Художник войны

Максим Бутченко

Художник войны

Книга основана на реальных событиях, ее герои – настоящие люди, до сих пор проживающие на Донбассе.

Посвящается моему другу Даниилу Ваховскому, ставшему вдохновителем этой книги, и жене Татьяне Бутченко, которая верила в меня с первого дня знакомства.

Глава 1

В Луганске сепаратисты штурмом захватили СБУ, выбив в здании двери и окна.

Издание «Восточный вариант», 6.04.2014 г.

Луганские сепаратисты с оружием в руках выставили ультиматум и заявили, что если их требования не выполнят, они начнут открытое противостояние. Об этом говорится в распространенном видео захватчиков здания СБУ Луганской области. «Мы, объединенный штаб армии Юго-Востока, обращаемся к народу наших областей: “Если не будут выполнены наши требования, мы вступим в открытое противостояние. Здание областного СБУ полностью под нашим контролем. Наша армия увеличилась, мы готовы отправить резервный отряд в Донецк, если будет необходимость”», – заявили сепаратисты.

Сайт УНН, 7.04.2014 г.

Мужчина средних лет, в простонародье – Петрович, а по паспорту – Коля Чернышев, смачно сплюнул на тротуар и нажал на мобильном кнопку «отбой». Его грубое, словно топором тесанное лицо скривила мина недоумения. Коля-Петрович стоял на узенькой улочке с традиционным для Донбасса названием Московская. Частные дома с серым, местами потрескавшимся шифером выглядели, будто старые черепахи, которые почему-то сползались в одно место ровными длинными рядами. Ряд «черепах» уходил куда-то вбок, и, казалось, там они и умирали. Вдоль домов тянулся деревянный забор, в прорези которого был виден весь двор – окраина города Ровеньки, провинциального шахтерского поселения. Местный люд тут в основном работает на нескольких шахтах, рынке и паре-тройке мелких предприятий. Вот и Петрович возвращался домой после смены в шахте, когда ему внезапно позвонили. Звонок этот так его растревожил, что спустя минуту после окончания разговора он снова сплюнул – теперь уже на забор собственного дома. В сердцах громко выругавшись, Чернышев испугал пару дворовых собак, которые, словно поняв, о чем говорит хозяин, глухо залаяли в пустоту. Потоптавшись на месте, Коля собрался было войти во двор, когда навстречу из соседнего дома вышел его сосед Антон Неделков – тридцатилетний худой мужчина с большим носом с горбинкой. Антон деловито направлялся в ближайший киоск за сигаретами.

– Эй, сосед, слыхал: «бандеровцы» отправили колонну украинских националистов в город, хотят мужчин вырезать, а женщин заставить работать в полях? Сейчас на перекрестке митинг, поехали, – активно жестикулируя, выпалил Чернышев. В ответ он конечно же ожидал от соседа, как минимум – отборный степной мат, как максимум – состояние, приближенное к обмороку.

После того как экс-президент Виктор Янукович сбежал из Украины, а парламент стал единственным легитимным органом власти в стране, на Донбассе прокатилась волна митингов. Вначале они носили мирный характер, и зачастую их организовывали «регионалы», чтобы доказать Киеву: их еще рано снимать со счетов. Но в Донецке и Луганске многотысячные толпы захватили здания СБУ, милиции, прокуратуры. Впрочем, как стало известно потом, силовые структуры штурмовали разведывательно-диверсионные группы российского ГРУ. Тогда же началась АТО – антитеррористическая операция украинских военных сил. И если основные действия разыгрались в Донецкой области, то в маленьких городках на Луганщине запуганные жители со дня на день ожидали прихода Национальной гвардии. Слухи об этом будоражили всю округу больше, чем если бы по степи поползла чума, косящая все живое.

Вот и Петрович с уверенностью дятла долбал соседа страшными прогнозами. Только вот Антон в истерику не впал и «Спасайся, кто может!» тоже почему-то не закричал.

– Иди, проспись, Коляша, – понимающе сказал Неделков, поворачиваясь к собеседнику спиной.

Слово «проспись» внесло во внутренний мир Петровича колебания, подобные вибрации отбойного молотка. Пять минут он убеждал соседа в том, что Киев направил в Ровеньки войска для захвата города, а на место ровенчан завезут жителей из Прикарпатья. Под конец своего грозного спича о темном будущем Ровенек взбудораженный Чернышев стукнул по своему забору так, что часть дерева отвалилась и полетела в окно дома…

– Вот видишь, как все плохо, видишь? – почти закричал Петрович и вытаращил глаза, как жареная мойва на сковородке. Антон медленно переводил взгляд с больших глаз соседа то на забор, то на разбитое стекло.

«Наверное, это знак», – подумал он.

Антон верил в символы: в скучной провинциальной жизни он находил следы, кляксы, которые всегда приводили его к чему-то новому. На дороге жизни, лежавшей через светло-желтую степь, покрытую сухой травой, он старался находить зеленое пятно луга.

Поэтому и сейчас согласно кивнул Петровичу: пошли, мол, на митинг. Спустя двадцать минут они уже были на Дьяковском перекрестке, ведущем в город. Перекрыв дорожную часть, на нем стояло несколько десятков митингующих. Среди них – пара дедов, бабушки в цветастых платках, подвыпившие мужики и полная женщина, почему-то притащившая с собой сковородку с зеленым дном. Еще с утра по местному телевидению Ника-ТВ крутили объявление о том, что ожидается приход украинских войск и всех неравнодушных просят приехать на выезд из города. Кто-то организовал автобусы, кто-то добрался сам, и теперь все толпились чуть сбоку от трассы. И только самые отчаянные стояли посреди дороги, вглядываясь вперед, будто былинные богатыри, ожидающие прихода татаро-монгольской орды.

Один из таких богатырей – сильно поддатый мужик, давно не бритый, с темными тенями шахтной пыли вокруг глаз, махал руками, словно руководя движением на трассе. «Богатырь» звался вовсе не по-былинному – Митька Захаров, и в свои под шестьдесят уже был на пенсии, хотя все равно работал – по привычке. Таких как он в городе – десять в четвертой степени. Работают в «забое» – на проходке или добычном участке, а после двадцати лет стажа идут на пенсию по «первому списку» – перечню профессий с особо опасными условиями труда. Но не покидают шахту, а устраиваются на более легкую работу горнорабочими. И вот сейчас, стоя на дороге, Митька чувствовал себя «первосписочником» – боролся с кашлем, похмельем и непрекращающимся движением автомобилей. А «бандеровцы», как назло, упорно не хотели ехать в захудалый городок. Погрозив неведомо кому вдали кулаком, покрытым кривыми полосками въевшейся угольной пыли, глубоко расстроенный Захаров покинул свой пост и, подойдя к толпе, сразу подскочил к микрофону.

– Товарищи, я хочу сказать… – хрипло начал он. Но окончить фразу не успел – женщина со сковородкой выхватила микрофон и с отчаянием домохозяйки, у которой подгорело жаркое, закричала, что ровенчане должны немедленно остановить «надвигающуюся на город “коричневую чуму”». Поддатый Митька хотел было продолжить свое решительное обращение к товарищам, и попытался вырвать микрофон у сковородочного оратора. Но, почуяв неладное, толстая женщина с тонким чутьем моментально совершила маневр: размахивая кухонной утварью, «ненароком» зацепила ею поддатого мужика. А если быть до конца откровенным, просто со всей силы дала ему в подбородок так, что тот рухнул на асфальт.

– Люди добрые, вот смотрите: в обморок упал, не выдержал напряжения! – буквально в процессе падения поддатого сформулировала женщина со сковородкой. – «Бандеровцы» с нами такое же хотят сделать, чтобы мы с ног попадали!

Антон криво усмехнулся. Это действие придало войне с мифическим врагом, якобы двигающимся в сторону провинциального городка, комичный оттенок. Большая часть людей на митинге – неработающие или пенсионеры. Казалось, ангел тех, «кому за 50», от нечего делать вдруг решил собрать подопечных в одном месте – в «группу по интересам». Одни вот в домино у подъезда режутся, другие опрокидывают по «чинарику» у подъезда, а эти, самые отчаянные, идут грудью под танки врага.

Когда он уже собирался уходить, к микрофону подскочил здоровенный парень с георгиевской ленточкой в петлице черной куртки и битой в руке. При этом волосы у него были собраны в японскую косичку.

– Когда они подъедут, давайте поступим с ними так, как они поступали с бойцами «Беркута» на Майдане! – кричал «японец».

Толпа загудела, как растревоженный улей.

– Просто берем элементарно коктейль Молотова и закидываем их точно так же, как они поступали, блин, с нашими «беркутовцами»! – продолжал вещать детина с битой. – Я вам говорю: берем бутылки, топливо и тупо палим их, палим и палим! Выпалим их нахер отсюда с нашей родины и все! О чем еще можно говорить? Сколько можно? Давайте действовать!

Речь «имени Молотова» толпу взволновала. Кто-то кричал, что нужно строить баррикады, бабушки вопили, что необходимо идти крестным ходом против «нечисти майдановской», и «изгонять сотану водою святаю». Митяня, наконец-то пришедший в себя, вырвал микрофон у очередного вопящего дедушки, вспоминавшего, «как пахнут немецкие сапоги, топтавшие ровеньковскую землю».

– Товарищи, я хочу сказать… – хрипло сказал Митька, озираясь по сторонам.

На секунду он запнулся и продолжил уже более задушевным голосом:

– Товарищи… Товарищи!.. А пойдемте лучше опохмелимся!

Народ загудел, как трансформаторная будка в вечерние часы. Смеркалось, и митинг тихо сдувался, подобно воздушному шарику, который вместо того чтобы устремиться в небо, лежал на земле и больше напоминал известное резиновое изделие.

Антон попытался отыскать глазами Петровича, но тот как назло куда-то запропастился. Нужно было возвращаться. Мгла мягкой макияжной кисточкой постепенно размазывала лица, деревья, указатель «Ровеньки». Фигуры оставшихся блуждали вдоль трассы, как тени их предков, которые семьдесят три года назад так же выходили на борьбу с фашизмом. Только теперь эти тени мелькали в густом весеннем воздухе, не находя покоя и пристанища.

Глава 2

Депутаты Луганского горсовета требуют декриминализации захватчиков СБУ. «Необходимо на законодательном уровне в кратчайшие сроки придать русскому языку статус второго государственного и раз и навсегда поставить точку в противостоянии. Мы единый народ, и искусственное обострение языкового вопроса не сможет нас разделить. Самое главное – не допустить кровопролития», – заявляют депутаты горсовета. При этом они считают, что Сжители Луганска против любых проявлений радикализма и экстремизма, какими бы благими целями они ни объяснялись, но они устали от постоянных потрясений, они хотят стабильности, уверенности в завтрашнем дне, уверенности в личной безопасности – своей и своих близких».

Сайт «Подробности», 11.04.2014 г.

Уже под вечер Антон переступил порог своего дома, но вдруг понял, что забыл купить сигареты. Недовольно вздохнув, он засобирался было назад к киоску, как вдруг навстречу ему выбежала младшая дочка – Диана. Лицо Антона непроизвольно расплылось в улыбке. Диана протянула руки к папе, который поднял ее, будто игрушку. Как же она выросла!

Три года прошло со дня рождения дочери. В день, когда Диана появилась на свет, он приехал из Луганска буквально высушенный – как будто из 60 % воды в организме осталось всего 10 %. Это была его третья попытка поступить в Луганский национальный университет им. Т. Шевченко на факультет изобразительного искусства. Третья – и последняя. Все его потуги стать профессиональным художником закончились в момент, когда он в очередной раз провалил экзамен.

А ведь он еще с детства хорошо рисовал, а первый по-настоящему дельный пейзаж изобразил старыми советскими красками лет в десять: глубокая, лимонно-желтая степь, мягкие, покатые холмы, словно придавленные друг к другу, тянулись к горизонту. А вдалеке закат алыми пятнами подпалил темную пирамиду террикона.

Это был необычный рисунок. Антон, как и все дети, баловался, гулял, не слушался. И засадить его за стол было делом непростым. Но зато, когда он начинал рисовать, то не мог остановиться, пока не закончит.

Отец тогда посмотрел на картину, потом на худенького кучерявого Антона, смирно сидевшего за столом и делавшего набросок следующего рисунка, и просто промолчал. Но в этом долгом молчании как будто сконцентрировались все несбывшиеся надежды отца. Он погладил Антона по голове и сказал: «Ты – как я».

Прошло двадцать лет, а Антон помнил эти слова, словно они были сказаны вчера. Правда, глубокий смысл этой короткой отцовской фразы он понял гораздо позже.

– Папа, папа, сево ты молсис? – Слова маленькой Дианы вернули ушедшего в себя Антона в действительность. Мотнув головой, он, словно пепел с сигареты, постарался стряхнуть с себя мысли.

– Доченька, папа думает, это иногда полезно, – усмехнулся он.

В этот момент вошла Любка, жена Антона. Полная женщина с испитым лицом, не сказав ни слова, забрала дочь и отнесла ее в другую комнату, закрыв за собой дверь. Пятый день они не разговаривали. Хотя – пятый ли?

Все началось с его первого поступления в вуз. Тогда они еще встречались, вместе ходили по барам, и как-то уже подвыпивший Антон рассказал Любке свою историю: с детства он мечтал стать художником, выставляться в столичных галереях и зарабатывать на жизнь искусством. Любка чуть не поперхнулась пивом. Какое искусство? В шахту нужно идти работать! Как иначе в этом городе зарабатывать себе на жизнь?

На этот вопрос Антон тогда ответить не смог, а зря. Спустя два месяца после этого разговора Люба забеременела, а через четыре они поженились. Он помнил момент, когда они стояли в одноэтажном здании поселкового совета Кленовый. У молодой семьи не было денег, чтобы расписаться в городском ЗАГСе: там нужно было заплатить 200 гривен, а в поселковом совете это удовольствие стоило всего 80 копеек. Председатель сельсовета – грузная тетка в длинном светлом платье с увядшими тряпичными красными розочками – торжественно, с надрывом, словно сожалея о днях своей молодости, объявила их мужем и женой. А потом нажала кнопку магнитофона, и грянул – нет, бахнул – марш Мендельсона. Молодые испуганно смотрели то на председателя, то на ее вздымавшуюся, словно девятый вал, прическу. Три человека в одной комнате – вот и все торжество. А потом был семейный «вечерок»: в частном доме тещи собрались родители, сестры и дяди. Антон сидел во главе стола, обнимая ту довольно широкую часть тела Любы, которую у других женщин называют талией. Громыхала музыка 90-х, разнообразные салаты подпрыгивали в ритме сто двадцать ударов в минуту, пустые бутылки выстроились, как отстрелянные гильзы, а родная сестра невесты строила глазки молодожену. Мама Антона, сидя в кресле, грустно созерцала, как ее сын то и дело подливает себе и новоиспеченной супруге.

Родной брат жениха Сергей топтался у входа в комнату и немного брезгливо оглядывал гостей. То, что они братья, визуально никаким образом не заметно – Антон высокий и кучерявый, с грубыми, угловатыми чертами лица, а Сергей среднего роста с мягкими линиями лица и «гусиным» носом. Разница между ними пять лет, но такое ощущение, что временной разрыв достигал иногда почти пятидесяти.

В детстве во дворе, где они жили, частенько затевались драки – между собой или с ребятами из соседнего двора. Сергей поглядывал за своим братом, но мало когда вникал в его детскую жизнь, наоборот, частенько защищал не Антона, а соседа, рядом живущего на площадке, – Женю. Почему так? На этот вопрос он почти никогда не искал ответа, и даже не задавал его себе – просто делал.

Между братьями всегда протягивалась линия отстраненности. Родственная близость носила неосознанный характер, словно кто-то навязал это чувство, а оно не было рождено в глубинах души. Долгое время эта братская непохожесть незаметно разводила их в противоположные стороны.

Ему даже тяжело было вспомнить совместные игры на улице. Однажды они дома брызгали из бутылок водой друг на друга, вся квартира была в потеках воды. Мама вышла в магазин, а когда пришла – ахнула. Схватила ремень и побежала за Сергеем.

– Это не я придумал, – кричал он матери. – Я не виноват, – продолжал оправдываться Сергей, закрывшись в ванной, – это Антон начал.

– Открой, я тебе дам Антон, ты старший, своя голова должна быть плечах, – тарабанила по двери мама. А в это время младший прятался под диваном в спальной комнате.

Так и на свадьбе два брата находились в разных углах комнаты. Торжество было в самом разгаре.

Гости топтали пол под очередную песню о несчастной любви, а соседская кошка Туся осторожно прогуливалась по пустым стульям, норовя стащить со стола грязной лапой кусочек счастья.

Первый день новой семьи начался под аккомпанемент глухого, но мощного сопения молодой жены. Антон проснулся и схватился за голову: ее буквально разрезала на части пронизывающая боль. Большую часть кровати занимало грузное тело новоиспеченной супруги. Антон посмотрел по сторонам. В углу лежали подарки: ярко-красно-синий столовый сервиз, пара одеял, картина, изображающая полуобнаженную худую девушку на фоне египетских пирамид, набор китайских ножей и куча цветов, сорванных, видимо, на соседском огороде.

Полдня супруги провалялись в кровати, а под вечер решили прогуляться по улице. Любка с трудом натягивала на крупные свои плечи цветастое платье. Она стояла у зеркала, отделенная от него частоколом дешевой косметики, лака с кровавыми потеками на флаконе и недопитой бутылки шампанского, которую она еще вчера притащила с банкета. Все бы ничего, но платье обтянуло ее увесистый бюст, а дальше комкалось и никак не желало опускаться. Любка замычала. Ее голые рыхлые ляжки бессильно дрожали от нетерпения, руками она тянула платье вниз, но ткань упрямо остановилась, не дойдя до талии. Антон лежал на разостланной кровати и смотрел, с каким отчаянным упорством старается Любка надеть на себя наряд.

Это зрелище его забавляло, он удовлетворенно, без малейшего признака сексуального возбуждения смотрел на полуголую женщину. А та как будто совершала символический акт – пыталась влезть в размеры своего прошлого, когда она еще вполне стройная ходила по улице, а вслед ей свистели слегка выпившие подростки. Неравная борьба продолжалась, платье держалось на месте. В конце концов измученная женщина громко выругалась матом, села на кровать и обреченно вздохнула – платье бессильно повисло на широкой потной спине, как флаг капитуляции в борьбе за молодость.

Антон вздохнул и помог Любе снять злополучное платье с головы. Та благодарно посмотрела на него, и в ее голубых глазах он увидел странную смесь искреннего горя, нежности и обиды. Такой ее взгляд Антон видел всего несколько раз в жизни.

Возникла неловкая пауза, жизненный цикл которой оказался чрезвычайно невелик – Люба отвернулась от мужа и тихо засопела. Буквально через несколько секунд она уже бурчала, что давно пора выходить. В те дни они жили на съемной квартире, на последнем этаже девятиэтажки, а лифт с середины 90-х не работал; чтобы выйти на улицу, нужно протопать по ступенькам изрядные полкилометра.

Любка натянула другое платье – черное в белый горошек. Платье, по фасону гораздо обширнее предыдущего и больше похожее на потертый домашний халат, сразу покрыло ее тело, как чехол горбатую машину. Жена Антона постояла перед зеркалом, покрутила широким задом, осмотрела себя со спины и с сожалением плотно сжала пухлые губы – она сама себе не нравилась. Потом вздохнула, но на этот раз ее вздох был больше похож на глубокий, из недр души, стон.

Еще минуту покрутилась перед зеркалом, накрасила губы густым слоем яркой, как кровь, помады и обдала себя дешевым дезодорантом, который облаком покрыл ее, все вещи в коридоре, и едкий неприятный цветочный аромат достал даже до Антона, который сидел на стуле в кухне и курил.

– Я готова. Как я тебе? – сказала Люба и повернулась к мужу.

Тот обсмотрел ее с ног до головы – жена выглядела гораздо старше своих 24 лет, у глаз уже виднелись несвойственные возрасту морщины, просторное платье не смогло полностью скрыть полноту, а ярко намалеванный макияж только подчеркивал ее возрастную усталость. Но тогда Антон всего этого не замечал – он любил Любу.

– Ты красивая, мужики будут мне завидовать, – сказал муж и улыбнулся.

– А ты гляди в оба глаза, чтобы не отбили меня, – то ли серьезно, то ли шутя ответила Люба и тоже слегка улыбнулась.

Через час они шли темной улицей к бару «Дубок». Антон поддерживал неумело жену за локоть, ведь он не привык к женской компании. До нее у него не было долговременных любовных отношений, ему никак не удавалось завести знакомство на улице. С Любкой его познакомила Ирина, мама Антона, – та оказалось какой-то дальней родственницей, а мать видела, как сын мается без женской ласки, вот и решила свести их, пригласила на день рождения. До конца жизни Ирина будет жалеть о своем поступке и мучиться в бессилии их разлучить. Это мучение имело начало, но не имело конца, и гораздо позже Антон поймет свою мать.

А тогда, под вечер в баре традиционно многолюдно. Слышен запах шашлыка, который готовят тут же во дворе, на сценке певица с пропитым хриплым голосом поет о том, как она сядет в кабриолет и уедет куда-нибудь. Бряцает гитара, синтезатор поддерживает ритм в 100 ударов в минуту, а подвыпившие посетители трясут пивными животами между столиков и делают вид, что танцуют.

Антон уселся с женой недалеко от прохода в уборную, которая, кстати, находилась на улице – это обыкновенный деревянный выгребной туалет. Люба опрокинулась на спинку стула и с интересом наблюдала, как за соседним столиком два пьяных мужика спорят о том, что делают «помаранчевые» во власти. Очевидно, спор продолжался уже продолжительное время и был пропорционален двум пустым бутылкам вина.

– Ну, кто эти «помаранчевые»? Западенцы, они толком работать не умеют, все по Польшам и Германиям. И что? Что они для страны сделали? – один из собутыльников махал рукой с зажженной сигаретой.

– Не скажи. Я вот бывал в Прикарпатье – все домики ухоженные, дворы чистые, плюнуть на землю стыдно, ей-богу, – отвечал второй.

– Так, ты что, за этих «бандеровцев»? – вдруг стукнул кулаком по столу его оппонент так, что пепел с сигареты взлетел в воздух и аккуратно, словно специально, опустился серой тучей в стакан с недопитым вином.

Возникла неловкая пауза. Мужик с сигаретой взглянул в стакан, пальцем попробовал выловить пепел, понятное дело, безуспешно. Повернул голову от стола и как бы сплюнул на пол, а потом залпом выпил пепельно-винную смесь.

Второй с улыбкой наблюдал за неудачливым приятелем, и оба почти забыли, о чем говорили. Так бы мирно и закончилась пьянка двух друзей, если бы не вмешалась Люба.

– Значит, твой друг все-таки не поддерживает Донбасс? – сказала громко она, так, что два собутыльника сразу посмотрели на нее.

Антон хотел сказать жене, чтобы не вмешивалась, но та даже и ухом не повела.

– Ты же понимаешь, что он предатель? – сказала Любка и ткнула пальцем в человека, бывавшего в Прикарпатье.

В этот момент стихла очередная мелодия «потому что нельзя быть на свете красивой такой» и по помещению бара расплылась лужей тишина. Мужик с сигаретой подозрительно посмотрел то на Любку, то на своего товарища. Казалось, что сейчас возникнет драка, и непонятно кого будут бить – то ли жену Антона, то ли защитника «помаранчевых».

– Мужики, да шутит она, не обращайте внимания, – сказал Антон, пытаясь разрядить обстановку.

– Почему я шучу? Нет, как раз я серьезна, пусть тот тип ответит за кого он – за наших или за «бандеровцев», – настаивала Любка.

Ее лицо выражало сосредоточенность, словно для нее сейчас решался вопрос чрезвычайной важности.

Мужик с сигаретой насупился. Второй чуть привстал. Антон занервничал. Атмосфера наэлектризовалась.

– Так пусть скажет, как он думает, – не унималась Люба.

– Да помолчи, тебе что, сложно помолчать? – возмутился Антон, но конфликт уже поздно было загасить.

– Я «помолчи»? – отозвалась Люба, обратив свою ярость против мужа, – тот ублюдок пусть ответит за свои слова.

Антон стушевался. Мужики уже забыли о своей перепалке и переключились на Любу.

– Люба, я прошу, помолчи. Пусть люди сами разберутся, – Антон попробовал уговорить жену.

– Да пошел ты! Что ты его выгораживаешь? Он предатель! А ты мурло, что ты сидишь, раскапустился… – закричала в сторону мужа Люба, но ее последние слова поглотила заигравшая очередная песня о разбитой любви.

– Заказывать что-то будете? – в самый разгар скандала к столику подошла молоденькая официантка в джинсах и красной кофточке.

Мужик, куривший сигарету, вдруг заулыбался, второй тоже усмехнулся:

– Ну и телка тебе попалась, она тебе мозги еще не раз изнасилует, – сказал тот с издевкой и опять сплюнул.

Припев песни о потерянной любви заглушил обозленные бормотания Любы, насмешки соседей по столику. Бряцанье музыки и простые, бессмысленные слова песенки поглотили еще кое-что, незаметное для окружающих – нечто глубокое, почти с надрывом, тяжелое в своем разочаровании, боли непонимания, смутного осознания тупика – все это одним выдохом вылетело из души ошарашенного Антона.