Избранное-1. Итого: из разных книг за четверть века

Избранное-1

Итого: из разных книг за четверть века

Валерий Павлович Королюк

«Я видел слишком много мира, я был плохой раб».

Дэвид Митчелл, «Облачный атлас».

© Валерий Павлович Королюк, 2022

ISBN 978-5-0056-3271-5 (т. 1)

ISBN 978-5-0056-3272-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Об авторе

Валерий Павлович Королюк (творческий псевдоним: Станислав Гладких) – работал корреспондентом и редактором целого ряда газет («Боевая вахта», «Конкурент», «Комсомолка-ДВ», «Приморье», «Книжное обозрение», «Полит-Акцент», «Дальневосточное собрание», «Меридиан», «Прогресс Приморья», «Вестник губернатора», «Наша школа») и трех журналов («Власть и бизнес в Приморье», «Объект», «Адмирал»). А кроме того, написал и издал два десятка художественных, научных и публицистических книжек и альбомов1, защитил кандидатскую диссертацию по истории профессионального (морского) образования на Дальнем Востоке.

Возглавлял Пресс-центр Морского госуниверситета им. адм. Г. И. Невельского, преподавал в Дальневосточном госуниверситете (был заместителем декана Факультета издательского дела и компьютерного дизайна Института массовых коммуникаций), дважды избирался депутатом Думы города Владивостока.

Прослужив до этого 11 лет корабельным врачом-хирургом и начальником медицинской службы на дизель-электрических подводных лодках различных проектов.

Ветеран труда и военной службы (подполковник в отставке), член Совета ветеранов Тихоокеанского флота и пяти ныне «благополучно почивших» политических партий (в одной из них (Народная партия) «поднялся» даже до поста первого секретаря Владивостокского горкома, а в другой (Справедливая Россия) – секретаря Приморского краевого бюро), дважды был зарегистрирован кандидатом в депутаты Госдумы, делегат 4 партсъездов и 2 международных конгрессов, участник 2 общероссийских литературных семинаров.

Действительный член Русского географического и Всероссийского геральдического обществ, член Союза журналистов России, Содружества военных писателей «А. Покровский и братья», Дальневосточного союза моряков-подводников и Владивостокского Морского Собрания, член Ученого совета Общества изучения Амурского края.

Родился 20 марта 1956 г. в Вологде, детство провел в Иркутске и Ростове-на-Дону, базовое образование получил в Ленинграде (4-й факультет Военно-медицинской академии им. С. М. Кирова), с 1979 г. – постоянно и последовательно – жил и служил на Дальнем Востоке (от Приморья до Камчатки).

Из книги «„Того же цвета, что знамя…“ / стихи», 1999 г.

«…я все еще не разбираюсь в ценах: неужто солдатик со знаменем, сам того же цвета, что знамя, дешевле вон той лупоглазой куклы?»

Марк СОБОЛЬ(«Смешное, гневное, печальное…»)

«Черт с ним, с морем…»

Черт с ним, с морем,скорей к причалу бы,причепуриться и – на сход!Берег ветреный закачается,нам под ноги листву швырнет,встретит яростно нас и праздничносуетою сплошных огней…Мы мечтали о нем – по-разному,мы – вернулись к мечте своей!………Утро.Бог с этим добрым берегом,с этой сказочною страной…Возвращаемся. Поскорее бынам обратно, в моря.Домой.

Дизель-электрическая

подводная лодка

«У других была судьба другая

И другие взгляды на войну…»

Александр МЕЖИРОВ1.Мы с друзьями – не видимся,женыпомнят насплохо.Мы – подводники,витязинеспокойной эпохи.Мы поднимемся – на небо! —из глубин,из времен.А поминки, гадания —для друзейи для жен.Волны плещутся нервно,брызги – окропью дней…Вспоминаешь, наверное?Забываешь – верней.2. НОЧНОЙ СОНЕТ(светильнику в ограждении рубки)Желтой лампы свет, такой домашний,Словно где-то там, на берегу, —Успокоить может: мол, не страшно,Мол, от бед тебя уберегу,Отмести ненужные заботы,Зачеркнуть неважные дела,Кинуть в смесь соляра, вахт и потаЧуточку уюта и тепла,Отогнать тоску воспоминаний,Гул моторов, переплеск волны,И душе, уставшей от скитаний,Подарить немного тишины.Но сминает, гасит лампы свет,Наползая, пасмурный рассвет.3. В ТОРПЕДНУЮ АТАКУ!Липкие, разбухшие созвездьяНа небе теснятся, как в парной,Волны нагло друг на друга лезут,Пропадая в пене за кормой,Черного и серого граница —Горизонт, чуть видимый, —ТорчитОстрою, заржавленною спицейВ горле потревоженной ночи.Заслонившись от крутого ветра,Ты окурком обжигаешь рот(Сладок дым последней сигареты —Сухопутный это не поймет…).Делая последнюю затяжку,Ты стряхнешь росу соленых брызгИ произнесешь со вздохом тяжким:«Срочно – погруженье.Людям – вниз».4. ПЕРЕД ВСПЛЫТИЕМГде-то там, далеко – закаты,И восходы, и звон ручья…Там, в тени облаков крылатых,Заблудилась юность твоя.Там по тропке июньской, лиственнойПробежал ветерок шальной.Там – начало твоей единственной,Милой родины – дом родной.Там – не ссорятся, не судачат,Не твердят пустые слова,Там веселые зайчики скачатПо нестриженым головам,Там гитары нескладными песнямиЗавораживают девчат,Там задорно, легко и веселоКаблучки по асфальту стучат.Там остатки гнилого воздухаНе глотают иссушенным ртом,В перископы на небо беззвездноеНе глядят, не клянут потомСлужбу, жизнь, неспокойное море,Тесноту неудобных кают.Там – в степи широкой, на воле! —О романтике флотской поют…По оставленному – не плачем,Не ему наш прощальный гимн,За лихую свою удачуМы его отдаем другим —Тем, кому никогда не слушатьГолоса морской глубины,Тем, кому не встревожит душуМерный рокот далекой волны.Но видения прошлого, всё же,Как замытые морем следы,Нас баюкают и тревожатЗдесь,Под толщей холодной воды.5. «ЗПЛ»(затонувшая подводная лодка)Рыбой раненой – брюхом о грунтЛодка изредка, с силою, бьется.Нам для жизни не остаетсяНичего – ни надежд, ни минут.По трансляции кто-то большойДаст приказ: «Перейти по отсекам».Переходим. Как все человеки,Я из этого – в тот перешел.Все такое же точно и тут:Так же лодка о грунт днищем бьется,И все так же не остается —Для надежды – часов и минут.Все такое же точно: водаЗа холодным и цепким железом,Воздух, в трубах сипящий диезом,Обмерзающий коркою льда.Далеко до родимой земли,Но какая-то – в днище толкает.…Хорошо хоть – чужие не знают.Плохо, что не узнают свои.6. ВСПЛЫТИЕЛодка носом уткнулась в закат,на волне выпрямляясь – до стона.Солнцев медленном олове тонет,хлопья тихого снега кружат…С наслажденьемвдохнув через люкзимний – свежий, занозистый —воздух,лодка телом встряхнется морозно,прогоняя застой и нервозностьзадыхающихся кают.Все на свете теперь – нипочем!Близко так – долгожданное небо!…Зарядим батарею. И хлеба —перед тем, как «нырнуть», – напечем.7.Накренился горизонт,Небо – скошено.Сокрушаться – не резонПо хорошему,По далекому вздыхать —Это лишнее.Наш удел – моря пахать,Вот и вышли мы.Нашим потом солонаВлага синяя,Оттого сестра-волна —Сильней сильного,Потому вокруг простор —Шире прежнего,Ветер водит разговорНе о нежностях!Даль огнями впередиОгорожена.Командир свой курс следитНастороженно —Горячиться ни к чему(Вахта – справная).Был бы мир в родном дому,Это – главное.

Край земли

Не желаю судьбы другой,Той, где буду покорно-кротким,Где не борятся с ветром лодки,Где не бесится злой прибой,Где «не к спеху» и «не до драк», —Теплой, ласковой и везучей.Где всегда помогает случайРазобраться – кто друг, кто враг.Мне судьбой – этот край земли,Это небо и море это,Эти сумрачные рассветы,Эти строгие корабли.Здесь – начало моих начал:Ледяная угрюмость сопок,Чистота синевы высокойИ тревожно-пустой причал…

«На другой стороне планеты…»

На другой стороне планетыСолнце розовое встает.А у нас – бедолаги-ветрыГонят в бухту колотый лед.Здесь, у нас, навалившись грузно,Выдыхает Ночь – серебро…И немногое, в сущности, нужно:Просто – чтобыСтало светло.

«Захочется вольности вскоре…»

Захочется вольности вскоре,Отринешь заботу и плен,Но бурное, пенное мореОдарит – тоскою – взамен,Соленые слезы норд-остаОтмоют житейскую ложь…И ты удивительно простоСвободу своюПроклянешь.

«Полосу тумана сизого…»

Полосу тумана сизогоВ бухту тянет – кисеей.Гром! – вороны с веток брызнулиИ поплыли над землей.Неба чистого, студеногоОпрокинут ковш большой…Что с твоей неоперённою,Но крылатою душой?Сытно, сухо и спокойно ей,Что ж так дразнит и гнетётДушу то, как птицы вольныеСовершают свой полет?Вот бы ей – за ними следом бы,Чуть качаясь на лету,Бросив кус судьбы – несъеденным,Падать в эту высоту!

Воспоминание

Ленивые, как мухи в августе(назойливые, как они),кружат уныло и безрадостномои береговые дни…Но вечером, в притихшем воздухе,вдруг памятью рванешь назад —в шипенье пены,в тучи грозные,на клочья рвущие закат!Тревожный отсвет «проблескового»2,желтком по мостику мазнув,заставит видеть все по-новому:дрожит, натянутый в струну,лоснитсякорпус лодки вздыбленной,бьет в уши грохот дизелей.Луна огромной рыжей рыбинойс небесных сходит стапелей,ныряет прямо в след кильватерныйи – все быстрей, быстрей – вдогонскользит по драной звездной скатерти,под хрип ветров со всех сторон.Как дышится свободно, искренне —где море, небо, корабли!А тут – береговою крысоюитожишь прожитые дни…

«…А в каютах в это время – тишина…»

…А в каютах в это время – тишина,чуть поскрипываютсетки узких коек,бьется в борт брыкливая волна,потакислый запах – густ и стоек.Разметав горячие тела,сон кружится,как над полем бранным.Побоку – заботы и дела,нам на вахту подниматься – рано.Сновиденья – каждому свои:сад, залитый скользким лунным светом,будущие жаркие боии любовь, оставленная где-то…Сладоксна навязчивый дурман,далекородное побережье,словно люльку,Тихий океаннаш корабльпокачивает нежно.

Девятое мая

«…за то, что мальчики войну

узнали – только на бумаге»

(из песни)«Рисуют мальчики войну…»и умирать – пойдут, не горбясь.    Вновь – погляди! – десантный корпус    забрызгал шелком синеву.Мальчишки грезят о боях,о жарком солнце ратной славы.    Но чей там сок – росою ржавой    на сжатых танками полях?..В руках – ружье? иль карандаш? —не разглядеть за дымкой детства,    и новым – старое наследство:    тугой ремень да пыльный марш!Когда бы: «только на бумаге»,иль в пионерском «Будь готов!»,     но – разлинованность рядов     и – гордые! – над ними стяги.Рисуют дети – все подряд:что видели, что не видали.    …Звенят военные медали:    за рядом – ряд,                          за рядом – ряд.

«Тбилисский синдром»

(вместо молитвы)

В который раз Ты предал нас, Господь!Оболганы, гонимы, безъязыки,Всё ж верили: Могучий и Великий,Ты не позволишь нас перемолоть…Как не допустишь, чтоб Твоя же плоть —Под разума скудеющие блики —Страдая, корчась, в отрезвленье дикомДала себя сомненью побороть…Тебе – Отцу! – не верим больше мы.Плюем на все молитвы и псалмы,Бежим Тебя, слепой Создатель наш —Ужо нам ведома цена Твоей любови:Насытясь нашей мукой, нашей болью,Ты вновь и вновь детей Своих – предашь!..

«Россия, Русь!..»

Россия, Русь!               Опять несешься вскачьза тусклыми болотными огнями…Опять – беда,опять – сиротский плач,опять – пророки, битые камнями,опять – судьбы слепое колесо.И не смиренье – гордость! Нет, гордыня!!Проходит все.Пройдет и это, все.Останется, быть может, только имя:Рос-сия… Русь…

Колесованье

(разговор палача с бунтарем)

«Ну, давай, браток, народ не держи,пошустрее подползай к колесу,на широком колесе полежи.И не жди, дружки тебя – не спасут!..»А на площади – топтанье да ор.А над площадью – холодный пожар.Лезвиём играет вострый топор,окунается в малиновый пар.Гомонит «опричны» пьяная рать,горожан сюда согнав поутру.На миру, оно – того: помиратьлегче, вроде – говорят – на миру…Ой ты, воля, сладка воля моя,Не тебе ли я так славно служил?Помирать, оно – легко, братовья,для того, кто этой волей не жил,для того, кто не бежал никудаот боярского крутого кнута…Ухмыляетесь, гляжу, господа?Умиляешься, гляжу, босота?Поскачите к атаману, в леса,обскажите всё, как есть, про меня:мол, на дыбе – ничего не сказал,на свободу, мол, себя не сменял.Расступись, а ну, крещёный народ!Крепче, кат, меня на обод вяжи!Бог, Он – видит!.. Он потом разберёт,кто из нас по-настоящему жил…И не быдлом я к Нему ухожу,не холопом. Слышишь, кат – не скотом!«Погоди, родной, сейчас – привяжу…Остальное всё доскажешь потом».

«Серебрится шея фонаря…»

Серебрится шея фонаря,море брагой в чаше бухты бродит.Жизнь, конечно, прожита не зря.Но ответ к решенью – не подходит.Желтой стружкой листьев дереваобметали узкую дорожку.Мелкие, разменные слованагребу в кубышку, понемножку.Много их набрать не суждено,да и надо ль собирать – не знаю…Облаков тяжелое рунолуч закатный золотит по краю,тень ночная – тихо, не спеша,вниз сползет и на поселок ляжет:неостановимая, как шар,теплая и мягкая, как сажа.…Ежась под холодным лунным светом,путая успех и неудачу,подбираю новые ответыв старую-престарую задачу.

Трилистник

«Румата навсегда запомнил… как он стоит, вцепившись тонкими руками в ванты, на палубе уходящего корабля и звонким, молодым голосом выкрикивает свой прощальный сонет „Как лист увядший падает на душу“»

А. и Б. Стругацкие («Трудно быть богом») 3Лист первый. СтранеКак лист увядший, падает на душу,Саднит ее и утихает – грусть.Нет, я не отрекаюсь, я не трушу,Я ничего – уже – не убоюсь.Пускай вопят над Родиной кликуши,Как встарь, хулят, клянут, поносят Русь,Я – клятвы ей и в мыслях не нарушу,К ней (и в изгнаньи) сердцем дотянусь!Далекий запах сиротливых пашенИ наших вечно разоренных гнезд…Мне даже гнев страны моей не страшен,Пока могу ответить на вопрос:Чем связан и тогда с Отчизной нашей,Когда – как лист! – сметает под откос.Лист второй. ДругуКак лист, увядший падает на душуНевысказанный женщиной упрек.Ты рядом с ней – все так же одинок,Все так же, словно яблоко, – надкушен.Вам чувств своих не выплеснуть наружу,Вы заперли их в клетку, под замок.И льется слов безудержный поток —Случайных, торопливых и ненужных.Потом, внезапно, – немота, испуг…Я между вами – третий лишний. Друг.Добра хочу вам. До чего ж постылаМне эта роль всегдашняя шута…Очнись ты, наконец, она – не та!Тогда сама поймет, что не любила.Лист третий. Дочери(перевод с ируканского)Как лист увядший падает на душуНочная тень…Я сон твой не прерву и не нарушу,О красотеНочного неба петь теперь не стану.Спи, просто спи.Да, я отцвел и, словно лист, завяну,Лишь ты живи!Я – старый, побуревший лист осенний,Мой срок прошел,Как лето это, этот день, как тени…Как хорошо,Как зелено тебе теперь растётся,Пусть трудно, пусть!В конце дороги и тебя коснётсяВсе та же грусть,Ты – так же, как и я, – в последний вечерСпоешь о том,Что жизнь длинна, но все ж – не бесконечна.Сухим листомУдобрим почву – каждому, кто следомРастет, спеша…Звени ж и дальше – зеленью победной! —Моя душа.

«Жду звонка – как последнего выстрела…»

Жду звонка – как последнего выстрелаПеред мирною тишиной.В одиночку, наверное, выстою,Додрожу болевой струной.Жизнь, корявая и прекрасная,Доведет меня в поводу(Можно будни окрашивать в праздники,Можно век продудеть в дуду).Доживу, допорхаю бабочкой,Мотыльком над огнем свечи.Но зачем-то шепчу я набожно,И зачем-то твержу: не молчи!Ты ведь чувствуешь (иль мне чудится?),Как, не зная судьбы пока,Все ж надеюсь:за-благо-рассудится…И зачем-то всё жду звонка.

Из книги

«Прощай, подплав!»,

2001 г.

Скажи: папа

Ксене почти что шесть лет. Насте – столько же месяцев. Когда Ксеня вырастет совсем большой, она станет доктором. Или продавцом в магазине. Или народной артисткой с микрофоном. Или воспитательницей. А может – по очереди всеми сразу или еще кем-нибудь, – как получится, она еще не решила.

Сейчас Ксенька тренируется на воспитателя.

– Скажи: «па-па», – повторяет она Насте на разные лады.

Настя улыбается, вытягивает трубочкой губы, пускает пузыри и мычит. Говорить слово «папа» Настя не хочет. Или не может. В общем – не торопится.

Ксенька хмурится и недовольно, с надрывом в голосе, требует:

– Я кому сказала? Говори: «Па-па»!

– Что это за ребенок?! – возмущается она и дергает Настю за руку. Настя в ответ угукает, но слово «папа» так и не говорит.

Папа у Ксеньки далеко, на самой Камчатке. А у Насти папы пока еще не было, потому что Настя папу ни разу не видела. Может быть, скоро папа прилетит с Камчатки на самолете, и тогда Ксеня покажет его Насте. Конечно, покажет! Но сначала Настя должна научиться узнавать папу и говорить ему «папа». А как научишься узнавать то, чего никогда в жизни не видела?

Вот раньше, когда Насти еще совсем не было и когда Ксеня с мамой еще не летали к папе на Камчатку, и не жили там в гостинице, и не плавали на пароходе ни разу, Ксене очень хотелось иметь свою дочку или, в крайнем случае, сестренку – чтобы тоже воспитывать ее, как мама, и с ней играть. Только не такую бестолковую, как эта Настя. Стоило беспокоить папу из-за такого ребенка, – даже самого простого слова не может сказать! Бьешься с ней, бьешься…

Ксенька отворачивается от непонятливой сестры и принимается вспоминать, как они летали к папе. Как еще до того они ходили с мамой в цирк. А еще перед этим она хвостом бродила за мамой и ныла:

– Ма-а-ма, ну срости мне лялечку-у!

Мама краснела, взглядывала на облака за окном, замолкала надолго, не слыша Ксенькиного нытья. А потом, будто очнувшись, заявляла:

– Папочку своего попроси.

– Как же я его попрошу? – удивлялась Ксенька маминой недогадливости. – Он же ведь давно – на Камчатке!

– Вот на Камчатке и проси, – нервничала мама.

– Ладно, поехали тогда на Камчатку, – соглашалась быстренько Ксенька. Но мама почему-то ехать не торопилась и покупать билеты не бежала. Непонятная тогда была мама, странная какая-то.

– Мамочка-а, ну поехали скорей на Камчатку-у! – канючила опять Ксенька, и глаза у мамы делались большими и влажными. Потом мама уходила для чего-то на кухню и запиралась там.

А потом, когда глаза у мамы становились опять нормальными, она объясняла Ксене, что Камчатка – далеко, что самолеты туда еще пока не летают, но скоро полетят, и что жить там пока негде, и что вообще папа – в море, на корабле. Кораблей тогда Ксеня еще ни разу не видела, а может, видела, но забыла. А море – видела, но по телевизору, и никак не могла понять: где же там, в море, папа и что он там делает, вместо того, чтобы ростить ей лялечку?

– Срости тогда ты! – требовала она снова от мамы, но мама не поддавалась. Будто бы без папы даже такого простого дела сделать не могла!

Правда, теперь лялечка у Ксени есть. Но разве она такую просила? Это ведь не лялька, а одно мучение, даже «папа» сказать не может! Только и умеет, что глаза таращить да подгузники мочить, мама уже устала их каждый день стирать.

– Давно пора самой на горшок садиться! – воспитывает Ксенька сестру. – Маму бы пожалела.

И качает головой, совсем как бабушка.

А бабушка у Ксени – молодец. Она и маме помогает, и Ксеню не обижает, и не плачет никогда. А еще она – хороший воспитатель, вон какую внучку вырастила! – Ксенька с удовольствием оглядывает себя в большом зеркале.

– Поискать таких внучек! – добавляет она, уже – для Насти. Но Настя все равно ничего не говорит, а только угукает.

Тогда Ксеня достает из шкафа альбом с папиной фотографией и принимается объяснять Насте, кто там нарисован. На фотографии папа – красивый, молодой, еще с усами и с ножиком на желтом ремне.

– Это – кортик, – показывает пальцем Ксеня сестре, – скажи: «кор-тик».

– У-гу, – говорит Настя.

– Не «угу», а «кортик». Эх ты! Ножик такой, не понимаешь, что ли?

– Ы-гы, – улыбается Настя.

Нет, лучше уж с ней слово «папа» разучивать, а потом – все остальные. Все равно ведь у папы кортика теперь нет, его какие-то «матросы» из железного ящика-сейфа утащили. Ну, взяли без спроса, а ящик – сломали.

Ксеня тоже ломает иногда игрушки, но только свои, а чужие еще почти ничьи не ломала. И без спроса ничего не берет. И всегда все на место кладет после того, как поиграет. А «матросы» папин ножик на место не положили. Наверное, не наигрались еще или забыли… А, все равно он тупой, этот ножик, им даже хлеба не нарежешь, – Ксеня пробовала.

Железный ящик-сейф у папы в каюте стоит, ну, в комнате такой, на корабле. Ксеня там не была ни разу, но папа рассказывал. Они с мамой к папе сначала на самолете летели, даже на двух самолетах, а потом – на пароходе ехали, и маму тогда укачало, а Ксеню – нет. И Настю тоже укачает, потому что она – бестолковая и никого не слушается.

А Ксеня – толковая, и всех почти слушается: и маму, и бабушку, и тетю Таню, и даже папу. Только папу она редко слушается, потому что папа на своей Камчатке, а Ксеня – здесь. Но когда папе дадут там квартиру, и они с мамой и Настей, а может даже с бабушкой, прилетят опять к папе и начнут с ним жить!.. Тогда-то Ксеня обязательно будет слушаться папу чаще.

Она бы и сейчас слушалась бы папу. Конечно, слушалась бы, почему – нет? Папа – добрый, он бы и с Настей помог управиться. Как миленькая у него заговорила бы. Заговорила бы, заговорила бы – Ксеня знает!

А так – приходится этим самой заниматься, пока они без папы живут. И сколько еще так жить – даже маме неизвестно. Может, еще год. Или два года. Или еще больше. Может быть, Настя уже вырастет такой, как Ксеня, а Ксеня в школу пойдет, а потом – в институт. Почти что шесть лет, может быть, будет Насте, а она так и не научится без папы говорить!

– Это сколько же ребенок молчать будет! – громко вздыхает Ксеня, совсем как бабушка, и, захлопнув альбом, опять принимается мучить сестру:

– Противная девчонка, скажи быстро: па-па.

«Рацуха»

Это теперь у нас почти не осталось дизельных подводных лодок, а какие и есть – те только «большие» -пребольшие. И «малые», и «средние» лодки все давно «на иголки» порезаны, либо за кордон проданы, либо ржавеют бесхозно по всему побережью… А вот когда я только начинал еще службу свою в славном советском ВМФ – и тех, и других, и третьих навалом было. Довелось мне послужить и на средней дизелюхе, на «эске». На ней, если кто помнит, торпедные аппараты располагаются и в носу, и в корме.

Обычно на стрельбах в дело всегда пускали носовые аппараты – так проще и удобнее, кормовые же по назначению использовались редко, оставались как бы в запасе. Сама лодка – прямая, как труба, кажется, открой все переборочные двери – и из первого отсека последний видать будет…

«Зам» на нашей «эске», не в пример прочим, был дошлый, резвый и прыткий – как и положено лодочному замполиту. Именно это его тогда и подвело.

Вахтенный торпедист матрос Аполлон Семенюк, которого «зам» подловил как раз за полминуты до полного погружения в глубоко не заслуженный сон, выражение лица имел уже вполне задумчивое. Первая беда нашего Аполлона состояла тогда в том, что ни спать, ни – тем более – задумываться вахтенному никак не положено, а положено ему только одно – бдить. Вторая же, и главная, беда матроса Семенюка была в том, что «засек» его именно «зам»… И один из них стремительно понял, что другой только «политбеседой» не ограничится. Что, захлебываясь «искоренением», дойдет до крайности – до самого командира.

Посему на вполне закономерный «замовский» запрос о причине заторможенного состояния А. Семенюк, моментально выбрав меньшее зло из двух возможных, ответил по-военному коротко и незамысловато:

– Думаю, тэрщ ктан-тр-ранга!

– Интересно бы знать: о чем же?

Спать Аполлону больше не хотелось, требовалось выкручиваться и как можно скорей.

– «Рацуху» вот одну замыслил, – известил он (у нас тогда как раз очередной этап развития рационализаторства и изобретательства заканчивался).

За недолгое время совместной службы наш замполит успел заметить, что матрос Семенюк – моряк вполне грамотный, даже эрудированный, одним словом – соображающий.

– Рацпредложение – это хорошо, – живо одобрил «зам» инициативу снизу. – Бери в соавторы, быстренько протолкнем и оформим… А в чем суть?

– Да вот, думаю я: к примеру, во время боевых действий выстреливаем мы весь боезапас из носовых аппаратов, а в кормовых в этот момент – наружные крышки заклинило. Как быть? Очень, думаю, хорошо было бы на этот случай те торпеды, которые у нас в корме еще остались, перетащить по лодке в первый отсек, да и стрелять ими через носовые – по врагу! Боеготовность сразу резко повысилась бы. Да и экономия какая – сами, тэрщ, понимаете…