Пять сигарет Машимона

Анна Романова

Пять сигарет Машимона

Глава 1.

Карина.

Машимон глубоко затянулся новой сигаретой. Опекуны дремали, утомлённые выпитым пивом вперемешку с виски и местной самогонкой весьма мутного вида.

Машимон злился.

Эти болваны вылакали все подношения, что предназначались только ему – Великому Машимону, Отцу колдунов и ведьм. Оказалось, что в этом мире он лишь отполированный истукан из дерева. Он не мог ни пригубить обжигающий виски, ни сделать большой, затяжной глоток пенного пива. И только маленькие глазки быстро пересчитывали бутылки, разукрашенные цветами пивные банки и глиняные кувшины с запаянными горлышками.

Машимон вздыхал.

В ногах у него люди устанавливали свечи, и свечей иногда было слишком много.

Машимон боялся.

Свечи горели круглосуточно, оплавлялись на его одежду и кончики ботинок. Он представлял, что кто-нибудь из смотрителей зазевается и его тело затрещит, как порох в ружьях конкистадоров.

Машимон ненавидел.

Свое закостенелое положение Бога-истукана и свет. Дружбы со светом Машимон не водил никогда. Лишь два раза в год его вытаскивали из убежища: в день Страстной Пятницы и в день обретения новых слуг. Эти дни он переживал всегда тяжело и клял всех вокруг за их нерасторопность.

Машимон любил.

Его стихией всегда была ночь. Для него она имела миллион оттенков. Ночь с ним говорила голосом нежной сеньоры, чуть-чуть приглушенно. Она даже проказничала, прикусывая его деревянное ухо. Он чувствовал себя мужчиной. Машимон кряхтел от удовольствия и прикрывал глазки-угольки.

Наступало утро, кричал петух, и Машимон снова замирал. Изменить он ничего не мог, потому что существовала эта глупая и бессмысленная традиция – быть Богом-Истуканом. Ее придумали во имя спасения горластые индейцы и изворотливый аббат-католик столетия назад. Но на то она и традиция, чтобы остаться неизменной.

Машимон молчал.

***

«Какая красавица Карина!» – восхищенно щелкали языками старушки-соседки, провожая взглядом cтройную девушку, возвращающуюся с работы.

Ее звали Карина. «Каринита» ласково любила звать ее бабуля. «Кэри» манерно, как белый гринго, привлекал к себе ее любимый Хуан.

В марте Карине исполнилось двадцать два года. В Мексике это считается крайним рубежом девичьей зрелости. Но вопреки раннему взрослению и бушующим сериальным страстям ее окружения, Карина оставалась незамужней.

Нет, конечно, она была не одна. Редкие свободные от дежурств в госпитале ночи проходили с Хуаном – как она считала, лучшим мужчиной всей Мексики. Провинциальный мачо с врожденным чутьем дармовой наживы бесцеремонно ввалился не только в ее дом, но и в ее душу, нагло развалившись там в кожаных сапогах.

Хуан не был красавцем, его квадратный торс с надутым, как мяч, животом покоился на коротких ножках с толстыми ляжками. Он льстил себе, выбирая одежду на пару размеров меньше, требовал у продавца именно ту рубашку, которая обтянет все его округлости. Брюки норовили вот-вот разъехаться по швам. Густые смоляные волосы были подстрижены коротко и ровно, как декоративный куст в гольф-клубе, обнажая лоснящийся затылок с капельками пота, который розовел, как пятак поросенка. Шея у Хуана почти отсутствовала, и казалось, что его голова закреплена на круглых плечах, как канапе на шпажке.

Нес он себя с выпестованной гордыней и не обращал внимания на хихиканье соседок. Работать Хуан не любил никогда, считал, что работают только бедняки и идиоты. Даже скудный доход заправщика бензоколонки его не возвращал на место в реальность. Эта работа для него лишь временная, вынужденная мера, а в ближайшем будущем он займет почетное место за зеленым суконным столом дорого отеля и будет уважаемым игроком.

Но сейчас денег у Хуана не было, и его азартность вперемешку с щегольством требовали хоть каких-то вливаний со стороны.

Конечно, тут ему и подвернулась удобная Карина, которая смотрела на него влюбленными глазами.  Выражение этих глаз напоминало взгляд рыбы на рынке, которую только бросили на весы. Она смотрит на покупателя и будто пытается произнести: «Меня можно есть, во мне много белого мяса!» Хуан недолго раздумывал перед своей покупкой. Сначала пальцами -сосисками загреб Карину в постель, а после взял и ее деньги.

Виделись они не так часто, ведь она работала сутками. В редкие встречи он успевал и поесть, и обслужиться по-мужски. При этом Карина снова и снова смотрела на него с рыбьей благодарностью. Утром, пока он пил сваренный ею кофе, ковырял в зубах спичкой, поплевывая на пол, Карина обнимала его худенькими ручками-веточками, поглаживала по рыхлым плечам, груди, спине. Его ничего не грело, не возбуждало в ней. Острые косточки вызывали злость. «Ну не может же баба быть такой костлявой и неудобной!» – сетовал Хуан. Он с пренебрежением отбрасывал ее руку и направлялся к выходу.

Прощаясь, она подбегала к нему в тапочке на одну ногу, наскоро накинув на острые плечики застиранный халат, протягивала сжатую в кулачок руку: «Хуан, подожди! Я забыла тебе отдать». Хуан останавливался, вальяжно облокачивался на косяк, с неохотой цедил: «Ну что еще там у тебя?» Карина разжимала его ладонь и быстро вкладывала несколько мятых купюр.

Хуан тут же принимал оскорбленный вид, его ноздри начинали трепетать.

Карина тянулась к его холеной щеке, пытаясь поцеловать. Хуан отклонялся, потому что прикосновения ее губ напоминали поклевывания курицы. «Хуан, любимый, ну не дуйся! Это же совсем немного. Ты же знаешь, как я тебя понимаю. Купи себе чего-нибудь вкусненького», – частила Карина.

О, как он ненавидел ее в эти минуты! Внутри клокотало: «Серая моль! Нет, ты не моль, ты тощая мышь! Суешь мне свою мелочь и еще учишь, куда мне ее потратить! Ты кем себя возомнила? В тебе ни тела, ни красоты. У меня не стоит на твои кости, скоро тошнить начнет при мысли о сексе с тобой. Раздавить бы тебя, как пустой орех, сжать твою головешку, чтобы лопнула!» – орал про себя Хуан каждый раз, когда уходил из ее квартирки.

Но в душе была уверенность, и она держала его на плаву в этой помойке: скоро все будет по-другому. Сейчас ее мелочь не помешает. Он пойдет в казино и поставит на красное. На красные губы его Марго, девицы из соседнего квартала, на красный огонь ее глаз, красную обивку кабриолета. На все красное, дорогое. Он ставил на свою свободу, она тоже была красного цвета.

Начинался новый день. Первую ставку Хуан проигрывал сразу. Он матерился на крупье, залпом вливал в себя полстакана дешевого виски. Выжигающая ненависть к Карине, ко всему вонючему миру вокруг потихоньку исчезали. Он долго усаживал на голову шляпу, глядя в зеркало налитыми кровью глазами гипертоника, после гордо вываливался на улицу. Не спеша, вразвалку шел в сторону автозаправки, где чертыхался его сменщик, уже два часа мечтающий уйти домой. Хуан всегда опаздывал.

Карина же, счастливая, порхала между комнаткой и кухней, быстренько впрыгивала в еще не высохший после ночной стрики заношенный медицинский костюм. По пути заглядывала в маленькую коморку – детскую. Там за занавеской спала сестренка. Карина целовала ее со всей нежностью. Полная своего выкупленного счастья и ситцевой любви, Карина бежала в госпиталь делиться этим со всеми страждущими.

И там ее ждали. Смышлёные медсестры сразу вычислили в Карине безотказность и желание быть нужной. В традицию вошли еженедельные замены Кармелиты, к которой якобы приезжали неисчислимые тетки и племянники из деревни. Карина не могла отказать и грузной, астматичной сеньоре Марте. У той опять температурил десятый по счету внук.

С ней не всегда расплачивались за смены. Ее обманывали, но она не считала это за обман. Ее использовали, но она воспринимала это как необходимость делать добро всему миру.

Часто она закрывала глаза и представляла себя в белой тоге, с терновым венцом на голове. Она стоит на высокой горе, раскинув руки в стороны. Похожую фигуру Иисуса Христа она видела на рекламном плакате Рио-де-Жанейро, пока ждала свой автобус на заплеванной остановке. Она хотела быть богиней, младшей сестрой Христа.

Вспышка – и она спасительница мира! Великая, святая Карина. К ней устремляются потоки калечных, больных, прокажённых. Сиротки тянут руки в молитве. Рыдают у ее ног падшие женщины. Каждого она согреет своим светом, прижмет к груди. Ее образ в виде бронзовой статуи венчает самые богатые монастыри Латинской Америки, и в конце утренней мессы в во всех храмах звучит хвалебный гимн Деве Карине.

Мечты Карины летели как выпущенные на волю птицы, благодаря им она не скучала по дороге на работу.

***

Усердие и терпение позволили Карине пройти на бюджетное место медицинского колледжа. Для ее семьи это был подарок небес. Тогда ей не мешали любовные страсти, и она успешно проходила курс за курсом.

Пожилой хирург Диего Мендес проникся ее прилежанием в науках, его подкупило в ней отсутствие страха и брезгливости перед гнойной раной или зловонной распадающейся опухолью. Девочка обещала стать незаменимой медсестрой. Это наблюдение сподвигло седого Диего набрать номер телефона верзилы Альвареса, тогдашнего однокурсника по Университету. Альварес постарел безвозвратно, как и Диего. К его высокой стати прибавились десяток-другой лишних килограммов и диабет. Сейчас Альварес находился на вершине карьерной лестницы: заведовал одним из малопрестижных социальных госпиталей в плотно населенном рабочем районе. Медикаменты и медсестры в его заведении задерживались ненадолго, поэтому он сразу согласился взять Карину на работу.

– Альварес, дорогой, спасибо. Ты будешь ею доволен! – благодарил по телефону седой преподаватель своего друга, посматривая с одобрением на притихшую Карину.

– Диего, дружище, да пустяки! – спешно отвечал Альварес, натягивая прямо на потное тело замызганный, когда-то белый халат. Его толстая рука никак не хотела попадать в руках, синтетическая ткань, перекрутившись, прилипла намертво. Он еще успевал чертыхаться, так как в кабинете стояла убийственная жара, а его вентилятор сдох.

– Поработает твоя студентка годика три, а там, глядишь, и переберется в клинику поприличнее, ближе к центру. Например, к нашему зазнайке Максимилиану, чтоб он лопнул! А видел, в каких халатиках его медсестры – они как ангелы, только крылья осталось приделать, – смакуя мечту о таком ангеле у себя на коленях, продолжал тарахтеть Альварес. – Лечат-то они не наших вонючек бездомных с нескончаемыми вшами, чесоткой и сифилисом. Их клиентов привозят шоферы на огромных тачках, которые нам с тобой и не снились, чтоб им пусто всем было! – поперхнувшись теплой водой, выпалил Альварес. Затем он внезапно уставился на дно грязного стакана, который только что осушил. Там беспомощно махала лапами жирная муха. Альварес брезгливо запустил стакан в мусорное ведро.

Так было решено будущее Карины. Старый хирург Диего Мендес по-отечески благословил свою ученицу на каторжную работу в клинике без кондиционеров и антибиотиков. Там она должна научиться лечить словом и терпением.

Карина радовалась этой работе и ее не огорчали духота и вонь в палатах и то обстоятельство, что ехать до госпиталя нужно двенадцать станций многолюдного метрополитена.

Умеренность в желаниях здесь ей была большим подспорьем. Она могла есть одно и тоже и ничего ей не приедалось. Рано утром в лавке соседа Карина покупала такосы из маиса с луково-мясной начинкой и стаканчик кофе с молоком. Ее обедом всегда была резиновая кесадилья и стакан сладкого разведенного сока. Ужин она часто пропускала, так как возвращалась домой поздно и греметь кастрюлями на кухне, когда все домашние уже спят, она не хотела.

Когда наступали долгожданные выходные, Карина с большим удовольствием выпрыгивала из поношенной медсестринской униформы и доставала из шкафа любимое розовое платье в горошек, полученное в наследство от матери.

Платье ей дарило ощущение женской полноценности. Именно в нем, гордая, Карина в воскресные дни гуляла под руку с Хуаном по нескончаемым дорожкам городского парка Чапульпетек.

Ее переполняла гордость за себя и свое положение несвободной женщины, ведь ее сопровождал мужчина, не имевший никаких изъянов. Карина не собиралась замечать его жадность, натуру альфонса и хроническое отсутствие денег.

Для себя она нашла краткое и удобное объяснение: «Хуана не ценят на работе, завидуют ему, поэтому и платят так мало» – и водружала на его голову очередной нимб.

Во время прогулок Карина упреждала любое его желание: «Хуан, ты хочешь есть, давай купим тебе пончиков? А пива?» – заискивающим голосом каждый раз спрашивала она самодовольного Хуана.

Хуан, как маянское божество, лишь водил глазками, морщил нос, снисходительно соглашался только на дорогое американское пиво. После первого глотка его лицо расплывалось в блаженной неге, затем он открывал рот в отрыжке с целой палитрой запахов его нутра.

Карина была счастлива в своем малюсеньком мире, который заполнил этот упруго-толстый прощелыга.

Мир Хуана был другим. Прожорливый, многолапый, с кривыми когтями-цепками дух игрока каждую минуту требовал снеди, из-за него Хуан не мог вечерами спокойно вечерами потягивать пиво и смотреть футбол.

Давно, в день совершеннолетия, он впервые сел за щербатый карточный стол, выиграл и испытал первый свой оргазм. Намокли штаны, ему стало стыдно, что другие это увидят. Но другие с восхищением прищелкивали языками, поправляли шляпы и закуривали. Всеми своими действиями они признавали за новичком его превосходство, награждали похвалами любимчика фортуны, любовника карточной колоды. Хуан тогда еще не знал, что стал участником самого захватывающего театра, под названием «Игра».

Первый подстроенный выигрыш он заглотил как крючок с наживкой, по самые жабры. Как только он пересчитал купюры, сразу же почувствовал нежное прикосновение женской руки к шее. От запястья сладко пахло карамельными духами. Ему принесли виски, первый стакан обжигающей смеси он по-взрослому, залпом опрокинул под одобрительные крики посетителей. Женская рука гладила его уже по плечам, спиной он почувствовал прикосновение тела, такого теплого, втягивающего как воронка. В паху горело, она вела его за собой как новорожденного теленка. В ту ночь он стал мужчиной, победителем, мачо.

Спустя годы в его памяти почти стерся образ первой проститутки, но Хуан остро, снова и снова хотел ощутить тот дикий вкус смеси из выигрыша, денег и секса. Теперь у него было три своих Бога, которым он приносил любые жертвы.

Но сейчас реальность его кислой жизни была такова: черных дней неудач становилось все больше и больше.

Каждый раз Хуан свято верил, что в этот раз от сорвет огромный куш. Он вымогал, выменивал, выпрашивал, вымаливал по несколько десятков песо.

Но мексиканцы народ прозорливый. Метка игрока-неудачника ярко светилась на квадратном лбу Хуана. Чаще и чаще ему отказывали. Лицо его заливалось негодованием, в уголках рта проступала пена гнева, и вместо того, чтобы спокойно уйти, приняв свою участь, он только усугублял положение, выкрикивая оскорбления и проклятия.

Со временем друзей у него не осталось, родственники еле – еле сдерживали себя при его появлении на семейных торжествах. Он с оскорбленной миной усаживался за стол, не соблюдая правил старшинства и уважения, наваливал полную тарелку еды и чавкал. Замечания старших его не волновали. Набив утробу, он икал, поднимался из-за стола и выкатывался на улицу, смачно харкнув на порог принимающего дома.

Однажды он увидел Её, и в голове засела неутолимая ничем тяга. Он хотел ее видеть, сжимать, трахать. Эта женщина в блестящем, змеиного цвета платье, с платиновыми волосами и красным ртом стала его наваждением. Имя у красногубой дивы было цветочное, сладкое – Маргарита. Пахла она так же пряно-сладко. Хуан понимал, что она стоит дороже, чем те, кто были в его жизни. Это раззадоривало еще сильнее. Он закрывал глаза и ощущал прилив вожделения. Зеленое платье, зеленое сукно, зеленый абсент в руке бармена. аргарита нарывала в мозгу как долбаная заноза. Он приходил в ярость, когда видел ее в сопровождении нового мужика, который по праву покупателя держал пятерню на ее круглом заду. Маргарита при этом задорно смеялась, расхабаривая широко рот. Он сходил с ума, представляя, как он сорвет самый большой денежный куш, и она послушной сукой пойдет за ним. Он схватит ее за волосы и сделает с ней все, на что не были способны все эти импотенты в ковбойских шляпах и дорогих сапогах.

Через некоторое время Хуан появился в квартале в настоящей ковбойской шляпе и новехоньких сапогах на квадратном каблуке. Надутая фигура Хуана стала еще комичнее.

Каждый день Хуана превращался в день надежды – отыграть, сорвать банк. И даже будет неплохо, если он сможет вернуть проигранную вчера грошовую зарплату Карины.

Этот день был таким же. Полдень и чертово солнце палили так, что кожа, ему казалось, сейчас зашипит и начнет вспучиваться. На улице не было даже дохлой собаки. Окна были завешаны плотными занавесками, тряпками, но это мало спасало от тошнотворной жары. Под тяжестью его туши каблуки сапог по основание утопали в асфальте.

Хуан завернул за угол игорного квартала, и его поросячьи глазки вперились в дверь неказистого одноэтажного здания с выцветшей вывеской «Бар Маркуса». Окна были грязными, и что-то увидеть возможно было только ночью, когда внутри загорался тусклый свет настольных ламп.

Повертев головой по сторонам, собравшись с духом, Хуан пнул дверь и шагнул вперед. Но пола его правая нога не почувствовала. Он ступил в воздух и с грохотом ввалился в темный проем двери. Выпалив несколько смачных проклятий и сплюнув по своему обыкновению на пол, Хуан близоруко стал вглядываться в темноту.

Глаза привыкли, и проявились первые очертания. Это была обычная комната с низким прокопченным от сигарного дыма потолком, в которой стояли четыре круглых стола с зеленым прожженным сукном. В углу располагалась барная стойка с широкой столешницей из серого мрамора. На стойке в широкой банке лежали лимоны. Вот и вся неприхотливая закуска для посетителей.

Бар был пуст. Из-за стойки выглянул бармен Маркус.

– Привет, Хуан. Ты все же пришел, – оживленно поприветствовал его Маркус, – проходи, садись вон за тот стол» – указал рукой, в которой была рюмка. – Она уже на подходе, ждем».

Хуан занервничал еще больше, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки.

Ждал Хуан особую гостью и о встрече с ней он сам просил. Маркус же все устроил.

Эта женщина была частью игорного мира, его темной и малоизвестной стороной. Когда она появлялась, все понимали, что игрок дошел до ручки, и ему больше нечего терять. Непонятно было, зачем она играет в карты, если всегда проигрывает, но ее ставка всегда была высокой, и она платила честно. Однако на партию с ней решались немногие. Ходили слухи, что она ведьма, колдунья и может навести порчу, забрать душу. Но проигравшихся и доведённых до отчаянья игроков это не останавливало.

Хуан же слухам не придавал значения, тем более он не верил ни в Бога, ни в Дьявола. Для Хуана она была лишь старой бабкой. В конце концов, он свернет ей шею в подворотне, если та надумает колдовать.

Сейчас ему позарез нужны деньги, и чем больше, тем лучше. Поэтому, когда Маркус как бы невзначай предложил партию со старой цыганкой, он особо не раздумывал. Хуан сразу назвал сумму, за которую он-таки сядет за стол со старухой: пять тысяч долларов. Именно столько ему нужно для начала новой жизни. А там дальше Хуан с Маргаритой поедут в Канкун и сорвут джекпот в «Розовом Фламинго».

Она очутилась рядом со столом настолько бесшумно, что двое здоровых мужчин испуганно переглянулись.

– Приветствую тебя, дорогой. Ты меня звал, и вот – Салана здесь

Перед ним стояла сухонькая старушка в цветастой застиранной юбке, на плечах поверх выгоревшей тусклой блузы была накинута теплая шаль, несмотря на пекло на улице. Лицо проедено множеством борозд-морщин. Левый глаз смотрел отталкивающим бельмом, но правый был глубокого темного цвета. На дряблой шее побрякивали многочисленные мониста.

– Садись, старуха! – повелительно произнес Хуан, хотя внутри чувствовал волнение.

– Спасибо, дорогой! И за приглашение, и за старуху. Меня зовут Салана, – ответила цыганка, кинув небрежно на стол свою торбу. Звук множества тусклых колокольчиков, пришитых к ее дну, немного разрядил напряженную обстановку.

Хуан стал покачиваться на стуле, тем самым показывая старой, что он здесь главный. Деревянные ножки стула предательски скрипели, еще немного и они надломятся под ним.

Салана запустила морщинистую руку в недра торбы и вытащила перевязанную красной банковской резинкой пачку новеньких купюр. Хуан перестал качаться, ножки стула стукнулись об пол. Он замер. Снова рука старухи нырнула в торбу. На зеленом сукне появились шкатулка из пожелтевшей кости и колода новых карт.

– Ну что, дорогой, ты готов? Начнем? Ты принес то, что будет твоей ставкой? Ты видишь, у Саланы все по-честному, а у тебя, красавчик, как? – спросила, прищурив глаза, старуха.

Хуан с неохотой оторвал взгляд от пачки денег на столе, проглотил слюну. И тут его накрыла волна гнева.

– На что ты намекаешь, старая? Конечно, принес. Я человек честный и порядочный, не то, что твои цыгане, сброд один. И перестань называть меня «дорогой», а то блевать хочется. Ты забыла сколько лет тебе, а сколько мне?

– Ну, дорогой, я же цыганка. У моего народа это слово означает, что мы уважаем тебя. А то, что принес свою ставку – значит, ты человек порядочный, с такими я люблю играть. Давай, покажи Салане, что у тебя? – тихо, почти с материнской нежностью шептала ведьма.

Потной рукой из заднего кармана брюк Хуан достал тоненький серебряный браслет Карины. Единственный видящий глаз Саланы сильнее потемнел. Она почувствовала вещь молодой женщины.

Салана перевела взгляд на костяную шкатулку. Тут же сама по себе открылась крышка. Кивком головы старуха показала, что он может положить браслет.

Хуан небрежно кинул вещицу Карины в шкатулку. Крышка шкатулки так же захлопнулась.

Салана улыбнулась, медленно достала из упаковки новую колоду. Скрюченные временем пальцы знали свое дело. Зашелестели карты, резво перелетали из одной руки в другую, этот звук наполнил все вокруг, масти смешивались друг с другом. Даже Маркус перестал натирать свои стаканы, и завороженно следил за творящимся действом.

Спустя несколько минут тщательной тасовки перед Хуаном легла его лента карт. Он аккуратно поднял их, раскрыл веером и стал изучать.

Вот оно! Наконец-то! Ему свезло, причем крупно. Все козыри были его. «Вот же старая дура – надумала она на старости лет играть, совсем из ума выжила!» – ликовал про себя Хуан.

Его разбирало нетерпение, правая рука резко выбрасывала одну карту за другой, глянцевые карты щелкали по столу. В ответ ведьма наиграно грустно предъявляла свой карточный неликвид. Удача шла к нему с каждой новой партией. Он пришел в возбуждение, ощутил вожделенный прилив в паху.

Больше не было бара, старухи, противного запаха дешёвой текилы. Он перенесся в предстоящую ночь – и там уже было расставлено все, как он мечтал многие, многие недели: кабриолет с сиденьями из красной кожи, красногубая Маргарита, ее развивающиеся на ветру волосы, пузырьки шампанского в тонких бокалах.

Спустя два часа их партия завершилась, старуха молча собирала разбросанные по сукну карты. Костяная шкатулка уже покоилась в торбе. Залог она никогда не возвращала. Хуан сверлил глазам пачку денег. Салана медленно, подталкивая парой скрюченных пальцев направила перетянутые купюры в сторону Хуана. Тот завороженно смотрел, как пачка ползет к нему змеей.

– Дорогой, возьми, они твои. Поверь, мне было очень интересно играть с тобой, – тихо прошипела Салана.

– Да мне плевать, старуха – интересно тебе было или нет. Запомни, что со мной тебе лучше больше не играть, а то и без торбы останешься, – надменно ответил Хуан, распихивая по карманам свой выигрыш.

Салана улыбнулась. На Хуана она уже не смотрела, дело было сделано. Она поправила на плечах шаль, одернула смявшиеся юбки.

Хуан не унимался. Сделав очередной глоток текилы, он брезгливо сморщился, и тут же выплюнул все на пол.

– Что за дьявольское пойло у тебя, Маркус? Ты всех тут травишь этой кислятиной?

Маркус ухмыльнулся одним уголком рта, кивнул.

Для Маркуса самодовольные идиоты были похожи друг на друга как близнецы. Сперва приходят в бар с поджатым хвостом и просящим видом. После выигрыша из каждого лезет спесь.

– Прощай, Хуан. Мы с тобой больше не увидимся, теперь тебя поить будут в других местах, – подколол Маркус, подмигнув при этом Салане.

Салана подошла к стойке, протянула Маркусу маленький черный мешочек. Это была ее плата за приглашение в бар. В мешочке лежало золотое кольцо с жемчужной каплей.

Маркус присвистнул: «Дорогая вещь. Интересно, с кого она сняла это кольцо?». Но он не был брезглив и считал, что мертвым лишнее не нужно.