По нам не плачут

– Можно спросить у Катьки, на чём можно сэкономить, и где найти подешевле. Она же спец в подобных вопросах.

Странно было слышать эти слова от человека, который тратил бóльшую часть выручки на клей и выпивку, но я решил с ним не спорить. В конце концов, он снова был прав, уже второй раз за день. Мне иногда приходила в голову мысль о том, что если мы продолжим в том же темпе, то через несколько лет мы вообще не будем отличаться от наших бомжеватых соседей. Но сказать «давай начнём работать и перестанем бухать» гораздо проще, чем сделать. И, к счастью, мы оба это прекрасно понимали. Тем не менее, отвечать Костяну я ничего не стал.

Мы несколько минут просидели в тишине, нарушаемой только храпом, доносившимся из глубины конуры. Мне захотелось размяться, и я начал подниматься, хватаясь за рёбра, но потерял равновесие и плюхнулся обратно, застонав. Я случайно задел Ваньку коленом, и он зашевелился. Вместе с ним открыла глаза Катька и лениво потянулась.

– Извини, – негромко сказал я. – Можешь спать дальше.

– Как рёбра? – спросила она у меня, не обратив внимания на моё извинение.

– Нормально, – соврал я. – Как нос?

– Почти не болит, если не трогать, – так же честно ответила она, гнусавя.

Мы улыбнулись друг другу скованно и болезненно, после чего она опять легла обнимать ребёнка. Я вдруг подумал, глядя на них обоих, хотел ли я оказаться на месте Ваньки. Я даже не знал, хотел бы я, чтобы меня обнимала именно Катька, или же чтобы меня просто обнимали, но я представил себе, как им было тепло, и мне захотелось вообще не вылезать из конуры. Решив не загружать себя подобными мыслями, я просто от них отвернулся. Костян, кажется, настолько ушёл в себя, что вообще не заметил, как Катька проснулась. Он всё так же сидел у стены рядом со мной и смотрел в одну точку. Я немного его потряс, и он, кажется, вернулся в реальность. Он приподнялся на корточки и, немного порывшись в тряпках, на которых спал его брат, достал свою старую сумку.

– Сегодня ещё за едой, – Костян кинул мне мешок, за который ещё вчера цеплялся Ванька, и про который забыл в тот же момент, когда пришла Катька. Я смял его в руке и резко поднялся, стараясь не думать о боли в рёбрах, но ударился головой о трубу. Костян заржал и вышел.

За толстой плёнкой нас всё ещё ждало холодное утро и отсутствие здравых идей. Поход за едой каждый раз проходил по одной и той же схеме: я стоял с мешком у порога магазина, в то время как Костян, находясь внутри него, с невероятной ловкостью тащил всё то, что влезало ему под одежду. Он всегда зарывался в места, где не было камер наблюдения, и поэтому с абсолютно невозмутимым видом подходил к кассе, пробивал сигареты, и выходил наружу. Он закуривал одну, заходил за угол ближайшего дома, где его уже не могла заметить охрана, и ждал, когда я неспешно подойду к нему, чтобы переложить еду в мешок. Он тушил сигарету и шёл в следующий магазин, оставляя меня следить за обстановкой. Как правило, спустя несколько часов у нас набиралось еды дней на пять и около трёх пачек сигарет.

Костяна вполне устраивал такой расклад: сигареты в любом случае стащить стало практически невозможно после того, как их везде убрали с прилавков, а мораль воровства еды его не волновала в принципе. Он всегда считал, что на фоне краж, которые устраивают сами работники магазинов, наше «мелкое вмешательство» едва ли будет заметно. Единственный вопрос, к которому он подходил с особой тщательностью, касался его умения остаться незамеченным. Чаще всего у него получалось спокойно выйти из магазина с консервами под курткой, но иногда и с Костяном случались неудачи. И в таких случаях ему приходилось включать в себе умение быстро бегать, чтобы не оказаться побитым и голодным, а мне лишь оставалось курить за какой-нибудь подворотней и ждать, когда он либо оторвётся от охранников, либо поднимется с земли.

Но, к счастью, весь запас неудачи мы исчерпали за предыдущий день, и на этот раз всё прошло более-менее гладко. Костян даже умудрился добыть две шоколадки: для Катьки и Ваньки, как я понял. На обратном пути случилась ещё одна очень приятная вещь: я заметил потёртую сотню под чьим-то балконом. Я поднял её с влажной земли и, немного повертев в руках, решил, что её как раз-таки можно отложить на одежду ребёнку. Мне пришла в голову мысль, что и мне иногда везёт не хуже, чем Костяну, так что я с улыбкой протянул ему бумажку, искренне надеясь, что она не уйдёт на водку.

К тому моменту, как мы вернулись в конуру, Катька кое-как прибралась и стала читать ещё не до конца проснувшемуся Ваньке какую-то тоненькую книжку с картинками, зачем-то (может быть, на растопку) притащенную нашими бородатыми соседями, которых на момент нашего возвращения уже не было видно. Завидев нас, Катька расправила юбку и, оторвавшись от чтения, сказала Костяну, привалившемуся к стене:

– Его в школу надо…

– Это зачем? – весьма безразлично спросил Костян, потянувшись и взяв гамбургер из пакета, откуда я уже успел достать шоколадки.

– Ему уже восемь, а он не то, что по слогам читать не умеет, а даже буквы не все знает. Об остальном я вообще молчу…

– Ну вот ты и научи, – резко ответил Костян, – а у меня нет на это времени.

И с булкой в руках он снова вышел из конуры, не обратив внимания на то, как надулся Ванька.

– Обиделся? – спросила Катька у меня, мотнув головой в сторону шуршащей входной плёнки.

– Не знаю, – честно сказал я, садясь справа от неё. – Держите, это вам.

Я протянул Катьке обе шоколадки, и одну она тут же отдала Ваньке, который раскрыл её, моментально забыв о колких словах брата.

– Сегодня праздник, – улыбнулась Катька, разламывая свою шоколадку на дольки, не вскрывая упаковки. – В кои- то веки все трезвые и живые. Спасибо.

– Спасибо Костяну скажешь, это он утащил.

– Вискас, научи меня читать! – вдруг выкрикнул Ванька так, что у меня немного зазвенело в ушах. – Научи, и тогда я тоже буду читать тебе книжки!

– Хорошо, – согласилось она, и уголки её губ немного приподнялись. – Но только если ты пообещаешь стараться.

Она погладила его по голове, и спустя несколько минут после того, как он дожевал половину шоколадки (съесть больше не дала Катька, сказав, что надо оставить на потом), он снова закрыл глаза и впал в лёгкую дрёму.

– Почему он зовёт меня Вискасом? – Катька шепнула мне на ухо, и я ощутил тепло её дыхания на своей левой мочке.

– Не знаю, может рекламу где увидел, – просто ответил я, так и не сказав ей, что в такие моменты, как сейчас, она бывает очень похожа на кошку.

5. (10.2013)

С того дня прошло почти два месяца, и на наш здоровый город опустился колючий снег. Ночами стало холоднее, поэтому, несмотря на горячие трубы, засыпать нам приходилось с растопленным мангалом. У этого мангала, как и почти у всех вещей в конуре, была своя отдельная история: его раздобыл Костян нашим первым летом вне приюта. Причём «раздобыл» – не совсем верное слово: в один из жарких дней он заметил каких-то мужиков на природе, недалеко от реки, где мы набирали воду. Они успели напиться и заснуть, абсолютно позабыв и про мангал, и про несколько пластиковых банок с мясом, так и оставшихся нетронутыми. Костян, конечно же, не мог этим не воспользоваться. Спустя несколько часов мы от души благодарили создателей спиртных напитков за роскошный ужин и огонь, возле которого мы просидели до глубокой ночи, заливаясь смехом и давясь крупными кусками впервые попробованного шашлыка.

Но то лето со своими жаркими днями осталось далеко позади. Теперь мангал служил в основном для подогрева конуры, когда тепла от труб катастрофически не хватало. Поэтому в начале октября к поискам воды прибавлялись поиски каких-нибудь деревяшек для растопки, а так как «топливо» нужно было подкидывать всю ночь, приходилось спать по очереди. Чаще всего этим занимались мы с Костяном, но в те редкие ночи, когда нас смертельно одолевала усталость, Катька тоже следила за огнём. Иногда она даже нам что-нибудь готовила, ставя старую кастрюлю на раскалённую решетку. Мне казалось, что Катьке на самом деле нравилось заботиться о нас.

К слову, она и правда стала потихоньку учить Ваньку. То ли благодаря её усилиям, то ли благодаря какому-то природному таланту, он стал намного лучше читать, и даже неплохо писать для ребёнка восьми лет. Он очень быстро научился считать на пальцах и стал помогать нам пересчитывать мелочь, а по вечерам сам начал читать Катьке детские книжки, которые она находила где-то на распродажах. И в один из таких вечеров, перелистывая страницы сказки о какой-то ведьме, Ванька спросил у неё:

– А ты когда-нибудь видела ведьму?

– Нет, – улыбнулась она. – Их никто не видел, они вымерли давно.

– Когда – давно?

– Не знаю, – пожала плечами Катька. – Задолго до нас, наверное.

– А что было до нас?

Ванька никак не унимался со своими вопросами, и Катька начала немного смущаться. Её знаний, может, и хватало, чтобы научить Ваньку основам начальной школы, но его любопытство иногда ставило её в тупик. Да и не её одну, если честно. Я тоже зачастую не знал, как отвечать на детские вопросы, а Костян вообще старался делать вид, будто он не при чём. Катьку выводила из себя его безучастность, но каждый раз, когда она говорила Костяну, что Ваньку надо отправить в школу, заканчивалось это потоком громких речей со стороны старшего брата. То же самое случилось и после книжки про ведьму.

– И куда он пойдёт без денег и документов?! – заорал Костян. – Ты что, думаешь, что мне совсем плевать на своего брата?! Думаешь, я без тебя не знаю, что я порчу ему жизнь в этой грёбаной канаве?!

Да, Костян стал нервным с тех пор, как решил бросить пить. Мы уже несколько раз попадались под его горячую руку, и в итоге всё заканчивалось одинаково: кто-то бежал успокаивать Ваньку, а кто-то обязательно уходил из конуры. В этот раз ушла Катька. Она молча привела себя в относительный порядок у своего карманного зеркала и тихо задёрнула за собой входную плёнку. И, судя по тому, как ярко она разрисовала себе лицо, отправилась она прямиком на «заработки».

Это может показаться странным, но Катька была весьма популярна среди мужиков среднего возраста, больных до четырнадцатилетних девочек. Она крайне редко рассказывала о своих клиентах, но иногда нам с Костяном случалось видеть её растрёпанной и побитой. И тогда она просила налить ей немного нашей палёной водки, и рассказывала о женатых и приличных сволочах, таскающих своим детишкам сладости и издевающихся над уличными проститутками. Но, к счастью, такое случалось достаточно редко. В основном она приходила смертельно уставшая, но живая и с деньгами. Иногда ей попадались действительно неплохие люди, и она очень быстро начинала называть их друзьями.

Если честно, меня удивляло, как она всё ещё не сломалась. Прошло больше года с того момента, как Катька поселилась в конуре, а она до сих пор не пристрастилась ни к выпивке, ни к куреву, ни к клею. И я не знал, как именно она оказалась вместе с нами, но что-то мне подсказывало, что она должна была находиться в абсолютно другом месте. Хотя это уже её дело. Главное, что она ушла и не возвращалась неделю. Всё это время Ванька ходил грустный и унылый, Костян злой, а я просто метался от одного к другому, пытаясь привести их в чувство. Все эти дни мы питались лапшой из пакетов, на которую мне пришлось потратить практически всю свою мизерную заначку, потому что вытащить Костяна из конуры можно было только на перекур, да и то пока не кончились сигареты. Желания воровать еду у него не было вообще, вода в бочке пополнилась лишь один раз моими силами, да и то где-то на половину, а дрова для мангала подходили к концу. В общем, помощи от него ждать было бесполезно. Через два дня после того, как ушла Катька, Костяну исполнилось семнадцать, и он отчего-то заметно погрустнел, хоть и принял наши поздравления. На четвёртый день он целиком погрузился в себя, не обращая внимания ни на кого, включая своего брата. А на вечер пятого, когда я точно так же сидел, прислонившись к стене, Ванька потянул меня за рукав и тихонько спросил:

– Почему Вискас не возвращается? Она нас больше не любит?

– Конечно же, любит, – ответил я, чувствуя, как начинают бегать мурашки по моей спине. – Но у неё есть дела, вот она и задерживается…

– А… – протянул Ванька, усаживаясь слева от меня. – А то я подумал, что она испугалась и поэтому убежала…

– Здесь нечего бояться, – я потрепал его по волосам в надежде, что он немного успокоится, но в ответ он лишь резко мотнул головой и шепнул мне так, чтобы его смог услышать только я:

– Она боится Костяна. Мама тоже боялась, когда папа кричал на неё, поэтому и уходила…

Я увидел, как детские глаза начали наполняться слезами, и секунду спустя Ванька всхлипнул:

– А потом она ушла и не вернулась…

Я не знал, что мне сказать или как мне его успокоить. Эту проблему мигом решил Костян, наконец поднявшись с места и отвесив Ваньке щедрую оплеуху. Тот в свою очередь резко замолчал, и, казалось, даже слёзы высохли моментально. Ванька посмотрел на брата то ли с укоризной, то ли с какой-то обидой.

– Ну что ты разнылся, как девчонка? – Костян сел перед Ванькой на корточки, случайно наступив на мою ногу. – Вернётся твоя Катька, так что не реви. Или я расскажу ей, какой ты на самом деле нытик.

– Я не нытик, – с вызовом пропищал Ванька и быстро вытер щёки.

После недолгой разъяснительной беседы Костян всё-таки решил покинуть ненадолго конуру и подышать свежим воздухом. Ванька недовольно пыхтел и потирал левое ухо, как будто сожалея, что вообще поднял эту тему. Я попробовал немного смягчить обстановку, убедив Ваньку в том, что Катька на самом деле скоро вернётся.

И я оказался прав. Она заползла в конуру промозглым вечером спустя два дня с каким-то пакетом в руках, бледная и исхудавшая. Её серые глаза стали казаться ещё больше и темнее, а пальцы тоньше. Её бил лёгкий озноб, и, казалось, ещё чуть-чуть, и она упадёт без сил. Но Катька поставила пакет на землю, подползла к Ваньке, застывшему на месте от радости и неожиданности, и сказала тихо и нежно:

– Всё хорошо, да?

Вместо ответа он просто бросился к Катьке и, едва не сбив её с ног, уткнулся ей в живот, и заревел.

– Плакса, – бросил ему Костян, отвернувшись от брата.

Я улыбнулся, подумав с облегчением, что наконец-то всё встанет на свои места. Я подобрался поближе к Катьке и взял пакет, который оказался практически неподъёмным. Оттащив его к противоположной стене поближе к затухающему мангалу, я спросил:

– Я посмотрю, что там?

– Конечно, – зевнула Катька. – Вы разложите всё аккуратно, а я немного посплю.

Она отпустила Ваньку, который тут же прибежал ко мне, и улеглась на покрывало, не снимая куртки и поджав под себя колени. Казалось, прошло всего несколько минут, прежде чем она начала тихонько посапывать. Чуть позже к ней осторожно и несколько скованно подполз Костян, и, дотронувшись до её холодных волос, сказал:

– Ты извини, что психанул на тебя тогда…

– Да ладно, – сонно пробормотала Катька. – Всё хорошо… Уже всё хорошо…

Она дотянулась до его руки, и, кажется, мгновенно заснула. Я отвернулся от них, и мы с Ванькой начали осматривать содержимое пакета. Мы вытащили из него несколько потрёпанных школьных учебников по истории, географии и математике. Мы нашли несколько тетрадок типа прописей, карандаш, линейку и ластик. А на самом дне пакета лежала очень аккуратно сложенная тёплая синяя куртка. Мне или Костяну эта куртка была бы явно мала, а, значит, Катька купила её для Ваньки.

Мальчик тут же залез в неё, и она оказалась ему почти как раз: в плечах широковата, да рукава пришлось подогнуть. А то, что куртка свисала Ваньке практически до колен, так это даже к лучшему, хоть зимой не застудится. В любом случае Ванька просто светился от счастья, бегая вокруг меня и рассматривая свою обновку. Я смотрел на него с едва уловимым ёканьем в груди и думал о том, через что пришлось пройти Катьке, чтобы достать всё это, и для чего она это делала. Я думал, наверное, она и правда нас очень любит, может, даже считает нас семьёй. И пока я собирал мысли в своей голове, Ванька лёг рядом с Катькой, не снимая своей новой куртки, и моментально уснул.

6. (12.2013)

Морозы крепчали, и близился Новый год, заражая практически всех своим праздничным настроением и магазинными распродажами. Людей в метро с каждым днём становилось всё больше, и мы гораздо проще растворялись в толпе. Мы становились настолько незаметными, что иногда даже казалось, будто мы составляли с ней одно целое. Когда людей слишком много, волей-неволей начинаешь замечать, что они все одинаковые, и в такие моменты даже у нас есть шанс почувствовать себя немного похожими на них.

Но посмотрите на нас! Вот они мы – полноправные члены общества! Оборванные, грязные и голодные. Именно такие, рядом с которыми любой сможет в полной мере ощущать своё превосходство. Осуждать нас, пялиться на нас, ограждаться от нас. Подать Ваньке мелочи в переходе, выронить кошелёк, протянуть мне стольник за ненужную вещь…

Мы именно такие, какими нас хотят видеть.

7. (12.2013)

До смены календарного года оставалась всего неделя. Я возвращался в конуру поздно вечером, неся с собой почти пять тысяч рублей. Однозначно, это был весьма удачный день. Я продал всё, что было в сумке, и к тому же, нашёл чей-то бумажник. Денег в нём было чуть меньше трёх тысяч наличными, хотя он казался увесистым из-за накопленных в нём пластиковых карт. Я выбрал из кошелька все бумажные купюры, и через пару станций отдал его женщине-оператору, которая посмотрела на меня с большим недоверием:

– Спёр небось? – она нахмурила брови, и лицо её немного исказилось от гримасы презрения.

– Нет, – я честно ответил ей и посмотрел прямо в глаза. – Мне его выбросить? Могу хоть сейчас под рельсы кинуть.

– Давай сюда, – она протянула мне руку, отодвинув тонкое стекло своей будки. – И с чего вдруг такая щедрость…

– Праздники портить не хочется.

Я отдал ей бумажник, и пошёл к следующему поезду. Я понятия не имел, что сделает эта женщина с кошельком, и, если честно, я не хотел об этом думать. Костян, возможно, никогда бы так не поступил, но мне, почему-то, вдруг стало так легко дышать, что последующие несколько часов в вагонах пролетели для меня практически незаметно.

Впервые за долгое время я был так счастлив. И у меня было как минимум два повода для счастья: деньги и осознание того, что я могу купить Катьке с Ванькой не только шоколадку, а даже пирожное или самый настоящий торт. Даже более того, мы сами могли бы устроить себе праздник на эти деньги. И я практически уже бежал в конуру, чтобы сообщить всем эту радостную новость, но, когда я вернулся, вся радость вылетела из меня как пробка из шампанского, которого я никогда не пил. Я увидел Костяна, сидящего у левой стены с разбитым носом, трясущуюся от едва сдерживаемых слёз Катьку и одного из наших бомжеватых друзей, спавшего практически у входа в конуру и сжимавшего в руке практически пустую бутылку дешёвой водки.

– Что случилось? – резко спросил я, бросая на землю сумку с деньгами и подбегая к Катьке. Я обнял её, и она разрыдалась в голос. Я повернулся к Костяну за ответом, и он, шмыгнув носом, из которого сочилась кровь, выдавил из себя:

– За водой сходили.

– С кем? – тупо спросил я.

– С нашими соседями, – махнул он в сторону бомжа. Я только сейчас обратил внимание на то, что второго нашего друга не было видно, хотя они, как правило, уходили и возвращались вместе.

– А где второй? – я старался говорить как можно тише и спокойнее, хотя внутри меня начало разрастаться какое-то неприятное чувство.

– Нету. Уже.

В ответ на его слова Катька разрыдалась ещё сильнее, а я зачем-то выбежал на улицу, как будто мне стало очень сложно дышать. Я не понял ничего из разговора с Костяном, спрашивать что-то у Катьки я не рискнул, а за пределами конуры было слишком темно, чтобы хоть что-нибудь разглядеть. Я постоял несколько минут на морозном воздухе, чтобы хоть немного прийти в себя, привести мысли в порядок и отдышаться. Когда я откинул плёнку, мне на какой-то миг всё показалось игрушечным: и конура, и кровь на лице Костяна, и даже бутылка, почти выпавшая из руки бомжа. Но это чувство прошло, как только я сел на холодную землю. Я молчал, и Костян тоже разделял эту мёртвую тишину, нарушаемую только Катькиным всхлипыванием, да негромким храпом.

– А где Ванька? – спросил я через несколько минут, когда Катька немного успокоилась.

– Спит, – ответил Костян, махнув рукой на левый угол.

Я повернул голову и увидел груду старых тряпок и покрывал, в которые с головой зарылся Ванька. Не удивительно, что я не сразу его заметил.

– А он как?

– Да ничего, – снова ответил Костян, и отстранённо прибавил: – Спит.

Костян помолчал ещё несколько минут, после чего медленно подполз к спящему бомжу, взял полупустую бутылку из его грязной руки и направился к куче, в которой лежал его брат. Он достал из одеял старый грязный стакан и налил в него водки.

– Ты что, Ваньке тоже наливал?

– Наливал, – спокойно ответил Костян. – Чтоб спалось крепче. На вот, я и тебе налил.

Он протянул мне стакан, и я, всё ещё ничего не понимая, взял пойло из его рук.

– Ну, вздрогнем, – произнёс Костян и глотнул из бутылки.

– Вздрогнем, – прошептал я в ответ и опустошил свой стакан.

Тогда мне казалось, что я смогу заснуть ещё очень нескоро, но мои глаза закрылись сами собой, и я погрузился в долгий, практически безмятежный сон. А утром, когда начало светать, я вышел на холодную улицу покурить и, пока бродил вокруг конуры, заметил небольшие тёмно-красные пятна, вмёрзшие в ледяную землю. Они, кажется, вели куда-то в лес, ближе к нашему водопою. Я пошёл по этим следам и минут через десять наткнулся на человеческое тело, окоченевшее и покрывшееся за ночь тонким слоем снега. Один из наших бомжеватых друзей лежал, поджав колени, на луже собственной замёрзшей крови. Я не могу сказать, что именно я почувствовал в тот момент. Это нельзя было назвать страхом или отвращением, но я отчётливо ощутил какую-то пустоту, словно из меня выпустили весь воздух. Я докурил сигарету и повернул обратно в сторону конуры, несмотря на то, что бордовые пятна вели ещё глубже в лес. Осознание увиденного нагнало меня уже практически у входной плёнки, и тогда я понял, что нас и правда стало на одного меньше.

Когда я вернулся, все ещё спали. Я подошёл к Костяну и начал его будить. Неохотно, с бранью и ворчанием, он проснулся, и я вывел его на холод, чтобы он поскорее пришёл в себя. За то утро я успел продрогнуть насквозь, но события прошлой ночи интересовали меня куда больше возвращения в конуру. И после того, как я дал Костяну сигарету, он, наконец, начал более-менее чётко формулировать свои мысли.

– Мы за водой пошли, – он прохрипел, с трудом шевеля опухшими губами. – Ну с этими двумя ребятами. А там, на нашем месте, какие-то придурки бухали впятером. Видимо, им стало скучно, а мы как раз им под руку попались…

Костян остановился, чтобы передохнуть. Ему, казалось, было очень сложно разговаривать, а когда он затягивался, то его скулы начинали выступать ещё сильнее, реагируя на боль. Я немного подождал, и снова его спросил:

– Так они местные?

– Не, они на каком-то внедорожнике приехали. Как будто эти богатые ублюдки другого места не могли найти, чтобы нажраться, – Костян со злостью сплюнул на землю, и от боли громко выругался. – Хорошо хоть зубы целы…

– Так а дальше что?

Меня начинало трясти от холода и нетерпения, и я, словно клещами, вытаскивал из Костяна эту историю. Но он, в свою очередь, как будто специально говорил всё медленнее.

– А дальше они решили поиграть с нами в догонялки, и почему-то начали с меня. Я одного ведром огрел, и они словно с цепи сорвались. Набросились всей толпой… Я думал, попинают, да отстанут, но нет. Наши попытались им помешать, но в их возрасте силы уже не те.

Костян снова задумчиво затянулся, но ощутив на себе мой пристальный взгляд, сделал ещё один вдох и потушил сигарету.

– Ну, а когда им надоело, один из них принёс откуда-то охотничий нож и решил напоследок проверить, как глубоко он войдёт в одного из нас…– Костян с шумом втянул воздух, сглотнул, и, прохрипев, прибавил:

– А остальное ты сам видел.

Костян опустил взгляд на замёрзшие капли крови и попросил у меня ещё одну сигарету. На самом деле я всегда был уверен в том, что ему хватило бы дури справиться с этой ситуацией, но он, словно прочитав мои мысли, ухмыльнулся через силу.

– Повезло вообще, что они свалили так быстро, иначе…

Он взял у меня ещё одну сигарету и снова затянулся.

– Я был уверен в том, что смогу их уложить, но это оказалось гораздо сложнее, чем я думал.

Пока он рассказывал мне всё это, мы обошли вокруг конуры раз десять. Мои пальцы онемели, куртка, казалось, успела примёрзнуть прямо к телу, а Костян даже ни разу на меня не взглянул. И, когда мой взгляд в очередной раз упал на нашу входную плёнку, меня посетила ужасная мысль, от которой все волосы на моём теле встали дыбом.