Имитация науки. Полемические заметки

Вообще-то, согласно распространенным представлениям, язык есть материальная оболочка мысли. В таком случае между первым и вторым ничего не помещается. Если А. А. Иванов придерживается иного мнения, то он не имеет права обходить этот вопрос. На авторе лежит обязанность показать, что между мышлением и языком действительно существует какое-то опосредующее звено. Это первая часть задачи. Вторая – обосновать тезис, согласно которому таким звеном является дискурс. При этом было бы весьма полезно разъяснить, в каком именно смысле употребляется им это последнее понятие. Оно выступает в рецензируемой работе в качестве ключевого, но его смысл никак не очерчен. На это можно возразить, что автор просто не имеет физической возможности давать пояснения ко всем употребляемым им терминам. Да, такое возражение вполне резонно, однако, как мы полагаем, автор действительно научного труда обязан озаботиться тем, чтобы его правильно поняли, и по этой причине не имеет права избегать экспликации (хотя бы эскизной) ключевых терминов.

Наибольшие трудности понимания созданного А. А. Ивановым текста вызывают понятия означаемого и означающего. Эти понятия введены в научный оборот Ф. де Соссюром для характеристики различных сторон языкового знака. Означающее – материальная сторона знака, означаемое – смысловая, денотативная. Например, означающим слова «рука» будут четыре звука: [р], [у], [к], [а], а означаемым – семантический (или смысловой) аспект данного слова.

Все эти сугубо лингвистические сюжеты А. А. Иванов использует для того, чтобы изложить вещи, лежащие далеко не в лингвистической плоскости, причем вкладывает в понятия «означающее» и «означаемое» свой собственный смысл, отличный от общепринятого. Вот, например, его высказывание на с. 20:

«Дискурс субъекта существует как детерминированная цепь означающих, как автономная, объективная по отношению к конкретному индивиду структура формальных отношений».

Здесь под означающим явно понимается знак, а не сторона знака. Вот еще одно высказывание, которое свидетельствует о том же:

«В словах “сие есть тело мое” “есть” превратилось в “означает”, “замещает”. Хлеб и вино, освободившись от субстанциальности, стали лишь формальными означающими…» (с. 62).

Замещать предмет, означать его может только знак, но не сторона знака. Если бы автор сводил знак к одной его стороне и всегда придерживался такого подхода, это еще можно было бы трактовать как проявление творческой индивидуальности, хоть и несколько чрезмерное. Но дело обстоит гораздо хуже: он употребляет понятие «означающее» в совершенно произвольном смысле. Возьмем высказывание на с. 77:

«Концепт “субъект/личность” функционирует в репрезентативной культуре Модерна как “нулевая институция” – величина неопределенного значения, означающее, включенное в ряд означающих, демонстрирующее устранение разрыва между двумя сторонами знака».

Здесь прямо утверждается, что означающее – это определенного рода концепт. Но концепт по определению есть нечто нематериальное, это смысл, образ предмета. Означающее же, напомним, сторона знака, т. е. явления материального.

Но главный вопрос, который встает перед читателем, пытающимся постигнуть глубины диссертации А. А. Иванова, – это не вопрос о трактовке тех или иных понятий, а другой – зачем вообще нужна вся эта лингвистическая терминология? Что она дает для понимания тех реалий, которые он описывает? Вот на с. 179 А. А. Иванов пишет:

«В своем романе (“Что делать?” – Р. Л.) Чернышевский <…> предложил такой вариант конструирования означающих, в котором противоположности трансформируются друг в друга, одна превращается в нечто другое и не предполагается ничего, что могло бы существовать вне таких конструкций, могло быть не втянуто в их орбиту».

Какие неизведанные глубины открывает нам эта сентенция? Какие новые грани истории идейной борьбы в России высывечивает? Думается, Н. Г. Чернышевский был бы сильно удивлен, если бы узнал, что он в своем знаменитом романе занимался «конструированием означающих», а не созданием нового социального идеала. Цели и помыслы Чернышевского лежали не в лингвистической плоскости, а в сфере моральной и социально-политической. И читающая публика, к которой он обращался, также мыслила в категориях морали и политики, но никак не лингвистики. Навешивание лингвистических бирок на явления такого рода ничего не дает для понимания реальных процессов в обществе. А. А. Иванов упражняется в искусстве сочинения абстрактных умозрительных схем, а здесь дышит почва и судьба.

Общая оценка

Действительно научное исследование (а не его имитация) всегда имеет своим предметом реальные общественные явления и процессы. Чтобы изучать строй мыслей русской интеллигенции, анализировать проблемы, которые ее волновали, мало читать дневники, переписку и другие тексты. Необходимо обратиться к тем действительным проблемам, которые стояли перед российским обществом, к социальным противоречиям, его раздиравшим, к явлениям базисного порядка. Вступив на путь капиталистического развития с огромным опозданием против Запада, Россия стала быстрыми темпами преодолевать свою отсталость. Однако эти темпы были недостаточны из-за архаичного политического строя и нарастания остроты социально-классовых противоречий. Россия всё глубже увязала в трясине проблем, порожденных ее периферийным положением в системе мирового капитализма. И думающая часть общества стояла перед трагическим выбором: идти вместе с царизмом и исторически отжившими классами против потока истории или присоединиться к народным массам в их борьбе за лучшее будущее. Значительная часть русских образованных людей выбрала второй путь, именно они и образовали интеллигенцию. Интеллигенты – это не какие-то «производители и операторы дискурса», как пытается уверить читателя А. А. Иванов, а носители протестного сознания, люди, сознательно подчинившие свою жизнь борьбе за народное счастье, как бы они его ни понимали. Победоносцев, Катков, Леонтьев в их число не входят, и А. А. Иванов, не удостаивая этих персон вниманием, поступает правильно, но только вопреки своему определению интеллигенции. Конечно, в процессе выработки своей позиции русская интеллигенция решала такие вопросы, как соотношение морали и нравственности, разума и чувства, индивида и общества. Об этом в диссертации А. А. Иванова написано. Но он не видит, что за всеми этими вопросами стоит главный: как Русь убогую и бессильную превратить в державу могучую и обильную?

В итоге в труде А. А. Иванова реальная Россия подменена какой-то неведомой страной, где невесть откуда взявшиеся «производители и операторы дискурса» занимались не осмыслением реальных проблем, стоящих перед страной, а репрезентацией субъективности. Такие пустяки, как крепостнический строй, самодержавие, отсутствие элементарных политических и гражданских свобод, прогрессирующее обнищание трудящихся масс, русскую интеллигенцию XIX в., надо полагать, не волновали.

Нет ничего удивительного в том, что автор такого сочинения не смог грамотно сформулировать, в чем состоит актуальность исследования. Актуальное исследование связано с практическими потребностями общества, здесь же никакой связи не прослеживается.

На протяжении всего своего труда А. А. Иванов не ставит вопроса о том, что его труд дает для понимания процессов в современной России, для осознания роли образованных людей в обществе, их ответственности за будущее страны. И, разумеется, нет ни малейшей попытки заглянуть хотя бы в ближайшее будущее, выдвинуть хотя бы приблизительный прогноз. И дело не только в том, что А. А. Иванов о необходимости связать свое повествование с современностью и тенденциями развития не догадывается, но и в том, что с тех позиций, которых он придерживается, это сделать невозможно.

Метод, который фактически реализован в диссертации, заключается в следующем. А. А. Иванов взял известный ему идейный материал, относящийся к истории русской культуры в 30-е – 60-е гг. позапрошлого века, и попытался интерпретировать его в лингвистических терминах. В меру своего понимания этих терминов, конечно.

Приходится напоминать, что наука – это коллективный поиск истины. Ученый пытается решить проблему, поставленную другими исследователями, делая тем самым результаты своего труда открытыми для критики. Это означает, что любое научное исследование – это реплика в споре. С кем А. А. Иванов в своем труде полемизирует? В чем заключается приращение знания по сравнению с трудами других авторов? На эти вопросы диссертация ответа не дает, да и дать, как нам представляется, не может. Фактически публике предложена репрезентация субъективности автора, что, возможно, и интересно, но ведь он же не желает быть объектом научного познания, он претендует на то, чтобы выступать в роли субъекта, не так ли?

Резюме

Итак, актуальность исследования определена неверно, предмет очерчен произвольно, метод не адекватен материалу, исследование реальных проблем подменено созданием умозрительных схем, связь с современностью не эксплицирована и не может быть, если следовать принятой методологии, эксплицирована, никакой попытки прогноза не предпринято, и такая попытка вряд ли возможна. И за что же, спрашивается, здесь присваивать степень доктора философских наук?

Изучение диссертации А. А. Иванова показало, что работа не отвечает требованиям п. 9 и 10 «Положения о порядке присуждения ученых степеней», предъявляемым к докторским диссертациям, а ее автор, по нашему мнению, не заслуживает присуждения ему ученой степени доктора философских наук.

Плюшкинизм в науке (прецедент Н. Е. Седовой)

Ни для кого ни секрет, что в научном сообществе, как и в обществе в целом, имеют место факты «неправомерных заимствований». До создания Диссернета о масштабах этого позорного явления можно было судить только на основании косвенных данных, и лишь отдельные факты интеллектуального воровства в силу случайного стечения обстоятельств становились достоянием гласности. Но с созданием Диссернета ситуация принципиально изменилась, теперь страна получила полную возможность узнавать имена своих героев. Благодаря деятельности этого общества удалось вывести на чистую воду многих деляг, скрывающихся под маской респектабельных ученых. Но работа, конечно, не завершена, потому что далеко не вся научная литература оцифрована. По мере увеличения объема оцифрованных текстов список тех, кто занимается кражей чужих текстов, будет, несомненно, возрастать. В нем найдется место и профессору Н. Е. Седовой (1950–2016), оставившей обширное «творческое» наследие, о котором сейчас и пойдет речь.

Но прежде одно принципиальное замечание. Жизнь Н. Е. Седовой завершена, и это обстоятельство в глазах иных людей является индульгенцией. Натальи Ефимовны, мол, уже нет с нами, она не имеет возможности возразить, поэтому лучше в такой ситуации хранить молчание. С этим мы категорически не согласны. Физическая смерть – это только факт биографии, не более того. Человек продолжает жить после смерти в памяти живых, и он вправе рассчитывать на справедливый суд потомков. И, добавим, не имеет права уклоняться от этого суда. Вся историческая наука – не что иное, как суждение о делах людей, давно (или недавно) ушедших из жизни. И это правило распространяется не только на великих, но и на всех без исключения. Потомство произнесет приговор каждому человеку. Поскольку в науке нет монополии на истину, любой человек, не согласный с моим суждением о текстах, автором которых официально является Н. Е. Седова, имеет возможность возразить.

Итак, если составить список трудов, автором или соавтором которых значится Н. Е. Седова, он будет выглядеть весьма солидно, наверняка в нем несколько сот позиций. Из всего этого корпуса сочинений мы отобрали для анализа только монографии, изданные в последние годы ее жизни. Их целых семь. Все они изданы в Комсомольске-на-Амуре крохотным тиражом, но ни величина тиража, ни место публикации для оценки научных трудов не имеют существенного значения.

Итак, монография Н. Е. Седовой «Современный учитель: чему его учить и каким ему быть» (Комсомольск-на-Амуре: Изд-во АмГПГУ, 2011. 666 с.). Объем, конечно, впечатляет. Заглянув под обложку, мы легко можем убедиться в том, что она представляет собой механическую сумму слегка отредактированных выпускных квалификационных работ, написанных в разные годы студентами института филологии. Редактирование заключалось в сокращении. Как рецензент или руководитель этих работ она имела доступ к их электронным вариантам. Не мудрствуя лукаво, она брала такую работу и вставляла в свою монографию в виде отдельной главы. Так, первая глава целиком скопирована с выпускной квалификационной работы Т. С. Вакуловой (с. 5–55). Руководители данной работы – Н. Е. Седова и Н. Н. Французова. Пятая глава второго раздела содержит текст, скопированный из выпускной квалификационной работы Е. С. Пивоваровой (с. 403–408; 413–419). Руководитель этой работы – асс. М. А. Клячева. Аналогичная картина наблюдается в шестой главе второго раздела. Здесь объектом копирования была выпускная квалификационная работа Е. Е. Сериковой (с. 478–481). Руководитель – доц. О. Ю. Токарева. Что касается остального текста, то найти оригиналы, с которых он скопирован, не представляется возможным, поскольку выпускные квалификационные работы хранятся только три года. Судя по некоторым оговоркам, Н. Е. Седова использовала работы, написанные в более ранний период. Так, на с. 216 читаем:

«Разработка и принятие программы развития воспитания в системе образования России на 1999–2001 годы является важнейшим направлением реализации принципов государственной политики России в сфере образования».

Такие слова могли быть написаны не позднее 1998 г., а монография, напомним, издана в 2011 г.

На то, что перед нами – чистый плагиат, указывают следующие факты. Первое. Библиография приводится после глав, а не после всей монографии. В многочисленных библиографических списках фигурируют одни и те же работы. Это возможно только в том случае, если имеет место простое копирование.

Второе. Все главы построены по одному плану, который полностью соответствует стандартному плану ВКР.

Третье. В главах повторяются одни и те же сюжеты, что было бы невозможно, если бы работа была написана одним автором. Например, этимология слова «культура» раскрывается на с. 68 и 175. Общие рассуждения о культуре содержатся на с. 65–74 и 171–179.

Четвертое. Известно, что Н. Е. Седова окончила филологический факультет с отличием. Однако в тексте встречаются описки и ошибки, причем порой грубые. Например, на с. 117 мы находим слово «эксперементальный». На с. 545 есть такая фраза: «Проблема социализации не всесторонне изученна». Мы должны поверить, что специалист в русской филологии не может отличить краткую форму причастия от краткой формы прилагательного. Неправильно написаны имена Ж. Кондорсе, Пико делла Мирандолы, Н. Я. Данилевского, Ю. Яковца, Б. П. Есипова и даже В. А. Сухомлинского.

Пятое. Если верить Н. Е. Седовой, то она в течение относительно краткого промежутка времени проводила педагогические эксперименты в школах № 14, 18, 31, 32, 45, 51 и в АмГПГУ. При этом она вела занятия на английском, немецком и французском языках. Каким образом она могла получить на это разрешение, в работе не объясняется. О степени ее владения английским языком говорит тот факт, что на с. 545 название книги на английском языке содержит две грубые орфографические ошибки.

Шестое. В ряде мест (с. 275, 277, 305, 309, 315, 455, 461) Н. Е. Седова говорит о себе в третьем лице. Например, на с. 309 читаем:

«В своей книге “Новые подходы к подготовке учителя” Н. Е. Седова проводит анализ трудов современных философов, работавших над данной проблемой».

В пользу утверждения, что Н. Е. Седова не читала того труда, автором которого официально числится, говорит следующий факт: библиографический список имеется после каждой главы, а после четвертой и седьмой главы первого раздела его нет.

На с. 323 дано обещание в следующем параграфе рассмотреть вопрос о повышении уровня мотивации через активизацию самостоятельной работы, однако оно не выполнено. Следующий параграф посвящен развитию творческих способностей учащихся при использовании метода проектов в средней школе. Объяснение может быть только одно: Н. Е. Седова механически соединила два куска текста, взятые из разных источников.

Следующая монография озаглавлена «Подготовка будущих специалистов среднего профессионального образования на компетентностной основе как фактор их эффективной социальной адаптации» (Комсомольск-на-Амуре: Изд-во АмГПГУ, 2011. 336 с.) Она представляет собой кандидатскую диссертацию, в которой слово «диссертация» заменено на слово «монография». На с. 15 написано: «Структура монографии. Монография состоит из введения, трех глав, заключения, библиографического списка и приложений». Так принято писать только в диссертациях. В аннотации сказано, что в монографии использованы материалы Н. Г. Громыко. Из телефонного разговора с Н. Г. Громыко нам удалось выяснить, что она отдала текст своей не защищенной диссертации в полное распоряжение Н. Е. Седовой. Н. Е. Седова опубликовала чужой труд под своей фамилией. О том, что это так, свидетельствует такой факт: как следует из текста, в Южно-Сахалинске был проведен трудоемкий педагогический эксперимент. Невозможно себе представить, что его провела Н. Е. Седова, которая постоянно проживала в Комсомольске-на-Амуре.

Конечно, присвоение чужого научного труда с согласия подлинного автора в юридическом смысле кражей не является. Но всё равно такой поступок – проявление патологической жадности.

Мы проанализировали также работу Г. Н. Непомнящей и Н. Е. Седовой «Педагогические условия подготовки будущего учителя к воспитанию духовности школьников на основе этнокультурной компетентности» (Комсомольск-на-Амуре: Изд-во АмГПГУ, 2010. 259 с.). В результате анализа установлено, что текст монографии получен путем незначительного редактирования кандидатской диссертации Г. Н. Непомнящей. Часть текста диссертации опущена, часть перемещена из основного содержания в приложения. В текст не добавлено даже ни одного нового абзаца. И в данном случае прямого хищения нет, есть лишь приписывание себе авторства труда, написанного другим человеком.

Объектом нашего рассмотрения была и монография Н. Е. Седовой и Е. Н. Колектионок «Развитие креативности младших подростков методом проектирования при обучении иностранному языку» (Комсомольск-на-Амуре: Изд-во АмГПГУ, 2011. 220 с.). По структуре и содержанию она представляет собой диссертацию. Во введении обосновывается актуальность темы исследования, характеризуется степень изученности проблемы, методология исследования, формулируется, в чем состоят его новизна и теоретическая значимость и т. д. В первой главе раскрываются философские и психолого-педагогические основы исследования, во второй и третьей описывается проведенный эксперимент. Из текста видно, что его подлинный автор преподавал английский язык школьникам. Таким автором никак не могла быть Н. Е. Седова хотя бы по той причине, что она не имела соответствующего образования. На с. 97 содержится такая фраза:

«В основу данной схемы положена разработанная нами модель развития креативности младших подростков и схем планирования занятий, предложенная Н. Е. Седовой, несколько модифицированная нами».

Совершенно ясно, что этот текст принадлежит Е. Н. Колектионок, а сама Н. Е. Седова даже не удосужилась прочитать работу, соавтором которой она якобы является. В пользу нашего предположения говорит также следующий факт: на с. 143 и 145 встречается однотипная описка – слово «аудиальное» написано через твердый знак. Н. Е. Седова, имеющая, повторим, диплом с отличием об окончании филологического факультета пединститута, этого не заметила. Очень много «блох» и в библиографии.

Вывод: Н. Е. Седова фактически не является соавтором монографии.

Следующая работа Н. Е. Седовой «Основы практической педагогики» (Комсомольск-на-Амуре, АмГПГУ, 2007. 254 с.) имеет статус учебного пособия. В предисловии (с. 5) сказано, что при ее написании использовалась помощь студентов-бакалавров. В чем конкретно она состояла, не поясняется. Работа оформлена крайне небрежно. Библиография оформляется разными способами. (Например, на с. 25 содержится ссылка на работу К. Д. Ушинского, оформленная совсем не так, как остальные ссылки). Есть сверхкраткие параграфы. Так, параграф 2.3 состоит из 9 строк, а 2.2 всего из четырех. После темы 1 нет словаря терминов, а после темы 2 и многих других он почему-то есть. Удивительно название некоторых параграфов. Так, параграф 3.8 озаглавлен следующим образом: «Гносеологическая функция направлена не только на познание и анализ педагогических явлений, но и на изучение и осознание преподавателем самого себя, своих индивидуально-психологических особенностей, уровня профессионализма» (с. 94). В послесловии названы фамилии студентов, которые работали над учебным пособием. Это Дорофеева, Кулыба, Киле, Матвеева, Самойлова, Емельянцев. В чем состоит их работа, не указано. Но вообще-то участие студентов в подготовке учебного пособия – вещь совершенно неслыханная. Единственно разумное объяснение всем странностям работы заключается в том, что в ней под одной обложкой соединены курсовые работы по педагогике перечисленных студентов.

Другая работа Н. Е. Седовой – «Технология организации и описания педагогического исследования (на примере курсовых и дипломных работ по педагогике)» (Комсомольск-на-Амуре: Изд-во АмГПГУ, 2006. 297 с.). Как указано во введении на с. 4, пособие написано на основе спецкурса, в подготовке которого принимали участие студенты Дорофеева, Емельянов, Киле, Кулыба, Матвеева, Самойлова. Фамилии совпадают с теми, которые указаны в предыдущем пособии, за исключением одной. Вместо Емельянцева фигурирует Емельянов (с теми же инициалами). Ясно, что это тот же студент. В каком-то одном случае фамилия искажена

Озадачивает начало. Оно написано столь косноязычно, что невозможно поверить, будто автор – филолог по образованию. Приведем некоторые примеры. Пример первый:

«Еще не так давно понимание образования сводилось к воздействию на отдельного индивида» (с. 5).

Пример второй:

«Эксперимент в сфере образования, сложившийся к настоящему времени, в определенном смысле таковым не является. Существующие его примеры не разрешалось анализировать с точки зрения возможных отрицательных последствий. Этот запрет объясняется неверным пониманием концептуальной эксперимента, составляющей оформленный так: “Нельзя экспериментировать на детях”» (с. 5).

Пример третий:

«Его концептуальное содержанное принципиально отличается от естественнонаучного по следующим пунктам» (с. 5).

Пример четвертый:

«Какой создан эксперимент направленный на формирование новых фрагментов и образцов образовательной практики?» (с. 14). (Запятая пропущена не нами.)

Совершенно непонятно, зачем в одной рубрике объединено несколько глав. Так, главы 11 и 12 объединены, причем в главе 11 нет никакого содержания. Глава обозначена, но ни одного слова в ней нет. Встречаются параграфы из нескольких строк (14.2; 14.3; 14.4 и др.). Причем номер 14.2 присвоен двум разным параграфам. Некоторые параграфы имеют разную нумерацию, но одинаковое название. Например, параграф 15.1 озаглавлен «Недописанное сочинение», и точно такой же заголовок имеет параграф 15.4. Главы 17 и 18, в отличие от других глав, не разбиты на параграфы. То же главы 19 и 20, они вдобавок и объединены. Главы 21–24 тоже объединены, причем в первых трех из перечисленных глав нет ни одного слова. Глава 25 состоит из одного параграфа.

Все эти странности могут быть объяснены только тем, что и эта работа написана методом механического объединения текстов, созданных студентами по заданию Н. Е. Седовой, причем работа проведена крайне небрежно и халтурно.

Нами изучена также работа Н. Е. Седовой «Основы практической педагогики» (М.: ТЦ «Сфера», 2008. 187 с.). Мы пришли к выводу, что она представляет собой отредактированный текст учебного пособия «Основы практической педагогики», изданного годом раньше в Комсомольске-на-Амуре. Однако здесь нет упоминания о том, что в подготовке пособия Н. Е. Седовой помогали студенты. В результате редактирования текст оказался приглажен, однако кое-какие огрехи остались. Так, на с. 118 написано:

«Основным критерием инновации выступает новизна, имеющая равное соотношение передового педагогического опыта».

«Введение оптимальности в систему критериев эффективности педагогических инноваций означает затрату сил и средств учителей и учащихся для достижения результатов».

На с. 162 читаем:

«Развитие самобытности, которая достигается не стремлением к оригинальности, а одержимостью быть собой – любимым возделыванием своего жизненного участка».

Итак, человек прожил благополучную жизнь: добился степеней известных, оставил обширное наследие в виде сотен статей и множества монографий… И что же? Каков его вклад в науку? Какая мысль, какая идея осталась от него? Ну, пусть не мысль, а хотя бы наблюдение или замечание? Что могут почерпнуть будущие ученые в этих пухлых сочинениях через 10, 20, 50 лет? Увы, абсолютно ничего. Н. Е. Седова не продвигала науку, она на ней паразитировала. Все ее творения, без сомнения, – макулатура, мусор, информационный шум.