Неподходящее занятие для женщины. Черная башня

– Почему вас так интересует Марк Келлендер?

– Его отец поручил мне выяснить причину его смерти. Я надеялась, вы сможете мне помочь. Создалось ли у вас хоть раз впечатление, что он несчастлив, до того несчастлив, чтобы наложить на себя руки? Он объяснил, почему бросает колледж?

– Мне – нет. Я никогда не был с ним близок. Он вежливо попрощался, поблагодарив меня, как он сказал, за помощь, и ушел. Я сказал приличествующие случаю слова сожаления. Мы пожали друг другу руку. Я был в замешательстве в отличие от Марка. Он же не из тех молодых людей, которые способны испытывать замешательство.

В дверях возник водоворот, и в толпу с шумом влилась порция вновь прибывших. Среди них выделялась высокая темноволосая девушка в огненно-красном платье с огромным, до пояса, вырезом. Собеседник Корделии напрягся, впившись в новую гостью наполовину жадным, наполовину умоляющим взглядом, который Корделия видела и раньше. У нее похолодело внутри. Теперь она вряд ли вытянет из него что-нибудь еще. Отчаянно пытаясь вновь завладеть его вниманием, она сказала:

– Я не уверена, что Марк покончил с собой. Думаю, его могли убить.

Он нехотя ответил, не теряя из виду пополнение:

– Вряд ли. Кто? Из-за чего? Это была малозначительная личность. Он не вызывал ни у кого ничего, даже отдаленно похожего на неприязнь, – разве у собственного отца. Но Рональд Келлендер не смог бы этого сделать, и не надейтесь. В ту ночь, когда Марк погиб, он ужинал в Нью-Холле, в профессорском зале. В колледже как раз был праздник. Я сидел рядом с ним. Сын звонил ему.

– В котором часу? – выпалила Корделия, почти ухватив его за рукав.

– Вскоре после начала ужина, кажется. Бенскин, один из служителей, вошел и передал ему записку. Примерно между восемью и восемью тридцатью. Келлендер отлучился минут на десять, а потом вернулся и принялся за суп. Никто еще не приступал ко второму блюду.

– Он не сказал, чего хотел Марк? Он был взволнован?

– Ни то ни другое. Мы почти не говорили. Сэр Рональд не удостаивает беседой гуманитариев. Прошу меня извинить.

Он удалился, стремясь настичь свою жертву. Корделия поставила рюмку и отправилась на поиски Хьюго.

– Слушайте, – сказала она, – я хочу поговорить с Бенскином, служителем в вашем колледже. Он сегодня на месте?

Хьюго поставил бутылку на столик.

– Может, и на месте. Он один из немногих, кто прямо там и живет. Правда, вряд ли вам удастся выманить его из берлоги. Если это так срочно, мне лучше пойти с вами.

Привратник без малейшего любопытства подтвердил, что Бенскин в колледже, и вызвал его. Бенскин появился спустя пять минут, которые Хьюго использовал для болтовни со сторожем, а Корделия – для прогулки вокруг директорского дома и ознакомления с развешанными на стенах объявлениями. Бенскин был нетороплив и невозмутим – седовласый, аккуратно одетый, с усеянным складками лицом, напоминающим добротный толстокожий апельсин. Корделия решила, что именно так должен выглядеть, к примеру, идеальный дворецкий, хотя впечатление портило выражение мрачноватого и одновременно лукавого пренебрежения.

Продемонстрировав письмо сэра Рональда, Корделия тут же приступила к вопросам. Изворотливость здесь ни к чему бы не привела; кроме того, попросив Хьюго о помощи, она не могла теперь отвязаться от него.

– Сэр Рональд просил меня выяснить обстоятельства смерти его сына.

– Понятно, мисс.

– Мне стало известно, что Марк Келлендер звонил отцу, когда тот ужинал в профессорском зале. В тот же вечер Марк погиб. Вы передали сэру Рональду записку вскоре после начала ужина, не так ли?

– В тот момент у меня сложилось впечатление, что это мистер Келлендер. Но я ошибся.

– Откуда такая уверенность, мистер Бенскин?

– Сэр Рональд сам сделал уточнение, когда я повстречался с ним в колледже спустя несколько дней после смерти его сына. Я знаю сэра Рональда еще с той поры, когда он сам был студентом, и осмелился выразить ему свои соболезнования. В ходе этого недолгого разговора я упомянул телефонный звонок, имевший место двадцать шестого мая, и сэр Рональд сказал, что я ошибся, – тогда звонил не мистер Келлендер.

– Он не сказал, кто же звонил на самом деле?

– Сэр Рональд уведомил меня, что это был его ассистент по лаборатории, мистер Крис Ланн.

– Вы удивились тому, что ошиблись?

– Должен сознаться, что некоторое удивление присутствовало, мисс, однако ошибка не вызвала огорчения. Последующие упоминания печального события были бы излишними.

– Но вы действительно сочли, что ослышались?

Упрямая физиономия старика осталась невозмутимой.

– Сэр Рональд не мог перепутать, кто ему звонит.

– Мистер Келлендер часто звонил отцу, когда тот ужинал в колледже?

– Раньше мне ни разу не приходилось отвечать на его звонки, однако снимать трубку – не моя обязанность. Вполне возможно, что его звонки принимали другие работники колледжа, однако я сомневаюсь, чтобы дальнейшие расспросы могли принести результат, а беседы со служащими колледжа придутся по душе сэру Рональду.

– Любые действия, способные открыть истину, придутся сэру Рональду по душе, – сказала Корделия. Манера речи Бенскина оказалась заразительной, подметила она про себя и добавила более естественным тоном: – Сэр Рональд стремится узнать все возможное о смерти сына. Не можете ли вы что-нибудь мне рассказать и чем-то помочь, мистер Бенскин?

Ее тон был близок к мольбе, однако и это оказалось бесполезным.

– Ничем, мисс. Мистер Келлендер был спокойным, любезным молодым джентльменом, отличался, насколько я мог судить, хорошим здоровьем и отличным настроением до тех самых пор, пока не покинул нас. Его смерть весьма опечалила весь колледж. Что-нибудь еще, мисс?

Он спокойно дожидался, пока его отпустят восвояси. Корделия уступила его желанию. Покинув в сопровождении Хьюго колледж и выйдя на Трампингтон-стрит, она с горечью произнесла:

– Ему нет до этого никакого дела, правда?

– А с какой стати? Бенскин – старый обманщик, но он прослужил в колледже семьдесят лет и видел все это много раз. Вечность для него – как одно мгновение. Я всего раз видел Бенскина опечаленным по случаю самоубийства студента, но тот был все-таки графским сынком. Бенскин считает, что колледжу не подобает допускать таких вещей.

– Но он не ошибся, что звонил именно Марк. Это было видно по его манере – во всяком случае, мне. Он знает, чей голос услышал. Он, конечно, не станет в этом сознаваться, но в глубине души он отлично знает, что не ошибся.

Хьюго беззаботно ответил:

– Старый служащий колледжа, безупречный и исполнительный, – вот вам весь Бенскин. «Теперь молодые джентльмены уже не те, как тогда, когда я стал работать в колледже». Да уж, надеюсь, что не те! В те времена они носили бакенбарды и маскарадные костюмы, чтобы не сливаться с плебсом. Бенскин с радостью вернул бы все это, если бы мог. Он – анахронизм, шествующий по двору рука об руку с величественным прошлым.

– Зато он не глух. Я специально не повышала голос, и он отлично меня слышал. Неужели вы считаете, что он мог ошибиться?

– Chris Lunn, his son[4] – звучит похоже.

– Но Ланн называет себя не так. Все время, что я пробыла с сэром Рональдом и мисс Лиминг, они звали его просто Ланн.

– Слушайте, Корделия, не станете же вы подозревать, будто сэр Рональд приложил руку к смерти своего сына! Будьте же логичны! Вы согласитесь, я полагаю: рационально мыслящий убийца надеется, что его не выведут на чистую воду. Вы, несомненно, согласитесь и с другим – Рональду Келлендеру, каким бы отвратительным мерзавцем он ни был, нельзя отказать в рационализме. Марк умер, его тело кремировано. Никто, кроме вас, не заговаривал об убийстве. Затем сэр Рональд поручает вам расследование. Стал бы он делать это, если бы у него было что скрывать? Ему даже не приходится отводить подозрения: их как не было, так и нет.

– Разумеется, я не подозреваю его в убийстве родного сына. Он не знает, как умер Марк, и отчаянно хочет знать это. Поэтому он и привлек меня. Я поняла это во время нашей беседы, здесь я ошибиться не могла. Но никак не возьму в толк, зачем ему понадобилось лгать насчет телефонного звонка.

– Даже если он лжет, может набраться с полдюжины вполне невинных причин. Если Марк звонил в колледж, то по какому-то очень срочному делу, о котором его отцу не хотелось бы распространяться, ибо оно является ключом к самоубийству сына.

– Тогда зачем поручать мне выяснять причины самоубийства?

– Верно, мудрая Корделия; попытаюсь сначала. Марк просит его о помощи, возможно, о срочном визите, но папаша отвечает отказом. Можете представить его реакцию: «Но это же смешно, Марк: я ужинаю в профессорском зале с ректором. Не могу же я оставить котлеты и кларет просто потому, что ты закатываешь истерику и требуешь встречи. Возьми себя в руки!» Подобные речи не вызвали бы одобрения в суде; коронеры славятся придирчивостью. – Хьюго заговорил низким голосом, передразнивая судью: – «Не мне напоминать, как бы это ни было горько для сэра Рональда, что он напрасно проигнорировал призыв сына, в котором определенно звучала мольба о помощи. Оставь он трапезу и поспеши к сыну, блестящий студент мог быть спасен». Кембриджские самоубийцы, как я успел заметить, всегда блестящие студенты; мне не терпится прочесть отчет о дознании, где цитировались бы слова преподавателей, согласно которым студент покончил с собой как раз вовремя, иначе ему было не миновать исключения.

– Но Марк умер между семью и девятью вечера. Этот звонок – алиби для сэра Рональда!

– Он не стал бы рассматривать это под таким углом. Алиби ему ни к чему. Если вы знаете, что ни в чем не виноваты и вас ни в чем не подозревают, то вы не станете думать и об алиби. О нем заботятся только виновные.

– Но откуда Марк знал, где искать отца? Сэр Рональд показал, что не разговаривал с сыном больше трех недель.

– Да, здесь вы правы. Спросите об этом мисс Лиминг. Или лучше Ланна, если звонил именно он. Если вы ищете негодяя, Ланн – самая подходящая кандидатура. Мрачнейшая личность.

– Не знала, что вы с ним знакомы.

– О, это известная в Кембридже фигура. Он разъезжает на своем жутком закрытом фургоне с такой яростью, будто развозит непокорных студентов по газовым камерам. Ланна знают все. Он редко улыбается, а если улыбается, то так, будто проклинает себя за улыбку. Я бы сосредоточился на Ланне.

Они зашагали по Трампингтон-стрит, не произнося больше ни слова, наслаждаясь теплом, ночными запахами и журчанием невидимых ручейков. Над дверями колледжей и в домиках привратников мерцали огоньки, сады и вереницы переходящих один в другой внутренних двориков за невысокими оградами казались далекими и нереальными, как во сне. Корделия неожиданно ощутила одиночество и меланхолию. Будь жив Берни, они бы сейчас обсуждали с ним перипетии дела, уютно устроившись в уголке какого-нибудь кембриджского паба, огражденные шумом, дымом и анонимностью от любопытных взглядов соседей, пользуясь одним им понятным языком и не повышая голоса. Они обсуждали бы личность молодого человека, над ложем которого висела такая умная картина, приобретшего вульгарный журнальчик с похотливыми картинками. Или это была не его покупка? А если не его, то как она очутилась в саду? Они обсуждали бы отца, сказавшего неправду о последнем телефонном звонке своего сына; заговорщически рассуждали бы о невычищенной лопате, наполовину вскопанной грядке, невымытой кофейной чашке, тщательно перепечатанной цитате из Блейка. Они говорили бы об Изабелль и ее испуге, о Софии и ее честности и о Хьюго, определенно знающем что-то о смерти Марка, очень умном Хьюго, только не таком умном, как ему хотелось бы. Впервые с того момента, как взялась за это дело, Корделия усомнилась в своей способности разобраться в нем в одиночку. Если бы рядом оказался кто-то надежный, кому она могла бы все рассказать и кто укрепил бы ее уверенность в себе! Она снова подумала о Софии; но София – бывшая любовница Марка и сестра Хьюго. В деле замешаны оба. Ей придется разбираться во всем самой; если задуматься, то она всегда была предоставлена самой себе. Как ни странно, эта мысль вернула ей уверенность в своих силах и надежду на успех.

На углу Пантон-стрит они замедлили шаг, и Хьюго сказал:

– Возвращаетесь на вечеринку?

– Нет, благодарю вас, Хьюго. Мне есть чем заняться.

– Вы останетесь в Кембридже?

Корделия не знала, вызван ли вопрос одной вежливостью. Решив соблюсти осторожность, она ответила:

– Разве что на день-другой. Я остановилась в скучной, но дешевой гостинице с завтраком рядом с вокзалом.

Он выслушал ложь без всяких комментариев, и они распрощались. Она вернулась на Норвич-стрит. Автомобиль поджидал ее напротив дома 57, выглядевшего темным и неуютным, что подчеркивало ее одиночество; все три окна смотрели на нее, как глаза мертвеца.

К коттеджу она подрулила изрядно уставшей. Оставив машину на опушке рощицы, она взялась за скрипучую калитку. Ночь выдалась темной; она нащупала в сумке фонарик и направила его луч на стену коттеджа и на заднюю дверь. Пользуясь фонарем, она вставила ключ в замок. Едва держась на ногах от усталости, она вошла в гостиную. Повисший на ее запястье фонарик осветил половицы. Затем, повинуясь неосознанному движению ее руки, он послал луч кверху, и ее взгляду предстало нечто висящее посреди комнаты на все том же крюке. Корделия вскрикнула и вцепилась рукой в крышку стола. Это оказался валик с ее кровати, верхняя четверть которого была туго перетянута веревкой, изображая голову, а низ облачен в брюки, принадлежавшие Марку. Пустые штанины, одна короче другой, зловеще висели над полом. Пока она с округлившимися от ужаса глазами и гулко колотящимся сердцем рассматривала композицию, в открытую дверь ворвался ночной ветерок, и валик в брюках стал медленно поворачиваться, словно его качнула чья-то рука.

Видимо, оцепенение, вызванное видом свисающего с крюка кошмара, продолжалось всего несколько секунд, однако ей показалось, что минули долгие минуты, прежде чем она нашла в себе силы забраться на стул и отцепить мерзкое чучело. Но, несмотря на ужас и отвращение, она заставила себя осмотреть узел. Веревка была привязана к крюку самым незамысловатым способом. Это значило, что неизвестный визитер решил не повторяться либо просто не знал особенностей первого узла. Она положила валик на стул и отправилась за пистолетом. Усталость заставила ее забыть о нем, но теперь она жаждала ощутить в ладони надежный холодный металл. Стоя у задней двери, она напрягла слух. Сад внезапно наполнился звуками, загадочными шорохами, шелестом листьев, колеблющихся в прохладном воздухе, словно от чьих-то вздохов, непонятной возней в траве и писком какого-то зверька, не иначе летучей мыши, почти над ухом. Но стоило ей шагнуть в направлении кустарника, ночь словно затаила дыхание. Она замерла, прислушиваясь, как бьется ее сердце, прежде чем набралась сил повернуться и протянуть руку, чтобы завладеть оружием. Пистолет оказался на месте. Она громко вздохнула и немедленно почувствовала себя гораздо спокойнее. Пистолет не был заряжен, но это не имело значения. Она поспешила назад в коттедж, уже не испытывая прежнего страха.

Прошел час, прежде чем она наконец улеглась. Она зажгла лампу и прошла с обыском по всему коттеджу. Затем предметом изучения стало окно. Человек проник в коттедж именно через него. Благодаря отсутствию шпингалета оно открывалось просто от толчка извне. Корделия извлекла из своего набора моток клейкой ленты и, вспомнив наставления Берни, прилепила раму к подоконнику двумя узенькими полосочками. Хотя надежность передних окон вызывала у нее меньше сомнений, она решила не рисковать и залепила их таким же способом. Это не могло послужить препятствием для вторжения, но она по крайней мере будет знать, что кто-то залезал в дом. Наконец, умывшись на кухне, она направилась наверх, в спальню. На двери не оказалось замка, поэтому она оставила ее слегка приоткрытой и водрузила на дверь сковородку. Если кто-нибудь войдет, это не будет для нее сюрпризом. Зарядив пистолет, она положила его на тумбочку, помня, что имеет дело с убийцей. Затем занялась веревкой. Обыкновенная веревка в четыре фута длиной, не новая и истрепанная с одного конца. У нее защемило сердце, когда она поняла, что происхождение веревки определить совершенно немыслимо. Однако она снабдила ее ярлычком, как учил Берни, и спрятала экспонат в чемоданчик с инструментами. Точно так же она поступила со скрученным ремешком и отпечатанным на машинке отрывком из Блейка, переместив их со дна своей сумки в полиэтиленовые пакеты. Она была настолько издергана, что даже эти нехитрые действия оказались возможны только благодаря усилию воли. Затем она положила валик на кровать, с трудом преодолев побуждение сбросить его на пол и уснуть так. После этого ничто – ни страх, ни отсутствие комфорта – уже не могло лишить ее сна. Еще несколько минут она прислушивалась к тиканию своих часов, затем усталость сделала свое дело и, не встречая сопротивления, увлекла ее в темный коридор сна.

Глава 4

Рано утром ее разбудили беспорядочное птичье пение и яркий свет нарождающегося дня. Она полежала еще несколько минут в своем спальном мешке, потягиваясь и наслаждаясь ароматами деревенского утра – бодрыми испарениями просыпающейся земли, влажным туманом, поднимающимся от травы, и сильным запахом стойла. Затем, решив во всем следовать примеру Марка, она притащила из сарая корыто, поставила его на кухне и, забравшись в него, облила обнаженное тело ледяной водой, оглашая крохотное помещение восторженным ойканьем. Простая жизнь словно позволяла не особенно церемониться со своей персоной. Корделия подумала, что при любых обстоятельствах вряд ли стала бы обливаться холодной водой в Лондоне и так откровенно наслаждаться запахом, распространяемым керосинкой и шипящим на ней беконом, как и вкусом крепкого утреннего чая.

Коттедж теперь был залит солнечным светом, и из такого святилища она могла бодро шагнуть в новый день, какие бы неожиданности он ей ни готовил. Летнее утро казалось средоточием покоя, и даже в гостиной не хотелось думать о трагической смерти Марка Келлендера. Торчащий из потолка крюк выглядел совершенно невинно, словно никогда не использовался для смертоносных целей. Ужас, овладевший ею в тот момент, когда фонарик выхватил из тьмы зловеще раздувшийся валик, медленно поворачивающийся от дуновения ночного ветерка, теперь казался совершенно нереальным, как будто во сне. Даже меры безопасности, предпринятые ею на сон грядущий, казались под укоряющим солнцем постыдным излишеством. Она чувствовала себя пугливой дурочкой, когда разряжала оружие, прятала патроны среди нижнего белья, а сам пистолет снова укрывала в ветвях кустарника, озираясь из опасения, как бы ее не заметили. Покончив с мытьем посуды и повесив чашку на крючок, она нарвала в дальнем углу сада букетик анютиных глазок, баранчиков и мятлика и поставила его на стол в чашке с водой.

Еще раньше она приняла решение, что первым делом попытается разыскать няню Пилбим. Даже если та не сможет пролить свет на причины его ухода из колледжа и смерти, то по крайней мере расскажет о его детстве и юности; она может лучше, чем кто-нибудь другой, разбираться в его характере. Он определенно не был ей безразличен – ведь она пришла на похороны и заказала дорогой венок. Она навестила его в колледже в день, когда ему исполнился двадцать один год. Возможно, он поддерживал с ней связь, даже доверял ей свои секреты. У него не было матери, и няня Пилбим могла ее в какой-то степени заменить.

По дороге в Кембридж Корделия продумывала тактику действий. Вполне вероятно, что няня Пилбим живет где-то в окрестностях города, а не в нем самом, ибо Хьюго Тиллинг видел ее там лишь однажды. Судя по его немногословному описанию, она была стара и, очевидно, совсем небогата. Следовательно, она не побывала бы на похоронах, если бы для этого пришлось предпринять длительное путешествие. Конечно, она не входила в группу официально скорбящих, то есть оказалась там не по приглашению сэра Рональда. По свидетельству Хьюго, люди на похоронах не разговаривали друг с другом. Из этого вряд ли можно было заключить, что мисс Пилбим была уважаемой хранительницей семейных традиций, почти что членом семьи. То, что сэр Рональд проигнорировал ее по случаю столь печального события, вызывало у Корделии недоумение. Ей никак не удавалось представить себе, какую роль играла мисс Пилбим в этой семье. Если старуха живет недалеко от Кембриджа, она могла заказать венок в какой-нибудь цветочной лавке города. Вряд ли можно было сделать это, не выезжая из деревни. Это был далеко не скромный венок, что свидетельствовало о немалом расходе и о посещении для его приобретения солидного заведения. Скорее всего она заказывала венок лично. Пожилые дамы не доверяют в таких случаях телефону, предпочитая действовать напрямую, ибо подозревают, что только личный контакт и подробное описание особенностей требуемого предмета способны обеспечить желаемый результат. Если мисс Пилбим добиралась из своей деревни на поезде или на автобусе, то наверняка остановила свой выбор на магазине в центре города. Корделия решила начать поиски, попросив у прохожих порекомендовать ей хороший цветочный магазин.

Она уже знала, что по Кембриджу лучше передвигаться не на автомобиле. Изучив карту из путеводителя, она решила оставить машину на стоянке у парка. Поиски могут занять немало времени, так что лучше положиться на ноги. В противном случае ей угрожали опасность штрафа за парковку в неположенном месте и даже конфискация автомобиля. Она посмотрела на часы. Было всего девять утра с минутами. Времени в ее распоряжении было предостаточно.

Первый час принес ей разочарование. Люди, к которым она обращалась со своим вопросом, были бы рады ей помочь, однако их представления о том, что значит «хороший цветочный магазин в центре», оказались весьма странными. Корделии пришлось побывать у зеленщика, торгующего, помимо овощей, букетиками срезанных цветов, у поставщика садового инвентаря, занимающегося саженцами, но никак не венками, а также в похоронной конторе. В двух цветочных магазинах, вызвавших у Корделии кое-какую надежду, никогда не слышали о мисс Пилбим и не готовили венков для похорон Марка Келлендера. Порядком устав и отчаявшись добиться толку, Корделия слегка приуныла. Мисс Пилбим вполне могла прибыть из Бери-Сент-Эдмундса или Ньюмаркета с готовым венком.

Однако в похоронной конторе она побывала не напрасно. Там ей назвали заведение, «торгующее чудесными венками, мисс, прямо чудесными». Заведение оказалось на большем удалении от центра, чем она рассчитывала. Еще на тротуаре, прежде чем зайти внутрь, она ощутила запах похорон – или венчания, что кому больше подходит. Стоило толкнуть дверь, как ей в ноздри ударил до того сладкий и теплый дух, что она с трудом перевела дыхание. Цветы были здесь буквально всюду. Вдоль стен стояли широченные поддоны с лилиями, ирисами и люпинами; на полу теснились кадки с цветами, которым положено украшать стены домов, бархатцами и левкоями; из ваз высовывались тугие, нераскрывшиеся бутоны роз на лишенных колючек стеблях, совершенно не отличающиеся друг от друга ни цветом, ни размером, словно их вырастили в пробирке; к прилавку вел проход, обставленный комнатными цветами в горшках, увитых разноцветными ленточками, так что посетитель начинал чувствовать себя почетным гостем на приеме.

Позади имелась комната, где трудились две продавщицы. Корделия присмотрелась к ним через открытую дверь. Та, что помоложе, вялая блондинка с пористой кожей, выполняла как бы функции помощницы палача, раскладывая розы и фрезии, которые стали жертвами, по типу и цвету. Ее начальница – о статусе свидетельствовал приличный халат и властное выражение лица – свертывала цветам головки, протыкала беспомощный бутон проволокой и насаживала на обширную подушку из мха в форме сердца. Корделия отвела глаза, не в силах вынести ужасное зрелище.

За прилавком неожиданно появилась полная дама в розовом фартуке. От нее исходил не менее сильный запах, чем от всего магазина в целом, однако она, по всей видимости, считала, что одного цветочного аромата недостаточно, и добавила к нему кое-что более экзотическое, так что эффект был близок к запаху хлороформового тампона.

Корделия открыла рот и произнесла заготовленную речь:

– Я здесь по поручению сэра Рональда Келлендера из Гарфорд-Хауса. Не могли бы вы нам помочь? Его сын был кремирован третьего июня, и его старая няня прислала очаровательный венок – крест из роз. Сэр Рональд потерял ее адрес, а ему очень хочется написать ей благодарственное письмо. Ее фамилия – Пилбим.

– Вряд ли мы выполняли подобный заказ третьего июня.

– Не могли бы вы справиться по книге?

Неожиданно блондинка оторвалась от работы и крикнула:

– Годдард!

– Что такое, Ширли? – угрожающе произнесла полная дама.

– Годдард. На венке было написано «от няни Пилбим», но заказывала венок некая миссис Годдард. От сэра Рональда уже приходила другая женщина и назвала эту фамилию – «Годдард». Я уже смотрела. Миссис Годдард, Лавандовый коттедж, Иклтон. Один крест, четыре фута длиной, красные розы. Четыре фунта. Там все записано.