Рашен

Мяч толкали руками и ногами, судьи на поле не было. Не успел я насладиться прелестями игроков, как уже перенесся на берег реки. Вода зеленого цвета резко контрастировала с желтым горизонтом и ярко-оранжевым кругом Солнца.

На берегу, у самой кромки воды, сидели рыбаки в больших соломенных шляпах, с длинными бамбуковыми удилищами. Уверенной походкой я подошел к ним, залез в воду по колено и принялся шарить под водой. В том, что поймаю рыбу, не было ни малейшего сомнения. И действительно, через несколько минут руки ухватили и вытащили большую рыбину с телом сома и головой щуки. От неожиданности, опасаясь острых зубов монстра, я отбросил его на берег. «Сомощука» начала сильно извиваться, пытаясь добраться до кромки воды и улизнуть. К сожалению, мой напарник (а у меня был-таки напарник) не сумел совладать с сильной рыбиной и упустил ее. Ну и в финале меня посетило историческое видение. Ко мне подошел Ленин и спросил, строго глядя в глаза: «Вы с нами или уже там?»

– Где там, Владимир Ильич? – не понял я вопроса.

Старик Крупский хитро улыбнулся и похлопал меня по плечу. Потом развернулся, быстро пересек рабочий кабинет и, с легкостью запрыгнув на невысокий подоконник, вышел прямо в раскрытое окно. Я в ужасе выглянул на улицу: Ильича нигде не было. Вместо него на траве во дворе Смольного резвились три здоровенных баклана и суетился десяток куда более мелких голубей.

***

Как ни странно, но бредовые сны не помешали мне выспаться и чувствовать себя отдохнувшим.

– Проснулся? Вовремя, только что обед принесли, – отрапортовал сосед.

– Спасибо, Дмитринг, что дал поспать и не прирезал во сне как неблагонадежный элемент.

– Шутки шутишь? Хорошо: значит не падаешь духом, – улыбнулся Дмитринг, пододвигая мне тарелку с дымящимися щами.

Вооружившись алюминиевой ложкой и куском белого хлеба, я принялся за трапезу. По крайней мере, один плюс в моем шизофреническом трипе имелся – приличная тюремная кормежка. Суп был вкусный, неотличимый от домашнего. Следом в мой желудок, тщательно прожеванными, опустились котлеты и картофельное пюре. Завершил пиршество компот из сухофруктов и яблочный штрудель, обильно посыпанный сахарной пудрой.

– И всегда у вас в тюрьмах так хорошо кормят или по особым случаям? – поинтересовался я, лениво вылавливая ложкой изюминки из компота.

– Мы не в тюрьме, а в блоке предварительного анализа. Здесь содержатся задержанные до прохождения полного психологического и физиологического обследования. После определения степени отклонения от социальной нормы отсюда переводят либо в клинический изолятор – для исправления, либо отправляют на поселение в Сибирейскую тайгу, либо утилизируют.

Ужасные термины, произносимые Дмитрингом, уже не производили на меня такого сильного впечатления, как поначалу. Крепкий сон и хорошая пища как нельзя лучше помогали бороться со стрессом и воспринимать окружающую реальность с долей пофигизма и надеждой на светлое будущее.

– И какие методы исправления у вас практикуют наследники фашистских коновалов?

– Прошу вас, постарайтесь не употреблять это слово хотя бы в нашем городе! – взмолился Дмитринг, от волнения снова перейдя на «вы».

– А что такого я сказал? Гитлер – ваш пророк. Германская армия – освободитель от уз рабства. Форма, которую даже сегодня носят солдаты и офицеры, сшита по арийским лекалам. И при этом вы обижаетесь, когда произносят слово «фашисты»! Не понимаю.

– Все предельно просто. Фашизм подразумевает, в первую очередь, диктаторскую форму правления, основанную на милитаристском национализме. Ни о каких правах и свободах граждан при таком режиме речи не ведётся. Всё подчиняется воле фанатика, занявшего трон, и его приближенных.

– А у вас речь, стало быть, ведётся? – подколол я Дмитринга.

Тот ничуть не смутился и, казалось, даже не понял моего троллинга.

– Я не понимаю, почему вы все время говорите «у вас», словно сами не из Русии, а из другой страны.

– Тише, тише, дружище! – поспешно перебил я собеседника. – Никакой я не шпион. Я свой, русиянский парень, только из другого города. Он очень маленький и находится далеко отсюда.

– Надеюсь, что так и есть, – глядя сквозь меня, грустно вымолвил юноша. – Ведь если вы окажетесь шпионом, то я буду подлежать немедленной утилизации вместе с вами.

– А ты-то тут причем? – ужаснулся я.

– Населению Русии под страхом смертной казни запрещено общаться с жителями других стран. И на то существуют три веские причины: во-первых, мир постоянно сотрясают эпидемии инфекционных и вирусных зараз, от которых Запад буквально задыхается. И наша изоляция в таких условиях более чем оправдана.

Во-вторых, содомия и анархия пропитали умы иностранцев и даже их религии, словно ром коржи торта. Поэтому власти и ограждают нас от пагубных контактов, свято храня духовность русиянского народа и укрепляя общественное самосознание.

В-третьих (по очереди, но никак не по значению), желание Запада во что бы то ни стало навредить Русии и ввергнуть в новую гонку вооружений, войну и хаос.

– То есть кругом враги, которые если не убьют, то, по крайней мере, заразят и изнасилуют? – еле сдерживал я улыбку.

– Выражаясь примитивно, так и есть. Помните, вы недавно сокрушались, что Русия в XX веке пошла по какому-то нехорошему пути и заблудилась во мраке?

– Припоминаю, – кивнул я. – И что?

– По-моему мнению, это именно Европа и Америка совершенно ослепли от желания быть лучше всех любой ценой. Идти вперед, расти и развиваться, несмотря ни на что, за счет других стран и народов. И от своей слепоты свернули на дорожку, ведущую прямиком в ад.

– Дмитринг, ты все твердишь про западные страны: Чехословакию, Польшу, Францию, Данию, Норвегию. Но, насколько я помню, эти страны были завоеваны фашистами еще в 1939-1940 годах. Получается, что они тоже являются частью Великой Германской империи?

Внимательно выслушав мой вопрос, Дмитринг заметно погрустнел и опустил голову. Он так долго сидел, не издавая ни звука, что я подумал, что чем-то обидел впечатлительного юношу. Наконец он немного оправился, слегка встряхнул головой, потер пальцами виски и, продолжая смотреть в пол, ответил:

– Это одна из самых печальных страниц новейшей истории. Тот случай, когда непомерная доброта и всеобъемлющая мудрость германских правителей обернулась против них.

После окончания Второй Мировой войны несколько лет американцы строго соблюдали договоренности с Великой Германией. Перечисленные вами страны, а еще Болгария, Румыния, Венгрия, Финляндия и Русия, конечно же, составляли Германскую империю. Тогда же собственно и произошло разделение земель, бывших под управлением «красной плесени», и распределение их между союзниками Гитлера. В мире воцарился долгожданный железный порядок, благодатный и разумный.

Шли годы, и вчерашние друзья Германии, идя на поводу у изощренной, хитроумной пропаганды Запада, стали отдаляться от мудрой линии германского правительства. А попросту говоря, разврат, похоть и тяга к роскоши, насаждаемые сионистами и масонами, победили в душах европейцев тягу к прекрасному и духовному.

Прошло всего пятнадцать лет со времени победы Великой Германии – и мир снова был ввергнут в хаос и разделен на части. Страны, еще вчера бывшие нашими союзниками, манимые жвачкой и сладкой газировкой, ринулись в объятия одержимой бесами Америки и морально разложившейся Англии. Одна за одной они выходили из нашего некогда сплоченного лагеря и утопали в содомии и чертовщине.

– А что же Великая Германия? Сидела и так просто смотрела на творящееся безобразие? – удивился я.

После моих слов Дмитринг несколько раз всхлипнул и… разрыдался, будто услышал, что всю его семью расстреляли без суда и следствия. Стараясь быть вежливым, я дал юнцу вволю пореветь, не успокаивая.

Наконец сосед, всхлипнув еще пару раз, затих и пришел в себя.

– Вы, очевидно, шокированы? Но то, что произошло дальше, действительно, кроме как величайшей трагедией современности, не назовешь. Отсюда мои слезы, – пояснил он, вытирая мокрые щёки краем простыни.

– Через сорок с лишним лет после Величайшей победы власть сатаны победила и в самой Великой Германии.

– Да вы что, не может быть! – натурально удивился я.

– Мы сами поначалу отказывались в это верить. Даже объявили всеобщую мобилизацию и собирались идти военным походом на помощь германским братьям. К сожалению, что-то там не заладилось и мы не успели… Коррозия порока быстро источила крепкий каркас германской машины. И к началу 90-х годов прошлого столетия спасать уже было нечего.

– Ясно. И что же теперь мы имеем в сухом остатке?

– Федеративную республику Германию. Страну, в которой отреклись от великого прошлого предков, заклеймили третий Рейх и прокляли имя Адольфа Гитлера и все, что с ним было связано. Содом и Гоморра, одним словом, – грустным голосом закончил юноша.

– Получается, что Русия сегодня – единственное государство в мире, слепленное по заветам германских завоевателей – прости, освободителей? Только у нас еще преклоняются перед зловещим гением диктаторов и прочих воинствующих ублюдков?

– Да. Только мы – и никто более. Помним, чтим, свято верим! – вновь приободрился юноша, не обращая внимания на «ублюдков».

– Но это же утопия! Современный мир перестает быть скопищем крепостей и замков, разделенных каменными стенами и глубокими рвами с нечистотами. Открытость, мобильность и всеобщее единение – разве не к этому стремятся нации и народы?

Договорить нам не дали. Дверной замок снова пропел «лязгинку», и в камеру вошли два солдата. В руках у них были коробки, из которых торчали корешки книг разной толщины и степени потрепанности. Вслед за солдатами явился Семенг Хрусталв. Он оглядел помещение, поморщился при виде моей небрежно заправленной кровати и отчеканил:

– Господин Неверов, эти книги прислал вам полковник Жабинг. Безотлагательно ознакомьтесь с ними: послезавтра вас ждет финальный допрос и тест на определение степени социального отклонения. После чего суд решит вашу дальнейшую судьбу.

– Извините, но я не знаю никакого Жабинга, – еле сдерживая улыбку, удивился я.

– Олег Августович, – с нажимом произнес офицер. – Он почему-то верит в вас и хочет дать последний шанс на пути к исправлению. Хотя, по моему мнению, вы безнадежно испорчены и бесполезны для нашего общества!

Не прощаясь, Семенг вышел из камеры. Книгоносы побросали ящики на пол и последовали за ним, ухватив по дороге кусок хлеба и сало с нашего стола. Дверь затворилась.

– Жабинг! Стало быть, Жабин: смешно…

Библиофил Дмитринг уже копошился в коробках, вытаскивая и просматривая книги. Прочитав название, засовывал обратно и тут же брал новую. Я решил ему не мешать. Все равно эту груду изданий за отведенное время мне не осилить, поэтому выберу парочку и постараюсь составить беспристрастное мнение.

Минут через пять Дмитринг «насытился». С раздражением опустил коробки с кровати на пол и сказал:

– Ничего интересного. Сплошные сказки и учебники для младших классов. Ни одного классического произведения. Жаль. А я надеялся хоть немного насладиться интересным чтением. Ладно, лучше посплю. Вечером обещали вызвать на допрос.

– Обещали? Тебе этого так хочется? – удивился я.

– Конечно. Я тут уже битых четыре месяца торчу, но со мной никто не удосужился поговорить. Надоело до печенок. Если бы ты не появился повесился был от тоски. А так вынесут приговор, отправят на общественно-полезные работы на годик, а там, глядишь, и долгожданная свобода! – мечтательно произнёс юноша.

– А если расстреляют? Ты рассматриваешь подобный вариант?

– За чтение книг? Не помню такого случая. Вот если бы я где потом выступал с пересказами, тогда да, вероятно, кокнули бы. Но я нем как рыба. Все храню в себе. Потребляю классиков только для души и не более того.

– Спи уже, потребитель. А мне с этой макулатурой еще предстоит поработать.

Глава 4. Сказка и быль

Я дождался, пока мой сосед размеренно засопел, придвинул к себе коробки и взял первую книгу.

«Сказки народов мира» – красовались на ярко-красной обложке ажурные золотые буквы.

Раздел первый «Русиянские народные сказания».

«Сказ про то, как дурачок Тимошка продавал картошку»

Давным-давно, лет триста тому назад, жил в деревне дурачок по имени Тимошка. Целый день он бегал с хворостиной по полям да по дорогам. Гусей пас, ребятишек по спинам хлестал и в траве прятался. Бывало, ляжет в поле на землю и ждет, когда косцы на работу выйдут. И только косами взмахнут, первые колосья срежут, так тут же Тимошка из кустов выпрыгивает и орет благим матом: «Помогите! А-а-а! Зарезали, ироды, всех рук разом лишили», – и тычет культями, измазанными гусиной кровью, в морды косцам. Те, понятное дело, в ужасе. Почитай, парня ни за что загубили, калекой на всю жизнь оставили. А Тимошка пуще прежнего куражится, на землю падает, плачет, воет.

Поваляется так пару минут, потом встанет и заржет сивым мерином. Косцы поначалу обижались, лупили его за глупые шутки, потом попривыкли – что с идиота возьмешь?

В один год богатый урожай картошки народился. Уж и варили ее, и жарили, и парили. И погреба полные набили, а все еще на полях много клубней осталось. И решили крестьяне в город ехать излишки распродать. Снарядили обозы и двинулись в путь. Мать Тимошку тоже отпустила.

– Пусть хоть город посмотрит – авось поумнеет, – решила про себя.

Приехали торговцы в город. Пошел Тимошка по улицам: народ посмотреть, себя показать. Забрел случайно на царский двор. Смотрит: на крыльце каменном сидит деваха румяная в разноцветном сарафане. Сидит и слезами горючими обливается. Жалко стало Тимошке девицу.

– Чего плачешь, милая, али обидел кто? – спросил дурачок.

– Обидел… – вымолвила та, да пуще прежнего залилась.

– Скажи кто – враз ему башку снесу. Природа силушкой не обидела! – расхорохорился парень, демонстрируя мышцы на руках.

– Силой тут не поможешь, – сморкаясь в подол, ответила деваха. – Это я на маменьку и на папеньку обижаюсь за то, что тёмные они. И меня тёмной сделать хотят.

– Это как так: сажей, что ли, измазать?

– Что ты! Они меня замуж за Ганса выдать не хотят. Говорят, негоже нам, чистокровным русиянам, с немчурой якшаться. А он добрый и умный, и меня любит.

– Но он же иноземец! – возмутился Тимошка. – Что, тебе наших парней не хватает? Я бы к тебе хоть сегодня сватов прислал.

– Вот сразу видно, что ты идиот! – надула губки девица. – Где же это видано, чтобы царская дочка за деревенщину немытую замуж пошла?

– Почему немытый – воняю, что ли? Так это я по пути из деревни в лепешку коровью наступил. А так я баню очень уважаю, особливо с веничком березовым.

– Вот все у нас, русиян, так: то в лепеху наступим, то говном воняем, хотя мыться любим. Все не по-людски.

– А твой Ганс, стало быть, по небу летает и розами пахнет? – съехидничал Тимошка.

– Он культурный, много умных слов знает. Книжку интересную прочитает, потом мне пересказывает. И в доме у него порядок идеальный.

– Еще скажи, что он водку не пьет и матом не изъясняется! – вскипел Тимошка.

– Тьфу на тебя! Не водку, а шнапс (самогон по-нашему), только вкуснее и гораздо полезнее, – пояснила царевна. – А матерные слова если и произносит, то только по-немецки, чтобы меня не расстраивать.

– И отчего же это он такой идеальный? – не поверил Тимошка.

– Потому что немец, что тут непонятного? Немцы еще с древности были самые культурные и образованные. От их и пошла европейская цивилизация, какая она есть.

– Стало быть, и мы немцы? – не поверил Тимошка.

– Мне бы этого очень хотелось, – надула губки девушка. – Но, к сожалению, русияне погрязли в невежестве и много веков бродили во тьме, позабыв своих великих предков. И теперь нужны долгие годы, чтобы такие, как ты, обалдуи хоть немножечко стали походить на моего Ганса…

– У-у-у, какой лютый бред! – с отвращением бросил я детскую книжку в коробку. – Если у них такие сказки, то что тогда пишут в книгах для взрослых?

– Была не была, последняя попытка! – переборол я отвращение и достал очередной «шедевр».

– «Учебник по математике для 4-го класса». Это явно должно быть лучше. Все-таки точные науки не терпят лирических соплей и диких фантазий:

«Задача номер 1: У Ивана было три яблока, а у Вильгельма одно яблоко. Ванька два яблока съел и огрызки выкинул, а третье яблоко скормил чужой свинье. А Вильгельм взял ножичек и аккуратно почистил фрукт. Из кожуры сварил компот, мякоть съел, а семечки в землю посадил. Вопрос: кто из ребят обладает рациональным мышлением и будет более успешным во взрослой жизни?

– Блин, они и математику умудрились разгладить идеологическим утюгом, – с раздражением отбросил я учебник. – Похоже, что знакомство с местной литературой не поможет мне понять загадочную русиянскую душу. Но ругать этот словесно-бумажный мусор не стоит, дабы не повышать градус агрессии со стороны фашистов. Остается лишь импровизировать и надеяться на лучшее.

С этими мыслями я погрузился в очередной тревожный сон.

***

В этот раз воспаленное сознание забросило меня в зал для заседаний высших должностных лиц страны – губернаторов, министров, президента. Гарант, как всегда, был бодр, свеж и подтянут. Много шутил, вертел в руках ручку, выдавал поручения вперемешку с бородатыми анекдотами. Совещание затягивалось, министры стали позевывать, губернаторы все чаще пялились в смартфоны и служебные планшеты. Неожиданно президент встал со своего места и почти прокричал:

– Что вы все стонете и жалуетесь? Это мы не можем, то мы не можем. Вы на службе или где? Может, вам денег не хватает? Так, всё, вы меня достали! Не можете сами сделать, тогда поручим Дмитрию Неверову. Он специалист толковый, разберется и покажет вам, как надо работать.

Упитанные лица чинуш уставились на меня, в глазах застыли немые вопросы «И что с ним теперь делать? Бежать целовать ноги, раз его благословил сам царь? Или прибить на месте, дабы не нарушал своей прытью мерный ритм государственного механизма?» Принять окончательное решение им помешал сам президент. Он вышел в центр зала, улыбнулся и без запинки продекламировал стихотворный опус:

«Если бы бабушка, в меру седая,

Наглость имела меня поучать,

Ей бы пришлось за себя и за внучку,

Даже за репку в земле отвечать!

Трудности ваши – ваши проблемы,

Только с победами в гости зовем.

Мочим в сортире, прячем в офшоре,

Крестимся в церкви… Скучно живем!»

***

– Эй, Дмитринг Невер, просыпай! – цепкие пальцы больно теребили моё плечо. Я открыл глаза и зевнул. Перед кроватью стоял охранник Игорман. Мужчина нервничал и торопился.

– Встай уже! – не дождавшись моей реакции, он сорвал одеяло и бросил на пол.

– Погоди, старик! К чему такая спешка? – поежился я от прохладного воздуха в пустой камере. Соседа Дмитринга почему-то не было.

– Не говори мне туты. Последняя допросня ждет тебя. Живо встав и идить! – стал он поднимать меня с кровати.

Я решил не играть с судьбой, помня о Игормановских навыках владения холодным оружием. Быстро встал, оделся, натянул ботинки и, заложив руки за спину, вышел из камеры.

В этот раз мы пошли в противоположную сторону от шкафа с потайной дверцей. Пошли – это громко сказано. Пройдя метров десять, свернули за угол и уперлись в большие железные двери без замочных скважин. Пока я соображал, куда они ведут, охранник два раза стукнул кулаком по металлу и проорал: «Подымай, скотина, везть надо!» И тогда я понял, что за дверьми находится лифт, а не расстрельная комната, как мне показалось с перепугу и от недосыпа.

Двери лифта открыл солдат-лилипут, росточком не более одного метра тридцати сантиметров. На его бритую голову была небрежно надета шапка с полуопущенными ушами. Солдатская шинель из толстой шерсти наглухо застегнута на все пуговицы. На ногах валенки без галош. Я поначалу удивился его наряду «не по сезону», но, войдя в лифт, быстро понял, почему «малыш» так старательно утеплился. В железной кабине стоял жуткий дубак, словно лифт функционировал не в отапливаемом здании, а внутри ледника на Северном полюсе.

Игорман, явно заботясь о своих старческих суставах, даже не стал заходить следом. Просто толкнул меня в спину и приказал солдату: «Ехай в последний допросный. Да пожива!»

– А вы что, не с нами? – подколол я охранника.

– Нету охоты задниц пихат в морозилку! – грубо ответил старик и сомкнул перед моим носом железные двери.

– Отвратительный тип, – ни к кому не обращаясь, промолвил лилипут и нажал по очереди две кнопки. Лифт вздрогнул и медленно поехал вниз.

– Почему вы так считаете? – осторожно поинтересовался я, решив на всякий случай не ругать Игормана. Мало ли кем может оказаться этот коротышка: может, очередной тюремный стукач.

– Как почему? Сначала полжизни провел на разных войнах, крошил иноземцев направо и налево во славу Великих вождей. Потом вышел на пенсию и стал мучить уже своих людей, русиянских. Как его только земля носит? В преисподней поди заждались старого грешника.

– Если честно, меня в Игормане раздражает, пожалуй, только его кривая речь. Хотя, как я заметил, в вашем городе так говорит каждый второй.

– Да уж, – грустно вздохнул солдат. – Это все из-за ублюдочных реформ культуры и образования. Власти никак не могут успокоиться, регулярно что-то меняют, вводят новое. Такое ощущение, что чинуши преследуют цель убить систему образования. Чтобы из дверей школы сразу выходили солдафоны с минимальным уровнем эрудированности и неразвитым интеллектом.

– Странно слышать столь профессиональное суждение от тюремного лифтера. И кстати, почему у вас, простого солдафона, такой «чистый» язык?

– Что вы, какой чистый? Вот послушали бы вы меня раньше, лет десять тому назад. Эх, золотые были времена…

– А что было десять лет назад? – лилипут заинтриговал меня.

– Я работал учителем русиянского языка и литературы в лучшей школе города. У нас учились дети только высокопоставленных руководителей. Надраенный до блеска паркет, ковровые дорожки, новая мебель. Чистота такая, что аж глаза резало. Хорошая зарплата, почёт и уважение родных и близких. Я был счастливым молодым специалистом.

– И что заставило вас столь резко сменить жизненный профиль?

– Слепая ошибка, банальная нелепость. Дело в том, что накануне того злополучного дня один знакомый библиотекарь принес мне, как бы это помягче выразиться, не совсем разрешенную к употреблению литературу.

Я внутренне напрягся и сразу вспомнил рассказ Дмитринга.

– И черт меня дернул начать читать книгу, не дождавшись выходных. Рассказ оказался настолько захватывающим, что я просто не мог оторваться. В итоге читал всю ночь и даже взял книгу с собой на работу, чтобы продолжить на переменах. И надо же было такому случиться, что именно в этот день у нас проводили внезапную проверку.

– Что проводили? – не совсем понял я, услышав термин, который в наши дни характерен, в основном, для военных и правоохранителей.

– Внезапную проверку. Это процедура досмотра личных вещей преподавателей, учеников и обслуживающего персонала. Проводятся таковые с целью выявления граждан с отклонениями от социальной нормы. Являются обязательными на всей территории Русии. Были введены сразу же после победы Великих германских освободителей над «красной плесенью». Понятно, что с тех пор «отклонистов» стало гораздо меньше, но все же новые еще появляются.

Офицеры из ведомства Морального контроля и учета ищут запрещенную литературу, вещи, свидетельствующие о существовании «красной плесени»: значки, символику, рисунки на одежде, военную форму, открытки и тому подобное барахло. Я всегда удивлялся, как это старье еще сохранились у русиян, ведь прошло столько лет.

– Ясно… В войну так фашисты обыскивали жителей сел и деревень, чтобы выявить связь с партизанами, – внёс я свои «пять копеек».

– Короче, меня обыскали и сразу же обнаружили книгу. Ну а дальше социальное освидетельствование, суд, приговор. И вот я здесь, заточен на пятнадцать долгих лет. Буду мотылять эту железяку вверх-вниз до скончания века. Думаю, лифтовая коробка и станет моим гробом…

– Выше голову! Вам недолго осталось мучиться, всего каких-то пять лет, – успокоил я лилипута. – А кстати, почему здесь такой жуткий холод, словно мы попали в морозильную камеру?

– Вы недалеки от истины. Дело в том, что не все выдерживают изнурительные допросы. Некоторые впечатлительные особы умирают в допросных залах, кто-то в камерах. Один чудик загнулся прямо здесь, у меня на глазах.

Вот и приходится возить их тела в утилизаторскую. А чтобы не было трупной вони, руководство оснастило лифт мощным кондиционером. Теперь здесь постоянный климат – плюс три-пять градусов, как в морге.

– Ясно, – пробубнил я, в очередной раз шокированный местными порядками. Скорее бы покинуть эту покойницкую с микроклиматом.