыбка, только теперь она кажется чуть менее веселой и более опасной.

– Трусость тебе не к лицу, жена.

– Я не трушу, – огрызаюсь с безопасного расстояния.

Его темный взгляд многозначительно останавливается на мне:

– Тогда докажи это.

Будь храброй.

Спотыкаясь, подхожу еще ближе, чувствую запах пыли и пота.

– Действительно, не трусишь. – Всадник внимательно смотрит на меня. – Что же касается твоего вопроса… любопытно, что ты не веришь в Бога, ведь я-то существую.

– А что в этом странного? Ты не Бог.

Я верю в то, что Война – не человек. Он сверхъестественная сущность. Во все остальное поверить сложнее. Всадника мои слова и прозвучавший в них вызов совершенно не впечатляют.

– Да, я не Бог, – соглашается он.

Война отворачивается, снимает поножи, а я резко выдыхаю, оставшись без его внимания. Не представляю, почему это кажется такой потерей. Каждый раз, когда Всадник устремляет на меня взгляд, меня пробирает дрожь.

– Я верю в Бога, – говорю ему. – Но не в твоего.

Моя мать была иудейкой, отец – мусульманином. Я выросла, веря во все и ни во что.

– Плохо, – отвечает Война, глядя на меня, – потому что ты Его, кажется, заинтересовала.

И вновь тянутся дни налетов; дни, которые начинаются с грохота копыт, а заканчиваются кровавым парадом.

Лишь на четвертый день звуки становятся иными. Проснувшись, моргаю, глядя на ветхие деревянные подпорки палатки. Снаружи доносятся женские голоса. Протираю глаза, сажусь, сдерживая зевок. Колено упирается в кучу веток, занимающую большую часть моего жилища. Война выполнил свою часть договора – мне позволили собирать древесину, из которой я делаю оружие. Но хожу я с сопровождающим, конечно.

Скатившись с тюфяка, подхватываю ботинки и обуваюсь. Затем расчесываю пальцами волосы. Последнее время я сплю в одежде – не рискую оставлять что-либо без присмотра в лагере, где двери не запираются, – поэтому просто расправляю рубаху и выхожу на улицу.

Палатки вокруг разобраны и упакованы. Я в замешательстве оглядываюсь, мимо пробегает женщина.

– Извините, – окликаю ее, – а что происходит?

Она удивленно смотрит на меня, как будто все и так понятно.

– Мы переезжаем.

Переезжаем.

Даже сейчас, когда палатка превратилась в кучу шестов и ткани у моих ног, от одной мысли об этом все внутри сжимается. Я не ожидала, что лагерь будет переселяться. Хотя именно так и ведут себя захватчики – снимаются со старого места, совершают набеги, и снова в путь, навстречу новым грабежам.

– Мириам.

Я едва не подпрыгиваю от прозвучавшего за спиной голоса, оборачиваюсь и вижу двух мужчин с красными повязками на руках. Всадники Фобоса.

– Военачальник желает видеть тебя.

Внутренности снова сводит спазм. С последнего разговора с Войной миновала половина недели, и я никак не могу понять, боюсь ли очередной встречи с ним или предвкушаю ее. За прошедшие дни я убедила себя: даже если у Войны и был ко мне какой-либо интерес, он уже пропал. Наверное, Всадник нашел себе новую женщину, и теперь изводит ее, называя женой.

Роскошный шатер Войны еще не убран. Внутри я вижу хозяина, облаченного в черные штаны и рубаху, на поясе у него висит кинжал. Он стоит на коленях у открытого сундука, спиной ко мне и моим провожатым.

– Господин, – говорит один из всадников Фобоса, – мы привели ее.

Война отвечает не сразу. Прячет вещь, которую держит, в сундук, захлопывает его и проводит ладонями по крышке.

– Свободны, – говорит он на обычном иврите. Видимо, бережет свою тарабарщину для официальных речей.

Воины отступают, я тоже пытаюсь ускользнуть вместе с ними.

– Не ты, Мириам.

Замираю, волоски на руках встают дыбом. Хотелось бы мне сказать, что это от страха, но в голосе Войны слышны особые нотки… навевающие мысли о мягких простынях и теплой коже. Перевожу дух и снова оборачиваясь.

Война стоит и смотрит прямо на меня. Он кажется огромным, величественным и страшным. Угроза, волнами исходящая от него, никак не связана с мечом, который он держит в руках. Есть что-то в самой его сущности, что вызывает страх.

Несколько долгих секунд Всадник изучает меня взглядом. Достаточно долгих, чтобы увериться: никакой другой женой он меня не заменил. И мое сердце пускается вскачь.

– У меня для тебя кое-что есть, – заявляет Война.

Я поднимаю брови. Не думаю, что мне нужен его подарок, что бы он там ни приготовил. Но он продолжает стоять и смотреть на меня, и мои брови взлетают чуть выше.

– Так ты собираешься показать мне подарок? – спрашиваю я.

– Сперва мне хочется посмотреть на тебя, жена. Или откажешь мне даже в этой малости?

В его тяжелом взгляде напряжение, и я не знаю, как мне себя вести. Каждый раз, когда мне кажется, что Всадник свернет направо, он сворачивает налево, и наоборот. Четверо суток Война держался от меня на расстоянии, а теперь говорит так, будто все это время жаждал меня видеть.

Не понимаю его.

Но могу отказать.

К сожалению, не успеваю я и слова сказать, как Война устремляется в угол шатра и поднимает валяющийся на земле мешок. Затем неторопливо возвращается – черная рубашка плотно облегает его тело, – и бросает его к моим ногам. Мне требуется всего мгновение, чтобы узнать мою старую холщовую сумку.

Но я же бросила ее в… Быстро поднимаю глаза на Всадника:

– Ты был в моей квартире?

Пытаюсь представить Войну у себя дома, как он осматривается в моей комнате. Скорее всего, он видел вещи, которые я хранила на память о родных. Видел беспорядок на верстаке, который стал еще ужаснее, когда квартиру разграбили, – заметил фотографии на стенах, часы и захламленную кухню, грязное белье, неубранную кровать, и кучу других, слишком личных подробностей. О чем он думал, глядя на мои вещи?

Война не отвечает, и, опустившись на колени, я открываю сумку. Мой взгляд падает на кожаный сверток – чехол для инструментов. Достаю его, разворачиваю. В мягких кармашках лежат инструменты для работы по дереву. Откладываю их в сторону и продолжаю изучать содержимое сумки. Вижу там листы наждачной бумаги и пару крепежей. И, похоже, Всадник захватил даже мой топорик и одну из маленьких пил. Он сделал это! Принес из дома мои инструменты. Не ожидала от него такой щедрости.

Поверить не могу, он был в моей квартире… При мысли об этом чувствую себя странно – неловко и беззащитно, словно Всадник заглянул мне в голову.

Полог шатра откидывается, входит один из Фобосов:

– Мой господин, пора грузить ваши вещи.

Война кивает, воин подхватывает небольшой сундук и уносит из шатра. Как только Фобос уходит, Всадник подходит ближе, нависает надо мной:

– Поедешь рядом со мной.

– Ты всем своим «женам» раздаешь приказы? – интересуюсь я.

– Думаешь, у меня есть другие? – Война изгибает бровь и жутко улыбается.

В шатер входят другие солдаты, начинают собирать вещи Всадника.

– Тебя проводят, – сообщает Война, уходя. – С нетерпением жду нашей поездки.

Не понимаю, почему мы должны ехать верхом, если есть велосипеды. Они не устают, не требуют еды, не гадят повсюду и уж точно не пытаются лягнуть тебя только потому, что они гребаные темпераментные ублюдки. Однако армия на велосипедах вряд ли вселяла бы страх в сердца людей.

Я еду на жеребце по имени Гром. Он несколько раз пытался пнуть меня копытом, но я все равно должна ехать верхом на этом чудовище, которое считает, что я недостойна сидеть в седле.

Лагерь сворачивают целую вечность. Когда все, наконец, собрано, выстраивается огромная колонна – конные воины, повозки, и бескрайнее море тех, кто идет пешком. Война, величественно восседающий на коне, едет последним. Он вновь облачен в доспехи, огромный меч занял свое место у него за спиной, золотые украшения в волосах сверкают на солнце. Он выглядит так, словно явился из другого времени.

Всадник приближается ко мне.

– Готова?

Я киваю. Можно подумать, у меня есть выбор!

– Тогда следуй за мной.

Он пришпоривает коня, направляется в начало процессии. Толпа разражается приветственными криками, когда он проезжает мимо, словно это их спаситель, а не жуткая сверхъестественная угроза. Несколько мгновений я наблюдаю за ним, потом заставляю Грома двинуться следом. Люди молчат, но я чувствую на себе их любопытные, испытующие взгляды.

Кто она? Почему едет вместе с Войной?

Еду вдоль всей колонны, в самое начало. Там, впереди, ждет Война. Его взгляд будто изучает меня, пока я медленно подъезжаю. Но стоит мне оказаться рядом, как он молча трогается в путь. Никаких «привет» или «как дела?». Лишь спокойная уверенность, что я последую за ним.

Оглянувшись, вижу, что колонна пришла в движение. Однако она движется медленнее, чем мы. И хорошо – никогда еще я так не хотела отделаться от толпы вероломных предателей. Они плетутся за нами метров пятьсот, но за первым же поворотом мы со Всадником остаемся вдвоем.

Мы едем в молчании. Я жду, когда Война нарушит его – конечно, нарушит! – но он продолжает молчать, устремив взгляд на дорогу.

– Зачем тебе нужно, чтобы я ехала рядом? – спрашиваю я наконец.

– Ты моя жена.

Хочется возразить: «Я не твоя жена». Не то, чтобы это имело значение, но… слова вертятся на языке, однако, вглядываясь в точеный профиль Войны, я понимаю: он почему-то уверен, что имеет право так вести себя со мной. Еще несколько секунд я рассматриваю его – от длинных темных волос до изгиба губ и резкой линии подбородка.

– Почему ты думаешь, что я твоя жена? – интересуюсь я.

Взгляд Войны, метнувшись к моей шее, замирает.

– Я не думаю, – отвечает Всадник. – Я знаю.

Черт! Вот она, эта уверенность. Можно подумать, что если Войне и правда предначертано стать моим мужем, я тоже должна это знать.

– Если я твоя жена, почему мы спим в разных палатках? – замечаю я. – И почему мы не…

Замолкаю, чтобы не сказать лишнего. Всадник переводит на меня взгляд. В его глазах светится интерес.

– Продолжай, – подбадривает он. – Скажи это, Мириам.

Я молчу.

– Почему я не сплю с тобой день и ночь и не приковываю цепями к кровати, как порядочный муж? – продолжает он.

Что? Приковывать цепями к кровати?

– Кто, черт побери, учил тебя секретам семейного счастья? – спрашиваю, стрельнув на него глазами.

Серьезно, что за?.. Какой там бог? Настоящий демон, определенно.

– Разве не так ведут себя мужья? – смеется Война, повернувшись ко мне.

Он это на самом деле или все же шутит?!

– А, может, я уже замужем? – Сама не знаю, зачем так говорю. Это наглая ложь.

Несколько мгновений Война не реагирует. Затем поворачивается ко мне, медленно и бесконечно спокойно.

– Да? – негромко спрашивает он. – У тебя уже есть муж, Мириам?

Его голос, эти пугающие глаза… По спине пробегает холодок, и я вдруг особенно четко осознаю: Война – не человек. Это сверхъестественное существо, убивающее без страха и сожалений.

– Нет. – Я не смогла бы солгать под прицелом этого взгляда, даже если бы захотела.

Война кивает:

– К счастью для тебя. И для него.

И снова этот холодок… Никаких сомнений: если бы я была замужем, Всадник, не раздумывая, уничтожил бы моего мужа. Я вздрагиваю. Да он точно демон. Несколько секунд мы едем в тишине, Война оглядывает окрестности, а затем спрашивает:

– У тебя есть семья?

– Была, – отвечаю я через силу. – Но тебе это и так известно, правда?

Всадник был у меня дома. Я предполагаю, что был – ведь он собирал мои инструменты. Он видел фотографии на стенах: родители, мы с сестрой в детстве.

– Что случилось? – интересуется он.

Вы случились! Ты и другие!

Я опускаю глаза, смотрю на свой браслет. Ничего особенного, всего одна бусина на кожаном шнуре – красная нить, на которой он был изначально, давно порвалась. Но этот простенький амулет – последний подарок, который я получила от отца. Он должен был защищать меня от бед.

– Мой отец погиб, когда явился ты и другие Всадники.

Они с коллегой-профессором переходили улицу, возвращаясь в университет после обеденного перерыва. Их сбил автобус.

– Мать и сестра…

Выстрелы оглушают. Мы втроем бежим из города с рюкзаками за спиной. Тогда нам повезло. Но потом… эта лодка, эта жуткая лодка…

– Давно, задолго до твоего появления здесь, в Новой Палестине, шла война. – Война бушевала все время, что люди жили в этом уголке мира. – Мы бежали и…

Я чувствую на себе взгляд Всадника, ждущий, требующий продолжения, но я не могу говорить. Эта недавняя потеря причиняет гораздо больше боли.

– Их тоже больше нет, – я качаю головой.

Мы едем по пустынной дороге на запад, удаляясь от Иерусалима. Вокруг так тихо, будто у самой земли нет слов, чтобы описать то, что здесь произошло. Кидаю взгляд через плечо в надежде увидеть, что где-то за нами движется остальная процессия, но последние двадцать минут нет даже намека на ее существование.

– Они следуют за нами, – раздается голос Войны.

Не знаю, успокаивает он меня или предупреждает – возможно, и то, и другое.

– Как ты заставляешь их идти за собой? – спрашиваю. – В бою, а не только сейчас.

Одной клятвы верности недостаточно, чтобы заслужить преданность армии, особенно после тех зверств, свидетелями которых все мы стали.

– Я не заставляю, – говорит Всадник. – Я не стремлюсь заслужить их преданность. Моя миссия – судить их сердца.

Ответ звучит… по-библейски. Тревожно.

– А что насчет моего сердца? – спрашиваю я. – Ему ты уже вынес приговор?

Взгляд Войны останавливается на мне, и он мягко отвечает:

– Твое сердце для меня загадка. Но скоро мы узнаем правду.