Чудо в перьях

Председатель взялся руками за голову и так тоскливо качал головой, будто ему дантист навсегда отказал вырвать здоровенный воспалённый коренной зуб.

– «Преступление и наказание» Достоевский Фёдор Иваныч написал. Поэтому, товарищ сторож Лыско Степан Егорович, название поменяйте. А то наш Достоевский после издания Вашей книжки под его названием накатает на нас жалобу в Союз Писателей.

– Фёдор Михалыч он! – крикнула из коридора редакционная уборщица тётя Мотя. Но она не входила в состав объединения литераторов, потому её никто и не слушал.

– Так нехай будет «Наказание за преступление» – Сообразил сторож Лыско.-

Мне без разницы.

–Принимается- Закричал весь зал.– Читай текст.

Марьянова с кривой улыбкой подала сторожу рукопись и сказала ему шепотом.– Ты сам хоть одного воришку поймал? Слышь, сторож, блин ? А то пишут все про что и сами не знают.

– Фрагмент второй главы зачту. Лыско открыл рукопись и глубоко вдохнул.

Глава вторая

Детектив « Наказание за преступление» Авт. Лыско А.П.

(отрывок)

– Короче, чё было-то! Наши пацаны с района «Красный пахарь» забили столик возле окна кафушки «Колос» и киряли портвуху с плавленым сырком «Лето». Наших было шесть харь. А ихние, «наримановские» через столик хлюпали старое «Жигулёвское» с вяленым окунем. Ихних на одно рыло было больше. Один наш крикнул ихним.

– Дайте окуня, наримашки хреновы.

– А ху-ху не хо-хо? Сами ловите и сушите. Умные, мля!

Наш подошел к ихним и крайнего – хрясь по бестолковке. Тот со стула – блымс на пол и с тоскливой рожей отдыхает.

Ихний, который рядом был, снизу – дынс! нашему в челюсть. Она аж ходуном заходила. И зубы чёрт знает куда разлетелись-рассыпались.

Наши все подбежали и троим сразу по очереди в пасть каждому – На!!!

Ихний из-под стола выныривает, стул за ножку ловит и нашему одному по тыкве сиденьем – тырс!

Наши, которым не перепало стулом, хап ихнего за руки и об стену хребтом – ды-дынс!

Из-под стола второй ихний вылетает, графин с пивом хвать и нашему по балде – хряп! Нашему-то хоть бы хрен. Голова как у железного Феликса.

А графин стёклами по всему кафе – фью-ю-ю-ю! И пивом мирный народ ухайдакал.

Мирных человек сорок было.

Они наримановских отловили и каждого – бамс, хряп, дынс, шарах! По несколько раз. Положили всех и за наших взялись.

Ду-дунс одному, ты-тырс другому, третьему – на! В нюх прямо! Четвертому, пятому и шестому – трах-тибидох бутылками по тыквочкам.

Один ихний орёт всем: – Атас! Мусора! Делай ноги!

Мусора влетели, всех повязали и в воронок покидали. А трое наших ушли. Молодцы же! Через окно да дворами к Тоболу. Там тальник. Залезь в него – хрен кто найдёт за месяц.

– Дальше! Дальше чё было? – вскрикнул Раков Жора, бетонщик с КЖБИ и стал пробиваться с задних рядов. – Нешто не утекли наши? Не свалили от карателей?

– За мной! – завизжал молодой мусорок с двумя звёздочками, – завёлся автор и читал с криками и шумом. – Догнать и расстрелять как собак нерезаных! Потому как они напали на милицию, на орган власти советской.

Началась погоня. Наримановские, хоть и связанные, а разбежались прямо из «воронка». Мусора его закрыть забыли. Наши, которых не сильно ухряпали, из «воронка» прибежали и стали портвешок допивать. Мирные отряхнулись и сели закусывать.

А на улице погоня пошла. МусАрня наших по следам хотела словить и прищучить. Короче, детектив поднялся в полный рост и размер. Строгий и долгий».

– Конец первой главы. Вторую читать? – Лыско снова набрал полное пузо воздуха и взял второй лист.

– Да не, всё прекрасно! Детектив как на ладони. Надо печатать, если и дальше такой же разворот событий, – улыбался Панович, председатель. – Хороший народ собрался в литобъединении. Талантливый.

– Далее вообще страсти нечеловеческие, – сказал Лыско. – Внимательно читать – со страха в штаны наложишь, если слабохарактерный.

– Ну, детективы читают люди крепкие духом, – заключил председатель. – Берём второй книжкой в типографию. Теперь переходим к стихам. Людям нужна поэзия, потому как жизнь – тупая беспросветная проза скучная. Хотя у капиталистов, конечно, житуха вообще дерьмо. Это заявляю официально. Как председатель литературного объединения.

– Лады. Только у меня к автору Лыско профессиональный имеется вопрос, – крикнул Проценко Дмитрий, тоже писатель детективов. – Вот в том месте где «ихний» из под стола выныривает, стул за ножку ловит и нашему одному по тыкве сиденьем – «тырс!» не будет интереснее, если он его стулом по тыкве – «хряп!» А?

– Да! Хряп – оно тут уместнее, – согласился токарь Мишин, прозаик-промышленник.

– Да какой базар!? Заменю, – Лыско достал ручку и слово переписал.– Хряп, оно достовернее. Народу понятнее будет.

– Ну, и ещё чисто литературный вопрос, – пропищала Марьянова, вредная тётка. – Какая фабула у повести?

– Очень большая, – гордо ответил Лыско, автор. – Триста восемьдесят пять таких вот листов.

– А сюжет в детективе должен оптимистически кончаться, – не унималась Марьянова. – У Вас, автор, как с этим делом?

– Поймали всех. Много мусоров наехало. Скрутили и наших, и ихних, да вообще всех, кто в кафе был. Шмяк – каждого третьего, хряпс – каждого второго. Ты-дынс каждого первого! Даже поваров – «шарах»! по сытым мордам. А директора кафушки не нашли. Убёг, подлец. Но, главное, всех честно посадили на 10 лет общего режима. Так хорошо работает советская милиция. Об этом и детектив мой. Кто осмелится сказать, что наша милиция нас не бережет и мышей не ловит?

– Ну, хорошо, что больше нет вопросов, – обрадовался председатель. – Скоро напечатается первый в области собственный детектив.

Автор поклонился и, прижимая рукопись к груди, сел на место, пустив маленькую, сверкающую слезу радости от удовольствия.

– Осталось теперь три поэтических книжки выбрать. Одну нашли уже. Это толстая детская поэма сантехника Перегудова про курочку и маленькое яичечко. Её вы уже слушали. А где мясники с базара, тоже детские поэты? – снова влезла Марьянова, технолог пивзавода. – Руки в крови до плеч, а деткам стишки кропают. Вы должны убийцам писать в тюрьмы и комарам- кровососам. Нонсенс же – мясник и дети. Чистыми руками надо деткам хоть что давать. Жизнь их потом сама замажет. Заляпает и загадит.

– Да мы детей как раз любим! Потому им и пишем! А рубим уже убиенную скотину для вас. Как пожрать свининку, так у всех рот, небось, в слюнях? Мы, к слову ни одного ребенка топорами не порубили за десять лет. А, наоборот, дарим им радость стихотворную. Пусть привыкают, что и среди мясников есть добрые люди, – сказал главный из трёх мясников-поэтов Скороплюев Василий. Я слова придумываю, Гришка Кукин рифмы, а Митрий Чувашев всё это в кучу собирает. У нас для малолеток стишков на пять книжек крупными буквами набирается. Но издадим покедова одну и, если родители этих мальцов не бросят у нас мясо покупать, значит, мы талантливо написали. Прослеживаете прямую связь?

Давай, сбацай стишок уже! – нетерпеливо заёрзал на стуле поэт-сантехник Перегудов. Он уже свой отдекламировал и желал от души мясникам громко провалиться, чтобы книжку не выпустили и этим поэзию не осквернили.

– Стишок написать – это вам не на базар за мясом сходить, – убеждённо сказал Скороплюев Василий. – Вот детишкам подарок в рифму. Зовётся он красиво: «Болтливый заяц». Это вроде как он сам спьяну-то и рассказывает зверям в лесу:

«Без важной для порядка ксивы

не чуем проседи в глазах,

Не только те у нас игривы,

кто стонет, словно льнёт слеза.

И к случаю на целый вечер,

а воздух сильно прёт и лечит

и вновь предметы нечестивы…»

– Браво! – орали почти все.

И все три мясника утонули в аплодисментах, хлынувших на их крепкие тела волной шторма баллов в семь. Их качнуло с непривычки. Хотя были они парнями суровыми, как и требовала основная профессия. При публичном разделении за прилавком туши на пашину, корейку, грудинку и окорок покупатели, наблюдающие за грустным видением расчленения тела, сильно задумывались и траурно молчали.

– Значит, не одной Агнии Барто дано чуять детскую душу, – просто и ясно сказал председатель, когда хлопать прекратили. – Вот он – шедевр поэзии: «Без важной для порядка ксивы не чуем проседи в глазах». Так написать! Завидую сам!

– Так только Пушкин мог ласково изумить малолетнего читателя! – бурно восторгалась беременная писательница научной фантастики, она же крановщица башенного крана, Малькова Алевтина. – Ну, а кто Пушкина не читал вообще, тех надо ссылать в сибирскую тайгу лес валить. Не читать Пушкина – это преступление против поэзии и гуманизма. На лесоповале пусть они забудут все буквы и даже расписаться в ведомости за зарплату не смогут. Такое им наказание от цивилизации советской.

Панович оглядел переминающихся на ногах мясников, у которых глаза горели так, будто каждому удалось разрубить тушу на двенадцать названий одним махом.– Ещё хотите читать? Ну, один стишок вдогон можно. Книжку вашу мы и так берём. Первый стих ваш воспитает достойную смену нам, старикам! Давайте!

– А эта поэма называется «Воспоминания мальчика старшей группы детсада номер шесть «Звёздочка» о раннем детстве в люльке», – доложил Скороплюев. Все слушаем и не кашляем:

«…что не всегда не все оглобли так издевательски страшны,

как те, козлам подобные харнаи,

что не немы да и не так уж и глухи,

И кроме вшей, от часа до сохи,

правители законами от Сатаны,

Зудящий зуд на стульях у стены,

Пропитанной потугами в плену от гнусных нам намёков

До правильно проложенных следов

туда, где на собранье рвутся собираться те,

не видные с порога поезда,

Всегда готовые в пригодные продраться

на тайный страшный сбор, ушами и под явь…

– А?! Как завёрнуто! Как дитё в пелёнку! – всплакнул растроганный своми же словесами мясник Гриша Кукин, создатель рифм. И все трое мясников по-мужски без всхлипываний всплакнули. Нежные души имели работники пера и топора. Хотя весь зал не нашел в творении рифм.

– Это про чё вообще? Не внюхал я, – поднялся сочинитель частушек, оператор земснаряда Лихобабин. – Расшифруйте, мать-автомать!

– Молчи, дурак, – дернул его за рукав писатель Лыско. – Хрен потом твои частушки примут. Про что – не ясно. Да! Но ты мясников не зли. Они тебя без топора напополам разложат. Кулаки как утюги. А стишок кто хошь сам додумает до своего разумения.

– А где рифмы, бляха-папаха? – нагло спросил прозаик Якушев. – Навоз какой-то, а не поэма.

– Козёл ты, Якушев, – ответил мягко Митрий Чувашев, составитель стихов из слов Скороплюева и рифм Гришки Кукина. – Всё в тонких эфемерных и филигранных рифмах, да, народ? И сразу в пяти смыслах философских. Детям полезно головку раздумьями загружать. Вот как я вам отвечу на происки враждебные.

– Тоньше некуда! И философии полная тележка! Не понимаете вы, придурки, гениев, – зарыдала беременная Малькова и выбежала из зала, заливая пол вроде бы пока ещё слезами.

От бьющей всех по головам струи фонтана талантливых произведений народ слегка затуманился и повял. Но третью поэтическую книгу надо было подготовить к печати хоть тресни.

– Так меня же забыли, – подпрыгнула технолог пивзавода Марьянова. – Хотя я вам пиво машинами таскаю бесплатное на заседания – это подарки от моей профессии. Но я же, главным делом, поэтесса. Пишу исключительно о любви. Потому, что много про неё слышала от знакомых и в театральных постановках по радио.

– Читай, да всем на ужин пора, – вытолкал её на пустое место перед рядами стульев кладовщик Ляхов, уже спокойный после выигранного конкурса.

– А и зачту! Моя книжка стихов будет третьей.

Марьянова распустила волос, откинула голову назад и приложила ладошку к глазам:

– Ты моя революция и затяжной декаданс.

– Ты моя проституция, вечный в душе дисбаланс.

– Ты моя экзекуция, "несовершённый" мой ляп.

– Может, моя деградация – эволюционный этап?

– Это часть длинной поэмы, – открыла глаза, полные боли и слёз, Марьянова. – Если начну всю поэму читать, никто не выживет в зале. Так режет она души на мелкие рваные кусочки. В ней – неизлечимая смертельная болезнь моих несбывшихся любвей.

Явно списала у кого-то, – заметил ехидно штатный ругатель поэт-частушечник Лихобабин с третьего ряда. – Так прекрасно она сама хрена с два бы написала. У какого-то почти что классика сдула, которого мы не знаем.

– Всё, всё! Успокойся, – очень печально сказал Панович Андрей Ильич.– Берём. Много народа живёт как и ты без любви. И пусть они рыдают над прекрасной твоей поэмой. Пусть трепещут их невостребованные чувства. Ну, товарищи. Шесть книжек для дебюта набрали. Радуемся и идём по домам. Встречаемся в пятницу после рабочего дня. Будем учиться придумывать сюжеты. Устраивает?

– Ура! – Сказали все тихо. Устали тратить эмоции. – Да здравствует литература!

Расходились как с тайной вечери. По одному и мелкими группами единомышленников. Потому, что само по себе собрание литераторов – это хорошо. А вот выбрали для издания книг не тех. Так считали все, кроме избранных к публикации книжек. Но обойдённых получилось в сто раз больше и они решили, что выбор был несправедлив, а за справедливость имелся повод побороться.

Только председатель Панович Андрей Ильич брёл домой устало и одиноко. Избранные для издания их книжек не провожали его, чтобы случайно не показаться подобострастными. А остальные вроде и не обиделись, но разозлились. Их рукописи, конечно, были лучше. Но, как и всюду, выскочки

выигрывают. Хоть произведения их явно левой ногой написаны и похожи на сочинения школьников-троечников из пятого класса.

– Надо по-честному порядок установить, пока бумаги этих бездарей не увезли в типографию, – проектировщик Маслов на ходу придержал за рукава шофёра такси Игнатьева и грузчика с элеватора Андрюшу Блаженного.

Наши с вами повести куда интересней и написаны не слабее, чем Хемингуэй умел.

– Да. Надо снова собраться и я разнесу в клочья тех шестерых, а из прозаиков предложу издать ваши повести, – обрадовался возможности покричать на собратьев по перу врач-терапевт Савченко. – Сам я ничего не написал кроме десяти тысяч рецептов, а в литобъединение пациентка меня затянула. Вы, говорит, так поэтично пишете рецепты, что их хочется наизусть учить и на Новый год под ёлкой вслух читать.

– Поэтов тоже менять надо, – загорячился Маслов. – Если этих опубликуют – позор на всю область. Лепет полуграмотный.

– И поэтов я выдвину других, – терапевт Савченко «завёлся». – Выбрали графоманов безмозглых! Уши в трубку скручиваются от их, так сказать, стишков. И мозги взрываются. Жуть! Предложу Мухину, Завадскую и Кулибабина. Вот они таланты! Слова у них рассыпаются как драгоценные камни. Но они – ребята скромные. Даже дома стесняются своим показывать стишки. Ну и затолкали их, бедолаг, наши литераторы в самый глухой угол. Нет. Не пойдёт.

В пятницу на очередном заседании он произнёс речь, по накалу страстей и количеству правды напоминающую выступление вождя Ленина В.И. на заседании Петроградского Совета 25 октября 1917 года. Слабонервные плакали и ненадолго сваливались в обморок, а сильные духом быстренько с оратором согласились и надавили на Пановича так, что он поднялся на стол и крепко стукнул себя в грудь большим кулаком.

– Как коммунист я обязан прислушиваться к мнению большинства, какую бы хрень оно не несло! – признался он и включил вместо прежних избранников Маслова, Игнатьева и Блаженного для издания прозы, а поэтами для публикации книжек принял Мухину, Завадскую и Кулибабина.

– Нехай теперь читают свои придумки, – крикнул с места отверженный на время автор романа «От любви до ненависти» кладовщик Ляхов. – Мы не гордые. Издадим свои шедевры после них. Их народ начнёт чмырить за малохудожественную самодеятельность, а тут наши шикарные книжки напечатают. И не мелькнет мимо нас любовь народная. Пусть читают свой бред, бляха-папаха! Эй, где вы там? Выходи по одному.

Первым отважился проектировщик Маслов

– Повесть – научная фантастика. «Стекло из гранита». Отрывок второй главы:

«ОН слушал свой вердикт молча, находясь в «xyz» состоянии – полностью без материальной оболочки, помещённый в силовой блок высшей степени непроницаемости, как один из самых жутких преступников Межгалактической Межзвездной хартии цивилизаций Мира Создателя.

Вопль Основного Эсквайра заполнял всю его раненую обидой внутренность :

– За наглое нарушение статьи №3 кодекса Вселенной, а конкретно -оскорбление всех дел Всемогущего Премьера нашей партии, нарушение клятвы и добровольный переход в клан Желтых, находясь в очередном воплощении на планете – приговаривается к изгнанию из кругов сути всех планет всех Вселенных»

– Ну, какая же сволочь, этот основной Экскаватор! Гад-то какой бессердечный! – закричал писатель Кушаков, чего-то, похоже, хлебнувший с небольшими градусами. Он вытащил из-под себя стул и метнул его в Маслова, но не попал. И дал автору шанс дочитать отрывок:

–Это же конец прекрасным мечтам моим насчёт будущих воплощений в других мирах. Зачем тогда мне быть в этом поле Энергии?! – Подумал ОН, нажал себе на пупок и аннигилировался»

– Я не Эсквайр! – попробовал утихомирить Кушакова Маслов. – Я всего-то автор фантастической своей повести. Не надо об меня крушить мебель государственную, пронумерованную. Пронял тебя, Гена, текст? Прохватил!!! И тебе эта сволочь поперек горла? Я, когда писал про него – три авторучки сломал. Такая злоба была на эту межгалактическую верховную тварь!

– А Вы не на кого не намекаете из руководителей нашей партии? Уж больно напоминает одного, – спросил ехидно писатель Лыско, отвергнутый и отсроченный от издания детектива «Наказание за преступление» минимум на полгода.

– Я бы его фамилию обязательно написал, – отгородился смелым ответом автор. – А если Вам кто-то конкретно почудился, то скажите тогда вы его фамилию. Вашу догадку и передадим в соответствующий Комитет.

Лыско вспотел и поросился выйти по нужде.

– Да, нужда – она и милостыню заставит клянчить возле базара,– укусил литератора врач Савченко.

– Пусть с ним! – разрешил председатель. – Разрешим выйти товарищу?

– Иди, а то не успеешь. Не хватало нам этого только! – сказала поэтесса Завадская

– Вы шибко наукообразно излагаете, – подкинула угля Марьянова, которую тоже отбросили в очередь на публикацию подальше. «Ани… какая-то ингаляция и взорвался»! Не для народа пишете, товарищ! Чего конкретно имели вы потугу выразить?

– Я ничего не хотел, – гордо поднял подбородок Маслов. – Это мой герой повести нажал на пупок и превратился в пустое пространство. Фантастика. Мог бы нажать, конечно, на глаз. Но фантастический жанр допускает и некоторые вольности, Тупым и неспособным к пониманию более сложного, чем таблица умножения, объясняю: «Аннигилировался» по-простому называется «исчез», растворился, пропал и помер.

– Марьянова, мы вас во второй партии скоро уже напечатаем,– вздохнул председатель. – Не бузите. Не мстите конкурентам. Не по-литературному это. Маслова с прекрасной фантастической повестью берём непременно. Теперь слушаем следующего. Причём поэта. Мухина готова на эшафот? Видите, как строго сегодня терзают авторов?

Мухина выбежала на «лобное место» перед всем залом в фиолетовом платье до пола. На причёске её качалась того же цвета ажурная шляпка с крупным пером страуса или петуха.

–Баллада о страсти! – объявила Мухина и заплакала. – Очень грустная. Но я выбрала фрагмент не угнетающий психику.

«мокрые белые хлопья

зонтик большой на двоих

вот оно- счастье

Дерзкая нежность сердец

Краткая сказка любви»

– Сколько же бродит нас, незамеченных никем талантов! – вскрикнула оскорблённая Марьянова. – А некоторых хоть и заметят, хоть для проформы и признают по способностям, но грубо потом игнорируют. Это из-за блатных, заговорённых на успех с высот партийных, да из-за любовниц временных, которые подделываются под нас, поэтов. И задвигают нас, истинных чистых талантов, в за… в запасники и подполье. Хорошо, если не забудут наглухо. Настя Мухина создала шедевр равный работам Изабеллы Ахатовны Ахмадулиной. Кто читал её сборник «Струна»? В нём всё непередаваемо гениально. Вот и у Насти нашей почти так же, если не лучше.

Под бурные аплодисменты и сдержанные слёзы умиления Мухина сдала рукопись председателю и, колыхая воздух фиолетовым широким подолом, выбросилась в коридор, махнув печально локонами под шляпкой с гнутым петушиным пером

– Игнатьев готов? – Пановичу надоело слушать ахинею, которую он обязан был хвалить, чтобы литературное объединение однажды дружно не набило ему морду за недооценку талантов и не рассосалось до полного отсутствия. Но он перед заседанием, ещё на улице из плоской фляжки хлебал коньячок, который как-то помогал ему перетерпеть избыток творческого бреда и поверить, что литературные перлы любителей-сочинителей всё же лучше называть талантливыми, чем лечить бодягой фингалы. Надо, чтобы литобъединение, наоборот, росло и ширилось, следовало ритмично издавать книжки счастливых графоманов и, конечно, редких, вполне психически здоровых, любителей иногда высказываться письменно.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.