Кабы не радуга

Борис Херсонский

Кабы не радуга

Избранное и стихи последних лет

«Кабы не радуга, давно бы новый потоп…»

Кабы не радуга, давно бы новый потоппокрыл бы землю. Но вместо ковчеганесколько авианосцев метались бы в поисках брега.Но тем и плоха вода, что нет в ней проторенных троп.И не голубь с вороном, а самолет-разведчик,в котором, сжавшись в комок, маленький человечексмотрел бы вниз – хоть какая вершина из-под воды!Хотя бы верблюжья двугорбого Арарата,к которой Ной причалил когда-то. Датанеизвестна, а волны смывают следы.Подводные лодки с ненужным оружием проплывали бынад городами и иногда задевали быднищем шпили соборов, открывалась бы течь,но у атомных лодок плавучесть, живучесть,автономность – короче, у подводников лучшая участь.Но после потопа все мы подводники, и не об этом речь.Важно, что никакая беда не постигнет военных,летчиков, моряков, плененных и убиенных,глядящих в бинокли, выставляющих перископ.Тем более, Бог постоянно милость являет:расходятся облака и радуга в небе сияет,обещая все что угодно, но не новый потоп.

«Погружаешься в ночь, как в темную воду морскую…»

Погружаешься в ночь, как в темную воду морскую,теплую, искрящую из-под ладоней.Ребристый песок под стопой. Жаль, небеса бездонней,чем любой водоем. Мы получили такуюжизнь, что ни в сказке сказать, ни в передовице,ни пером, ни кастетом, – короче, есть чему подивиться.Есть чему подивиться, проглотить, да не подавиться.Потому что тьма над головой и под ногами.Враг врагу говорит, прощаясь: расстанемся, блин, врагами.В аду играют в черт-нечерт копытами и рогами.В городах говорят стены, окна, витрины:что мы будем делать, когда будем руины?Когда сложимся внутрь и укроемся облаком пыли,кто поверит, что мы действительно были?Но тепла вода беспросветных ночек,тают куколки восковые в руках матерей-одиночек.Не ешь меня, серый волк, оставь вдовице кусочек.Темна и тепла вода, рожденная до начала,когда не было тверди небес, ни города, ни причала,ни корабля. Был белый бычок. Не хвост, а мочало.Он стоял посреди мирозданья в воде по колено,шевелил ноздрями, чувствуя запах тлена,жевал свой хвост, мотал большой головою,он хотел бы, чтоб хвост был зеленой травоюна зеленом лугу, но нет ни травы, ни луга.Тьма небесная в тьму морскую глядит:   они узнали друг друга.

Эвакуация

Просто бежать в толпе. Запрокинув лик,подавившись криком, выдавливая крик.Просто дышать в толпе, под звуки сирен,все равно куда – на палубу судна, давшего крен,просто лежать в толпе, дышать без оглядки, хрензнает куда – в порт – чемоданы, узлы, платки,плывущие на поверхности ревущей людской реки.Бежать рядом с бабой, младенца к груди,полный вперед, понимая, что худшее – впереди.Дышать в толпе, тебя уже не найдут, и самникого уже, лица направлены к небесам.Расширенные зрачки. Крик, застрявший во рту.У причала кренится на бок железный ковчег.Завтра газеты напишут о давке в порту.Погибло около ста сорока человек.

«Межсезонье, межвременье. Из разлома…»

Межсезонье, межвременье. Из разломатянет холодом. Зябко. Но это лучше, чем лаваили серный дым. Приехали. Вот мы и дома.Двойные рамы. Валерьянка с примесью брома.Мама нюхает рюмку и говорит: «Отрава».Кот считает иначе. Он выгибает спину,прыгает на буфет. Смотрит преданно на аптечку.Пятидесятые годы! Я вас никогда не покину.Свет вырубают. Капельки стеаринастекают в граненый стакан. Сквозняк задувает свечку.Военная форма в шкафу. Вечная славав виде ордена Красной Звезды и медали«За оборону Кавказа». Пустая оправаот пенсне покойного деда. «Не имеете права!» —кричит сосед в коридоре. В гробу видалимы этого крикуна. Но это случится позже,лет через десять. Искусственный спутник где-тодырявит темя морзянкой. Мороз по коже.«Он уже знает все. С ним надо построже».«Не входи сюда! Ты видишь, я не одета!»Как не видеть! Груди вываливаются из корсета.Пусто в душе. Перед глазами все то же.Вчера закончился век.Завтра закончится жизнь.Сегодня закончилось лето.

«„Подойди к продавщице, скажи: „гондон“…“

"Подойди к продавщице, скажи: "гондон",это просто такое слово, пойди, скажи".Я подхожу к лотку и говорю: "бидон".Ложь порождает ложь. Жизнь состоит из лжи."Если в нее помочиться, живот разнесети родится ребенок. Вот, журнал посмотри,как это нужно делать. Только сопли утри".Саша, Петя и Феликс. Никто меня не спасет.Нет, не смотри, беги —             это твои враги.В чем отличье кита от рыбы? Не отвечай.Они над тобой смеются. Господи Боже мой!Дома готовят обед. На примусе греют чай.Мама кричит в окно: "Боря! Пора домой!"

Я поймал трилобита!

Он задерживает дыхание и ныряет.Песчаное дно, ребристое, среди песказаметны обломки раковин, небольшие камни,покрытые водорослями. А эточто такое? Какие-то мелкие существа,похожие на мокриц, разделенные на три части,снуют, что твои муравьи. Зеленоватый панцирь.Так это же трилобиты! Ископаемые созданья,считается, что они навсегда исчезли,но вот же они, кишмя кишат, хватай, сколько хочешь!*Открытие. Мировая слава. Мальчик,зажав трилобита в руке, выходит на берег.Боже, как все изменилось! Пляж пустынен.Ни мамы, ни бабушки. Ни домов, ни деревьев.Скалы, песок, невиданные растенья,коленчатые, розоватые стебли, стоящие вертикально.Листьев нет. Понятно. Мальчик как-топопал в доисторическую эпоху,где завались трилобитов, медуз, аммонитов,но ни мыши, ни кошки, ни тем более человека.Мальчик, рыдая, бросает в море свою находку.Она никому не нужна, он никому не нужен.Никому не нужен, совсем никому не нужен,Боже, как темнеет перед глазами.*Но вот свет возвращается. Он видит небо,нескольких чаек. Его голова седаялежит на коленях жены. Над ними склонилсяпарень в оранжевой куртке. Ясное дело.Парень спрашивает: сир, ну как вы?Он улыбается и отвечает: уэлл, кол беседер.Жена говорит: с ним это бывает,скоро все пройдет. Парень отходит.Но если состояние будет критическим, нужнопозвать его, он вызовет эмбюленс. Впрочем,какая там скорая? Нет страховки,а с врачами в этой стране, должно быть,за всю жизнь не расплатишься. Суки.*Взявшись за руки, двое уходят.Песок обжигает ноги.Теперь тебе лучше, милый? Да, полегчало.*Мальчик, сжав кулачок, бежит по пляжу.– Мама! Я поймал трилобита! Я поймал трилобита!

"До того как Серега превратился в автомобиль…"

До того как Серега превратился в автомобиль,мощный "пежо", о котором мечтать не мог,он был ковром. Из него выбивали пыль.Складывали в сундук. Защелкивали на замок.Он был незряч. Но все же легко различалнаклеенные картинки из раньших времен.Пароход "Маврикий" покидает одесский причал.Царь Александр Третий на фоне трехцветных знамен.Казак Крючковъ рубил немчуру в куски.Носатый с пейсами спаивал русского, гад.Если бы не картинки, Серега бы сдох с тоски.А так лежал, свернувшись ковром, и был даже радспокойствию и темноте. Потом случился пожар.Ковер ничего не чувствовал, но знал, что сгорел.На миг Серега прозрел. Он был радужный шар,летевший над грудой обугленных мертвых тел.Потом все снова исчезло. Утро было свежо.Кто-то громко смеялся. Где-то хлопнула дверь.Тихий голос сказал Сереге: "Будешь черный "пежо".Это классная тачка. Что, доволен теперь?"

"Беззубый безумец Шапиро идет, прижимая к груди…"

Беззубый безумец Шапиро идет, прижимая к грудипару-тройку бесценных старинных томов.Узнавая меня, машет рукой: заходи!Хоть на пару минут заходи, хоть на тройку слов.А я б и зашел, да больно квартира тесна,от двери к дивану прорыто нечто вроде тропы.Все заполнено книгами. Даже проем окнанаполовину заставлен. Нечто вроде толпыбесцельных, бессмертных мыслей стоит вокругубогого ложа, застланного тряпьем.Я бы зашел к тебе, мой безумный друг, —жаль, что в доме твоем нечего делать вдвоем.Впрочем, несколько лет у него жила медсестравсе из той же больнички для лишенных ума.Глядя на старые книги, она говорила: "Пораэто убрать к чертям". Но убралась сама.

Одесса, июль 1954

Блеклый небосвод, неприбранный сад.Настежь веранда. Семья у стола.Пыльные портьеры вдоль окна парусят,чайник остывает, и клеенка сползла.Споров затейливые кружева.Сплошь недомолвки. Как берегласьтайна! Почти непонятны слова,но жесты не укрывались от глаз.Тайна гнездится в скопленье забот,в стопке газет, в шепотке по углам.Бабочка летит на зеленый забор,садится и складывается пополам.Изнанка крыльев. Зубчатый край.Такие же листья. Цветное стекло.Плетеные кресла, встревоженный рай.Все это в движенье – и все прошло.О чем в пятьдесят таком-то годуспорили те, кто сегодня мертвы?Какие надежды в дачном садукружились поверх моей головы?Мы детям своим задаем теперьте же загадки. Проснувшись в ночи,я вспоминаю: распахнута дверь,дедушка в кителе из чесучи,круглые, в тонкой оправе очки,на переносице тонкий след.Прошлое сузилось, как зрачки,когда в лицо направляют свет.

"Если б мне отрезало ноги, я бы уехал в США…"

"Если б мне отрезало ноги, я бы уехал в США".Странная логика. Додик повторял это тысячу раз.Папиросы в кармане, в спичечном коробке анаша.Синие джинсы "Вранглер". По тем временам – класс.Его доконал диабет. Ампутация стоп.С эмиграцией торопились, но очередь не дошла.Был компьютерный номер, но сердце сказало "стоп".Скорая опоздала. Опоздала – и все дела.Десять лет спустя из Чикаго приехал брат.Он хотел разыскать могилу. Задача была – пустяк.Известно название кладбища, участок и даже ряд.Но в Одессе он встретил девушку. И все наперекосяк.Две недели они гудели. Принимали до литра на грудь.Превратили квартиру в бедлам. Там не осталось мест,не запятнанных спермой. Брат пустился в обратный путь,она через год в Варшаве получила визу невест.О покойном. Однажды на пьянке под Новый годон буквально взбесился. Вскочил и начал пинатьногами кого попало. Его скрутили. Народкое-как успокоился. А я пытаюсь понять,как рыхлый еврейский парень каблуками модных сапогсмог в новогодний вечер, напившись в дым,вставить под ребра каждому, кто не лишится ног,не будет хвататься за сердце, не умрет молодым.

"Что за гнутая медная труба над каменноугольным лесом…"

Что за гнутая медная труба над каменноугольным лесомотворяет динозаврам гроба! Земля продавлена весомогромных лап, да и хвост неслаб. В классе висит таблица,с нее глядят первобытные лица членов ЦК. Легкоошибиться.Мальчик ломает пирожок, выедает начинку.Душа материальна. Только прозрачна и весом в пушинку.Прохудились туфли. Пора отнести в починку.Сапожник держит гвозди в зубах, молотком колотит,что динозавры вымерли, его совсем не заботит.Обувка растянута на деревянной колодке,перхоть летит из чахлой бородки.Человек легко растворяется в бутылке "Московской"водки.В каменной скорлупе – зародыш-окаменелость.Мальчику трудно ходить: в паху опрелость.Он мечтает: его награждают за смелостьпри поимке ящера орденом или медалью.За ним приходит бабушка, обмотанная серой шалью.Говорит: не водись со всякою швалью.Всякая шваль смеется, в мальчика пальцами тычет:"Бабушкин внучек!", мальчик тихонько хнычет.Денег в доме – ноль: папа зарплату нычет.Папа зарплату нычет. Папа на сторону ходит.Сторона раздевается, белые ноги разводит.Им двоим плевать, как много угля страна производит.Что им до того, что на черных пластах отпечаткиневиданных листьев и крыльев, ребер или лопатки,между пальцев кожистых – перепонок тонкие складки.По путям развития жизни. Таково название книги.Счет сначала на миллионы лет, позднее – на миги.Эволюция – та же юродивая: звенят кресты и вериги.Эволюция – та же юродивая, ходит по вечному кругу,бабушка мальчика через дорогу ведет за руку.Каменные эпохи застыли спиной друг к другу.

"По сторонам экрана – два кумачовых пятна…"

По сторонам экрана – два кумачовых пятна.Расслабляясь, взор не достает до конца строки.Читается вроде "Искусство принадлежит на…"или "Из всех искусств важнейшим является ки…"Гаснет свет. Что-то вроде жужжания веретена.Пылинки в луче. "В бой идут одни "старики"".Но это – чуть позже. Покуда – "Новости дня",давно прошедшего. Женщина слева пьяна.Шепчет под нос: "Такая фигня, такая фигня!"Откуда-то мне знаком запах дрянного вина.Передо мной – два банта в основании тонких кос.Это Мила. Мальчик из пятого "б" с ней.Я еще не знаю, что запах мыла и запах волос —разные вещи. Но сердце бьется сильней.Я знаю шутку: "Кина не надо, тушите свет!",но не знаю ее значенья. На экране идут бои —черно-белые, плоские. Чтобы понять сюжет,нужно твердо знать, где немцы и где свои.Если б ранили Милку, я был бы врач, чтоб ее спасти.Был бы ранен сам – она, медсестра, спасла бы меня.Кулечек тыквенных семечек. Лушпайки в потной горсти.Шепот старушки: "Такая фигня! Такая фигня!"

"Наш-то город, который и раньше был мал…"

Наш-то город, который и раньше был мал,нынче вовсе сгорбился, спекся, сжался.Горожане хворают. Кто-то хребет сломал.Кто-то желудком слаб. Кто-то умом помешался.Кто хребет сломал, того в коляске везут.Снизу вверх он глядит на везущего взглядом кротким.Кто желудком слаб, тот тянет ночной сосудза собой, как щенка на поводке коротком.Кто умом помешался, тот ходит одет кое-как,приволакивает стопу, опираясь на буковый посох.То лицо запрокинет, за чем-то следит в облаках,то согнется к земле, чего-то ищет в отбросах.Три столетья назад городок захватил дракон.Змей немного состарился. Часто бывает в храме.Зажигает свечи. Подолгу стоит у икон,одна из которых – его портрет в золоченой раме.Каждый год он просил девицу. А девицу не привели.Вызывал Ивана на бой. А Иван лет пятьсот как помер.Государственный гимн – колыбельная "Ай-люли,нашу деточку загребли". Пыль. Инвентарный номер.Все сознались во всем. Пребывание на цепистало общей повинностью. Там, в тюремном подвале,десять лет хочешь – просто спи, хочешь – носом сопи.Все там будем. Или уже побывали.По ночам дракону не спится. Что-то неладно в груди.Неужели сердце? А доктор сказал – усталость.Из сада слышится окрик: "А ну, злодей, выходи!"Дракон спускается в сад. Никого. Опять показалось.

"В садах кутили без опаски…"

В садах кутили без опаски,но близился последний миг.Не стали Трое ждать развязкии пробирались напрямик.Три их прозрачных силуэтав один сияющий слились,и треугольный сгусток светабеззвучно поднимался ввысь.Внутри Него открылось Око,и все предстало перед Ним,и вспомнил Он, как одиноковтроем идти путем земным.Дворы, поросшие травою,и обмелевшая река.Старик качает головою,лопочут слуги старика.На груду стружек и опилоктеленка с меткою на лбусвалили обухом в затылок,веревкой прикрутив к столбу.А дальше открывалась взоругора. Он ясно видел горуи дальше, сквозь масличный сад,он видел городскую стенуи за стеной – угрюмый град,где все друг другу знают ценуи бражничают все подряд.Сияет тускло позолотаи окна спящие черны.И – взрыв. Вдали – фигура Лотана фоне огненной стены.

"И сделался великий гул…"

И сделался великий гул.И языки огня спустилисьна их главы. Господь взглянулна верных слуг. Жизнь распрямилась.И, как ручьи в один поток,слились наречья. Весть благаяпонятна, в каждый уголокума свободно проникая.Охапка ароматных трави полевых цветов напомнит,кто обновит в тебе дух прави сердце чистотой наполнит.Охапка ароматных трав.Земля качнулась под стопою.Как донести, не расплескав,вину свою перед Тобою?

Воскресение Христово

(мироносицы у гроба)

К пустому колодцу люди за водой не идут,согласно народной мудрости. Но я оказался тут,у провала, где зачерпнуть можно только одно:лязг пустого ведра, ударившегося о дно.Этого мне и надобно, чтоб по застывшим губамлегко струилось ничто с небытием пополам,ибо душа, в отличие от потока, должназнать название моря, куда впадает она, —в отчаянье для начала, двигаясь под уклонв тесном скалистом русле, не встречая особых препон,отражая фигуры женщин, которые скорбно несутнаполненный ароматами драгоценный сосуд.Я знаю, они повстречают двух крылатых мужей,чьи перья грозно сверкают, как лезвия ножей,и ослепляющий свет им просияет в ответна безмолвный вопрос: "Не ищите, Его здесь нет!Видите плат на камне и гробныя пелены,величьем Его отсутствия как елеем напоены?Камень в полночь отвален, и пещера пуста.Так почему ты печален, не нашедший Христа?"

"Вот и голос пресекся. Голос пресекся. Грудь…"

Вот и голос пресекся. Голос пресекся. Грудь(ссылка на Тютчева) пуста, как лютеранский храм.Высокие стены не могут ни выдохнуть, ни вдохнуть.Вера в последний раз, собираясь в путь(ссылка на Тютчева), хлам пакует – с грехом пополам.Это начало марта. Корочкой слюдянойс утра затянуло лужи. Позже поверхностный слойземли прогревается. Проглядывает травапрошловечная – сквозь прошлогодний снегсерый, последний. И вместе с ней,уцелевшей травой, проясняется синева.Как будто партия (наш рулевой) запустила над головойспутник с двумя собачками. Ты стоишь сам не свой.Скоро каникулы. Мама еще жива.Как будто не стерся номер трехзначный, что на рукев очереди написан химическим карандашом.Твой порядковый номер. На хлебе и молокевыросло поколение, подсмотревшее, как в рекепрекрасные комсомолки купаются нагишом,дополнявшее пиво и водку атропином и гашишом.Выросло поколение, прочитавшее между строкгазеты "Правда", "Известия", отмотавшее срокв очередях, закаленное в армии, СКБ,равномерно распределенное по общенародной судьбе.Их били коленом по яйцам менты, сержанты, деды.Братался русский с китайцем. Выныривал из водыкрепкий пригожий Мао. Карла-Марла тряс бородой.И снег, и ветер – все мало. И Ленин такой молодой.Я тоже пел эти песни. Я навечно в строюплечом к плечу с чужаками, в не снившемся нам раю,где нет ни берез, ни рябины, ни шпионов, ни часовыху последнего мавзолея, где с каждым годом трудней,лежа в хрустальном гробу, оставаться в живее-живых.

"Жизнь тебе никогда не казалась медом…"

Жизнь тебе никогда не казалась медом.Благодари за то, что не стала адом.Вот парадняк под трехзначным кодом.Застит небо серым бетонным фасадомЯкира, 24 – пятиэтажка, хрущевка.Черно-белый пес-полукровкареагирует на команды "сидеть" и "рядом".Ластится и скулит лишайная шавка.Вдали купол под солнцем горит, что на воре шапка.В детстве мне говорили: ты умрешь под забором(скажем – урок не выучишь). Вечером, засыпая,я пытался представить забор, под которымя перестану дышать. Мерещилась стаясизарей между светлым небом и тусклым взором.Или граффити на вертикальных досках:"Клава Б. – проститутка. Не женитесь на сосках".Торгует семечками пенсионерка. Крутит кулечкииз тонких страничек Псалтири – подарок миссионера.Из известковой проклюнувшись оболочки,улетают птички: ангел, надежда, вера.На бельевой веревке – ночные сорочкиплюс застиранный галстук юного пионера.Вскую мятутся языки, племена поучаются тщетным?Лишайная шавка скулит. Сжальтесь над бедным животным.

Колбаса "Ностальгия"

Я видел: в казанском кремле снова стоит мечеть.Я слышал: в Москве не так свободна печать.Я знаю, что истлевать не страшно ничуть.Стоит только начать.*Были прекрасные времена, лица старцев на стенахГУМА, наркотик иль алкоголь в юных прозрачных венах."Осторожно: окрашено!" на спинках садовых скамеек.Пение расклевавших коммунизм канареек.Экран с гулькин нос расширялся за радужной линзой.Мать возвращалась с Привоза с тюлькой, овечьей брынзой,сизой тушкой индейки, редискою и укропом.Автомат выдавал за копейки чистую и с сиропом.Все было сжато, зажато, потом изжито,смолоду смолото, белыми нитками шито,красною лентой украшено поверх погребальной хвои,уложено смирно, как Дафнис между ногами Хлои.Было качание бедер, что ведер на коромысле.Даже на пьяную голову случались трезвые мысли."Сейчас возвратятся предки, давай скорее!"Только такое и вспомнишь, умирая или старея.Они никогда не вернутся. Слышишь? Забудь об этом!Щелчок выключателя. Жизнь озаряется тусклым светом.*Колбаса называется "Ностальгия". Чего не придумают. Блин.Сырокопченая, с нежным жиром, в естественной оболочке.Вот что приберег для граждан расколовшийся исполинна память о прежней роскоши. В кухне радиоточкиднем с огнем не сыскать. Ни примуса в коридоре,ни керогаза. Плевать. Переждем. Небольшое горе.Нарежьте мне ностальгию. Только потоньше. Граммсто пятьдесят. Что надменно глядишь, девица,девушка, девушка в фартучке белом? Намбольше не съесть, да как бы не подавиться.Комната в коммуналке. Крюк от проданной лампы(кажется, в стиле модерн). В тонких рамках эстампыв стиле соцромантизм. Слева Суздаль, справа тайга.Антикварный граненый стакан на газете с погасшим взоромочередного генсека. Соцлагеря берегарасширяются от нагревания. Мир, в которомнужно бороться за мир, достиг своего предела.Нескончаем людской поток вдоль нового мертвого тела.Соблюдайте порядок, гады! В первых рядах —братские. Дальше – близкие. Британская королевагде-то на заднем плане. Там же – персидский шах.Порожденья ехидны! Кто вас научил бежать грядущего гнева?Всюду венки и ленты. Марш из военной меди.Где гроб стоял – наструганы ломтики редкостной снеди.*НОСОК – Ни Одного Слова О Колбасе.Название тайного общества. Вродеговорить больше не о чем. Вседумают только о сексе и о свободе.Митрополит-замполит отыскал в налоговом кодечисло Антихриста-зверя. Заря сияет в росе.На белом коне гарцует при всем народесам Солженицын во всей красе.Девка-телка-целка сидит на осклизлой дубовой колоде.Звезда во лбу, палец в носу, месяц в косе.Жизнь моя на исходе.Жалко слов. Поверх голов двуглавых орловвдвое больше, чем хочется. Неповторимый обликсовременника исчезает как в небе облак.Над всем, Богородице-дево-радуйся, Твой покров.Сжавшихся, спившихся, сбившихся с панталыкурасширь, протрезви, направь и пречисти – причисли к лику.

Вокзал

Из трубы паровоза, что из ноздрей лошадиных – пар.Лицо кочегара растрескалось от жары.Станционного колокола ударслышен до сей поры.Над вокзалом пестрый воздушный шар.Ваш билет, будьте добры.По перрону гуляют дамы. Играет струнный квартет.По стеклу павильона закат расправил крыло.Скрипочке Гайдна – Моцарта сносу нет.Везут. Уже повезло.Стрекот акрид, хор Аонид и парад планет.Бог. Мировое зло.За вагонным окном легкомысленный летний час.Чайная ложка звенит, колотится о стакан.Спелый персик лежит на салфетке, сочась.Наган оттягивает карман.При разделе каждый получит часть.Динь-Дон. Лебединый стан.Революция приближается. Привлекательные чертынового общества юноше застят взгляд.Белым цветом усыпанные кусты.Эдемский-эсдекский сад.Лепестки в болото из пустотыбросает маркиз де Сад.Зевает красавица, откинувшись на диван.Читает газету, набычившись, господин.Чайная ложка звенит, колотится о стакан.Жизнь не щадит седин.Пролетарий всех стран перечитывает Коран.Аллах един, но – один.В первоклассном купе, на вечерней жаркой земле,ты знаешь слова: террор, трибунал, портретцаря, приговор, слава – в тюрьме, в петле.Но это пока секрет.Все сожжено. Не ищите души в золе.Пожалуйста, ваш билет.*Это конечная станция. У нее названия нет.Просто конечная – в смысле, что дальше путьобрывается, воздух пустеет и меркнет свет.Расскажите о чем-нибудь.Ну хоть бы об этом здании с проваленной кожурой,со вставками закопченного, зачумленного стекла.Его построил герой, разрушил герой второй,ночная мгла стерегла.Что делают эти с баулами и язвами на ногах?За фанерною выгородкой что кажет глазам экран?Пустой пьедестал, на нем, прикрывая пах,когда-то стоял тиран.Это было славное время. Жаль, что некого расспросить.Счастье давали по карточкам, где-то по сорок грамм.Потом, известное дело, лихорадка, красная сыпь,выстрелы по утрам.Потом отправляли товары: соль, керосин, табак.Потом умирали в муках, но боялись кричать.Потом в железном фургоне увезли бродячих собак,заперли наглухо двери и наложили печать.*Объявляют прибытие. Валятся с верхних полокс гитарами, рюкзаками, каждый второй – геолог,каждый третий – биолог, физик, шизик, подлец, кондуктор.Весь перрон в цветах. Играет марш репродуктор.Вот несгораемый ящик разлук моих, встреч, ночевокна лавках, под взглядом дружинников, среди другихзаготовокдля производства людей, притон, суровая школа.Нюське из комкомсомола плохо после укола.Вот они все собрались – бухой инвалид с культяпкой,техничка из сорок девятой со шваброй и мокрой тряпкой,святой Себастьян, как ежик, в тонких пернатых стрелах,несколько тел обнаженных, прокаженных и загорелых.Считать – не исчислить услуг. Заправка, затравка, вставказмеек на выбор: гадюка, удав, удавка.Распродажа газет. Платный клозет. Столовка.Рыбий жир, затраханный сыр, где дырки, там и головка.Вот они все разлеглись: прежде всего, просторы,долины великих рек, боры и в них проборы —просеки, блин, дубравы и в них оравыподростков в поисках сладкой грибной отравы.Объявляют небытие. Все совершенно правы.

"Ему было меньше двенадцати лет, когда…"

Ему было меньше двенадцати лет, когдапионерию наградили – какой-то там юбилей —орденом Ленина. Началась чехарда.Линейки. Поездка в Москву. Очередь в Мавзолей.Осик ждал, когда всем пионерам раздадут ордена.Не дождавшись, рыдал в углу неделю подряд.Его не волновали коммунизм, страна, целина,все, что он читал – каталог советских наград.Через год он знал, что орден Ленина – "дед"стоит рублей пятьсот. Драгметаллы, эмаль."Звездочка" в той же цене. Список подвигов и победизмерялся бумажками. Было немного жаль.Нет, не денег – иллюзий. Покупка, обмен, обман.Он терся среди барыг. И втерся в круг через год.Ему не мешали ни возраст, ни полупустой карман.И если он делал ход, то это был верный ход.В семидесятые годы, ощущая сродствототалитарных режимов, он собирал подряд"советы", "китай" и "наци". В собранье егобыло до пятисот разнообразных наград.В миру он был врач-кардиолог. В кабинете стоял манекенв кителе, сшитом из враждующих половин:слева – звезды, справа – кресты. Вдоль белых стенкрасовались стенды. Здесь он отдыхал один.Я там появился однажды по просьбе его отцачерез год после того, как сына хватил удар.Остаточные явления. Выраженье его лицаменя поразило. Казалось, он был безнадежно стар.Отец смотрелся моложе. Он стоял в стороне,следя за ходом осмотра. Зная все наперед.Три еврея. И ценный военный плакат на стене:"Радуйся, фюрер! С тобой немецкий народ!"