Стон и шепот

Графин стоял неподалеку вместе со стаканами, и Николай исполнил мою просьбу в считанные секунды. За которые я успела переложить столовый нож на колени.

Мне налили воды. Горло отзывалось болью на каждый из трех сделанных глотков, а сердце стучало, как сумасшедшее. Не знаю, оно ли меня выдало, или охранник просто был очень внимательным.

– Верните нож на место, – проговорил Николай. – Осторожно и без резких движений.

Я облизнула губы, послушно положила руку на колени, сжала холодный металл и, вскочив, молча попятилась к двери. Меня трясло, как в лихорадке, в голове все шумело, а в глазах двоилось и плыло от напряжения.

– Дайте мне телефон, – хрипло выдавила из себя. – Ну же!

Николай качнул головой и молча последовал за мной.

– Стойте! – зашипела, выкидывая нож вперед и делая несколько рваных толкающих вперед движений, словно собиралась продырявить охранника. – Я не шучу! Не останусь здесь! Не подходите!

Он рванул вперед быстрее, чем я успела сморгнуть непрошеную слезу. Схватил за запястье, сжал, заставляя расцепить пальцы. И я дернулась, закрутилась ужом, зашипела. Угрожая, мотая головой, укусила эту сволочь за вторую руку, расцарапала кожу на шее и, половчее перехватив нож, умудрилась все-таки ткнуть им куда-то…

Он немного вошел в мягкую плоть, а охранник вскрикнул.

– Сука! – Я отлетела к стене, откинутая второй рукой. Попыталась рвануть к двери, но была поймана за простынь. Та слетела, скользнула на пол. Охранник что-то процедил сквозь зубы, подхватил белую ткань, залитую его кровью, и обмотал вокруг меня, кутая с руками.

Брыкаясь и беззвучно визжа, я мотала головой, дергала ногами и пыталась освободиться. Все оказалось напрасным. Меня закинули на плечо и понесли по уже знакомому маршруту.

– Я вынужден запереть вас, – с нотками недовольства проговорил Николай, остановившись у одной из дверей и распахивая ее настежь. – Прошу вас больше не совершать необдуманных поступков. – Немного поразмышляв, он добавил, поставив меня на ноги: – Хозяин дома не любит неподчинения. Подумайте об этом.

Дверь закрылась, щелкнул замок, и я сползла на пол, безучастно глядя на три капли крови перед собой. Нож попал в правое плечо Николая: я видела расползающееся алое пятно на его рубахе. Никогда раньше не думала, что смогу совершить подобное… Действуя, словно безумная, я чуть не убила человека. Хотя человека ли? Ведь он знал, что я нахожусь в доме насильно, но плевать на это хотел. За все заплачено, а я – всего лишь марионетка в этом театре ужасов.

Не знаю, сколько просидела так на полу, но вдруг поняла, что стало холодно. Даже зубы застучали. Лишь тогда я нашла в себе силы подняться и с удивлением осмотреться вокруг. Эта комната была злой насмешкой судьбы, не иначе: небольшая, в светлых тонах, уставленная музыкальными инструментами. Несколько видов гитар на подставках, саксофон, старый проигрыватель и рояль стали мне соседями. А у стены нашлись застекленные полки, на которых красовались виниловые пластинки…

Мой насильник – меломан и коллекционер, ну надо же! На цыпочках приблизившись к полкам, почитала часть названий и даже рот открыла от удивления – у нас еще и вкусы оказались схожими. Злой, совершенно ненормальный смех прорвался наружу, обращаясь в каркающие хрипящие звуки. Я закашлялась, чувствуя, как вновь подступают к глазам слезы. Горло болело все сильнее, озноб тоже нарастал, а голова кружилась.

Добравшись до невысокого крутящегося табурета, буквально упала на него, опираясь руками на крышку рояля, а потом, словно в бреду, открыла его, взглянула на клавиши и заиграла одну из прелюдий Рахманинова. Самозабвенно, глотая соленые слезы и думая только о том, что непременно выберусь отсюда, чтобы снова увидеть бабушку, и снова учиться, и снова верить, любить и мечтать.

А потом прелюдия закончилась, и накрыло осознание того, что, возможно, бежать уже поздно. Что, возможно, уже никто не ждет…

Тогда, поднявшись, я взяла табурет в руки и, разбежавшись, кинула в окно, разбивая стекло на сотни осколков, отшатываясь и прикрываясь рукой.

Когда Николай ворвался в музыкальную комнату, я стояла перед ним с совершенно, должно быть, безумным взглядом.

– Прошу вас, дайте мне телефон, – попросила, прикладывая острый осколок к вене левой руки. Это был ход ва-банк. Потому что его целью была моя защита, а значит, он не станет рисковать моей жизнью.

Я очень на это надеялась.

– Уберите осколок, – поморщился охранник.

– Телефон! – рявкнула и тут же закашлялась. Договаривать пришлось практически шепотом: – И выйдите вон.

Он задумался. Смотрел то мне в глаза, то на осколок, потом на разбитое окно и мои голые ступни…

– Дайте мне пять минут. – Уголок его губ дернулся. – У меня нет при себе телефона.

– Жду, – прошипела, кивая на дверь.

Было холодно и страшно, а душу раздирали сотни противоречий и сомнений. Но разве у меня был выбор?

Через минуту в коридоре послышался звук шагов, и я порывисто развернулась, но вместо Николая в дверях появился Он.

Если еще пять минут назад я считала себя напуганной, то ошибалась. Страшно стало именно сейчас, когда темные глаза этого мужчины скользили по мне и будто прожигали насквозь.

Прислонившись плечом к косяку, хозяин дома слегка склонил голову и, глядя на меня с кривой усмешкой на красивых губах, произнес:

– Добрый вечер, Ева.

– Не добрый, – отрывисто ответила я мерзавцу, о котором до сих пор не знала ничего, даже его имени. Замерев, я настороженно наблюдая за ним, чувствуя, что вот-вот упаду в обморок то ли от холода, то ли от страха.

Он выглядел дорого.

Аккуратная прическа, темно-синий пиджак, скроенный явно на заказ и отлично сидящий на широких плечах, шейный платок, завязанный замысловатым узлом.

Хозяин жизни, уверенный, что все будет у его ног, стоит только пожелать.

– Да, ты права, – спокойно согласился он, отлипая от стены и неторопливо направляясь ко мне. – Ева, ты очень беспокойная гостья.

Он по-особенному, с видимым удовольствием протянул мое имя, и почему-то в этот момент мне стало по-настоящему жутко.

– Не подходите!

Я сделала шаг назад, по-прежнему не отнимая стекло от руки. Он усмехнулся, но и не подумал послушаться, пересекая музыкальный зал с ленивой грацией хищника, подходящего к загнанной в угол и обреченной добыче.

– Иначе что? Вены порежешь? Это блеф, моя дорогая, и мы оба это прекрасно понимаем.

– С чего это? – холодно спросила я и плотнее прижала прозрачное лезвие к коже, и оно легко ее рассекло. Крупная капля покатилась вниз по руке, прочерчивая ладонь темно-красным росчерком.

– С того, что ты слишком хочешь жить для того, чтобы всадить в себя осколок, а все другие раны от меня не избавят. Ну порежешь ты вены, и что? Я перетяну их до приезда врача. Ты останешься при тех же исходных, но со шрамами.

Он говорил ровно и совершенно спокойно, и в его голосе ощущалась непоколебимая уверенность в своей правоте. И самое отвратительное в том, что я тоже понимала, что он прав. Я не хотела, не могла умереть.

У меня есть бабушка, и я не имею права поступить с ней таким образом.

Но не сдаваться же?!

Мужчина остановился в двух шагах от меня и с видимым удовольствием окинул взглядом мою закутанную в простыню фигуру, а после достал из кармана телефон и протянул мне:

– Ты просила, – а после указал взглядом на стекло в моей ладони. – Обмен. Не нужно портить себя самостоятельно, с этим отлично справлюсь я.

В моей душе вновь всколыхнулась темная волна ненависти, поднимаясь из глубин к поверхности и затопляя на своем пути все другие эмоции. На плаву оставалось только болезненно-острое осознание собственного бессилия. Оно тесно переплеталось с ненавистью к этому человеку и связывало меня по рукам и ногам, выбивая остатки гордости.

Мне нужен телефон.

Я осторожно, стараясь не касаться кожи этого морального урода, взяла смартфон и разжала пальцы другой руки, выпуская из них стекло.

– Надеюсь, ты будешь умной девочкой. – И вновь эта улыбочка на губах, от чего я внутренне сходила с ума от бешенства, но ничего не могла сделать. Быстро набрав номер бабушки, я посмотрела в темные глаза мужчины, а он добавил: – Ну, давай, Ева… скажи своей родственнице о том, что тебя едва не пустили по кругу богатые уроды. Скажи, что тебя похитил один из них и держит в своем доме, собираясь трахать всеми способами, на которые хватит его фантазии. Скажи, что ты в отчаянии и не можешь выбраться, а вести себя покорно считаешь ниже собственного достоинства. Скажи это все, и мы посмотрим, что же будет. У нее ведь наверняка слабое сердце в этом возрасте? Хочешь угробить единственного родного человека?

Длинные гудки в трубке звучали для меня реквиемом по надежде. Я так верила, пока он не заговорил…

– Алло? – раздался в трубке обеспокоенный голос бабушки, когда надежда превратилась в туманную вязкую дымку.

Я сглотнула горький болезненный ком в горле и, не прекращая поединка взглядов с мужчиной, проговорила:

– Привет, ба. Это Ева.

– Евочка, девочка моя, – затараторила бабушка, захлебываясь словами. От волнения ее голос то взлетал на верхние частоты, то опускался вниз. – Как ты? На звонки не отвечаешь, пропала, я так беспокоилась! Мне даже скорую вызывали – с сердцем плохо стало.

Я сильно, до металлического привкуса крови во рту прикусила губу и, буквально выталкивая из себя ложь, ответила:

– Со мной все хорошо. Просто телефон потеряла и вот от знакомого звоню.

– А-а-а… – в голосе бабушки явно слышалось облегчение. – А я-то уж подумала! В Москве столько опасностей, что ужас. Вчера вот по телевизору смотрела передачу, так рассказывали, что нашли тело девушки спустя полгода после исчезновения. А потом еще и ты не отвечала, я так переволновалась!

– Прости, пожалуйста. Больше постараюсь тебя так не пугать. – Каким усилием воли мне далась эта фраза – один Господь Бог знает. – Ладно, бабушка, побегу я. А то скоро учебный год начнется, заниматься нужно уже сейчас, да и чужой телефон занимать не хочется.

– А как же связываться? – расстроенно спросила бабуля, и у меня вновь защемило сердце. – И что у тебя с голосом?

– Простыла немного. Ерунда. А по поводу телефона – не переживай. Я скоро новый куплю и сразу тебе позвоню.

– Может, тебе денежек выслать? У меня есть… Совсем немного, правда, но есть. Да и у Татьяны Михайловны можно занять, она всегда поможет.

Ощутив, как в сердце воткнули нож и медленно провернули, я помотала головой, но опомнившись, озвучила:

– Не нужно, я сама справлюсь.

Справлюсь…

Получится ли? Я так мечтала о том, что смогу наконец-то помогать бабушке, а сейчас?.. В плену у извращенца, голос сорван и непонятно, что делать дальше.

Быстро попрощавшись с бабушкой, я отдала телефон владельцу.

Он покрутил его в руках, убрал в карман и с усмешкой проговорил:

– Умница, девочка. – Улыбка почти сразу пропала, стоило ему зацепиться взглядом за выбитое окно и рассыпанные на полу стекла. – Но ты и правда отвратительно себя вела. А за плохое поведение нужно наказывать, Ева-а-а…

Глядя на мужчину, понимала, он не шутит. Я и раньше не обольщалась, но не осознавала в полной мере, насколько все плохо, что весь этот ужас может произойти именно со мной. Вот только это еще не конец, а лишь начало.

Но сейчас, видя его лицо так близко, ощутила, как меня, будто могильным камнем, придавило понимание, что я во власти этого человека и он может сделать со мной что угодно.

Он протянул руку вперед и практически нежно сжал мое горло. Ослабил хватку и провел пальцами по коже, а после вновь стиснул и, рывком притянув к себе, прижал к груди, пробормотав:

– Говоришь, смелая девочка? И мне не сдашься? – Теплые губы скользнули по краю уха. – Ты глупая, Ева-а-а… очень глупая и недальновидная. И слабая. А я сильный, и что самое главное – я жесткий. Я получаю все, что я хочу, а хочу я тебя.

Ублюдок отстранился, обхватывая ладонью мой подбородок, и вскинул его вверх, не позволяя опустить голову или отвести взгляд. А в его зрачках закручивался шторм… Стихия, которая практически вплотную подошла ко мне и вот-вот обрушится, сметая все на своем пути. Разрушая все на своем пути.

По губам мужчины скользнула медленная, ленивая усмешка, он подался вперед, прижимаясь ртом к моей скуле и жарко выдыхая:

– Меня накрывает всякий раз, как ты открываешь ротик, и плевать, что ты делаешь: шепчешь нежности или проклятия… мне важен сам факт. Голос, вздохи, стоны… Стони для меня.

Он подхватил меня под ягодицы и шагнул к роялю, усаживая на крышку, под которой едва слышно зазвенели струны.

Ужас поднимался из глубин существа девятым валом и тянул за собой на дно. Я глотала его темную жижу и уже не могла думать, а меня вели только инстинкты. Бежать! Освободиться и спрятаться от этого человека в самом дальнем углу, забиться в конуру, подобно побитой собаке, и даже носа не показывать.

Я рванулась в сторону, отпихивая мужчину ногами, и даже спрыгнула с инструмента, но успела сделать лишь два шага, а потом он поймал меня за руку и рывком вернул обратно, с размаху впечатывая в свое тело и лихорадочно скользя руками по коже.

Черту мы оба перешагнули в тот момент, когда я, размахнувшись, дала ему пощечину. Ладонь обожгло от удара, а голова мужчины мотнулась в сторону. Он медленно провел языком по губам и удивленно выдохнул:

– Надо же… разбила! – А после дьявольски усмехнулся и, наклонившись, впился в мои губы подобием поцелуя.

Всегда думала, что поцелуй – это акт нежности и доверия, но здесь… это было заявление прав на собственность. Железная хватка руки на горле, укус, как клеймо… Он смешивал нашу кровь и не оставлял мне выбора.

Я боролась, билась в его руках, как птица в сетке, ранила руки-крылья об острые грани его дорогих запонок на рукавах не менее дорогой рубашки.

– Отпусти-и-и, – хрипло выдохнула я, когда он прервался, чтобы глотнуть воздуха.

– Шутишь? – криво усмехнулся, глядя на меня совершенно безумным взглядом, и толкнул обратно к роялю, на этот раз сразу прижимая к крышке, и, раздвинув мои ноги, встал между ними. Мои руки перехватил и сомкнул за спиной, не позволяя брыкаться.

– Девочка, я не могу думать, пока ты рядом. Я хочу тебя так, что яйца болят, а ты про отпусти! Впрочем, есть один просто охуенный вариант… Сейчас ты перестаешь страдать херней и расслабляешься, и наутро, быть может, я отпускаю тебя домой. Ну так как?

– Да пошел ты, – с ненавистью выплюнула я в ответ.

– Почему-то я так и думал. Но место, куда пойти, я выберу сам, хорошо?

И не спрашивая, он положил ладонь на мою ногу и начал медленно собирать в пальцах тонкую ткань простыни. Она ползла все выше и выше, обнажая белые бедра, и этот психопат дышал все чаще, не отводя взгляда от открывающегося зрелища.

Я рванулась еще раз, и железные пальцы крепче сжались на моих запястьях, а после он посмотрел мне в глаза и спокойно сказал:

– Ева, если ты и дальше будешь дергаться, то я окончательно слечу с катушек и трахну тебя на этом самом рояле. А если ты будешь послушной девочкой, то просто потрогаю.

Я с ненавистью посмотрела на него, но отвечать не стала. Думает, что я до такой степени дура? Угу, Евочка, раздвинь ножки, Евочка, открой ротик и в заключение, Евочка, попробуй себя в позе наездницы.

На лицо этого морального урода было страшно смотреть. Каменное, напряженное, на шее вздулись вены, а зубы стиснуты.

Он меня гладил… то невесомо скользил поверх ткани, то практически впечатывал пальцы в мои бедра и ягодицы, жадно стискивая их.

Я вертелась, сопротивлялась, выворачивалась, и его это лишь заводило. Прекрасно помня истину, что сопротивление лишь раззадоривает насильников, я все равно не могла себя заставить сидеть смирно. Это капитуляция. Белый флаг на воротах города и коленопреклоненная поза в знак того, что я сделаю все, что он скажет. А я ведь не хочу!!!

Наконец ему это надоело, и, стащив меня с инструмента, психопат развернул к себе спиной и нажал на лопатки, заставляя лечь на прохладную крышку. В следующую секунду с меня сдернули простыню, а после ягодиц коснулась теплая рука, поглаживая округлость и почти сразу, с размаху, больно в нее впечатываясь.

Я тихо вскрикнула от неожиданности, а этот гад лишь рассмеялся, прикусывая мочку моего уха.

– Интересно, правда? Боль, холод… и это лишь твой выбор. Все может быть совсем иначе, ведь в первую ночь ты кончала от моих пальцев и стонала в голос, а сейчас вот так.

– Сволочь, мерзавец, ублюдок последний! – попыталась вырваться на свободу, но снова была вжата в холодный рояль.

– Да-а-а, все точно так, – согласно промурлыкал этот псих, проводя языком по шее и вновь с силой опуская ладонь на попку. – Продолжай вести себя плохо, мне очень нравится тебя наказывать. И учти, Ева, меня это возбуждает… И кто знает, как долго я смогу себя контролировать? У тебя есть выбор: или покориться судьбе и выйти с наименьшими потерями, или доблестно биться до последнего, и я с огромным удовольствием выебу тебя прямо сейчас. Что выбираешь, сирена?

По щекам медленно покатились слезы, и я опустила голову, касаясь лбом поверхности рояля.

За что, Господи? За что-о-о?

Он коснулся губами моей шеи, оставляя невесомые поцелуи на каждом позвонке. Целовал, дул на влажную кожу, пока руки скользили по попке, словно заглаживая вину за сильные шлепки.

В этот момент он был полным и безоговорочным победителем. Я уже не могла бороться, я устала настолько, что казалось, будто из меня все кости вынули.

Мужчина осторожно развернул меня к себе лицом, провел пальцами по щекам, размазывая дорожки слез, и повелительно сказал:

– Посмотри на меня. – Дождавшись, пока я подчиняюсь, он усмехнулся и проговорил: – Меня зовут Руслан. Запомни.

И наклонился, касаясь губами поцелуем. Медленным, томным и умелым. Он нежно касался то верхней, то нижней губы, проникал в рот языком и гладил кончиками пальцев кожу на пояснице, посылая по телу волны мурашек. А я была безучастна, только слезы продолжали скользить вниз, напоминая о моем протесте.

Большая ладонь легла на живот, длинные пальцы обвели вокруг пупка и двинулись выше, сразу уверенно ложась на грудь. Обхватил, словно взвесил в руках и чуть сжал соски, которые собрались в твердые горошины и заныли. Я качнула головой, пытаясь отвернуться и понимая, что все это неправильно. Не должно быть так!

Мне хотелось плакать еще больше, но уже от отвращения к себе. Этот мужчина – беспринципный моральный урод, но стоило ему коснуться меня совсем иначе, без боли и угроз, как тело начало реагировать, а память подбрасывать картинки-вспышки воспоминаний о той ночи, в которых я металась по кровати, сходя с ума от наслаждения.

– Женское тело – это инструмент, – тихо выдохнул Руслан, зарываясь носом в мои волосы. – Если струны не натянуты, то мелодии не получится.

Я закрыла глаза и постаралась забыться, отстраниться от него хотя бы мысленно, но Руслан тихо рассмеялся, отчего у меня по телу прошла дрожь, и добавил:

– Вот что я сейчас делаю с тобой. Настраиваю… Подкручиваю колки, пробую разные аккорды и жду, когда же ты зазвучишь.

Он медленно, напоказ облизал свои пальцы, и я неудержимо покраснела от этого пошлого зрелища, а Руслан провел рукой вниз по моему телу, оставляя влажную дорожку на коже, пока не достиг судорожно сжатых бедер.

– Раздвинь.

Я сжала еще сильнее, с вызовом глядя на него, и потрясенно распахнула глаза, так как вторая рука мужчины провела между половинок ягодиц, а, остановившись на середине, он скривил губы в усмешке и сказал:

– А здесь мне тебя просить не придется. Так что снова выбор за тобой, Ева-а-а…

– Ненавижу-у-у… – в бессильной злости прошипела я и, зажмурившись, чуть расслабила ноги. Он сам развел их в стороны и вдруг опустился вниз, жадно глядя на открывшуюся картину. Тихо пискнув, я попыталась было свести колени обратно, но он не позволил, да еще и укусил за внутреннюю часть бедра.

– Сиди, девочка… Какая же ты красивая. Даже здесь.

Он подался вперед и коснулся губами судорожно вздрагивающего живота, проложил цепочку поцелуев до пупка, а после спустился ниже и медленно, с оттяжкой лизнул.

Я с отчаянием ловила себя на ощущении, что соски твердеют, а между ног, как раз там, где он ласкал, становилось тепло и влажно.

Это было неправильно! Преступно!

Я сгорала от адской смеси стыда, ненависти к этому человеку и просыпающегося вожделения. Он искусно касался, как музыкант гитары, беря все новые и новые баррэ, а я… звучала. Вздыхала, прикусывая губы, чтобы не стонать. Откинув голову назад, цеплялась руками за крышку рояля…

Внезапно он осторожно проник пальцами в самую сердцевину, из-за чего меня с громким стоном выгнуло. Глаза широко распахнулись, бессмысленно глядя в потолок, и я судорожно сжималась вокруг его пальцев, не в силах понять, чего сейчас больше: боли или резкого, неожиданного удовольствия, что плескалось в крови, облизывая кожу жаркими языками пламени.

– Вот я и пошел, детка, – хрипло проговорил Руслан, медленно вытаскивая пальцы и вновь врезаясь ими в тело, от чего я прерывисто выдохнула. – Как ты и распорядилась, моя Ева. Но направление выбрал сам… И, надо сказать, что мне оно нравится настолько, что я еще не раз туда схожу. И не только руками.

Влажные от соков пальцы скользнули чуть выше, безошибочно нащупывая горошинку клитора и невесомо обводя ее по кругу, а после с силой сжимая двумя пальцами.

Меня выгнуло, и с губ помимо воли сорвался длинный хриплый стон.

– Да-а-а, – как обезумевший, шептал мужчина, вновь входя в меня. – Стони, девочка… Стони для меня.

И я стонала. Извивалась на крышке рояля, задыхалась от незнакомых эмоций такой чудовищной силы, что в них тонул разум.

Никакого контроля, никаких проблесков мыслей, лишь предательское тело выгибается рядом с мужчиной, насаживаясь на его пальцы.

Я металась, вскрикивала и, казалось, не могла выдержать ни секунды этой пытки, мечтала, чтобы все прекратилось и продолжилось одновременно. Потому что это были самые сладкие муки в моей жизни.

И этот мужчина с голодными звериными глазами давал мне то, что я желала. Он уже давно не держал мои руки, Руслан сжимал грудь, играл сосками, а наклонившись, с силой втянул один в рот.

Я выгнулась дугой с длинным полустоном-полукриком, и именно это и стало той последней нагрузкой для моего горла, спровоцировавшей приступ острого, раздирающего горло кашля. Я согнулась в его руках, захлебываясь вздохами и не в силах остановиться. Когда приступ прошел, в теле не было ни следа от прежнего томления.

Кашель – беспощадный удар реальности, которая показала, что я изнемогаю в руках человека, который загубил все!!!

– Что с тобой?

В первый момент мне показалось, что этот урод был взволнован. Он так смотрел на меня, что я даже не нашла сил огрызнуться в ответ. Только что произошедшее в этой комнате терзало мою душу сильнее, чем едкий кашель душил легкие.

– Ты заболела? – Его рука коснулась моего лба, и меня захлестнула удушливая волна отвращения к себе. Потому что на какую-то долю секунды мне понравилась эта иллюзия заботы, его внимание и ощущения… У него была горячая ладонь, от прикосновения которой хотелось податься вперед. Идиотка! Больная на всю голову… Он хотел взять меня насильно, а я и рада раздвинуть ноги.

Итогом моих внутренних метаний стал истерический смех.

Порывисто оттолкнув Руслана, я сползла на пол и встала напротив. Обнаженная и напуганная. Меня лихорадило, даже зубы стали стучать. Говорить по-прежнему не хотелось, я только и могла, что качать головой и дрожать…

Он сам подхватил с пола простынь и закутал меня в нее, прижимая к себе и хмурясь так, словно никак не мог разгадать внезапно вспомнившуюся загадку.

Несколько секунд мы так и простояли. Он заставил смотреть в его глаза, а после вдруг чертыхнулся и, подхватив меня на руки, сообщил:

– Вызову врача. Доигралась, Ева…

Мне хотелось, просто дико хотелось крикнуть, куда он может катиться со своей заботой, но на это просто не было сил. Сердце все еще колотилось, словно сумасшедшее, в области груди болело от приступа кашля, а между ног саднило и горело… Предательское тело помнило каждое прикосновение моего мучителя и жаждало продолжения. И от этого было тошно. Я чувствовала себя грязной и испорченной, а он нес меня, переступая со ступени на ступень и думая о чем-то своем, кривя губы и раздувая ноздри. Наверное, злился, что нежданная болезнь испортила задуманную им игру…

Мы пришли в ту самую комнату, где все еще лежала выдранная мною камера. Руслан переложил меня на кровать, сел рядом, накрывая одеялом, и почти ласково сообщил:

– Попробуешь сбежать или что-то с собой сделать – найду и сам покалечу. А будешь хорошей девочкой – получишь право звонка “с нового телефона”. Представляю, как обрадуется бабушка.

– Ненавижу, – просипела я, чувствуя, как катится слеза по щеке.