Шаман

Филиппов молча взял из его рук письмо, сложил его вчетверо, убрал во внутренний карман сюртука. В кабинете долгую минуту продолжалась томительная тишина. Оба начальника молчали. Пётр уже успел пожалеть, что произнёс вслух своё самое первое предположение. Возможно, начальники сочли это невиданной дерзостью. Но это было не так.

– Отсюда, из Петербурга, – задумчиво произнёс Филиппов, – это может показаться чем угодно: вымыслами, слухами, сплетнями, сказками, бредом. Государь потребовал от Петра Аркадьевича Столыпина в этой истории разобраться. А Пётр Аркадьевич поручил это дело нам: мне – начальнику петербуржского сыска; Аркадию Францевичу Кошко – начальнику московского сыска; и тебе – Петру Васильевичу Суворову, надзирателю сыскной полиции.

– Мне?! – Пётр опешил.

– Да, тебе.

Филиппов полез в свой другой внутренний карман сюртука и аккуратно извлёк из него вчетверо сложенный другой лист бумаги. Он повелительно протянул его Петру.

Пётр, повинуясь той осторожности, которую продемонстрировал начальник, осторожно взял новую бумагу и аккуратно её раскрыл. Это был бланк из дорогой министерской бумаги, на котором стояли водные знаки герба Российской империи и герба Министерства внутренних дел.

Вот что уже на нём было написано машинописным текстом:

Осмотрев министерскую печать и размашистую роспись Столыпина в правом нижнем углу документа, выполненную широким дорогим пером, твёрдой уверенной рукой, Пётр окончательно понял, что вне зависимости от своего желания и своего отношения он оказался участником очень серьёзной истории, явно попахивающей мистицизмом. Дата на документе говорила о том, что он был подписан премьер-министром вчера.

– Эта доверенность твоя, – тихим, но требовательным голосом сказал Филиппов. – Всегда держи её при себе и пользуйся ею с величайшей осторожностью: лишний раз никому не показывай, только тогда, когда тебе потребуется помощь какого-либо служивого лица. Не вздумай ею размахивать перед случайными людьми! Она тебе выдана не для баловства, а для утверждения статуса в проведении секретного расследования, которое тебе государевой милостью доверено.

– Почему именно я? – спросил Пётр, не решаясь убрать особеннейший документ во внутренний карман своего сюртука.

– Ты утверждён мною и Аркадием Францевичем. С нашим совместным представлением согласился Столыпин, у которого мы вчера были на приёме. С твоей личностью он знаком по «Делу Нойда». Дело-то по всему министерству прогремело.

Кошко подался вперёд, к Петру, пересев ближе к краю своего кресла. Взгляд его сейчас был строг и требователен, как и всегда, когда он служил в соседнем кабинете.

– Будем говорить с тобой откровенно, без недомолвок, – тихим, но твёрдым голосом сказал он. – На текущий день ты являешься самым образованным надзирателем Петербурга и Москвы. «Дело о СЛТ» исключительно неординарное, выходящее за границы сыскной службы. Для производства по нему расследования требуется подходящий человек: молодой, сообразительный, эрудированный и такой же дерзкий, как ты. Наравне с очень хорошей сыскной хваткой у тебя блестящее гимназистское образование. Ты знаешь несколько языков, неплохо разбираешься в современных науках, в частности, в физике и астрономии. Я согласен с доводами Владимира Гавриловича, что лучшей кандидатурой чем ты мы не располагаем.

«Дело о СЛТ», инициируемое самим царём, только на первый взгляд выглядит смешным, нелепым. Если присмотреться к нему вдумчиво, станет очевидно, что оказаться оно может сложнейшим и для империи опаснейшим. Если сведения о СЛТ не выдуманы невежественными простолюдинами сибирской глубинки, а являются достоверными, то мы имеем дело с загадочными проявлениями космоса. Поэтому расследованием, инициированным царём, недостаточно установить или опровергнуть факт существования СЛТ: требуется установить, по возможности, их природу. То есть попытаться их увидеть, рассмотреть и произвести по ним выводы, – там, на месте, в сибирской тайге.

Пётр, окончательно смирившись с уготованной ему участью, убрал столыпинскую доверенность во внутренний карман сюртука. Его разум уже рисовал перед собой чёрные силуэты вековых деревьев, над которыми на фоне звёздного неба со стремительной скоростью двигались загадочные светящиеся объекты – странные летающие тела.

– Столыпин даёт времени до первого сентября текущего года, – произнёс Филиппов, пронаблюдав, как доверенность скрылась в кармане. – На сибирскую командировку он выделил тебе восемьсот казённых рублей.

Филиппов тяжело поднялся из кресла, прошёл к сейфу, расположенному у рабочего стола, полязгал в замке ключами, приоткрыл массивную дверцу и достал большой конверт, от своего содержимого толстый и тяжёлый. Вернувшись, протянул его Петру.

– Деньги большие, не потеряй и трать с умом. Потом по расходам мне отчитаешься.

Пётр поднялся из кресла, шагнул к начальнику и принял из его руки увесистый плотный конверт. К ним подошёл Кошко, остановился рядом.

Филиппов откашлялся.

– С этого часа ты командируешься в Иркутск. По «Делу о СЛТ» будешь работать один. Здесь, по делу убитого купца, я тебя кем-нибудь заменю, это уже не твоего ума заботы. Из Иркутска обо всех важных деталях расследования немедленно телеграфируй мне и Аркадию Францевичу. Мы должны быть в курсе всего, что ты там делаешь. В случае нужды мы окажем тебе всяческую помощь. Просить не робей. Если где-то будешь не справляться, – немедленно ставь нас в известность. Если со мной, не дай бог, что-то случится, связь будешь держать только с Аркадием Францевичем. По этому делу он твой второй начальник.

Помни о секретности расследования. Никому о нём ни слова, даже если тебя арестуют жандармы и начнут пытать28. Ты – доверенное лицо премьер-министра, выполняешь порученное им дело государственной важности, – это всё, что ты можешь сообщить о себе людям. О расследовании СЛТ никто не должен узнать, – это твёрдое требование Столыпина.

В Иркутск поезжай на днях. Уладь в Петербурге все свои дела, подготовься к длительной командировке, закупись всем необходимым и выдвигайся. Как только прибудешь в Иркутск, – немедленно телеграфируй нам об этом. Мы будем ждать твоих сообщений круглосуточно.

Это всё. Приступайте к расследованию, Пётр Васильевич.

Пётр, до крайности взволнованный, коротко кивнул головой, собрал свои вещи, убрал тяжёлый конверт в портфель и шагнул к двери кабинета. Напоследок у неё остановился, обернулся и посмотрел на замерших начальников, внимательно его наблюдающих.

– Ожидай меня внизу, – повелительно сказал Кошко. – Я с тобой переговорю дополнительно. Владимир Гаврилович в курсе.

Пётр ещё раз кивнул головой и вышел из кабинета.

Глава 3

На площадке перед кабинетом топтался сыскной фотограф Рогалёв. Рядом с ним на массивной треноге стоял большой фотоаппарат. Рогалёв выглядел взволнованным; Петра он осмотрел мечущимися глазами.

– Ваше благородие, – испуганным голосом обратился он к нему, – по отделению прошёл слух, что там сам Аркадий Францевич находится, из Москвы приехал. Это так? Не подтвердите мне?

Пётр не нашёл, что ответить. Таким вопросом он оказался растерян.

– Вот, имею желание сфотографировать наших уважаемых персон – Владимира Гавриловича и Аркадия Францевича, – пока они тут вместе. Когда ещё такое случится.

Не дождавшись ответа, Рогалёв, решившись, приоткрыл дверь кабинета и, всунув голову в щель, дрожащим голосом спросил разрешения сфотографировать начальников двух сысков вместе, на память. Вероятно, получив согласие, он быстро подхватил фотоаппарат и вбежал в кабинет, даже не удосужившись прикрыть за собой дверь.

Пётр закрыл её, надел на себя пальто, поднял с пола свой тяжёлый портфель (писчий и дактилоскопический наборы придавали ему веса) и неспешно зашагал к лестнице.

Рогалёв был любителем исторических фотографий. Благодаря его энтузиазму у некоторых чиновников отделения хранились групповые снимки, которые он им дарил. Может быть когда-нибудь они станут частью экспозиции музея петербуржского уголовного сыска, при Филиппове ставшего эффективным могучим подразделением.

Выйдя на крыльцо отделения, Пётр глубже натянул на голову фуражку и осмотрелся. Здесь стало людно. Несколько полицейских и около двух десятков прилично одетых горожан ожидали приёма Филиппова. Сюда они приходили ежедневно, со всего Петербурга, просить начальника сыска о какой-либо помощи, часто по самым простым вопросам, вполне способным решаться на полицейских участках сыщиками. Филиппов обычно принимал всех, уделяя своё внимание каждому. Его рабочий день, соответственно, был перегружен, и спускался глубоким вечером в свою казённую квартиру он смертельно уставшим.

Квартира Филиппова располагалась здесь же, на первом этаже здания сыска. Никто из сыщиков в неё, естественно, никогда не допускался, поэтому как она выглядит изнутри, Пётр не имел ни малейшего представления. Наверняка она была большой, даже огромной, с несколькими светлыми комнатами. В ней вместе с Филипповым проживала его небольшая семья: жена, сын с дочерью. Одна или две комнаты были заняты прислугой.

Филиппов по нынешним временам ежемесячно получал огромное жалованье: со всеми надбавками и премиями оно составляло пятьсот рублей. От некоторых сыщиков Пётр слышал, что около тысячи рублей в месяц (размер жалованья держался в тайне). В любом случае он его с верхом отрабатывал, потому что на личные дела, какие-то бытовые отвлечения у него совершенно не оставалось свободного времени. Короткий сон на первом этаже, тяжёлая служба на втором, – вот тот режим, в котором он существовал.

Пётр даже не был уверен, что в таком жёстком режиме сам лично сможет протянуть больше месяца.

Парадная дверь распахнулась, и на крыльцо вышел Кошко. Он был одет в чёрное тёплое пальто с меховым воротником, на голове новенький симпатичный котелок – тот самый, который он крутил в руках в кабинете Филиппова. В левой руке он держал большой лакированный портфель. Вид он производил в совокупности очень важный. Толпа, ранее галдящая, при его появлении поутихла. Люди смотрели на него с интересом. Некоторые узнали в нём прежнего помощника Филиппова.

Не обращая внимания на всё это восприятие, Кошко шагнул к Петру. Недалеко, саженях в двадцати пяти, на другой стороне улицы, он тоже увидел семью северных инородцев. Видимо, с Нойдом он прежде сталкивался – ещё при службе в Петербурге, в суде или в тюрьме, – потому что сразу его опознал.

– Знаешь, кто это такой? – спросил он у Петра.

– Пока ещё только догадываюсь.

– Тот самый колдун из Степановки. Наверняка благодарить пришёл. Ты его с женой от верной каторги спас, из кандалов вытащил, а детей их – от сиротства неминуемого.

Пётр в предположении Кошко засомневался. Как бедный, голодный, несчастный человек, недавно покинувший сырую зловонную камеру тюрьмы, мог отблагодарить сытого, обеспеченного полицейского? Никаких денег от него он не возьмёт, не опускаясь до кощунства принимать их из рук голодного, а словесные благодарности ему тем более не нужны: в Степановке он защищал закон, отстаивал требования справедливости, а вовсе не пытался Нойду помочь. Тому просто повезло, что в деревне волей судьбы оказался ответственный сыщик. Будь Нойд причастен к убийству, – он, не рассуждая, отправил бы его за решётку.

Пётр считал, что Нойд пришёл для того, чтобы сообщить ему какие-то сведения.

– Перебаламутил ты всю Степановку, – рассматривая семью инородца сказал Кошко. – Становой пристав Мурино на днях сообщил, что все жители эту деревню покинули и разбежались кто куда. Уходя, они свои дома подожгли. Сейчас на месте Степановки лишь обугленная поляна в лесу. Ничего от неё не осталось.

Пётр оказался ошарашен такой новостью. Он повернулся к Кошко и обратился во внимание.

– Деревенских не так перепугал арест Григорьевой, сколько снятие подозрений с колдуна, – продолжил тот задумчиво. – Допускаю, что, когда они узнали о том, что тот из тюрьмы выпущен, ими овладела паника. Им кто-то сообщил, что топорами и кольями в то роковое утро они выгнали раздетым на мороз не обычного знахаря, а грозного гипнотизёра, обладающего невероятными колдовскими навыками. Кто-то подробно расшифровал им значение его имени. Тут есть от чего запаниковать: они испугались его мести, колдовских проклятий и наговоров. Риску оказаться проклятыми они предпочли спалить деревню и убежать.

Пётр посмотрел на Нойда, терпеливо его ожидающего, и вновь повернулся к Кошко.

– Скажите, Аркадий Францевич, вы сами-то верите в его колдовские способности? Это же ненаучно! О каком колдовстве в нашем просвещённом двадцатом веке можно говорить?

– Чёрт его знает, – задумчиво произнёс тот, продолжая пристально рассматривать северного инородца. – Не хотел бы я на себе проверять это и тебе не посоветую. Не располагаем мы всеми достоверными познаниями мира нашего, бытия сотворённого, чтобы иметь основания предметно рассуждать о подобном.

Тут важно понимать, что мы под колдовством подразумеваем. Как волшебство общения с духами, или как магия управления природой путём заклинаний, оно существует вряд ли. Но как сверхспособность отдельных людей к гипнозу, телепатии, целительству, прорицанию оно существует однозначно.

Я лично знаю одного петербуржского деда, который руками лечит людей: снимает болезни, перед которыми врачи бессильны. Лично знаю одну московскую тётку, которая гаданием предсказывает достоверное будущее. Можно таких людей назвать колдунами? Если да, то колдуны существуют.

Кто-то или что-то наделяет немногих людей необычными способностями. По всей стране можно насчитать до тысячи ведунов, шаманов, знахарей, гадальщиков. И ведь неспроста же к ним идут за помощью люди: многим из них они помогают.

Да Распутина того же взять – царского знахаря. Он умеет заговором подавлять гемофилию – кровоточие трёхлетнего сына царского. Все имперские врачи бессильны, мировая наука бессильна, а деревенский шаман это как-то успешно делает.

Не скоро мы узнаем тонкости устройства мира нашего. Может быть, тысячи лет пройдут, прежде чем наши потомки назовут колдовство научным термином. То, что некоторые из людей обладают странными, не понимаемыми современной наукой способностями, мне известно достоверно. Я лично таких людей видел, с ними разговаривал и в их колдовстве убеждался.

Поэтому советую тебе относиться к таким людям с осторожностью, без легкомыслия. До мракобесия не спускайся, но и небрежности себе не позволяй.

– Аркадий Францевич, а как вы к Распутину относитесь? Вы же во дворцовой полиции служили и обязательно по нему осведомлены. По Петербургу ходят слухи, что очень многие высокопоставленные люди его ненавидят, в том числе Его высокопревосходительство Столыпин Пётр Аркадьевич.

– Не подобает нам, служивым людям, лезть в высокие материи дворцовых взаимоотношений. Царь держит приближённо Распутина не просто так. Тот за гемофилией его сына присматривает, от которой ребёнок очень сильно мучается, страдает. Гемофилия – очень страшное болезненное испытание. От любого ушиба, когда у здорового ребёнка на коже остаётся лишь небольшой синяк, молодой царевич от излияния крови внутрь мышц и брюшных органов испытывает жуткие муки. Плоть вокруг ушиба деревенеет, синеет, невыносимо жжёт. Глядя на муки своего малолетнего сына, царь вынужден звать на помощь всех подряд, включая знахарей.

А то, что к Распутину многие неприязнь испытывают, так это его самого вина. Ведёт он себя нагло, неподобающе. К женщинам пристаёт, с чиновниками ведёт себя бесцеремонно. Столыпин человек воспитанный, характером волевой, решительный, поэтому не удивительно, что Распутин вызывает у него сильное раздражение.

Дам тебе совет: не позволяй себе впредь никого о подобном расспрашивать. До добра тебя твоё безудержное любопытство не доведёт. Всегда держи в уме ту тонкую психологическую грань, за которой кроется обида людская. Если обиду на тебя затаит высокопоставленный человек, от власти которого зависит твоя судьба, ничего кроме неприятностей ты не наживёшь. Действуй как знаешь, но совет мой держи всегда при памяти.

Кошко шагнул вперёд, явно рассерженный последним вопросом Петра, и повелительно мотнул головой в сторону Нойда:

– Идём к нему, посмотрим, что он тебе скажет.

Увидев, что высокий чиновник в начищенном мундире и сопровождающий его ростом на полголовы ниже знатный господин в котелке и дорогом пальто неторопливо зашагали в его направлении, оба с портфелями в левых руках, замёрзший на сыром холодном ветру человек даже не пошевелился. Его дети послушно стояли рядом с неподвижной матерью. Все четверо продолжали их молча наблюдать.

Пётр с Кошко остановились напротив Нойда (жена с детьми располагались правее на расстоянии сажени).

Пётр внимательно рассмотрел ожидающего его колдуна.

Ростом он был невысокого, примерно два с третью аршина29, Петру он был по плечо. Возрастом он выглядел лет на тридцать (Пётр точно знал, что ему двадцать восемь лет). На его лице, тёмном от грязи, располагались жиденькая коричневая борода и такие же жиденькие усы.

Его грязная засаленная одежда пахла тюрьмой. Пётр помнил, что разъярённая толпа деревенских вынудила его с семьёй бежать в лес босыми да раздетыми, в тоненьких ночных рубашках. Поэтому вся эта одежда, в которой они сейчас стояли, была им передана кем-то из сострадания, чтобы они раздетыми да разутыми зимой не замёрзли.

Нойд имел волевой проницательный взгляд, который долго удержать на себе было невозможно. Если бы не обстоятельства встречи, такой взгляд можно было назвать повелительным. Не удивительно, что деревенские, узнав о скором возвращении колдуна в деревню, навсегда из неё разбежались: этот человек даже в спокойном состоянии наводил своими глазами испуг, что было говорить, когда он рассвирепеет.

Удивительно было только, как с этим человеком осмеливалась конфликтовать Григорьева. Вероятно, её личность Петром была не до конца раскрыта. Характер нанесения ударов по детям свидетельствовал, что бабкой она была трусливой, в минуты паники трясущейся от ужаса. Такая могла вступать в острый конфликт с колдуном, только имея какую-то поддержку со стороны.

Кошко заговорил первым:

– Здравствуйте. Вот тот человек, которого вы ожидаете. Спасителя вашего именуют Его благородие Суворов Пётр Васильевич, сыщик уголовной полиции. А я его начальник, Его высокоблагородие Кошко Аркадий Францевич.

– Я желаю, при всём уважении к Его высокоблагородию, разговаривать с Его благородием лично, с глазу на глаз, – твёрдо сказал Нойд.

Пётр взглянул на Кошко. Тот был побледневшим: просьба колдуна оказалась нахальной. Зная взрывной характер начальника московского сыска, он поспешил негативное развитие событий немедленно пресечь.

– Если вы хотите мне что-то сказать, то говорите при высокоблагородии, – твёрдо сказал он. – С глазу на глаз в данной ситуации я разговаривать с вами не стану. Его высокоблагородие – достойный честный человек, мой начальник, поэтому либо он услышит всё, что вы хотите мне сообщить, либо мы разворачиваемся и уходим.

Нойд кивком головы показал, что требования принимает.

В этот момент случилось невообразимое, к чему Пётр оказался совершенно не готов: жена Нойда, доныне неподвижная, бросилась к нему, упала на колени и крепко обняла его ноги своими руками. Её дети подбежали к Петру следом и с двух сторон прижались к нему, вцепившись в пальто. Пётр, потрясённый сценой, оказался парализован. Кошко отступил на два шага в сторону, не мешая тем выразить свою благодарность. Городовым, побежавшим к ним на помощь, издалека заподозрившим неладное, он повелительным жестом руки велел вернуться.

Нойд молча пронаблюдал эту сцену, шагнул к Петру и протянул ему круглый деревянный диск диаметром в полтора вершка30, к которому была прикреплена длинная льняная верёвка. Пётр взял диск в руку и быстро его осмотрел. Это был какой-то религиозный предмет, вырезанный из дуба совсем недавно: на его поверхностях сохранились микроскопические, но приметные заусенцы, не успевшие в кармане пальто затереться. По краям диска с двух сторон были вырезаны какие-то знаки: то ли неизвестные буквы, то ли неизвестные цифры. С одной стороны по центру диска, внутри окружности из таинственных знаков, было вырезано улыбающееся солнце, с другой – лик плачущей луны.

– Это оберег, – сказал Нойд. – Я его вырезал из куска дерева, выйдя из тюрьмы. Он наколдован. Его плоти я передал всю силу, коей владею. Ты должен носить его на верёвке на шее, под рубашкой, на животе, никогда не снимая. Когда придёт беда, он поможет тебе избежать неминуемой смерти.

Пётр посмотрел на Кошко. Тот ничего не сказал, сам растерянный от всего происходящего.

Жена Нойда подняла голову, оторвавшись щекой от его ноги, и тихим голоском быстро-быстро затараторила:

– Обязательно берите, Ваше благородие, обязательно не отказывайтесь! Вы моего мужа совершенно не знаете! Он внук могущественного колдуна! Вы даже не представляете, чему он дедом был обучен! Вся его сила отныне будет оберегать вас от смерти! Просто доверьтесь нам! Мне нельзя всего рассказывать! Просто не отказывайтесь! Просто поверьте нам!

Пётр вновь посмотрел на Кошко, пытаясь понять его отношение к данной ситуации31. Тот требовательно кивнул головой:

– Бери.

Пётр открыл свой портфель и положил деревянный диск в шёлковый внутренний кармашек.

Жена поднялась с колен и с детьми отступила. Она продолжала смотреть на него благодарным взглядом.

Нойд тоже отступил, всем своим видом показывая, что у него больше разговора для Петра нет. Он пришёл сюда только для того, чтобы передать ему оберег.

Кошко шагнул вперёд и спросил требовательным голосом:

– Почему вы, заявляя о своём могуществе, не смогли заблаговременно почувствовать опасность в то утро, когда деревенские обнаружили тела убитых?

– Колдуны тоже ошибаются, – грустно улыбнулся тот. – Я отвлёкся, потерял внимание, устал, такое случается. Но впредь я такого не допущу. Я не позволю втянуть себя и свою семью в подобные несчастья.

– Почему вы покинули Кольский полуостров – свою родину?

– Это внутриродовая история, не имеющая никакого отношения ни к тому, что было в деревне, ни к тому, что будет в будущем. На родине мне приказали сделать то, чего я не захотел делать. Мне приказали уйти, и я ушёл. Такое бывает.

– Вам известно, что Степановка сожжена дотла, а люди из неё бежали? Ваш дом спалён!

– Да, известно. Но мы не собирались возвращаться в ту проклятую деревню. Я уже понял, как ошибся, придя в неё. В какое-то время я потерял бдительность. Больше я себе отвлечься не позволю.

– Где вы собираетесь теперь жить?

Нойд внимательно осмотрел Кошко, словно взвешивая, можно ли с ним об этом говорить. Приняв решение, он ответил:

– Мы пойдём в Финляндию, подальше отсюда.

– Пешком придётся идти очень долго.

– Да, я знаю. Но поехать на поезде у нас нет возможности.

Кошко откашлялся, посмотрел по сторонам и достал из кармана пальто деньги. Отсчитав пять червонцев, протянул их колдуну.

– Берите, – требовательно сказал он. – Вам надо прокормить семью.

Пётр оказался поражён этим безусловно милосердным поступком. Под впечатлением он полез в портфель за своими деньгами, но Кошко твёрдой рукой его остановил:

– Не надо. Угомонись.

Увидев протянутые деньги, Нойд отрицательно мотнул головой и отступил. Недолго думая, Кошко сунул купюры в карман пальто его сына и хлопнул рукой по его плечу.

Нойд остановил рукой свою жену, готовую броситься на колени перед Кошко. Из глаз последней полились слёзы. Она смотрела на двух чиновников уголовного сыска таким взглядом, какой Петру ещё никогда не встречался.

Взяв своих детей за руки, Нойд развернулся и неторопливо зашагал по Офицерской улице в сторону Вознесенского проспекта, – от сыскного отделения прочь. Его жена пошла следом, постоянно оборачиваясь, утирая с глаз слёзы.

Отойдя уже довольно далеко – шагов на двести, уже почти скрывшись за силуэтами прохожих, – он внезапно остановился, обернулся, поднял вверх свои руки, привлекая внимание Петра, и прокричал громким повелительным голосом, распугивая всех без исключения людей вокруг:

– Оберег носи обязательно! Носи на животе своём! Он должен касаться твоего тела! В портфеле да в кармане он действовать не сможет! И никогда его не снимай ни при каких обстоятельствах! Когда придёт последний самый долгий день, только он тебе поможет!

Махнул руками на прощание и пошёл дальше. Скоро он и его семья скрылись с глаз.

– Аркадий Францевич, каким ветром вы в Петербурге? – спросил Пётр, когда они прошли к Екатерининскому каналу и неспешно зашагали вдоль него в сторону Вознесенского проспекта.

– Вот ты наглец! – недовольно буркнул Кошко. – Как ты смеешь высокое должностное лицо о таком расспрашивать?! Да ещё таким тоном!