У черты заката

– Конечно! – с вызовом сказала она.

Хиль посмотрел на часы.

– Как летит время, – пробормотал он, подавляя зевок. – Не правда ли, донья инфанта Дора Беатрис Гонсальво де Альварадо?

– Что вы издеваетесь над моим именем? Не вижу в нем ничего смешного…

– Какой же тут смех? Гонсальво де Альварадо! – повторил он торжественно. – Звучит, звучит, ничего не скажешь.

– Послушайте, хватит, – покраснела черноглазая «инфанта».

– Молчу, молчу. Чертовски некстати этот карнавал – нужно работать, а настроения нет. Сегодня я с ног до головы окатил водой какую-то девчонку. Всемогущий аллах, как она визжала!

– Вы бы тоже визжали, если бы вас окатили с головы до ног! Вообще дурацкий обычай, эти игры с водой… Мне сегодня, пока я добралась сюда, совершенно испортили платье.

– Ничего, надо полагать, оно у вас не единственное.

– Почти, – с сожалением сказала Дора Беатрис. – Я собиралась завтра идти в нем на бал экзистенциалистов…

– Возьмите мешок и прорежьте три дырки – для головы и для рук. Для бала экзистенциалистов это будет в самый раз.

– Там так принято? – улыбнулась Дора Беатрис. – Не знаю, я никогда у них не была… Это меня Пико тянет, они собираются компанией. Вы тоже идете?

– Нет, я ему уже сказал, меня такие вещи не интересуют. Это зрелище для психиатра – сартрит и его последствия.

– Как вы сказали – сартрит? Ах да, Жан-Поль Сартр! – Беатрис весело расхохоталась. – Браво, дон Хиль!

– Не ликуйте, это не я придумал. У этого выражения уже вот такая борода, так что не вздумайте повторять его как новинку.

– Я никогда не слышала, правда!

– Вы еще многого в жизни не слышали, донья инфанта. Не огорчайтесь, невинность относится к категории временных неудобств. Послушайте, сеньоритос! – обернулся он к продолжавшим спорить крючкотворам. – Довольно вам насиловать голосовые связки, это может кончиться катаром горла, какие тогда из вас адвокаты! Вы думаете, сеньорите очень весело слушать вашу трепотню?

– В самом деле, это уже становится скучным, – вздохнула она.

– Я, к сожалению, должен испариться, – с извиняющимся видом сказал Хиль, щелкнув по циферблату своих часов. – У нас ведь начинаются экзамены, а я только что из тюрьмы – и так много времени потерял. Две недели в подземной одиночке, донья инфанта, в обществе крыс-людоедов. Это вам не в теннис играть. Вы еще не сидели?

Дора Беатрис посмотрела на него большими глазами.

– Нет, никогда… А разве есть крысы-людоеды? Ну-у, неправда!

А вы этого тоже не знали? Обычная крыса, только размером с таксу и зубы соответствующие. Я спасся только тем, что не спал все четырнадцать суток, а моего предшественника они захватили в сонном виде и начисто выели у него брюшную полость. Причем моментально, он даже не успел проснуться.

– Мне что-то не верится, – улыбнулась Дора Беатрис.

Хиль встал и накинул на плечи пиджак.

– Вы поверите после первого с ними знакомства. А это я вам гарантирую: в нашей Перонландии от тюрьмы не застрахован никто. Я в свое время тоже не верил, – добавил он с печальным вздохом и протянул ей руку: – Ну, до свиданья, донья инфанта. Не исключена возможность, что мы еще где-нибудь и когда-нибудь увидимся. Всего наилучшего, крючкотворы!

9

Проводы всегда печальны для остающихся на берегу. Когда два буксира хлопотливо взбаламутили винтами радужную от нефти воду и, натянув тросы, начали медленно разворачивать белоснежную громаду «Рекса» носом на внешний рейд, у Бебы едко защипало в глазах. Полоса воды между бортом и гранитной стенкой причала медленно расширялась, одна за другой стали обрываться пестрые нити серпантина, протянутые между провожающими на берегу и столпившимися на палубе пассажирами. Лайнер продолжал разворачиваться, пассажиры бежали к корме, над толпой провожающих реяли сотни белых платочков.

Беба смотрела вслед удаляющемуся судну до тех пор, пока не перестала различать лица пассажиров. Когда заработали мощные винты «Рекса» и под его кормой вспухли бугры кипящей пены, она всхлипнула и осторожно осушила глаза платочком. Сейчас она уже завидовала подруге, хотя еще недавно – когда Линда впервые рассказала ей о предложении Линареса – не видела ничего привлекательного в этом сомнительном путешествии с наспех сколоченной труппой и под началом более чем сомнительного импресарио.

Обиднее всего было сознавать, что ведь и она могла быть сейчас там, на палубе выходящего в открытый океан лайнера: Линда предлагала устроить ее в труппу, и носатый Линарес несомненно согласился бы ее принять. На роль звезды она не претендовала, а от рядовой танцовщицы в обозрении не требуется ничего, кроме хорошей фигуры и элементарного чувства ритма, все остальное постигается в несколько репетиций.

Выбравшись с территории порта через лабиринт пакгаузов и рельсовых путей, Беба пересекла пыльную, раскаленную солнцем площадь Ретиро и медленно побрела под аркадами шумной авеню Леандро Алем – мимо витрин лавчонок, где арабы и сирийцы торговали сувенирами и предметами матросского обихода. «Come in, lady, – выскочил один, очевидно приняв ее за туристку. – Good souvenirs, very nice, very cheap!» – «Идите вы, я английского не понимаю», – с досадой сказала Беба, не оборачиваясь. Услышав испанскую речь, тот сразу отстал.

Идти домой Бебе не хотелось. Сейчас она почувствовала, как ей будет не хватать общества рассудительной подруги, которая всегда могла сказать что-нибудь утешительное. Даже постоянные насмешки Линды над ее, Бебы, безрассудством и легкомыслием были, в общем, утешительными. А главное – Линда всегда оказывалась права и к ее советам стоило прислушиваться. Оказалась она права и в истории с Бюиссонье.

Было четыре часа пополудни. В девять нужно быть у обелиска – этот чудак Ларральде будет ждать. Сегодня это кстати – поможет как-то скоротать вечер, а вообще ей вовсе не хочется поддерживать новое знакомство. К чему? Она заранее знает, как он будет себя вести. Она в конце концов устала от всего этого. Раньше это казалось интересным – принимать ухаживания, чувствовать свою власть над мужчиной. А теперь… Еще один поклонник? Еще одно разочарование? Видит небо, их уже было слишком много, этих разочарований и этих «поклонников». Но кто мог подумать, что и Херардо окажется таким же!

Вернувшись в свою опустевшую комнатку, Беба приняла душ, без аппетита закусила черствыми сандвичами, оставшимися от сегодняшнего завтрака. В комнате был беспорядок, какой всегда остается после торопливого отъезда одного из обитателей, – неприбранные постели, обрывки упаковочной бумаги на полу, чашка с остатками кофе, из которой утром пила Линда. Нужно было заняться приборкой, но у Бебы просто не поднимались руки что-нибудь делать. Было жарко, в оставленное открытым окно налетели мухи, и от всего этого хотелось плакать.

Посидев несколько минут в продавленной плетеной качалке, она заставила себя подняться, достала из-под шкафа распылитель и занялась изгнанием мух. Едко пощипывающие в носу пары флитокса заполнили комнату, мухи встревоженно загудели и роем ринулись в распахнутое настежь окно. Беба, чихая, подгоняла их полотенцем. Выгнав всех, она опустила камышовую шторку и бросилась на свою неубранную постель, стараясь ни о чем не думать.

Сегодняшние суматошные впечатления нахлынули на нее – толчея в порту, фигурка Линды на удаляющейся палубе. Потом все это смешалось.

Проснувшись с тяжелой от духоты головой, Беба вздохнула и поднесла часы к заспанным глазам, втайне надеясь, что уже поздно и на свидание можно не идти. Оказалось не поздно: стрелки показывали всего без четверти восемь. Большинство жильцов меблированных комнат уже сошлось к ужину, и обычный вечерний шум царил в доме, свободно проникая сквозь тонкие стены и неплотно прилегающие двери. В коридоре слышался раздраженный голос хозяйки, отчитывающей старого дона Пепе за его привычку дымить черным бразильским табаком в местах общественного пользования. Старик, по обыкновению, отмалчивался. Покончив с ним, донья Мерседес накинулась на служанку Роситу – жилец из одиннадцатой комнаты пожаловался сегодня, что у него уже вторую неделю не подметают пол. «А чего он ключ не оставляет, – угрюмо отвечала Росита, диковатая молодая индианка из Сантьяго-дель-Эстеро. – Пусть оставляет ключ, тогда буду убирать, а при нем я в его комнату не пойду…»

Беба встала, потягиваясь и зевая. Подняла шторку, включила маленький тарахтящий вентилятор, который давал больше шума, чем ветра. Ехать в город на свидание с Ларральде не хочется, сидеть весь вечер в душной комнате – еще хуже…

В дверь постучали.

– Можно к вам, сеньорита Монтеро? – И, не дожидаясь ответа, донья Мерседес вплыла в комнату.

Беба запахнула халатик, по привычке прикидывая в уме цифру своей задолженности хозяйке.

– Мне только сейчас сказали, что днем вам принесли письмо, – сказала та, вынув из кармана фартука узкий конверт со штампом городской почты.

– Мне? – удивилась Беба. – Спасибо, донья Мерседес…

– Не за что, сеньорита Монтеро. Прогуляться не пойдете? Вечер сегодня такой хороший…

– Да, я выйду, – рассеянно кивнула Беба, с недоумением глядя на незнакомый почерк на конверте. Мельком взглянув на часы, она увидела, что уже восемь. Пора одеваться, иначе она опоздает. Странно, от кого же это? «Сеньорите Э. Монтеро, улица Артигас 628, Линьерс». Она заметила, что в слове «senorita» нет черточки над «н» и получается «сенорита», – так обычно пишут европейцы. И вдруг ее молнией ударила догадка – Херардо!

Закусив губы, она разорвала плотный конверт и почти не удивилась, увидев внизу исписанного листка бумаги подпись – «Бюиссонье».

В соседней комнате сквозь негромкую музыку приглушенного приемника прорезался отрывистый писк сигналов точного времени – двадцать часов, тридцать минут, ноль секунд. Беба бросила в пепельницу окрашенный губной помадой окурок и, несколько раз качнувшись взад-вперед в скрипучей качалке, не глядя, протянула руку и взяла со стола развернутый лист письма.

«…Наверное, не нужно это писать, – в пятый раз перечитывала она кривые, словно скачущие строки, – но мне просто страшно сейчас от одиночества и от того, что во мне происходит. Согласившись на предложение этого Руффо, я потерял право уважать себя и как художника, и как человека. Оскорбив Вас, я потерял единственного друга, которого мог иметь в этой стране. Элен, я сделал это не потому, что думал о Вас дурно. Просто я был ненормальным – от алкоголя и от свалившегося на меня несчастья. Мне хочется, чтобы Вы в это поверили. Мне сейчас очень тяжело, так тяжело, как не бывало еще никогда. А я вообще легкой жизнью не избалован. Если бы Вы меня простили, мне, наверное, стало бы немного легче. А главное – поверьте, что мой дикий поступок вовсе не говорит о том, что я считаю Вас девушкой, с которой можно позволить себе подобные вещи. Простите, я пишу путано. Но Вы поймете, женщины всегда понимают больше, чем это кажется со стороны…»

В конце шел постскриптум: «Деньги я получил. Ребяческий поступок, Элен, неужели Вы и в самом деле могли подумать, что они имеют для меня какое-нибудь значение?»

Беба осторожно положила письмо на стол, потом вскочила с качалки и остановилась посреди комнаты, под старомодным абажуром с висюльками.

– Мария сантиссима… – с ужасом прошептала она вслух, хрустнув пальцами. – Что же это?..

Взглянув на часы, она сорвалась с места. Надела свое лучшее платье, причесалась, быстрыми, уверенными движениями сделала косметику. Схватив со стола сумочку, она выбежала из комнаты, забыв погасить свет. Не успела выскочить на улицу, как мимо проплыл красный огонек свободного такси. Беба погналась за ним, крича и размахивая рукой, рискуя сломать каблук. Такси остановилось в сотне шагов впереди. Добежав, Беба распахнула дверцу и упала на сиденье.

– Угол Санта-Фе и Кальяо, – срывающимся голосом бросила она вопросительно взглянувшему на нее шоферу. – Как можно скорее, слышите…

По дороге она пыталась успокоиться и хоть немного продумать предстоящий разговор, но из этого ничего не получилось.

– Приехали, сеньорита, – неожиданно скоро сказал шофер, тормозя машину. – Восемнадцать песо ровно.

Беба сунула ему две десятки и выскочила на тротуар, не дожидаясь сдачи. В нижнем вестибюле дома, где жил Жерар, трое юнцов в белых смокингах замолчали и проводили ее восхищенными взглядами. Войдя в лифт, она нажала кнопку с цифрой 9, боясь даже предположить, что Херардо может не оказаться дома.

Он оказался дома.

– Элен… – растерянно сказал он, открыв дверь. – Вы?

– Ола, Херардо! – Беба изобразила беззаботную улыбку. – Ты меня не ждал? А я сейчас получила твое письмо и…

Они вошли в ливинг, неприбранный и какого-то нежилого вида. Жерар, очевидно, только что собирался ужинать – на столе, на сложенной в несколько раз газете, стояла алюминиевая сковородка с яичницей, лежали два помидора и кусок хлеба. Горсть соли была насыпана прямо на газету. Беба сразу заметила отсутствие бутылок на столе, хотя в углу за телевизором валялось несколько пустых.

– Элен, – тихо начал Жерар, не глядя на нее, – вы на меня больше не сердитесь? Я не был уверен, что вы станете читать мое…

– Херардо, мы ведь перешли на «ты»? Если я пришла, значит, не сержусь, ясно. Я достаточно видела пьяных, чтобы научиться не обращать внимания на их выходки… Но какой у тебя здесь беспорядок!

Она бросила на диван сумочку и перчатки и прошлась по комнате, неодобрительно покачивая головой и то и дело проводя пальцем по какой-нибудь пыльной поверхности. Потом подошла к столу и нагнулась над сковородкой, от которой еще поднимался пар.

– М-м-м, как пахнет, – зажмурилась она, сделав гримаску удовольствия, – больше всего люблю яичницу с томатами. Херардо, я сегодня за весь день съела несколько сухих сандвичей и выпила две чашки кофе. У тебя есть еще яйца?

– Да-да, – засуетился Жерар, – ешьте, то есть ешь, Беба, я себе приготовлю.

– Нет, так не пойдет! – Она решительно уселась за стол и, подтащив второй стул, хлопнула по сиденью: – Садись! Съедим это, а потом я сделаю вторую порцию. Принеси только еще одну вилку.

Жерар повиновался. Беба разрезала оба помидора на четвертушки, и они принялись за еду. Беба ела с аппетитом, Жерар – нехотя, не поднимая глаз. Оба молчали.

– Ну вот, – сказала Беба, когда сковородка опустела. Она оторвала угол газеты и вытерла пальцы, мокрые от помидорного сока. – Хочешь еще?

Жерар покачал головой:

– Нет, Беба, я больше не буду. Приготовь себе, если хочешь.

– Я тоже наелась. Я съела две трети, ты ведь только ковырял вилкой. Ладно, тогда я сварю кофе.

Она быстро убрала со стола, побросала на сковородку огрызки хлеба, недоеденные помидоры и скомканную газету и отправилась на кухню. Жерар продолжал сидеть сгорбившись и разглядывая свои пальцы. Было слышно, как Беба хлопнула крышкой мусоропровода, как она наливала воду в кофейник и выдвигала ящики буфета. Жерар сидел сдвинув брови и думал о том, что почему-то примирение с оскорбленной им девушкой не принесло и половины того внутреннего облегчения, на которое он надеялся, когда писал письмо. И что этот визит, за который он в первый момент почувствовал к Бебе такую огромную благодарность, – этот ее открытый и прямой поступок каким-то странным образом до невероятного усложнил его собственное положение. Он еще не отдавал себе полного отчета в том, что произошло, но чувствовал только, что произошло что-то слишком серьезное. И это заставляло его хмуриться от гнетущего сознания какой-то ошибки, какого-то неуловимого просчета в чем-то слишком важном…

Беба расставила на столе принесенное и, как в гонг, ударила кулаком в поднос.

– Прошу, – обернулась она к Жерару, делая приглашающий жест. – Сварила крепкий, по твоему вкусу.

Жерар сел за стол – не рядом с Бебой, а напротив.

– Браво, – рассеянно кивнул он, отхлебнув из своей чашечки. – Это не так просто – сварить хороший кофе…

Беба помолчала.

– Херардо, скажи… Ты действительно не мог отказаться от этого заказа?

– Что значит не мог? – Он пожал плечами.

– Я хочу сказать, что… Ну, ты понимаешь, иногда человеку приходится сделать что-нибудь такое, что ему вовсе не по душе, но действительно приходится – просто потому, что нет другого выхода. Тогда, мне кажется, это не должно мучить… Нет, это все равно мучает, конечно, но не так, как если бы ты это сделал по доброй воле и только потом раскаялся. Ты согласен?

Жерар ответил не сразу.

– Слабое утешение, Элен, – сказал он, усмехнувшись. – И, по сути дела, опасное. Этак ведь можно оправдать что угодно… Сегодня ты действительно не можешь поступить иначе, а завтра тебе только покажется, что ты не можешь… а послезавтра вообще не станешь искать альтернативы…

– Искать чего?

– Ну, другого выхода. Нет, Беба, так рассуждать нельзя.

– Да, но…

– Нет, здесь не может быть никаких «но»! Есть только определенный принцип – или отсутствие принципов вообще. Во время войны я был в Сопротивлении… У нас один парень попался и выдал все явки. У него, если хочешь, тоже «не было выхода» – ему плоскогубцами ломали пальцы. Однако в сорок пятом его расстреляли. Несправедливо?

– Это совсем другое дело, Херардо, – тихо сказала Беба. – Он выдал товарищей, они, наверное, погибли из-за него… У тебя совсем другое.

– Конечно, – равнодушно согласился Жерар. – Конечно, у меня другое. Я никого не убил, кроме самого себя.

С минуту за столом было так тихо, что отчетливо слышалось шмелиное жужжание рефрижератора на кухне и монотонный шум нагнетаемого в комнату воздуха.

– Никого не убил, кроме самого себя, – вдруг повторила Беба. – Ох, как ты любишь громкие слова, Херардо! Ты думаешь, с другими не бывало так или еще хуже? Ладно, я тебе тоже расскажу одну историю. Три года назад – мне не было еще семнадцати – я позировала для одного скульптора… Ну, сначала все было хорошо, а потом он вдруг начал преследовать меня своим вниманием – приглашал в рестораны, подарил дорогое платье, предложил поехать с ним в Европу, ну и все такое… В конце концов раз во время сеанса он повел себя так, что мне пришлось уйти. Вообще уйти от него. Ну а потом… Я даже как-то и сама не знаю, почему все так получилось… Безработицы тогда никакой не было – казалось бы, я могла устроиться, но у меня почему-то ничего не вышло. Конечно, будь я постарше, я, наверное, придумала бы что-нибудь… А в шестнадцать лет – и потом я была совсем одна – что я могла придумать? В газетах объявлений много, а придешь – и всегда что-то не так. Я была в нескольких домах, где требовались служанки, и мне всякий раз отказывали… Возможно, из-за внешности, ведь всякая сеньора старается взять служанку постарше и пострашнее видом, ты сам понимаешь. Потом я хотела устроиться куда-нибудь на фабрику – была в «Седалана», в «Альпаргатас», но там всюду нужны были девушки, которые уже хоть немного знакомы с работой, a просто учениц не брали. Пошла на кондитерскую фабрику «Ноэль» – там меня взяли в консервный цех, а я на второй же день очень сильно порезалась ножом… Пришлось уйти, потому что мне отказались уплатить за время лечения, это платят только тем, кто проработал больше месяца. Я с этой рукой провозилась недели три, деньги ушли на пенициллин… А потом встречаю одну знакомую девушку, она говорит: «Я тебя устрою в бюро, там нужно только принимать телефонные звонки и немного печатать на машинке», – а на машинке я умею, нас в колледже учили. Я туда пошла – действительно, приняли, я так обрадовалась! Ну а что получилось? Через неделю шеф вызывает меня к себе в кабинет – в субботу, я уже собралась уходить – и спрашивает, свободна ли я вечером. А я сначала как-то не сообразила – подумала, что это насчет сверхурочной работы, и сказала, что да, что я свободна. А он говорит: «Вот и отлично, малышка, в Висенте Лопес есть такой ресторанчик, называется «Три ведьмы», мы с тобой туда и закатимся». Я тогда все поняла и сказала, что ни к каким ведьмам закатываться не собираюсь, я думала, что это насчет работы, и что вообще я ему не малышка и не «ты». Он говорит: «О-о-о, лошадка с норовом!» – и хочет посадить меня к себе на колени. Ну, я вырвалась и ушла, а он мне вслед крикнул, что в понедельник я могу на работу не выходить. Знаешь, я от злости сначала даже не испугалась, а потом, уже в лифте, поняла, что мне, по существу, совершенно некуда деваться. Ну, ты понимаешь, как вот если бы тебя со всех сторон заперли решетками… Вышла на улицу – это было на Диагональ-Норте – и разревелась как дура на глазах у всех. Иду и плачу, прямо истерика какая-то…

Беба замолчала и, деланно улыбнувшись, стала рыться в своей сумочке, достала сигареты. Жерар молча протянул ей через стол зажженную спичку. Закурив, она поблагодарила кивком и несколько раз коротко, по-женски, затянулась.

– И какие бывают иногда совпадения, как в романе… – усмехнулась она, сняв с кончика языка табачную соринку. – Я тогда дошла до Ювелирного треста, один квартал, и вдруг меня окликают. Смотрю – маэстро Оливьери… ну, тот самый скульптор… Спрашивает, что со мной, кто меня обидел, и как-то очень по-хорошему, с участием, и ни слова о том, что между нами произошло. Меня это тогда очень тронуло, Херардо… И вообще он мне в ту минуту показался единственным близким человеком…

Она пожала плечами и положила сигарету. Жерар молча слушал с угрюмым лицом, выводя ложечкой на столе какие-то узоры.

– В общем, я вернулась работать к нему. Ну а потом я с ним сошлась. Никто ведь меня и не принуждал… а просто вот так сложились все обстоятельства. Так неужели, Херардо, я теперь от этого должна чувствовать себя какой-то преступницей? Ну, скажи честно! Клянусь небом, я – положа руку на сердце – вовсе не считаю себя настолько уж хуже многих из этих чистеньких сеньорит, которые краснеют как маков цвет, если к ним случайно прикоснутся в троллейбусе… – Беба перевела дыхание и повторила запальчиво, почти крикнула: – Да, вот не считаю, не считаю! А ты объявил себя конченым человеком только потому, что тебе пришлось временно заняться этим свинством. Я не знаю, Херардо… Или я такая уж набитая дура, или ты смотришь на жизнь так, словно вчера родился…

– Нет, Беба. – Жерар усмехнулся и подпер щеку кулаком. – Жизнь я знаю побольше тебя… Знаю настолько, что удивить меня чем бы то ни было вовсе не так легко. Но тут дело не в удивлении грязной стороной жизни. Дело в том, что эта грязь меня захлестнула с головой, понимаешь? И мне, тонущему, вовсе не легче оттого, что другие тонули до меня и будут тонуть после… Надо полагать, ты в шестнадцать лет тоже уже кое-что знала о жизни… И знала о том, что случившееся с тобой ежедневно случается с сотнями других девушек. Однако от этого знания тебе было не легче…

Он вскочил из-за стола и, пройдясь по комнате, остановился перед окном и сунул руки в карманы. Беба покосилась на его сутулую спину и вздохнула.

Конечно, Херардо нужна другая девушка, умная и образованная. Он ведь ждал от нее

какого-то настоящего утешения, а она не нашла ничего лучшего, как рассказывать о себе… Утешила, нечего сказать.

– Беба, который час? – не оборачиваясь, спросил Жерар.

– Половина одиннадцатого… – не сразу, тихо ответила она.

Жерар помолчал, кашлянул.

– Поздно уже… Поедем, пожалуй, я тебя провожу.

Беба низко опустила голову, удерживая навернувшиеся слезы. Жерар обернулся и внимательно посмотрел на нее, потом подошел и сел рядом, придвинув свой стул вплотную.

– Ну что? – ласково спросил он, коснувшись ладонью ее волос. – Не нужно плакать, моя маленькая, все равно все это уже прошло… Я только советую тебе никогда об этом не думать: такие воспоминания ни к чему хорошему не приводят. Ну, успокойся…

Беба рывком подняла голову.

– Да разве я о себе, Херардо! – крикнула она. – Неужели ты не понимаешь – я ведь потому и пришла к тебе, что почувствовала, как тебе сейчас тяжело! Видит небо, я отдала бы все, чтобы хоть как-то тебе помочь, Херардо, – а что я умею? У меня ничего не получается, я не умею связать двух слов, но если бы только ты поверил в мое желание утешить тебя, то, может быть, тебе стало бы немного легче… Если бы ты понял, что ты вовсе не такой одинокий, как тебе кажется. Я знаю, Херардо, я такая глупая – тебе нужна была бы другая девушка, конечно, я это понимаю, – но мне так хочется что-то для тебя сделать, пойми! Мы с тобой знакомы всего две недели, а мне кажется, что уже прошел целый год… Херардо, я ведь знаю, что ты хороший, и ты вовсе не стал хуже оттого, что с тобой так получилось, – пойми это!

– Ну успокойся, Беба, успокойся… – тихо сказал Жерар, прижимая к груди ее голову. – Я верю в то, что ты говоришь, верю, что у меня есть настоящий друг. Успокойся, не нужно. Я и сам не собираюсь делать из этого трагедию. Просто мне очень тяжело… Было тяжело, пока не пришла ты… Вот видишь, если ты хотела мне помочь, то уже и помогла…

– Ты слишком спокойно это говоришь, Херардо, чтобы я могла тебе поверить! – крикнула Беба, подняв голову и глядя на него заплаканными глазами. —Ты сейчас говоришь, как заводной человек. Разве я этого не чувствую? Скажи, Херардо, что я могу для тебя сделать?