Королевы Привоза

Рассчитывая на Добровольческую армию и делая ставку на то, что эту армию поддержат в Одессе, французы потерпели сокрушительное поражение.

Глава 5

Поражение французов. 2 апреля – эвакуация Одессы. Решение Володи Сосновского. Рассвет в порту – живая история. Отряды атамана Григорьева

Новое французское командование решило изменить систему гражданского управления на юге, и в частности в Одессе, и совершенно отмежеваться от лиц, назначенных в Одессу руководителем Добровольческой армии.

Французами специально была создана искусственная должность: «Главнокомандующий Одесским регионом», на нее был назначен генерал-лейтенант А. Шварц, проживающий в Одессе. Он принял приглашение французов и занял должность, но не поставил об этом в известность генерала Деникина. Приказ о назначении Шварца лично подписал генерал Д’Эспере. Он же отдал следующий очень серьезный приказ: генералы Гришин-Алмазов и Санников, которые были назначены в Одессу генералом Деникиным, должны были немедленно, в течение 24 часов, покинуть Одесский регион. Это было серьезное изгнание, которое практически уничтожило прочные позиции деникинцев на юге. Опальные генералы выехали первым же попутным пароходом в Новороссийск.

При Главнокомандующем был организован орган гражданского управления регионом – Совет обороны и продовольствия с несколькими комитетами, которые имели совещательные права и были составлены исключительно из левых кадетов. В Совет обороны вошли: Андро, Рутенберг, Ильяшенко, одесский городской голова Брайкевич и еще несколько членов городской управы. Доминирующую роль в Совете играл ярый большевик и революционер Рутенберг, который открыто требовал сдать город красным.

Все же остальные члены Совета обороны не имели столь ярко выраженной политической окраски. Это были ловкие, энергичные личности с налетом авантюризма, умеющие приспосабливаться к существующим обстоятельствам.

13 марта 1919 года, после упорных и кровопролитных боев, союзники сдали войскам атамана Григорьева Херсон и Николаев. Одесса была объявлена на осадном положении. В руки генерала Д’Ансельма перешла вся полнота власти в городе и всем регионе.

18 марта 1919 года, после торжественного молебна, совершенного митрополитом Платоном в центральном соборе города на Соборной площади, Одесская стрелковая бригада, сформированная из подразделений Добровольческой армии, выступила на фронт. Она должна была оборонять участок черноморского побережья в районе Очакова до железнодорожной линии Одесса – Николаев. Дальше к северу позиции занимали французские, польские и греческие войска.

Но очень скоро эта линия обороны была прорвана. Французское военное командование, готовя этап операции, не имело ни четкой идеологической программы помощи, ни плана дальнейших действий, ни элементарной военной стратегии. А потому провал военной операции французов под Очаковом стал настоящим позором для всех войск союзников.

Неудача политики союзников и, как следствие, эвакуация войск Антанты из Одессы произошли по многим причинам, но одной из основных называют непоследовательность, половинчатость французской политики по отношению к Белому движению. А также полная неспособность разобраться в качествах, целях и стратегиях русских политических и общественных групп, которые вечной войной между собой способствовали укреплению позиций большевиков в городе.

Вместо того, чтобы объединить белые группы и заставить их договориться между собой, французы поддерживали группы откровенной красной направленности, заставляя белые группы противостоять друг другу. Эта неспособность разобрать «красный оттенок» многих политических групп стоила французам не только полного провала политики в Одесском регионе, но и настоящего позора в военных операциях, которые были бесславно проиграны.

Введя войска в Одессу, французы так и не смогли разобраться в тонкостях местной политической обстановки, определиться с правильным выбором местных лидеров, создать общественную основу из организаций, на которые могли опереться, провести эффективную информационную и агитационную кампанию, которая в доступной, простой, понятной форме объяснила бы местному населению цель присутствия в регионе иностранных войск.

Вместо этого произошло насаждение политики, абсолютно чуждой местному колориту и противоречащей менталитету южного региона. А вместо поддержки войска союзников стали вызывать у местного населения откровенную ненависть и злость.

Французов стали воспринимать не как освободителей, а как оккупантов. В результате с ними начали бороться жесткими партизанскими методами, против которых методы властей и полиции были бессильны.

Различные политические группы, находящиеся на разных платформах, но одинаково ненавидящие французских оккупантов, смогли объединить красные. Если до появления войск Антанты в городе поддержка большевиков не была высокой, население не выступало за них так откровенно, то присутствие французов и союзников сделало регион большевистским. Если первое красное восстание в городе потерпело поражение потому, что у красных не было достаточно людей, чтобы захватить город, то с приходом французов количество симпатизирующих большевикам выросло настолько, что, случись второе красное восстание, живым из него не выбрался бы ни один француз. И французы поняли это очень быстро.

Соперничество, местная вражда политических групп, неспособность объединиться для борьбы с общим врагом – красными создали у французов впечатление полной обреченности абсолютно всех их усилий. Стало ясно, что французам не удастся выстроить крепкую местную власть. А значит, само их присутствие в регионе оказывалось полностью бессмысленным.

В своих воспоминаниях генерал Д’Эспере писал о том, что причиной неудачи кампании стали начальники, сделавшие ставку в регионе на устаревшие, реакционные элементы, связанные со старыми порядками, которые никто больше не желал поддерживать.

Утром 2 апреля 1919 года французский штаб официально объявил, что Одесса срочно эвакуируется в течение 48 часов.

В ночь на 2 апреля в кабинете городского головы Брайкевича раздался телефонный звонок. Звонил Рутенберг из Совета обороны. Он сообщил о решении французов начать эвакуацию, о том, что официально об этом будет объявлено утром. И еще о том, что эвакуация союзников Антанты фактически означает сдачу города большевикам.

На следующие сутки ночью французское командование провело встречу с представителями Одесского Совета рабочих депутатов, на которой были обговорены все условия перехода города от союзников к большевикам.

Утром 3 апреля 1919 года было срочно созвано совместное заседание старейшин Городской думы, делегатов Советов профсоюзов и членов городской управы, на котором Рутенберг от имени Совета обороны Одессы объявил об эвакуации союзников из Одессы.

Как уже упоминалось, эвакуация должна была произойти за 48 часов. В результате этого Одесса, город с населением в 600 тысяч человек, в котором находилось 25 тысяч бойцов воинского контингента Антанты и их союзников, сдавалась войскам стоявшего на подступах к городу атамана Григорьева, чья общая численность достигала 6 тысяч человек. Престижу Франции в регионе, равно как и идее прямого вооруженного вмешательства Антанты в военные конфликты на территории бывшей Российской империи, был нанесен существенный и непоправимый урон.

А победителям – большевикам, которым путем политических интриг и ценой малой крови досталась Одесса, – выпал очень крупный трофей.

Эвакуация же ввергла город в состояние хаоса. Одесса напоминала растревоженный муравейник, над которым реяло страшное пламя войны.

Двое долговязых оборвышей лет по 14, надрываясь, тащили огромный, оббитый медными полосками сундук по лестнице «Международной» гостиницы. Сундук был таким тяжелым, что мальчишки аж покраснели от натуги, а один из них совсем по-детски даже высунул язык. По пустынным коридорам гостиницы гулял ветер. Двери, не запертые на ключ, хлопали с каким-то особым надрывом, воскрешая в памяти страшные готические легенды о средневековых замках с призраками. Под хлопанье дверей, напоминающее разрывы выстрелов, по длинным коридорам летал всякий мусор, оставленный в спешке людьми: веревки, сухие цветы, какие-то ленты, вырванные книжные страницы, обрывки газет…

Войдя в гостиницу, Володя Сосновский сразу увидел, что она пуста. Это страшное ощущение безжизненности, брошенности нельзя было спутать ни с чем, оно давило сильней, чем чувство самой острой тревоги.

Остановившись в большом пустом вестибюле, он стал осматриваться по сторонам. Электрические лампы на стенах мигали, а когда не мигали, светили совсем тускло. В городе были перебои с напряжением, и вот-вот центральная часть города должна была остаться без электрического света. Где-то в отдалении, в нескольких кварталах от гостиницы, были слышны беспрерывные выстрелы. Но глухая канонада воспринималась теперь привычно. И Володя Сосновский, давным-давно привыкший к звукам выстрелов, больше не вздрагивал от их холодной, металлической бездушности – предвестника смерти.

Под ноги ему попался яркий иллюстрированный литературный журнал. Раскрытый ровно посередине, он трепетал на сквозняке затоптанными страницами – жалкими свидетельствами прошлого, ушедшего навсегда в вечность, где никто не станет больше его читать. Нагнувшись, Володя поднял журнал и сразу же попал на небольшой рассказ Ивана Бунина – драгоценное, тонкое кружево слов, настоящих слов прекрасной литературной изысканности, столь неуместной здесь, в хаосе и разрухе.

В этот момент у лестницы и появились двое шкетов, тащивших сундук. От неожиданности Володя выронил журнал, и он упал вниз, в вечность, чтобы как-то сверхъестественным образом просто раствориться в воздухе.

– Вы чего, пацаны? – Голос Володи предательски дрогнул – он никогда не умел командовать. – Чей сундук?

– Отвали, фраер долбаный, – грубо, по-взрослому, отозвался старший шкет. Он сплюнул сквозь зубы и добавил несколько крепких ругательств, страшно звучащих из его еще детских губ.

Несмотря на свою приобретенную профессию, ругаться Володя Сосновский так до конца и не научился – настолько, чтобы это озвучивать. До сих пор все внутри него обрывалось, с болью переворачивалось при звуках вульгарной, грубой, простонародной речи.

А потому, вынув из-за пояса револьвер, Володя просто молча быстро, показушно щелкнул курком.

Глаза шкетов округлились.

– Так бы, фраер, и сказал, гы… – издав губами неприличный звук, старший мальчишка что-то шепнул своему товарищу, и, бросив сундук, оба кинулись врассыпную, сверкнув босыми пятками в сгустившейся темноте. Скоро их и след простыл.

Неудачно упав на ребро, набок, сундук охнул медными полосками и неожиданно раскрылся с громким треском. В крышке был сломан замок. Из тяжелого нутра тут же посыпались толстые пачки газет… Это было петербургское «Новое русское слово», которое с 1918 года с успехом издавалось в Одессе. Газет было так много, что они всё продолжали сыпаться, погребая под собой две пестрые шелковые шали, которые невесть как оказались в сундуке.

Когда, довершая картину нелепости и разрухи, этот поток иссяк, Володя, запрокинув голову, вдруг расхохотался громко, в голос, словно это стало последней каплей действа, выдержать которое он был не в силах. А может, так и было на самом деле, и эти свидетельства светлого литературного прошлого эпохи, навсегда канувшей в Лету, вызвали у него такую горючую, острую смесь чувств, которые вполне логично закончились истерикой – столь же нелепой, как и старые газеты, как и мальчишки, тащившие сундук в надежде, что он набит ценными вещами, – в гостинице, которую уже успели ограбить до них…

От смеха на глазах Сосновского выступили слезы. И так, продолжая смеяться, с револьвером в руке, он пошел по лестнице вверх, чувствуя себя в невероятном, фантастическом мире. Словно он заблудился и блуждает в поисках выхода, которого в действительности никогда не было и быть не может.

На третьем этаже теплилась жизнь. Были слышны людские голоса, стучали молотки, хлопали двери. В начале коридора Володя нос к носу столкнулся со своим бывшим редактором, который тащил пачку книг, завернутых в старый плед.

– Наконец-то! – обрадовался редактор. – Я уж думал, вы не получили моей записки.

– Получил.

– Отлично! – Редактор решительно затащил Володю в одну из комнат, где принялся запихивать плед с книгами в сундук, и без того уже забитый вещами. В глубине комнаты двое незнакомых мужиков стучали молотками, заколачивая какие-то деревянные ящики.

– Еле справляемся с багажом, – суетился редактор, – пропуски на «Кавказ» действительны на два дня, но на самом деле «Кавказ» уходит сегодня в 9 вечера. Должен был послезавтра, а уходит сегодня. Послезавтра в городе уже будут большевики. Вы не поверите, с каким трудом удалось раздобыть пропуска в канцелярии бывшего губернатора! Весь город словно с ума сошел!

– Николаша! – Толстая дама, вся в бриллиантах и теплой, не по сезону, меховой накидке (похоже, жена редактора), заглянула в комнату и с тоской обвела глазами сундуки: – Фарфор, сервский фарфор… ты в бумазею зашил?

– Дура! Какой фарфор? – прошипел сквозь зубы редактор. – Тут столовое серебро не помещается, а ты со своим фарфором лезешь! Перебьется в трюме твой фарфор!

Обиженно поджав губы, дама выплыла из комнаты. Захлопали двери, зазвучали голоса. В этом хаосе отчетливо солировал визгливый женский голос.

– В восемь вечера… Нанял трех извозчиков, чтобы все сундуки перевезти, – пыхтя, редактор утрамбовывал что-то в очередном деревянном ящике, – вы не поверите, князь, чего стоило поставить печати у французов, чтобы нас пропустили на корабль по пропускам.

Володю покоробило неожиданно возникшее и уже неприятное для его слуха «князь». Он понял, что этим словом редактор словно пытается удержаться за осколки разбитого мира, искусственно их склеить, чтобы увезти их с собой. Сколько стараний, чтобы сохранить прошлое! Но ему и в голову не приходило, что обломки эти окончательно рассыпятся по дороге, и не собрать их уже нигде. И в том, чужом мире уже ничем не спасет древнее, ненужное, забытое напрочь слово «князь».

Володе было неприятно, что с ним, похоже, общались только из-за его титула, а вся журналистика и литература в этой редакции, оказывается, были игрой. И вот теперь – бегство. Маски сброшены. В Париже не нужны русские писатели и журналисты. Но, выходит, кое в чем может пригодиться и русский князь.

Володя сунул револьвер обратно в карман. Бывший редактор этого даже не заметил. Багаж продолжали упаковывать. По грязному полу, как и во всей брошенной гостинице, от сквозняка летали обрывки газет.

– Почему гостиница пуста? – не выдержал Володя. – Почему здесь никого нет?..

– Так бóльшая часть постояльцев и тех, кто до корабля решили пересидеть, уплыли на «Константинополе». Он сегодня в 3 часа дня набитый битком отправился на Констанцу. На него пропуск получить было легче. Ну естественно – как от той Трансильвании добираться до Парижа! С ног собьешься! А из Стамбула ходит прямой поезд с грузовыми вагонами. Будет полегче с багажом.

– Все уехали… – повторил задумчиво Володя, и фраза показалась ему странной.

– А что вы хотите? – Бывший редактор пожал плечами. – Молдаванка вооружена вся и только и ждет знака, чтобы грабануть центр города. Им кажется, что здесь самые буржуи.

– Зачем им грабить? – машинально ответил Володя. – У Японца сейчас свои заботы. Слышали стрельбу? Остатки деникинских отрядов пытаются выбраться из города, он их бьет.

– А вы по-прежнему хорошо знаете криминальный мир! – прищурился редактор, и Володя почему-то покраснел.

– Да, они грабят. Но сейчас время такое. А по пустой гостинице уже мародеры прошлись. Я двоих встретил – тащили сундук. Думали, ценности. А оказалось – старые газеты.

– «Новое слово», – кивнул редактор, – здесь Ходасевич жил. Они почти все из «Слова» съехали на «Константинополе».

– Говорят, это последние корабли, – сказал Володя.

– Последние. В город войдут большевики – и всё, море отрежут. Оно будет закрыто, как во время войны. Уже и не выберешься. Если и ехать, то только сейчас.

Закончив с ящиком, редактор перешел к чемодану, который по-простонародному, совсем по-мужицки, принялся перевязывать веревкой.

– Не боитесь, что по дороге в порт ограбят? – усмехнулся Володя. – С таким-то количеством сундуков?

– Не боюсь. Кстати, а где ваш багаж? – спохватился редактор. – Вы что, его внизу оставили? Так там ему точно сделают ноги! Немедленно несите сюда.

– Багажа нет, – сказал Володя.

– Как нет? – поразился редактор. – Что это значит? Как можно ехать без багажа?

– Я никуда не еду. Собственно, это я и пришел вам сказать. Но вас обязательно провожу.

– Как это – не едете? Вы что, с ума сошли? Вы в своем уме? Вы же князь Сосновский!

– Я уже принял решение, и оно неизменно. Я не хочу никуда ехать. Остаюсь.

– Да вас повесят на первом же столбе! – редактор всплеснул руками. – Вы потомок древнейшей аристократической фамилии! Вы наша гордость, наша память, наше славное прошлое! Ваша фамилия гремела по всей России! Сам государь император… И вы хотите сказать, что будете жить там же, где этот сброд? Вы, князь, будете жить среди кухарок и лакеев? Будете с ними на равных? Есть за одним столом?

– Я давно уже не чувствую себя князем, – счел нужным ответить Володя. – В моей жизни было многое. А здесь… Здесь сейчас происходят такие события. Жизнь повернулась невероятной стороной, творится будущее. Я хочу видеть, что будет, наблюдать – как писатель. Я ведь не только князь.

– Писать можно и в Париже! И без риска, что вас повесят!

– Кому в Париже нужны русские писатели и русские книги? Это самообольщение, иллюзия! В юности я бывал в Париже, и не раз. Французам нет никакого дела до всех остальных, кроме них самих. Это удивительно эгоистичная нация. Ко всем остальным они относятся с настоящим презрением, особенно к русским. Так что не обольщайтесь – ни наши газеты, ни русская литература в Париже никому не нужны. Более того: им нет никакого дела до того, князь я или чистильщик обуви. Так что мое место здесь. Я не могу уехать. И даже больше вам скажу: я не хочу.

– Что же вы будете делать? Служить большевикам?

– Ну почему же служить? Я писатель, довольно неплохой репортер. Я буду работать в газете. Ведь будут же газеты при большевиках.

– Я вас не понимаю! Я отказываюсь вас понимать! – Забыв про чемодан, редактор выпрямился во весь рост и стал полыхать праведным гневом. – Вы предаете все российское дворянство! В Париже до этого, может, и нет никакого дела, но большевикам есть. И, узнав о вашем прошлом, они повесят вас на первом же фонарном столбе!

– Пусть. Значит, так и будет, – Володя безразлично пожал плечами. – Мы ничего не знаем о своей смерти, она может быть где угодно. Глупо прятаться от судьбы, бегать за тридевять земель, чтобы попасться в ловушку смерти как раз там. Так что если большевики меня и повесят, я не буду сильно горевать по этому поводу. Какая разница, где и как умирать.

– Послушайте, вы невыносимы! – снова всплеснул руками редактор. – Я не позволю вам загубить свою жизнь! Я специально выписал на вас пропуск! Поезжайте просто так, без багажа! Я уверен, что у вас есть знатные родственники по всей Европе, которые с радостью окажут помощь вам и тем, кто вас спас!..

Нервничая, редактор изложил свой план, и Володя усмехнулся. Значит, он был прав: на князе Сосновском планировалось заработать денег.

– Нет, – в его голосе прозвучала твердость, – я не поеду. Спасибо за все. Мне жаль.

– Вы что, пойдете к этим бандитам? Вы останетесь жить с этим сбродом? – Похоже, редактор пошел по второму кругу.

– Я останусь жить в Одессе, – Володя был непреклонен. – Я уже полюбил ее, она стала моей второй родиной. Мне здесь нравится. Я хочу жить здесь. И поэтому отдайте мой пропуск тому, кто нуждается в нем.

– Не приходите меня провожать! – надулся редактор. – Знать вас больше не желаю! Князь, который продался большевикам! Какой позор! Я больше вам руки не подам!

– Как угодно, – Володя пожал плечами и, слегка поклонившись, быстро вышел из комнаты, в которой навсегда оставалось его прошлое, к которому больше не существовало возврата.

В порт он все-таки пошел. Но отплытие «Кавказа», огромного парохода под турецким флагом, задержалось на много часов. Он был набит битком: сундуки, люди, мешки, люди, снова люди, и опять тюки с вещами… Володе вдруг показалось, что корабль потонет под этим грузом, что этот ворох изломанных судеб и разбитых надежд погребет всю эту массу железа. Провожающих не было. Многие из тех, кто со всем багажом погрузился на судно, плакали. Здесь заканчивалась целая жизненная эпоха. И не начиналась новая жизнь.

И когда «Кавказ», пуская черный дым из мощных пароходных труб, подцепленный двумя буксирами, начал свой тяжелый путь к выходу из Одесского залива, Володя почувствовал, как что-то с болью оборвалось в его сердце, и ощутил предательскую влагу на глазах. Выбор был сделан, но верным ли он был? Сосновский не знал этого. Он даже сам не понимал до конца, почему остался здесь, на этой полоске земли, которая становилась все меньше и меньше для навсегда исчезающего в море «Кавказа» – корабля безнадежности, который никогда не вернется.

Володя встретил рассвет на причале. И когда «Кавказ» превратился в воспоминание, сизые лучи апрельского рассвета осветили следующую картину.

Порт был загроможден брошеными автомобилями, пустыми ящиками от боевых снарядов, частями машин. На земле валялись куски шелковой материи, бутылки шампанского, груды консервов и другого добра. Разбитые деревянные ящики и потерянные в спешке чемоданы, сундуки и коробки с дамскими шляпами были похожи на сюрреалистичные скульптуры, созданные жестоким, безумным скульптором. Потому что нет более страшного зрелища, чем место, откуда ушла жизнь…

Порт являл собой картину разорения и хаоса.

Володя медленно шел, осторожно переступая через забытые вещи из мертвого города, который закончил свое существование этой ночью и почти сразу же возродился другим. Он очень старался запомнить эту картину, понимая, что является живым свидетелем настоящей истории, и что это очень редкий подарок судьбы.

Ранним утром 6 апреля, когда все корабли, увозящие бегущих из Одессы, покинули порт, в город вступили части атамана Григорьева. Володя был среди тех, кто видел это нерадостное шествие.

Население высыпало из домов. Вся Одесса сгрудилась на Дерибасовской, по обеим сторонам от мостовой, по которой ехали конники Григорьева, а за ними пешими шли остальные войска, ощетинившись лесом штыков. Во главе конников находился сам атаман – в сдвинутой набок залихватски папахе, в шинели, с саблей в потертых ножнах. Воинство же его вид имело довольно помятый: солдаты все сплошь были в рванье или в вещах, содранных с чужого плеча. Многие были босы, шли, обернув голые ноги черными от грязи тряпками. А некоторые поразили воображение горожан тем, что сапоги у них были на одну ногу. И, переваливаясь, шкандыбая по одесским булыжникам, такой солдат шлепал в обоих правых или обоих левых сапогах. Рваное, потрепанное воинство представляло собой разительный контраст с ослепительно нарядными мундирами французов, еще недавно ходивших по одесским улицам. В глаза бросалось и отсутствие выправки, чем отличались элегантные, вышколенные, стройные французы, всегда выглядящие, как на параде.

– Босяки! Ну чисто босяки из Дюковского сада! – Щуплый одесский дедок, по всему видно, какой-то мастеровой, стоя рядом с Володей, высказал то, что думали жители города. – А вон тот – ваще за коня в пальте! Ну швицеры, халамидники, шлеперы вшивые – и как такие город взяли? Ой, поимеем мы за теперь шухер, как пить дать!

Рваные зипуны, потертые папахи, обноски с чужого плеча поражали одесситов, не готовых к такому внешнему виду воинов. Лошади конницы были низкорослые и такие истощенные, что еле тащили на себе седоков. Но больше всего поразила малочисленность этих вояк: в город вступило не больше трех тысяч человек.

– И шо, всё? – прищурился дедок. – Остальные копыта откинули по дороге? И шо мы будем иметь с этих доходяг?

Одесситы застыли в напряженном молчании, провожая тяжелыми взглядами оборвышей, дефилирующих по центральным улицам города.

Глава 6

Таня на Привозе. История самого знаменитого рынка Одессы. Появление «одесского языка»

– Ну вот, наше вам здрасьте! – Циля остановилась, картинно возвела очи горé и с драматической театральностью взмахнула руками: – Любуемся – не дышим! Картина маслом!

На дощатых ступеньках магазинчика, с изяществом возвышаясь над привозной грязью, развалился толстый детина не старше тридцати лет. Лежа на спине, раскинув по сторонам руки, он давал такого храпака в сизое весеннее небо, что даже случайные, привыкшие ко всему на свете коты с Привоза вздрагивали от ужаса и на всякий случай драпали со всех лап.