И. В. Сталин. Полная биография

Но меня пленила тогда не эта сторона речей Ленина. Меня пленила та непреодолимая сила логики в речах Ленина, которая несколько сухо, но зато основательно овладевает аудиторией, постепенно электризует ее и потом берет в плен, как говорят, без остатка. Я помню, как говорили тогда многие из делегатов: «Логика в речах Ленина – это какие-то всесильные щупальца, которые охватывают тебя со всех сторон клещами и из объятий которых нет мочи вырваться: либо сдавайся, либо решайся на полный провал».

Конференция в Таммерфорсе прошла с подъемом: в России повсеместно шли вооруженные выступления, делегаты готовились к бою. В перерывах они учились стрелять. По предложению Ленина конференция спешно завершила работу, и делегаты разъехались, торопясь поспеть к самым главным событиям.

В этой накаленной обстановке от социал-демократов требовалось сплочение рядов. Подготовка к IV съезду в Грузии с начала 1906 года шла в ожесточенной борьбе. В силу ряда причин возобладала оппортунистическая линия: из одиннадцати делегатов, посланных Тифлисом на съезд, большевиком был только один – Коба.

Вновь с юга на север пересекает он Россию. В Петербурге выясняется, что, несмотря на объявленные царским манифестом свободы, провести в России съезд такой революционной партии, как РСДРП, нет возможности. Поэтому предстоит поездка в Швецию.

Первое в своей жизни путешествие за границу Коба совершил без особых приключений. Организаторы съезда не располагали обильными денежными средствами, и делегатов размещали на жительство по два-три человека вместе. Кобу поместили в небольшой комнатке на втором этаже; внизу шумели посетители питейного заведения – не то бара, не то ресторана. В комнатке уже находился другой жилец. Вот что писал он о встрече с Кобой (он называл себя Ивановичем) спустя многие десятилетия: «В эту же комнату вскоре поселили еще одного делегата съезда, по фамилии Иванович. Это был коренастый, невысокого роста человек, примерно моих лет, со смуглым лицом, на котором едва заметно выступали рябинки – следы, должно быть, перенесенной в детстве оспы. У него были удивительно лучистые глаза, и весь он был сгустком энергии, веселым и жизнерадостным. Из разговоров с ним я убедился в его обширных знаниях марксистской литературы и художественных произведений, он мог на память цитировать полюбившиеся ему отрывки политического текста, художественной прозы, знал много стихов и песен, любил шутку. Мы подружились…»

Поскольку до начала съезда еще оставалось время, делегаты Володин (Климент Ефремович Ворошилов) и Иванович (Коба) вместе бродили по городу, не слишком удаляясь от дома, так как не знали шведского языка. Все им было внове – и природа, и архитектура, и люди: все хотелось посмотреть, везде побывать.

Повестка дня съезда была чрезвычайно напряженной.

Сразу же выяснилось, что перевес сил на съезде – у меньшевиков: против 46 большевистских голосов они располагали 62. Это наложило отпечаток на ход съезда и предопределило характер основных принятых решений.

Делегат Иванович был очень активен на съезде. Он трижды выступал, неоднократно делал заявления и разъяснения. Знакомство с протоколами съезда, с результатами многочисленных голосований показывает, что Иванович всегда придерживался ленинских позиций.

Весьма темпераментным было выступление Ивановича при обсуждении оценки текущего момента. Очень четко он охарактеризовал основу разногласий между большевиками и меньшевиками:

– Или гегемония пролетариата, или гегемония демократической буржуазии – вот какой вопрос стоит в партии, вот в чем наши разногласия.

Возвратившись в Грузию, Коба продолжает борьбу с меньшевиками.

Коба начал печатать один из главных своих дореволюционных теоретических трудов – «Анархизм или социализм?». Группа анархистов в условиях отступления революции вела ожесточенную кампанию против социал-демократов и достигла определенных успехов среди мелкобуржуазных и деклассированных элементов населения Грузии. Коба подверг в серии статей уничтожающей критике анархизм. В доступной и популярной форме он разъяснил грузинским читателям, что такое материализм и диалектика, что такое исторический материализм. Особо надо отметить совершенно необходимую в данном случае популярность изложения:

«Эта партия должна быть революционной партией, – и это потому, что освобождение рабочих возможно только революционным путем, при помощи социалистической революции.

Эта партия должна быть интернациональной партией, двери партии должны быть открыты для каждого сознательного пролетария, – и это потому, что освобождение рабочих – это не национальный, а социальный вопрос, имеющий одинаковое значение как для пролетария-грузина, так и для русского пролетария и для пролетариев других наций.

Отсюда ясно, что чем теснее сплотятся пролетарии различных наций, чем основательнее разрушатся воздвигнутые между ними перегородки, тем сильнее будет партия пролетариата…»

В середине апреля Коба поехал на V съезд РСДРП. Ному предшествовала жаркая схватка с меньшевиками. Кобу-делегата отстояли рядовые члены партии.

О том, чтобы провести съезд в России, и думать не приходилось, но оказалось, что в Европе не так-то уж много мест, где могли бы собраться без помех российские социал-демократы. Как и в прошлый раз, путь лежал через Финляндию. Затем – пароход на Стокгольм. Делегатов съезда на нем собралось несколько десятков. Сразу же по выходе в море они отбросили конспирацию, начали беседовать, затем спорить… В самый короткий срок палуба парохода заполнилась смеющимися и даже дурачащимися пассажирами третьего класса. Капитан, не понимая, что происходит, глядел на все это в изумлении…

Из Стокгольма отправились в Данию. Но здешнее правительство распорядилось, чтобы нежеланные гости немедленно оставили страну. Возвратились в Швецию, однако шведская полиция заявила, что через три дня делегаты должны покинуть страну, таково решение правительства. Отказались допустить съезд к себе и норвежские власти. С большим трудом удалось договориться о транзитном проезде через Данию и оттуда – пароходом в Англию.

Переход через Немецкое море прошел без помех. Публика на пароходе ехала респектабельная, и потертые пиджаки, залатанные ботинки многих делегатов, как и почти ионное отсутствие багажа, возбуждали подозрение у команды и пассажиров. Для западноевропейского буржуа скверно одетый человек – всегда подозрителен, а тут их целая толпа, да они еще русские революционеры! Особенно «живописно» выглядели некоторые делегаты с Кавказа – побоявшись ехать налегке, кое-кто из южан путешествовал в папахах и бурках.

V съезд, заседавший с 30 апреля по 19 мая 1907 года в Лондоне, был очень представительным (303 делегата с решающим голосом и 39 с совещательным от 150 тысяч членов партии). Большевики на съезде имели перевес: революция, отступавшая в России, многому научила социал-демократов, подтвердила правильность большевистской тактики.

Вновь, во второй раз, наблюдал Коба, как умело, выдержанно и в то же время темпераментно ведет борьбу со своими идейными противниками Ленин. «Я впервые видел тогда Ленина в роли победителя, – вспоминал позже Коба-Сталин. – Обычно победа кружит голову иным вождям, делает их заносчивыми и кичливыми. Чаще всего в таких случаях начинают торжествовать победу, почивать на лаврах. Но Ленин ни на йоту не походил на таких вождей. Наоборот, именно после победы становился он особенно бдительным и настороженным».

В работе съезда Коба участвовал с совещательным голосом, полномочия его и М. Цхакая яростно оспаривались меньшевиками в мандатной комиссии. В этот раз Коба на съезде не выступал, и в протоколах имеется лишь заявление делегатов Ивановича, Сурена и Борчалинского (Кобы, Шаумяна и Кахояна), в котором опровергались утверждения кавказских меньшевиков о якобы пролетарском составе их организаций, пославших на съезд так много делегатов-оппортунистов.

Очевидно, Коба вел тщательные записи, так как в июне – июле 1907 года в «Бакинском пролетарии» он опубликовал пространные «Записки делегата – «Лондонский съезд РСДРП». Характеризуя значение съезда, Коба писал: «Фактическое объединение передовых рабочих всей России в единую всероссийскую партию под знаменем революционной социал-демократии – таков смысл Лондонского съезда, таков его общий характер».

С цифрами в руках Коба доказал, что большевистские делегаты на съезд посылались от крупных промышленных районов, а меньшевистские – от ремесленных и крестьянских, и заключал: «Очевидно, тактика большевиков является тактикой тех районов, где классовые противоречия особенно ясны и классовая борьба особенно резка. Большевизм – это тактика настоящих пролетариев».

К подобному же выводу Коба пришел и при анализе национального состава делегатов: «Статистика показала, что большинство меньшевистской фракции составляют евреи (не считая, конечно, бундовцев), далее идут грузины, потом русские. Зато громадное большинство большевистской фракции составляют русские, далее идут евреи (не считая, конечно, поляков и латышей), затем грузины. По этому поводу кто-то из большевиков заметил шутя (кажется, тов. Алексинский), что меньшевики – еврейская фракция, большевики – истинно русская, стало быть, не мешало бы нам, большевикам, устроить в партии погром».

На съезде Коба встретился с А. С. Бубновым, К. Е. Ворошиловым, В. П. Ногиным, К. Н. Самойловым и другими. С этими людьми Кобе еще не раз придется встречаться и работать вместе: и в подполье, и в ссылке, и на гражданской войне… Но были и неприятные встречи. На съезде, к примеру, присутствовал Л. Д. Троцкий-Бронштейн, безуспешно пытавшийся сколотить свою центристскую группировку и неизменно скатывавшийся к поддержке меньшевизма. На съезде, по словам Кобы, «Троцкий оказался «красивой ненужностью». С этим «позером», как характеризовал Троцкого Ленин, Коба еще не раз столкнется…

В июне 1907 года Коба переезжает в Баку, дабы выбить меньшевиков из пролетарского центра Закавказья. Здесь ему удалось быстро и надежно устроиться. Знакомых было много, и среди них – семья Аллилуевых. Сергей Яковлевич Аллилуев, передовой русский рабочий, впервые увидел Сосо на маевке 1900 года. Были после этого и другие встречи. Летом 1907 года преследования полиции вынудили С. Аллилуева уехать в Петербург. Вот что он вспоминал:

«В конце июля по совету товарищей я направился к Кобе. Коба с женой жил в небольшом одноэтажном домике. Я застал его за книгой. Он оторвался от книги, встал со стула и приветливо сказал:

– Пожалуйста, заходи.

Я сказал Кобе о своем решении выехать в Питер и об обстоятельствах, вынуждающих меня предпринять этот шаг.

– Да, надо ехать, – произнес Коба. – Житья тебе Шубинский (бакинский градоначальник) не даст.

Внезапно Коба вышел в другую комнату. Через минуту-две он вернулся и протянул мне деньги. Видя мою растерянность, он улыбнулся:

– Бери, бери, – произнес он, – попадешь в новый город, знакомых почти нет. Пригодятся… Да и семья у тебя большая.

Потом, пожимая мне руку, Коба добавил:

– Счастливого пути, Сергей!»

Положение, сложившееся к тому времени в Баку, было сложным и своеобразным.

Местные богатеи все больше беспокоились о собственной безопасности. Это и немудрено при той крайней степени ненависти, которую они возбуждали у рабочих. Вот свидетельство очевидца: «С непривычки странно было видеть на главных улицах экипаж, в котором рядом с каким-нибудь нефтепромышленником или инженером торжественно восседал, а то и стоял на подножке сбоку рослый, смуглый, страшного вида человек, вооруженный до зубов, – то были телохранители, так называемые «кочи», без которых не обходился ни один видный бакинский воротила. Оригинальное зрелище представляла городская Дума в дни заседаний. Один за другим подъезжали экипажи, из которых вылезали местные тузы, а сопровождавшие их живописные телохранители оставались в ожидании внизу, в вестибюле, чтобы сопровождать их по окончании заседания домой. Та же картина – у подъезда театров и других публичных мест».

Однако главным назначением «кочи» была расправа с непокорными на промыслах, и тут они, стремясь запугать рабочих, заставить их подчиниться хозяевам, не стеснялись применять оружие. Случаи расправ с передовыми рабочими были не единичными явлениями. Так, в сентябре 1907 года в Биби-Эйбатском районе был убит Ханлар Сафаралиев.

Большевики Биби-Эйбата выпустили воззвание по поводу убийства своего товарища и организовали двухдневную забастовку. Инициатором ее был Коба. Он же стал одним из устроителей похорон. Полиция запретила сопровождать похоронную процессию музыкой, и тогда Коба предложил одному из своих товарищей, И. Вацеку:

– Разошли ребят по заводам, пусть, начиная от электрической станции, на заводах во время похоронной процессии дают гудки. Пусть гудят, пока виден будет гроб…

В похоронах 29 сентября приняло участие до 20 тысяч рабочих. В траурном молчании, под тревожные гудки завопив, демонстрировали бакинские пролетарии свое единство. Коба шел во главе процессии. На кладбище он выступил с речью. Утешая приехавшего из деревни отца Ханлара, Коба сказал:

– Не плачь, старик, ты – отец благородного сына…

Похороны Ханлара были одной из самых мощных демонстраций в Баку той поры.

«Я вспоминаю, – рассказывал Коба восемнадцать лет спустя, – далее 1907–1909 годы, когда я по воле партии был переброшен на работу в Баку. Три года революционной работы среди рабочих нефтяной промышленности закалили меня как практического борца и одного из практических местных руководителей. В общении с такими передовыми рабочими Баку, как Вацек, Саратовец, Фиолетов и др., с одной стороны, и в буре глубочайших конфликтов между рабочими и нефтепромышленниками – с другой стороны, я впервые узнал, что значит руководить большими массами рабочих. Там, в Баку, я получил, таким образом, второе свое боевое революционное крещение. Там я стал подмастерьем от революции».

…Баиловская тюрьма, где Кобе предстояло провести немало месяцев, была весьма своеобразным узилищем. Администрация еще не успела достаточно ужесточить режим, как это произошло во всех тюрьмах России после поражения революции, да и трудно было сделать это, так как тюрьма оказалась переполненной: рассчитанная на 400 человек, она вмещала тогда 1 500. Кобу поместили в камеру № 3, где уже содержалось немало знакомых ему товарищей, в том числе и Серго Орджоникидзе. Камера эта считалась большевистской, вокруг нее объединялись все большевики, содержавшиеся в этой тюрьме, да и другие политические заключенные. Жили товарищи по камере коммуной: пища, чай, полученные с воли продукты – все было общим.

Камеру убирали по очереди, так же мыли посуду. Извне заключенные получали литературу, письма; даже письма из-за границы доходили к ним. На общих собраниях заключенные решали вопросы взаимоотношений с администрацией, снабжения, получения легальных журналов и газет, отношений с уголовниками (что было весьма важно, так как «блатные» все время стремились вторгнуться к политическим и навязать им свои «порядки»). Старостой коммуны одно время был Серго Орджоникидзе. Тюремная обстановка накладывает отпечаток на людей, особенно на молодых, берущих пример со старших. Баиловская тюрьма имела огромное влияние на тех, кто попал сюда впервые. Многие молодые рабочие, до того не искушенные в политике, выходили из тюрьмы профессиональными революционерами. По сути дела, тюрьма была пропагандистской и боевой революционной школой. Здесь все время шли споры по самым различным вопросам революционного движения. Как правило, Коба был либо докладчиком, либо оппонентом.

Спустя двадцать лет в газете «Дни», издававшейся в Праге эмигрантами-эсерами, были опубликованы воспоминания Семена Верещака, сидевшего в тюрьме вместе с Кобой. Воспоминания пронизаны злобой как вообще к большевикам, так и в особенности к Кобе.

И все-таки процитируем здесь несколько мест из них.

«Однажды в камере большевиков появился новичок… И когда я спросил, кто этот товарищ, мне таинственно сообщили: «Это – Коба»… Среди руководителей собраний и кружков выделялся как марксист и Коба. В синей сатиновой косоворотке, с открытым воротом, без пояса и головного убора, с перекинутым через плечо башлыком, всегда с книжкой…»

Эсера Верещака поражала убежденность Кобы, его обширные познания марксистской теории: «Марксизм был его стихией, в нем он был непобедим. Не было такой силы, которая бы выбила его из раз занятого положения. Под всякое явление он умел подвести соответствующую формулу по Марксу. На не просвещенных в политике молодых партийцев такой человек производил сильное впечатление. Вообще же в Закавказье Коба слыл как второй Ленин. Он считался «лучшим знатоком марксизма».

…Коба ждал решения своей судьбы. Жандармы долго разбирались, кто же попал им в руки. Наконец 4 августа начальник Бакинского жандармского управления постановил: «25 марта сего года членами Бакинской сыскной полиции был задержан неизвестный, назвавшийся жителем села Маглаки Кутаисской губернии и уезда Каносом Нижарадзе, у которого при обыске была найдена переписка партийного содержания. Произведенной по сему делу перепиской в порядке охраны выяснено, что Нижарадзе – крестьянин Дидо-Лиловского сельского общества Иосиф Виссарионов Джугашвили… был выслан под гласный надзор полиции на три года в Восточную Сибирь, откуда скрылся… Полагал бы Иосифа Виссарионова Джугашвили водворить под надзор полиции в Восточную же Сибирь сроком на три года».

Но высшее начальство было более «милостиво» к Джугашвили: 26 сентября состоялось постановление «особого совещания» о высылке его в Вологодскую губернию под гласный надзор полиции на два года. Это постановление было утверждено министром внутренних дел 29 сентября, но только 4 ноября бакинский градоначальник отдает приказ о высылке.

9 ноября из ворот Баиловской тюрьмы вышел этап. Товарищи, зная, что у Кобы нет ни зимней одежды, ни обуви (он оставался все в той же сатиновой рубашке и мягких тапочках), передали ему полушубок, сапоги, кое-что еще из вещей. Не в первый раз Кобе идти по этапу, и далеко не в последний, но тяжелее, чем в этот раз, ему никогда не было. Революция потерпела поражение, это ясно, и хотя он уверен в конечной победе, но кто знает, когда революция разразится вновь и какие испытания суждено ему перенести до той поры? Угнетало его и другое: Екатерина Семеновна умерла, оставив сына, крошечного Яшу. Семья Сванидзе взяла мальчика к себе, но что с ним будет? Нет, никогда в жизни ему не было так тяжело!

Жизнь революционера, тем паче – подпольщика, просто-напросто не оставляла никаких возможностей для радостей семейной жизни. А Коба, выросший в семье, где он был окружен заботой родителей, особенно матери, семейный быт любил и ценил. Но не довелось ему, иной жребий избрал он. О его отношениях с первой женой Екатериной не известно ровным счетом ничего достоверного, поэтому не станем заниматься гаданиями.

Своего старшего сына Яшу ему почти не приходилось видеть. По сути, мальчик рос без отца, а мать он потерял во младенчестве, почти не помнил ее. Тяжела сиротская доля… Виноватых нет, ибо отец не бражничал и не гулял, а боролся за счастливую судьбу не только своего сыночка, но и всех больших и маленьких в России – всех, кто честно трудился. Вот почему Яков мало знал своего отца и горячей любви к нему не питал. К тому же нрав у него оказался неважный, позже отцу с ним пришлось немало помучиться.

Якова взяли в семью Александра (Алеши) Сванидзе, брата покойной Екатерины, тот был уже членом большевистской партии. Семья нашла средства, и ему довелось учиться в знаменитом Йенском университете, что «в Германии туманной». Сложный он оказался человек. Но о Якове заботились хорошо…

…Путь в Вологду – один из самых коротких: Москва – Бутырка, Ярославская тюрьма, знаменитая среди прочего своими толстыми тюремными решетками, дарованными купцом Демидовым, и – вот она, Вологда, с ее далекими уездами, разбросанными на сотни верст! В губернском городе Кобе не было места – 27 ноября 1909 года пунктом его ссылки был определен Сольвычегодск.

Для свободных людей путь туда не так уж и далек и неприятен: летом – на пароходе от самой Вологды, зимой – по санному пути… Но в том-то и дело, что для этапа этот путь не годился – ибо такое препровождение ссыльных казалось начальству слишком уж благопристойным. Поэтому и был употреблен кружной путь, насчитывавший более 800 верст, через Вятку. Наиболее утомителен последний перегон: от Котласа, пешком.

В пути Коба заболел возвратным тифом, из Вятской тюрьмы его 8 февраля перевели в губернскую земскую больницу. Чуть поправился – и в путь. С 20 февраля он снова находился в тюрьме.

Позади почти четырехмесячный этап: тысячи верст тряской дороги в арестантском вагоне, томительное ожидание в пересыльных тюрьмах. Неприветлив Север – ветер кружит на дороге колючую снежную пыль, тусклое солнце в хмуром, серо-сизом небе… Как оно не похоже на небо Грузии! Что ожидает ссыльного в этом краю?

Прежде всего ожидала встреча с уездным исправником Цивилевым, по прозвищу Береговой Петушок. «…27 февраля 1909 года административно-ссыльный Иосиф Виссарионов Джугашвили, – доносил он вологодскому губернатору, – прибыл в гор. Сольвычегодск, где и водворен на жительство с учреждением за ним надзора полиции».

Разговоре Цивилевым был краток. Исправник объявил Кобе уже известные государственные правила о поднадзорных, дополнив их своими собственными.

Ссыльным воспрещалось появляться после десяти вечера на улице.

Ссыльным воспрещалось входить в городской сад и появляться на пристани.

Ссыльным воспрещалось водить знакомства с местным населением, участвовать в любительских спектаклях и появляться на них.

Ссыльным воспрещалось собираться больше чем пятерым…

В завершение исправник (он считал себя незаурядным сыщиком) испытующе оглядел Кобу и добавил:

– У меня церемонии отменены: за первый же проступок будете высланы в глухую деревню. А сейчас вы свободны!

Заранее можно сказать, что запреты Цивилева Коба, как и большинство ссыльных, не исполнял: жить было бы попросту невозможно, если бы придерживаться всех полицейских правил.

Сольвычегодск был маленьким захолустным городком. На отшибе, вдали от железной дороги, в глуши лесов, он казался властям надежным местом для ссылки: после поражения революции на 1 700 жителей здесь временами скапливалось до 500 ссыльных, и вся жизнь городка была пронизана полицейским духом. В лучшем здании – особняке купца Пьянкова постройки XVIII века, двухэтажном, с красивой колоннадой, – находились присутственные места: казначейство, почта, канцелярия Цивилева, тюрьма. Сотни три домишек, дюжина церквей – вот и весь Сольвычегодск.

Первая ссылка Кобы в Сольвычегодске длилась 116 дней, долгих и теплых летних дней. Видимо, он отдыхал от этапа, перенесенных болезней и только поджидал подходящего момента для побега.

Усердным стражникам не удалось остановить Кобу, когда он предпринял побег. Не прошло и двух недель, как уже сам Цивилев оправдывался: «…Крестьянин Тифлисской губернии и уезда села Тидивиди (исправник от огорчения переврал название села) Иосиф Виссарионов Джугашвили скрылся из места водворения г. Сольвычегодска 24 июня 1909 года».

…Вечером в конце июня Сергей Аллилуев шел с работы домой. К неописуемому изумлению, вдруг навстречу Коба. Радость, объятия, объяснения. Коба знал адрес Аллилуева в Петербурге, но на квартире никого не застал – вся семья была в деревне. Не найдя Сергея Яковлевича и на работе, стал поджидать его на улице и уже изнемогал от усталости.

Устроил Аллилуев Кобу в очень надежном месте – у Кузьмы Савченко, служившего дворником в кавалергардском полку по Захарьинской улице, напротив Таврического сада. Здесь беглец чуть отдохнул, повидался кое с кем из членов большевистской фракции III Думы, а затем двинулся дальше на юг.

В середине июля он вернулся в Баку, а 27 июля агент сообщал в бакинскую охранку: «К типографии имеют отношение… Коба, Шаумян, Джапаридзе». Первого же августа 1909 года после годичного перерыва вышел 6-й номер газеты «Бакинский пролетарий», и в нем – передовая Кобы «Партийный кризис и наши задачи». 27 августа выходит 7-й сразу с тремя статьями Кобы…

Несмотря на то что охранка знала о намерении Кобы отправиться в Тифлис и установила пост наблюдения на вокзале, ему удалось обмануть бдительных сыщиков. 18 октября он выехал в Тифлис без «хвоста». Теперь уже тифлисские жандармы из кожи вон лезли, чтобы найти Кобу или хотя бы установить, кто он такой.

Днем Коба из дома не выходил. С утра до вечера просиживал он за столом: читал, делал выписки, писал.

…Меж тем поединок между Кобой и жандармами продолжался. Наступала весна, а Кобу, по странной случайности, арестовывали чаще всего весной… 24 марта начальник Бакинского охранного отделения доносил: «Упоминаемый в сводках наружного наблюдения под кличкой Молочный, известный в организации под кличкой Коба – член Бакинского комитета РСДРП, являвшийся самым деятельным партийным работником, занявшим руководящую роль… задержан по моему распоряжению… 23 сего марта».