Полная версия
История для ленивых
Ему смешно, он был в Африке и всех там видел, но ему смешно смотреть, как амбиции пожирают Помпея.
Ему смешно, когда Помпей откажется распустить армию, смешно, когда-тот расскажет ему, что люди поклоняются восходящему солнцу охотней, чем заходящему.
Ему смешно, когда слоны Помпея застрянут в арке во время Триумфа.
Он назовет Помпея Великим, и Помпей всю жизнь будет гнать от себя мысль, что это тоже была насмешка.
82 год до Рождества Христова.
Сулла – Диктатор.
Сенат наполнен его людьми, всадники урезаны в правах так, что и представить себе не могли.
Никаких больше народных трибунов, хватит.
Сулла видел, как заводят толпу, Сулла ненавидит толпу, Сулла не играет с толпой.
Диктатура!!!
Цезарь, мальчишка совсем, бежит из Рима.
Его ловят, мать падает на колени перед Суллой, за него просят друзья.
«Как хотите!» – жуткий оскал становится еще шире.
Как хотите.
Но в этом Цезаре сидит сотня Мариев.
Три года диктатуры.
Свободный Рим, город законов и неписанных правил, покорно жил, склонившись и повинуясь.
А потом, в один прекрасный день, Луций Корнелий Сулла пришел в Сенат.
И швырнул римлянам в лицо их свободу, словно мокрую тряпку.
«Я больше не Диктатор, частное лицо! – заявил он потрясенным сенаторам. –
И готов предоставить отчет обо всех своих действиях!» – Сулла издевательски ощерился.
Зал молчал.
«Вопросов не будет?!» – Сулла захихикал, не захохотал, но захихикал себе под нос и двинулся к двери.
Ударом в плечо отпихнул машинально дернувшегося за ним ликтора и вышел на ступени Сената.
Частным лицом.
Постоял, обшарил издевательски взглядом застывшую улицу и пошел домой.
Пить с актерами, закатывать оргии и умирать от болезни.
Но каждый день.
Каждый день одинокая фигура выходит на Форум.
Издевается.
Он умер в следующем году.
Просто взял от жизни все, что хотел, использовал ее на всю катушку и ушел, оставив Рим жить так, как-тому хочется.
Вновь поднялся Митридат, шла война в Испании с марианцем Серторием, взбунтовался Спартак.
Сулле было все равно.
Он знал, знал, что будет сразу, после его смерти.
И криво ухмылялся, в последний раз закрывая глаза.
Спор, как его хоронить, едва не привел к резне.
Противники хотели отыграться на мертвом.
Но победили сторонники.
Государственные похороны, трехдневный траур по всей Италии.
Ветераны, идущие в Рим бесконечным потоком на погребение.
Огромный костер, бушующее пламя, исчезающая в огне фигура в белой тоге.
В последний раз мелькнувшая перед тем, как навсегда исчезнуть, ухмылка.
Он швырнул им обратно их власть, чтобы их унизить.
И знал, что они знают, что он знает.
«Не было друга лучше.
Не было врага злее».
Надпись на надгробии.
Весь Сулла.
В двух строчках.
Глава 3. Гай Юлий Цезарь
12 июля 95 года до н. э.
Рим, Субурра, плебейский район.
В тени многоэтажного здания играют трое малышей.
Светловолосый мальчуган, светлые волосы и серые глаза.
У него сегодня день рождения, 5 лет.
Его мать, хозяйка этого здания, они живут в нем и сдают квартиры, в основном евреям, чьи дети возятся вместе с ним, складывая из камешков пирамиды.
10 лет спустя.
Мальчик вырос.
Он дальний родственник Мария и дальний родственник Суллы через их жен, своих теток.
Марий делает его жрецом, Фламином Юпитера, он никогда больше не прикоснется к железу, не возьмет в руки оружие.
Его женят на дочери Цинны, и он любит ее…
Цинна мертв, и Марий повержен.
Мальчишку волокут к Сулле.
Он больше не Фламин Юпитера и должен развестись с женой.
Серые глаза холодно смотрят в глаза Диктатора.
– Нет.
– Неет???!!!
– Нет.
Бегство.
За голову назначена награда, охотники рыщут по всей Италии, он прячется в пещере.
Нашли.
Мать, Аврелия, падает на колени перед Суллой.
За него просят и другие.
«Ладно, – сдается Диктатор. –
Пусть живет.
Но предупреждаю вас, – вспыхивают когда-то голубые, а сейчас потухшие глаза. – В этом юноше спит сотня Мариев…»
Изгнание.
Армия, Восток.
Осада Митилены.
Когорта разбита, щит вперед, короткий меч покидает ножны.
Он выводит ее и перед строем увенчан венком из дубовых листьев.
За спасение римских солдат на поле боя.
Когда он заходит в Сенат, все должны вставать, по законам Суллы.
Вифиния, царь Никомед.
Он взял у него корабли.
Они подружились.
Он мог расположить к себе кого угодно.
Враги до смерти будут делать гнусные намеки на эту связь, и он никогда не простит этого никому.
Путь домой.
Пираты, плен.
«Я заплачу выкуп, а потом распну вас всех», – лениво обещает он им, щурясь на убегающую за горизонт морскую гладь.
Пираты хохочут.
Этот римлянин, смешной малый.
Выкуп.
Корабли.
Он распял их.
Как обещал.
Рим.
Ступени карьеры.
Одна за другой, каждая.
Нет более тщательного, чем он, нет более скрупулезного.
Его ненавидят в Сенате.
За прическу, волосок к волоску, за щегольски закатанные манжеты, за надменность, которую не скрыть улыбкой.
И за любовь толпы.
Дикие долги.
Игры в честь отца.
Двести пар гладиаторов бьются в серебряных доспехах, и весь цирк скандирует его имя.
Квесторство в Испании.
Он удрал через забор, кредиторы караулили его снаружи.
Красс заплатил долги.
Красс всегда платит долги.
И всегда долги получает.
Рим.
Выборы.
Сенат уготовил ловушку.
Или Триумф и не выставить кандидатуру, или Консульство, но без Триумфа, распустить войска.
Кто откажется от Триумфа.
Он откажется.
Войска распущены, он Консул.
Выборы.
Выборы Верховного Жреца, Великого Понтифика.
Мать, Аврелия, провожает на пороге.
«Я вернусь Понтификом или не вернусь вообще», – весело бросает он.
Долги.
Его выбирают.
Сервилия, мать Брута.
Их связь длится годами.
Об этом знают все.
Это Рим, все знают всё.
Про всех.
Первый триумвират.
Он заставил примириться Помпея и Красса, связал их своей порукой.
Галлия.
Галлия на десять лет.
Еще ни один римлянин до него не покидал Город так надолго добровольно.
Еще ни один римлянин до него не получал провинцию на десять лет.
Галлия покорена.
Высадка в Британии.
Это не легенда, она есть!!!
Удается унести ноги, тоже неплохо.
Галлия в огне!
Верцингеторик поднял галлов, племена одно за другим сбрасывают ненавистное ярмо.
Поражение под Герговией.
Осада Аллезии.
Вся Галлия пришла на помощь, и он сломал ее.
Мир.
Верцингеторик в цепях.
Восстал Укселодунум.
Он холоден, он всегда холоден и расчетлив.
Тридцать тысяч галлов уйдут домой по всей стране, унося привязанные к шеям отрубленные руки.
Больше уроки не нужны, Галлия все поняла.
Сенат.
Он лишен постов и объявлен врагом народа.
Грязный, потный, окровавленный Антоний перед строем.
Вперед!
Рубикон.
Фарсал.
Египет, Клеопатра.
Сказочная страна, зажатая в кулак.
Тапс, Мунда, всё.
Великие враги ушли.
Катон, Помпей, Сципион…
Цицерон и Брут на коленях, он всех простил, вставай, Кассий, поднимайся, Каска.
Поход на Парфию.
Нужно вернуть домой Орлов Красса.
Последний день.
Последнее заседание Сената.
Мартовские иды.
Белоснежные тоги.
Кинжалы.
Серые глаза вспыхивают в последний раз.
Гневом.
И подергиваются поволокой безразличия.
Мертвая рука разжимается, на ладони непрочитанная записка.
«Не ходи в Сенат, Цезарь».
Мальчишки играют в тени здания.
Строят пирамиды из камешков.
Он учит иврит, они учат латынь.
Впереди целая жизнь.
И ужин.
Мамы позовут.
Мальчишки играют…
Глава 4. Спартак
Они больше не кричали его имя.
Вообще ничего не кричали, угрюмо сидя возле костров и полируя мечи.
Десятки тысяч костров, десятки тысяч мечей.
Эта ночь была последней.
Римляне тоже жгли костры.
И полировали мечи.
Ловушка захлопнулась.
Часовых не выставляли.
Они встретятся завтра, лицом к лицу.
Из этого капкана только один выход…
Спартак смотрит в костер пустыми глазами.
Мысли то мечутся, будто безумные, то исчезают, оставив за собой лишь тоскливую пустоту.
Щемящую и горькую.
Все было предопределено.
Нет, им не не хватило времени, времени было навалом.
Наоборот, они в нем захлебнулись.
Утонули во времени, которое их пожрало, сорвало плащи надежд, вышвырнуло голыми под ночной ветер.
Ложь!!!
Их не убьют римляне Красса, нет!
Их уже вообще ничего не убьет.
Они давно мертвы.
Мертвы с того момента, как-только поняли.
Им не нужна Свобода!!!
Та Свобода, о которой они столько мечтали, которой клялись, которую ласкали, как женщину, в своих мечтах!
Рабам не нужна Свобода!!!
Рабы хотят стать Хозяевами.
Рабов.
Он понял это первым и врал им столько, сколько мог…
Шурх… Шурх…
Лезвие пробегает по точильному камню монотонно, искры вспарывают темноту ночи, вспыхивают крошечными звездами и гаснут.
Бесконечность монотонных движений, тысячи вспыхнувших и погасших звезд.
Единственный глаз Тита холодно, не мигая смотрит на серебристый металл лезвия.
Шурх…, Шурх…
Он всегда думает только об одном.
Как он убьет их всех.
И Спартака.
За свой глаз.
О-о-о, он помнит этот день!!
День, когда Рим потерял Консулов.
Центурион Тит Галлиен защищал Орла легиона.
Волна рабов хлынула, взломала их строй.
Дубины крушили легионеров, трезубцы вспарывали панцири, словно бумажные.
Бывшие гладиаторы куражились своими цирковыми фокусами, вспрыгивая на плечи первой шеренги, кувырком перебрасывая себя за строй и обрушиваясь с тыла.
Они стояли стеной, но стену били со всех сторон.
Они рубились отчаянно, а потом кто-то из рабов швырнул факел, потом еще один, вспыхнули солдатские плащи.
Спартак тенью слетел с коня, рванулся к Орлу!
Он бросился ему наперерез, но руку сзади перехватила чья-то кисть, и в глаз вонзилось лезвие кинжала.
Он все помнил, бой был нечестным!
Он все помнил, бой был нечестным!
Батиат так им и сказал: «Вы должны проиграть, я поставил на ту сторону!»
Они хлопали друг друга по плечам, прощаясь и лязгая доспехами, выходили один за другим на арену, под рев улюлюкающей толпы.
Он видел, как каждого из них проволокли обратно, вцепившись крючьями в мертвые тела.
В этот вечер он все решил.
Батиат был пьян, маленький лысый толстяк, вечно в грязной засаленной тунике.
Он пришел к ним вечером, швырнул мех с кислым вином и хохотал, потрясая набитым золотом кошельком.
Когда спустя час охранник пришел погасить факел, один из них, метнувшись змеей, схватил его за щиколотку, а остальные рванули на себя, протянув руки сквозь решетку.
Они забрали ключи, разбили ему голову, задушили часовых и привратника и вырвались в ночь.
Свободными!!!
Они бежали в темноте, три десятка мужчин, обученных убивать.
Лил дождь, ноги скользили в грязи, но они были свободны, и сердце колотилось бешеным ритмом, отбивая – больше никогда!!!
Утро обрушилось хмурым солнцем, тускло подсвечивающим низко висящие облака.
До Везувия всего ничего, он уже вырос темной массой в тумане, уже видны уходящие вверх по поросшему деревьями склону тропинки пастухов.
Повозка. Торговец с дочерью, четверка охранников, возница.
Навалились толпой, захлестнули цепи вокруг шей, били наотмашь кандалами.
Головы разлетаются, словно тыквы, мечи выскальзывают из ослабших рук.
Торговцу вспарывают живот, словно брюхо рыбе, он бьется на острие меча, никак не желая умирать.
Девчонка пытается бежать, догоняют, волокут за волосы к телеге.
Рослый германец срывает одежду, швыряет лицом вниз на телегу, одна рука по-прежнему сжимает намотанные на кулак волосы, другая стиснула грудь до синевы.
Насилуют сразу несколько человек, девчонка орет, захлебывается в крике, только распаляя гладиаторов.
Им давным-давно осточертели податливые шлюхи, изредка приводимые Батиатом, сопротивление жертвы, борьба, их только заводят.
Спартак ловит безумный, полный отчаяния и боли взгляд девушки.
Такие глаза вчера были у Ганимеда, ретиария.
Он был еще жив, когда рабы крючьями волокли его с арены и внутренности сизым клубком вываливались из раны в животе.
Шаг вперед.
Короткий меч, отобранный вчера у убитого охранника, пробегает по горлу, кровь волной хлещет на германцев, девчонка вздрагивает и застывает безвольной куклой.
Взгляды полные бешенства, сейчас взорвутся.
Рука срывает холщовый покров с телеги, открывая глазам груды панцирей, мечей и шлемов.
«Хватайте оружие!» – голос Спартака хриплый, он вырывает из кучи первый попавшийся щит и швыряет его Эномаю.
Тот машинально ловит, машинально взвешивает в руке.
Оружие успокаивает, они привыкли к нему, гладиаторы разбирают его, отходят в сторону, какие-то пару минут – и они уже не толпа беглых рабов, но вооруженный отряд.
Мечи выбивают искры, летят в сторону расклепанные кандалы, кто-то уже выпряг лошадей.
Вперед, на вершину Везувия!
Сотни рабов.
Волна слухов пробежала по Капуе, взорвала ее.
На рынках, в судах, на кухнях и виллах только и разговоров.
Взбунтовались рабы.
История с повозкой обросла слухами, будто не четыре охранника, а две центурии разбиты, растерзаны, разорваны в клочья зубами и руками.
Тит Галлиен прекрасно помнит этот день.
Лезвие меча наливается злостью с каждым прикосновением точильного камня.
Шурх… Шурх…
Тит сам наливается злостью.
Глабр привел шесть когорт, они обложили Везувий, словно медвежью берлогу.
Дни тянулись, как бесконечная нить из клубка шерсти, поставленные в строй, в спешке набранные деревенщины шутили: «Они там с голода уже небось сожрали друг друга».
Глабр пил в шатре с утра до ночи, претор проклинал злую судьбу, загнавшую его в эту дыру ловить толпу рабов во главе толпы черни.
А потом ночь взорвалась.
Сотни факелов, Тит помнил, как они били в глаза, слепили, как выскакивали из палаток новобранцы, путаясь в одежде, и как ревели гладиаторы, стуча мечами о щиты!
Этот стук мечей о щиты он запомнит навсегда!!!
Они смели часовых, перемахнули через частокол лагеря и бросились убивать.
«Держать строй!!» – орал Тит, пытаясь загнать свой сброд хоть в какое-то подобие шеренги.
Клодий Глабр вырос за его спиной в одной тунике и мечом в руке, визжали свистки центурионов, но все было напрасно!
Гладиаторы резали мечущихся деревенщин, как перепуганных кур, германцы сбивали с ног ударами щитов и быстро вонзали в горло мечи.
Галлы, раскрасившие лица синими полосами, как водится у них, жуткие в отблесках огня, огромные и беспощадные.
Тит уволок Глабра силой, тот оцепенел и не мог идти сам.
Они бежали, бежали через никем не охраняемые главные ворота лагеря, а за их спиной раздавались крики умирающих солдат и торжествующих рабов.
Он так никогда и не сказал им правды.
Не сказал, когда был гладиатором.
Не сказал, когда они вырвались из рабства.
Не сказал, до самого конца.
Спартак.
Собачья кличка, раньше резала слух, потом привык.
Он был римским гражданином и сам служил под Орлами до того, как потерял все.
И теперь, когда их уже тысячи, он делал так, как положено в Риме.
Армия.
Разбить на легионы, галлы у Крикса, германцы у Эномая, все народы, до которых дотянулась железная рука Рима, здесь, у костров в бывшем лагере Глабра.
Теперь это их лагерь!
Нет, никогда тут не будет железной дисциплины, они готовы взбунтоваться по любому поводу.
Но свое место в строю каждый знает и готов занять.
Бывшие рабы делят женщин, овладевая ими на глазах у всех, кидают кости, те, чей жребий выпал, рубят окрестный лес.
Нужны тысячи копий, оружия отчаянно не хватает, и молоты кузнецов грохочут день и ночь.
«Вариний!!!»
Тит застонал, словно от зубной боли!!
Лезвие дрогнуло на точильном круге, обиженно взвизгнуло!
«Два легиона!!
Два полных легиона, и этот дурак разделил их, растопырил пальцы, словно слепой!»
Мерзавцы Спартака настигли их по одиночке, вчерашние рабы повиновались командирам лучше недоучек-новобранцев!
Он разбил Вариния по частям, и они бежали, снова бежали, бросив оружие и раненых, а за ними гнались рабы!
Рабы, гонящиеся за легионерами, Тит думал, что он сойдет с ума, глядя на жалкие остатки пехоты, уныло бредущие по чавкающей под ногами грязи!
«Консулы разбиты!!!!
Тит выл, выл волком, вспоминая этот день!!
Римские консулы разбиты и бегут, словно зайцы!!!»
Ему хотелось умереть в тот день!!
Он выжил.
Спартак лишил его глаза, он помнил, как он полз, пробираясь между грудами мертвых тел.
Рабы устроили праздник, пили и танцевали, полуголые девки, с залитой вином грудью, бродили по полю и добивали раненых.
Он и сам убил одного, стонавшего слишком громко.
Убил, чтобы выжить.
Крикс ушел.
Он ничем не смог ему помешать.
Они орали друг на друга в палатке, галла захлестнула волна самоуверенности.
Юг Италии лежал перед ними беззащитный, вчерашний раб пил власть, как безумец, купался в ней!
Теперь он мертв.
Консулы нагнали двадцать тысяч галлов и раздавили их, расплющили, словно орех в ладони.
Он разбил Консулов.
Три сотни патрициев дрались, как гладиаторы, жертва, погребальная жертва Криксу и его галлам.
Он сидел в кресле, вокруг стояли ликторы, и трофейные знаки консульской власти были у его ног.
Нужно было уходить.
Он так и сказал: «Давайте уходить».
Галлия ждала, Рим больше не мог огрызаться, нужно было просто идти.
«Куда? Куда?» – орали ему бывшие рабы, у которых теперь появились свои рабыни.
Патрицианки из ограбленных городов, с рабскими ошейниками, насилуемые каждый вечер у лагерных костров на глазах пленных мужей.
Они не хотят.
Эта мысль ударила его, словно молнией, когда он впервые ее осознал.
Рабы не хотят быть свободными, не хотят уйти в Галлию, раствориться там, просто жить!
Рабы хотят иметь своих рабов.
Ему хотелось уйти.
Завернуться в плащ, вывести коня за линию часовых и умчать прочь, прочь, куда глядят глаза!
Прочь от Рима, прочь от тех, кого он уже не мог снова сделать людьми!
У его ног горели костры.
Сто тысяч человек.
Спартак не смог уйти.
Красс!!
Тит стоял в самом центре, впереди своей когорты и ликовал!
Бычья шея, мощные икры, обвитые ремешками сандалий, красный плащ легата едва не трещит на литых плечах!
Красс что-то орал, не разобрать что, и легионы орали в ответ, орали восторженно, они устали бежать.
И побежали.
Этот день Тит тоже запомнил.
Все так же стоял перед строем Красс.
Плащ трепетал на ветру, руки сжимают рукоять меча.
Толстые губы сжаты, не лицо – маска смерти.
И у Тита маска смерти.
У всех, у всех рядом эта маска, десятки тысяч масок смерти.
Децимация!!!
Жуткое слово, страшная казнь.
Они все тянули жребий, и Тит тянул, дрожали пальцы, и дрожало веко уцелевшего глаза.
Он стоял, а соседей слева и справа вывели из строя.
Сотни и сотни выходили из строя и становились тонкой цепочкой между Крассом и бесконечными шеренгами.
Виноватых выбирает жребий.
Дубинки разбивают головы, мертвые падают, и палачи шагают к следующим.
Армия все поняла.
Армия боится Красса больше, чем Спартака.
Тит не боялся Красса.
Не боялся Спартака.
Он боялся не дожить.
Не дождаться того момента, когда приблизит свой единственный глаз к его умирающим двум.
Все кончено.
Это поняли уже даже самые отчаянные, самые глупые, самые равнодушные и сломленные.
Он сделал все, что мог, но все кончено.
Ветер рвет плащ, он стоит на холме и смотрит, как уходит флот.
Последние месяцы он лихорадочно искал выход.
Рабы не хотели уходить из Италии, не понимая, что Рим просто не принимал их всерьез.
Теперь принял.
Поняли.
Письма к Митридату, письма к Серторию, десятки писем!
Гонцы уносились прочь и не возвращались.
Пираты взяли деньги.
Их вожак, бородатый, с одним ухом и шрамом через все лицо, хохотал, обнимая его за плечи.
«Конечно, мы перевезем вас на Сицилию, приводи всех!»
Он привел, и теперь смотрел с холма, как пиратский флот, медленно, будто издеваясь, разворачивался и уходил за горизонт.
Они все смотрели, семьдесят тысяч человек, мужчины и женщины молча стояли на берегу и смотрели, как уплывает последняя надежда.
Уже не на свободу.
На жизнь.
«Надо было идти в Галлию, Спартак», – сказал Ганник, который громче всех орал «нет».
Он ничего не ответил.
Красс отрезал все пути, ловушка захлопнулась.
Из Испании плыл с войсками Помпей, Рим стряхнул с себя оцепенение.
Солнце взошло.
Трубы взревели, легаты помчались вдоль когорт, железными квадратами замкнувшими поле.
Тит стоит прямо возле Красса, доспехи надраены, фалеры надеты все до одной.
Пустая глазница не прикрыта повязкой и зияет на лице жутким провалом.
Рабы спускаются с холма.
Нечего ждать, нечего уже терять, какая уже разница.
Тит видит Спартака, видит, как-тот несется вдоль своих рядов, что-то кричит своим.
Спрыгивает с седла, вонзает меч в шею коню, тот бьется в судорогах, заваливаясь на бок.
«Никто не побежит!» – Тит не слышит, что кричит Спартак, но знает, знает, что он кричит, беззвучно шевеля повторяющими эти же слова губами.
Отсюда только один выход, и Красс приказал Титу убить любого, кто попытается бежать.
Даже если это будет сам Марк Красс.
Римская пехота идет вперед.
Мерный шаг, никаких криков, никаких ударов по щитам.
Безумное безмолвие, шаг за шагом, метр за метром.
Вперед!
Сошлись.
Тит не смотрит по сторонам, не смотрит назад, взгляд устремлен в одну точку.
Он видит, как Спартак рубится в первой шеренге, видит, как падают легионеры, видит, как гладиаторы прикрывают его щитами.
Солнце палит.
Взошло, жжет огнем, доспехи горят на плечах.
Красс стоит, словно каменный, замерев.
Резко рвут лязг оружия свистки центурионов, когорты резерва шагают вперед, прижимают строй, уплотняют его до слитной массы панцирей и мечей.
Дрогнули!
Рабы дрогнули, откатываются назад, подаются под стальным натиском, падают под ударами коротких мечей.
Вот!!!
Тит подается вперед, он видит, как Спартак машет кому-то рукой, взлетает на подведенного коня!
Летит вдоль строя, вырывается сквозь разрыв в когортах и мчит прямо на него!
Конница рабов мчит за ним, мчит прямо на них, волной вливаясь между плотных коробок пехоты.
Лязг за спиной.
Тит оборачивается.
Красс обнажил меч, стоит, по бычьи склонив голову, меч кажется игрушечным в огромных ручищах.
Удар, конница налетает, легионеры разлетаются, словно кегли.
Спартак рубит с седла, метр за метром приближаясь к Крассу.
Падает знаменосец, второй подхватывает Орла и тут же падает с разрубленной головой.
До Красса подать рукой, больше нет никого, и Спартак орет во всю мощь легких, бросая коня вперед!
Тит делает шаг навстречу, упругий шаг, он так мечтал, бесконечно долго мечтал его сделать!
Подбрасывает дротик на ладони, словно примеряясь, и разогнувшейся пружиной швыряет его в Спартака.
Пробитое бедро, дротик дрожит, пришпилив ногу к вставшему на дыбы коню!
Тит бросается вперед, проскальзывает между бьющих воздух копыт и вонзает меч в грудь коня, бьет с размаху кулаком по морде, сбивает с ног.
Спартак пытается выбраться, придавленный его телом, мешает пробитое бедро.
Тит бьет наотмашь, удар, еще один, искры сыпятся в стороны, обжигая лицо.
Они оба молчат, слышен только звон мечей и дыхание, сквозь сжатые зубы.
Последний удар выбивает меч, Спартак вскидывает руку, и Тит сносит кисть, улетающую в сторону.
Бьет фонтан рубиновых брызг, Спартак отчаянно дергается, вырывая ногу из-под убитого коня, вскакивает, прижимая к груди обрубок руки.
Тит Галлиен делает шаг вперед.
Секунду смотрит в глаза.
Единственным глазом смотрит, глаз полыхает огнем.
Еще полшага, обнимает за плечи, почти нежно, словно старого друга, и нажимает на рукоять меча.
