bannerbanner
Смерть империи. Американский посол о распаде СССР
Смерть империи. Американский посол о распаде СССР

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
2 из 3

Да, то была империя зла. Но можно ли между той империей и государством, исчезнувшим 25 декабря 1991 года, поставить знак равенства? Разве старая советская империя – империя зла – не была настолько прогнившей, что отошла в прошлое уже в августе 1991 года, с роспуском коммунистической партии Советского Союза?

Договор об образовании сообщества, возникший в результате переговоров, соответственно предусматривал уже иную государственную структуру. Поэтому многие – в том числе члены советского парламента – утверждали» что в декабре 1991 года выбор стоял не между советской империей и группой независимых республик, а между добровольным демократическим союзом и объединением независимых государств, во многих из которых были авторитарные и даже хуже того режимы.

Пытаясь мысленно составить некролог, я понял, что есть еще один вопрос, на который я не могу с уверенностью ответить. Какое же именно государство распалось? Старый Советский Союз, о котором немногие грустили, или нечто другое, о чем многие могли жалеть?

Один вопрос казался мне вполне ясным. Советский Союз был империей зла, но не империей злых людей. Соотношение добра и зла в русских и людях других национальностей бывшего Советского Союза, наверное, такое же, как у людей других национальностей и обществ.

Советская система могла пробудить худшее в людях, но не могла подавить проявления удивительной отваги и благородства, Став антигуманным инструментом в руках правителей, советская система, однако, не смогла уничтожить в людях чувство справедливости и стремление к свободе. Отважных людей, вроде Андрея Сахарова и Александра Солженицына, смело выступавших против коммунистических правителей, было немного – и тем не менее их число поражало, учитывая огромный риск. Но даже большинство, не решавшееся рисковать ради, возможно, донкихотских целей, гораздо чаще проявляло скрытое сопротивление и молчаливо отказывались поддерживать режим.

Когда возникла реальная возможность перемен, большинство тех, кто разрушил советскую систему (хотя и не все), являлись частью этой системы и пользовались ее благами, занимая высокие посты. И снова возникли все те же вопросы: как это могло произойти? Как могла правящая партия, бездейственной оппозиции, разрушить сама себя? Как могла развалиться мощная военная машина, не проигравшая крупной войны?

И пока сон глубокой ночью 26 декабря 1991 года не сомкнул моих глаз, я мучился, пытаясь найти ответы на эти вопросы, вновь отслеживая и переосмысливая события, предшествовавшие краху.

* * *

Прежде чем идти дальше, поделюсь своими убеждениями.

Моим основным долгом, когда я приехал в Москву в качестве посла, было представлять мою страну и ее интересы. Эти интересы противоречили многому в советской системе и тогдашней политике советского правительства, но они не противоречили подлинным интересам советских людей. Мы ставили себе цель предотвратить советскую агрессию и устранить причины, а не только симптомы, напряженности между Западом и Востоком. Лучшей гарантией мирного будущего было бы иметь такое советское правительство, которое отвечало бы перед своими людьми и защищало бы их права. Я думал и надеялся, что советская империя в конце концов уйдет с мировой сцены, но не считал это скорой перспективой.

Начиная с конца 1980-х годов советские журналисты часто задавали мне вопрос, думал ли я, что произойдут такие грандиозные перемены, свидетелями которых мы стали. Я, как правило, отвечал:

– Да, конечно, – и, сделав паузу, чтобы понаблюдать за удивленным собеседником, добавлял: – И надеялся, что мой внук до них доживет.

В ходе перестройки я мысленно и эмоционально поддерживал демократические перемены в Советском Союзе. Эти перемены были, безусловно, в интересах моей страны, но даже в большей степени в интересах советских граждан. Мне казалось важным, чтобы прибалтийские республики обрели независимость, поскольку это отвечало желаниям их народов, а их аннексия была нарушением международного права и принятых норм международного поведения. Я не считал, что Советский Союз, основанный на согласии, а не на силе, будет представлять угрозу для Соединенных Штатов. Более того, я знал, что добровольный союз может принести много выгод для его участников.

При всем моем уважении к различным нациям, попавшим в западню Советской империи, я не отвергал идеи союза как такового. Независимость не единственный способ реализовать потенциал нации и защитить ее свободу. Добровольный союз с ограниченными правами, с демократическими институтами и механизмами контроля и равновесия, необходимыми для демократического государства, мог дать свободу и создать условия для более эффективного экономического развития. Мне это было ясно, как и советскому президенту Горбачеву, который под конец отстаивал идею добровольного сообщества – по крайней мере абстрактно.

Тем не менее мне казалось, что подобный союз мог состояться только при условии, что на смену старой структуре придет новая, созданная выборными руководителями всех географических районов. Если различные национальности, составляющие Советский Союз, не будут убеждены в том, что новый союз будет способствовать их интересам, никакое давление со стороны старого Центра, никакие восторги заграницы не удержат хлипкую федерацию от развала.

Для меня краеугольным камнем является демократия, проявлением которой являются не только свободные выборы, но и работающая система управления, обладающая ограниченной властью, действующая по закону и оберегающая права граждан и национальных меньшинств. Американец, я не сомневаюсь, что такая страна, будь то союз нескольких наций или менее крупное национальное государство, будет и нашим другом и потенциальным партнером. Авторитарное же или тоталитарное государство, неважно большое или маленькое, правой или левой ориентации, будет представлять проблему непосредственно для своих граждан, а в итоге и для нас всех.

Одно дело определить цель, – другое дело попасть в нее. Я знал, что точных ответов у меня нет, и сомневался, чтобы они у кого-то были. Все мы, прямо или косвенно, экспериментировали. Люди меняются. Общества меняются. Но никогда окончательно. Черты прошлого никогда не исчезают – как в отдельных людях, так и в обществе в целом. Наиболее трудной и сложновыполнимой задачей было оценить в этом вихре перемен преимущества новых условий по сравнению со старыми. Это тяжело, когда имеешь дело с отдельными людьми, и тем более трудно, когда речь идет о целой стране, о целом обществе, о целой империи.

Я считал также, что Соединенные Штаты выиграют от процветания демократического Советского Союза или демократической России. Я никогда не соглашался с теми немногими аналитиками, которые утверждали, что в наших интересах ослабить Россию. Я сомневался в том, что это у нас получится, даже если бы мы захотели, но, главное, я считал, что мы совершим глупость, стремясь ослабить Россию. При торжестве демократии сильная Россия будет нужна нам всем. Если демократия не восторжествует, Россия пострадает от болезней, разрушивших Советский Союз. В любом случае выбор остается за россиянами, – американцы за них решать не могут.

Горбачев. Восхождение

В тот вечер 10 марта 1985 года, когда умер Константин Черненко, радио и телевидение Советского Союза не прерывали своих вечерних передач. Известие о смерти советского руководителя стало бы первейшей новостью дня по всему миру. Но не стало. Хозяева Кремля решили придержать сообщение о смерти Черненко до тех пор, пока не будет избран его преемник.

Собравшись в тот же вечер, Политбюро сделало свой выбор и объявило о созыве на следующий день внеочередного пленума Центрального Комитета партии, чтобы этот выбор утвердить. В ту ночь со всех концов Советского Союза отправились самолеты, доставляя партийных олигархов на их конклав в Москву. Одному из старейшин Политбюро, партийному боссу Украины Владимиру Щербицкому, пришлось проделать путь от самой Калифорнии. Единственный из всех участников, он проделал часть пути под опекой военно-воздушных сил США, чей самолет перенес его из Сан – Франциско в Нью – Йорк, куда за Щербицким был послан лайнер «Аэрофлота».

Собственно, как раз необходимость организовать срочную переброску Щербицкого и послужила для нас в Вашингтоне первым указанием на то, что Черненко умер. Здоровье у генсека было плохое, и неоднократно до нас доходили слухи о его смерти, но всякий раз, как оказывалось, безосновательные, В то время я отвечал за советские и европейские дела в аппарате Совета национальной безопасности в Белом Доме и всего двумя днями раньше, 8 марта, направил записку помощнику президента по национальной безопасности о том, что, хотя последние слухи, по-видимому, и не соответствуют истине, все ж отнюдь не преждевременно для президента решить, поедет ли он в Москву на похороны, когда придет их черед. После этого Ребекка и я отправились на восточное побережье Мэриленда, где в Уай-Плантэйшн, в конференц-центре Аспеновского института, на выходные был организован семинар по американо-советским отношениям.

Когда в воскресенье днем мы вернулись домой, то, едва переступив порог, услышали телефонный звонок. Звонил Марк Палмер, блестящий и деятельный заместитель помощника госсекретаря, ведший дела, связанные с Советским Союзом и Восточной Европой. Он сообщил, что поступила просьба помочь Щербицкому немедленно возвратиться в Москву. Я согласился попросить Белый Дом санкционировать ВВС переброску Щербицкого в Нью – Йорк, где его подобрал бы аэрофлотовский лайнер, и мы обсудили очевидные последствия. Не откладывая, оба мы быстро собрались в срочную поездку в Москву на очередные похороны.

Несмотря на нашу помощь, Щербицкий опоздал и на заседание Политбюро, и на пленум. Не поспел в срок и Динмухамед Кунаев, партийный босс Казахстана. Отсутствие этих двух консервативных партийных деятелей на таких важнейших совещаниях впоследствии породило разговоры, будто бы Горбачев был избран на Политбюро с минимальным перевесом пятью голосами против четырех, поданных за партийного босса Москвы Виктора Гришина.

Сколь ни мучительны данные сведения для кремленологов, вероятно, они неверны. Во всяком случае, сам Горбачев и другие прямые участники их отрицают. И дело не в том, что все члены Политбюро до единого были за Горбачева, а просто в том, что у его соперников 10 марта голосов не было вовсе.

Гришин и в самом деле плел интриги в 1984-м и в начале 1985-го, добиваясь провозглашения преемником Черненко. Преуспей он, и инерции брежневской эпохи могло бы хватить еще на несколько лет. Однако Гришин проиграл тактическую битву за преемничество в 1984 году, не сумев тогда заручиться поддержкой Дмитрия Устинова, могущественного министра обороны. Устинов умер в декабре, и это настолько возродило надежды Гришина, что он попытался заручиться одобрением Черненко, развернув для этой цели в подвластных ему средствах массовой информации ужасно позорную кампанию прославления.

Горбачев, тем не менее, переиграл Гришина по всем статьям, Егор Лигачев, в то время секретарь Центрального Комитета, ответственный за кадры, систематически внедрял потенциальных сторонников Горбачева на посты руководителей областных партийных организаций по всей стране: если бы Политбюро разошлось во мнении, выбирая нового генсека, голоса этих назначенцев оказались бы решающими в Центральном Комитете, Черненко был либо слишком немощен, чтобы заметить потуги Гришина снискать расположение, либо достаточно ответствен, чтобы отринуть их: он не предпринял ничего, что помешало бы Горбачеву установить действенный контроль над центральным аппаратом партии, и не сумел предложить иного преемника, кроме Горбачева. Возможно, его предложение и не было бы решающим, однако оно потребовало бы от Горбачева куда больших усилий для победы единогласным избранием. Еще важнее то, что Горбачеву удалось приобщить к своему лагерю министра иностранных дел, старейшего члена Политбюро Андрея Громыко.

Тем не менее, после смерти Черненко, не будь решение принято незамедлительно, враги Горбачева в Политбюро, в том числе премьер-министр Николай Тихонов и партийный босс Ленинграда Григорий Романов, вместе с Гришиным могли бы сговориться и придти к альтернативному согласию. Быстрые действия Горбачева предотвратили всякую подобную попытку.

Будучи де-факто вторым секретарем, Горбачев первым узнал о смерти Черненко. Он тут же созвал Политбюро, настоял, чтобы решение было принято безотлагательно, и продержал членов Политбюро в зале заседания до тех пор, пока не добился чего хотел: назначения председателем Комиссии по организации похорон (традиционно им становился явный наследник) и рекомендации Политбюро Центральному Комитету избрать Горбачева генеральным секретарем.

Спешно собранному на следующий день пленуму Центрального Комитета партии оставалось лишь одобрить рекомендацию Политбюро, поскольку никто не подготовил почву для возражений или соперничества. Осознавая, что всякое соперничество и любые возражения окажутся не только тщетными, но и приведут к немедленной и, пожалуй, более чем неуютной отставке, Гришин со товарищи голосовали вместе с остальными.

* * *

Черненко, у которого способности руководить оказались столь же незначительны, сколь уязвимым здоровье, вызвал ощущение неловкости: третий подряд, собственно, следом за затянувшейся немощью Леонида Брежнева и тяжкой болезнью Андропова, мучавшей его едва ли не в течение всего короткого правления. По всем объективным показателям, время появиться новому, иного типа политическому лидеру назрело давным-давно.

Целых десять лет страна созерцала дряхлеющее, самодовольное политическое руководство, лишенное какой бы то ни было оригинальности и решительно подавлявшее всякого обладателя новых идей.

Брежнев был неповоротливым олигархом-тугодумом даже в свои лучшие годы. Склонный к лести и роскоши, поклонник скоростных машин и молоденьких женщин, он правил, улещая партийную бюрократию раздачей по кусочкам власти и привилегий. В первом ряду за спиной коммунистических иерархов стояли вооруженные силы и военная промышленность, и каждая из заинтересованных властных групп получала свою долю. Сталинский террор и хрущевское торопливое экспериментирование сменились дурно пахнущей трясиной коррупции. Все решалось личными связями властителей, Андропов, пятнадцать лет бывший в качестве главы КГБ высшим «силовиком» империи, использовал свои сведения о коррупции для того, чтобы ослабить брежневскую группировку и самому пробраться к власти. Но потом у него отказали почки, и он сошел со сцены всего через год с небольшим.

Андропов пестовал Михаила Горбачева как своего преемника, однако, когда он умер, брежневцы взяли реванш, оттеснив Горбачева и выдвинув закадычного друга Брежнева Черненко.

С Черненко я впервые встретился в начале семидесятых годов.

Я отвечал в государственном департаменте за советские дела, и дипломаты из советского посольства в Вашингтоне обратились ко мне с просьбой об особой услуге для ожидавшегося визитера. Поскольку сразу я не мог сообразить, кто такой Черненко, дипломаты объяснили мне, что он ведает канцелярией Центрального Комитета, каковое положение не представляло бы особой важности, если бы Черненко не был одним из близких друзей Брежнева. Гость желал взглянуть, как в государственном департаменте обрабатываются и рассылаются документы, поскольку он изыскивал способы улучшить подобную систему в Советском Союзе.

Я сомневался, что чиновники, отвечавшие в госдепартаменте за безопасность, согласятся устроить советскому чиновнику экскурсию в шифровальную комнату, однако согласился испросить разрешения.

К моему удивлению, наши люди не усмотрели никаких проблем в таком посещении. На самом деле, они проявили максимум гостеприимства, прекратив на короткое время обработку секретной документации и организовав демонстрацию распространения, хранения и поиска на примере безобидного несекретного документа, Черненко прибыл в точно условленное время, Широкая улыбка не сходила с его округлого лица, похожего на личико целлулоидного «пупсика». На нем был новый костюм, а ботинки так ярко блестели, что я подумал, уж не лаковые ли они. Наши специалисты по связи и я, будучи под бдительным оком ответственных за безопасность, ознакомили гостя с оборудованием государственного департамента, Гость слушал внимательно то, что ему рассказывали, задал несколько вопросов о том, как действуют система распространения и компьютеры, и отбыл, осыпав нас благодарностями за оказанную ему услугу.

Впоследствии я видел Черненко только на расстоянии. Во время публичных мероприятий, посещаемых Политбюро (таких как сессии Верховного Совета), он неизменно сидел сразу за Брежневым, время от времени отходя, чтобы получить какую-нибудь папку. Всякий раз он прежде всего передавал ее Брежневу, а потом кому-либо из других присутствующих членов Политбюро. Каждый визировал документ, после чего возвращал Черненко, а уж от него бумага попадала к следующему лицу. Черненко явно был хранителем документов и, очевидно, не более того. Вот почему так удивило решение Брежнева ввести Черненко в состав Политбюро: он просто-напросто не выглядел человеком, созданным для политики. Тем не менее, именно так делались дела при Брежневе. Личные отношения решали все.

Черненко был избран брежневской компанией, чтобы задержать перемены, которые, как им было известно, задумали Андропов и его протеже. Новый генсек, несомненно, был пассивной посредственностью на высшем руководящем посту. Однако, в отличии от ряда своих предшественников, Черненко не был злым человеком, И он отказал в поддержке тем в Политбюро, кто намеревался отложить рассмотрение кандидатуры Горбачева в качестве его преемника.

* * *

Мир о смерти Черненко наконец-то уведомили ближе к полудню 11 марта. А несколько часов спустя (во время, удобное для вечерних выпусков новостей по радио и телевидению) ТАСС сообщил, что Михаил Сергеевич Горбачев избран генеральным секретарем Коммунистической партии Советского Союза. У всех на устах и на слуху было имя Горбачева, а не Черненко, и на следующее утро именно такой расклад был доведен до сведения читателей советских газет, которые прочли о Горбачеве на первой странице, а некролог Черненко – на четвертой.

Похороны 13 марта выглядели почти как запоздалая обязанность или, скорее, как возможность предстать пред объективами для мировых лидеров, которые воспользовались погребением как поводом поспешить в Москву на аудиенцию у нового генерального секретаря. Вице-президент Буш представлял Соединенные Штаты так же, как и на похоронах Брежнева и Андропова, зато премьер-министр Маргарет Тэтчер, германский канцлер Гельмут Коль и французский президент Франсуа Миттеран прибыли лично. После кратких официальных встреч все подтвердили ранее высказанное миссис Тэтчер суждение (она познакомилась с Горбачевым в Лондоне в декабре предыдущего года), что наконец-то появился человек, с которым можно делать дела.

Ни один советский руководитель до Горбачева не занимал свой пост, упиваясь такими потоками доброй воли как у себя дома, так и за рубежом. Все уже устали наблюдать за тем, как барахтается советская империя под властью дряхлых неумех. Как отметил в то время американский журналист Даско Доудер: «Этот ходит, этот беседует, и костюм на нем по фигуре». И тем Горбачев прельстил весь свет.

Мы в Вашингтоне знали о нем несколько больше, чем о его предшественниках, когда те приходили к власти. Советской прессе давным-давно запрещалось делать достоянием общественности частную жизнь политических руководителей, Разведывательным организациям приходилось добывать такие секретные сведения, как количество детей у того или иного политического деятеля, их имена и род занятий, Когда умер Андропов, наш аппарат Белого Дома провел нешуточные расследования, выясняя, есть ли вдова, которой следует направить соболезнования. Мы знали, что у Андропова есть сын, но не знали, жива ли все еще его жена.

Горбачев был известен лучше. Мы знали, что он окончил Московский университет, самое престижное учебное заведение в стране, и, следовательно, предположительно мог считаться более образованным, чем его предшественники (за спорным исключением Ленина). Выходец из сельской местности, карьеру свою он сделал в аппарате Коммунистической партии. Каким-то образом Горбачев ушел от политической ответственности за руководство советским сельским хозяйством. За границей он бывал чаще, чем его непосредственные предшественники до их избрания, что возымело свое значение, поскольку Горбачев пользовался репутацией прагматика. Его жена, Раиса, хорошо одетая, хорошо образованная и политически активная женщина, также составляла разительный контраст со своими предшественницами.

Тем не менее, многое в судьбе и личности Михаила Горбачева оставалось загадкой. Высокопоставленные деятели Коммунистической партии в дни, предшествовавшие гласности, обычно избегали контактов с иностранцами; так что мало кто мог похвастать своим хотя бы знакомством с ним, того меньше, что хорошо его знает.

В 1975 году, когда наш посол был в отъезде, а я временно руководил американским посольством в Москве, я посетил Ставрополь и выразил особое желание нанести визит местному партийному руководителю, молодому (мы почти сверстники) деятелю с репутацией экспериментатора и политического «выдвиженца». Я надеялся, что он, в отличии от своих зануд-соотечественников из других областей, решится отступить от заведенной практики и примет американского дипломата. Этого, однако, не произошло, Меня переадресовали главе местной исполнительной власти, тот организовал в высшей степени избирательную поездку по краю, в ходе которой большую часть времени я провел либо в машине, либо в застольях. Тогда Михаил Сергеевич, похоже, не очень-то отличался от своих коллег из других областей.

Наконец, познакомился я с Горбачевым в мае 1985 года, десять лет спустя после той первой, неудачной, попытки. Случай представился во время визита в Москву министра торговли США Малкольма Балдриджа, симпатичного бывшего ковбоя, который по-прежнему любил скачки на родео и который два года спустя трагически погиб, упав с лошади. Помятуя, что Горбачев тоже выходец из краев, где знают толк в лошадях, наш министр привез ему в подарок седло, в каких ездят на американском Западе. Горбачев любезно принял его, тактично воздержавшись от упоминания, что в молодые годы был трактористом, а не наездником.

Новый генеральный секретарь провел с нами более двух часов. Я имел возможность наблюдать вблизи нескольких из его предшественников. Горбачев, по контрасту, необычайно четко и охотно излагал свои мысли. Он сидел в конце того же длинного стола, которым пользовался и Брежнев, и папка, очевидно, с подготовленными текстами лежала раскрытой перед ним. Однако он ни разу не прибег к этим заготовкам. В течение всей беседы не возникло ни единой гнетущей паузы, столь характерных для Брежнева, внимательно вглядывавшегося в лежавший перед ним текст, пытавшегося вникнуть в смысл букв, которые, должно быть, расплывались у него перед глазами. Не было и никаких подсказок со стороны помощников, когда руководителю случалось оговориться.

Горбачев целиком овладел разговором; каждый вопрос, каждое замечание его гостя порождало целую лекцию. Тем не менее, он, похоже, умел слушать, а ответы его не всегда были такими, какие могли прозвучать из уст предыдущих советских руководителей.

Он не утверждал, например, что их система самая лучшая, страстно отстаивал необходимость улучшить управление экономикой. Однако в его замечаниях чувствовался оправдательный оттенок. Горбачев посетовал, что не так давно министр обороны США Каспар Уайнбергер высказался в том духе, будто Советский Союз больше не способен прокормить своих граждан.

Насколько помню его слова, он возражал весьма энергично. «Зачем вы постоянно нас унижаете? Разве обвиняете вы Британию или Германию в том, будто они не способны прокормить своих людей, на том только основании, что они импортируют продукты питания? Мы сполна кормим наш народ и мы, как и они, импортируем для этого некоторые продукты, Но ведь мы за это платим – чистоганом, деньги на бочку выкладываем, – и, насколько мне известно, ваши фермеры от этих денег не отказываются. Что в этом плохого? Если взять производство, то мы производим пшеницы больше вас, даже на душу населения. Беда наша в том, что мы слишком много ее теряем. Тут у нас большая проблема, и мы над ней работаем. Если мы ее решим, ваши фермеры потеряют важный рынок – только это уже будет ваша проблема и, возможно, нам больше не придется выслушивать унизительные насмешки, будто мы не в силах прокормить свой народ».

Это было типично для Горбачева: гордый, оправдывающий, умный в споре и не вовсе безразличный к фактам. Позже я сказал своим коллегам в Вашингтоне, что американо-советские встречи могут стать живыми и интересными: вероятно, на смену ужасающей тоске бесконечного выслушивания и вынужденного повторения одних и тех же старых аргументов теперь придут более живые и энергичные дискуссии.

На страницу:
2 из 3