Богач, бедняк. Нищий, вор

Намек чувствительно задел Рудольфа. Он хотел выделяться среди окружающих, но не тем, что он – неамериканец. Его отец – немец, сказал он мисс Лено, но дома они говорят по-английски, разве что иногда проскакивает какое-нибудь немецкое слово.

– Ты уверен, что твой отец не из Эльзас-Лотарингии? – не отступалась мисс Лено.

– Он из Кельна, – возразил Рудольф, – а вот дедушка был из Эльзас-Лотарингии.

– Я так и подозревала, – сказала мисс Лено.

Рудольфа огорчало, что мисс Лено, олицетворение женской красоты и очарования, предмет его лихорадочного поклонения, может хоть на миг поверить, что он лжет ей или втихую обманывает. Ему хотелось признаться ей в своих чувствах, и он представлял себе, как через несколько лет после окончания школы, учась в колледже и став уже вполне светским молодым человеком, он дождется ее у школы и с легким смешком расскажет по-французски – а к тому времени он уже будет совсем свободно владеть языком, – как он, застенчивый мальчик, обожал ее в старших классах. Кто знает, что после этого может произойти? В литературе полно рассказов о зрелых женщинах и талантливых мальчиках, об учительницах и не по летам развитых учениках…

Хмуря брови – тема казалась ему слишком банальной, – он проверил, нет ли ошибок, поменял два-три слова, затем взглянул на часы. Оставалось еще целых пятнадцать минут.

Он уставился на мисс Лено. Сегодня она особенно хороша, подумалось ему. У нее были длинные серьги, блестящее коричневое платье плотно облегало бедра, а глубокий вырез щедро открывал выпирающую из лифчика грудь. На губах рдела кровью яркая помада. Она подкрашивала губы перед каждым уроком. Ее родные содержали небольшой французский ресторан в театральном районе Нью-Йорка, и в мисс Лено было гораздо больше от бродвейской дивы, чем от парижанки, но, к счастью, Рудольф не разбирался в таких тонкостях.

От нечего делать он начал рисовать. На листке бумаги появилось лицо мисс Лено. Сходство было несомненным: локоны, обрамляющие с обеих сторон щеки, густые волнистые волосы, разделенные посредине пробором. Рудольф продолжал рисовать. Серьги, крепкая жилистая шея. На мгновение Рудольф заколебался. Дальше начиналась опасная территория. Он снова взглянул на мисс Лено. Она продолжала читать. На уроках мисс Лено не существовало проблемы дисциплины. Она безжалостно наказывала за малейшее нарушение. Поэтому могла спокойно сидеть и читать, лишь изредка посматривая на класс, чтобы удостовериться, что ученики не списывают и не подсказывают друг другу.

Рудольф дал себе волю и предался эротическим фантазиям на листке бумаги. Два полукружия очертили обнаженные груди мисс Лено. Пропорции вполне удовлетворили Рудольфа. На рисунке мисс Лено стояла у доски, на три четверти повернувшись к зрителю. В вытянутой руке – мел. Рудольф работал над портретом мисс Лено с увлечением, и каждый новый «опус» доказывал его растущее мастерство. Бедра дались ему без труда. Венерин холм он набросал по памяти, каким видел его в книжках по искусству, поэтому у него получилось не очень четко. А вот ноги получились неплохо. Ему хотелось нарисовать ее босиком, но ступни у него никогда как следует не выходили, и он обул мисс Лено в туфли на высоком каблуке с ремешками на щиколотках – она обычно носила именно такие. Поскольку он нарисовал ее стоящей у доски, надо было на доске что-нибудь написать. «Je suis folle d’amour» [3], – вывел он, тщательно копируя почерк мисс Лено. Рудольф стал заштриховывать груди мисс Лено, накладывая тени. Он решил, что рисунок выиграет, если слева на фигуру будет падать яркий свет. Он заштриховал внутреннюю сторону бедра мисс Лено. Жаль, он не знал в школе никого, кому мог бы показать рисунок и кто мог бы оценить его. Он не был уверен, что его лучшие друзья, мальчики из легкоатлетической команды, смогут бесстрастно это оценить.

Рудольф кончал заштриховывать ремешки туфель мисс Лено, когда почувствовал, что кто-то стоит у него за спиной. Он медленно поднял голову. Мисс Лено пристально смотрела на рисунок. Она, должно быть, словно кошка прокралась по проходу, несмотря на высокие каблуки.

Рудольф застыл. Предпринимать что-либо в этой ситуации было бесполезно. Ее темные глаза с накрашенными ресницами горели яростью. Кусая напомаженные губы, она молча протянула руку. Рудольф также молча отдал ей листок. Свернув его в трубочку, чтобы никто из ребят не увидел, мисс Лено повернулась и направилась к своему столу. За минуту до звонка она громко позвала:

– Джордах!

– Да, мадам, – отозвался Рудольф. Он был горд, что голос его не дрогнул.

– После урока подойдете ко мне.

– Да, мадам, – отозвался он.

Прозвенел звонок. Начался обычный гвалт. Ученики бросились из класса в коридор. Рудольф не спеша сложил книги в портфель, а когда все ученики вышли, подошел к столу мисс Лено.

– Месье художник, – ледяным тоном судьи произнесла она, – в вашем шедевре отсутствует одна очень важная деталь. – Она открыла ящик стола и, вынув листок с рисунком, разложила его на бюваре. – Здесь нет подписи. Общеизвестно, что произведения искусства ценятся больше, если на них стоит подлинная подпись художника. Было бы жаль, если бы возникли сомнения по поводу авторства. – И она пододвинула листок к Рудольфу. – Я буду вам премного обязана, месье, – сказала она, – если вы любезно поставите свою фамилию. Отчетливо.

Рудольф достал авторучку и в нижнем правом углу листа нарочито медленно вывел свою фамилию, делая при этом вид, будто внимательно изучает рисунок. Он не собирался вести себя перед ней как перепуганный ребенок. У любви свои законы. Если он осмелился нарисовать ее нагой, он должен иметь мужество выдержать ее гнев. Подпись он украсил затейливой виньеткой.

Тяжело дыша, мисс Лено схватила рисунок.

– Месье, сегодня же вы приведете ко мне вашего отца или вашу мать после конец занятий, и быстро, – срываясь на визг, крикнула она. В минуты волнения мисс Лено не очень правильно выражалась по-английски. – Я должна сообщить им важные вещи про сына, которого они воспитали в своем доме. Я буду в школе до четырех часов. Если к этому времени вы не придете, последствия будут самые серьезные. Вы меня поняли?

– Да, мадам. Всего хорошего, – ответил Рудольф и, не торопясь, с высоко поднятой головой своей скользящей походкой вышел из класса.

Мисс Лено произнесла свою тираду так, будто только что бегом поднялась на верхний этаж.

* * *

После занятий Рудольф не зашел, как обычно, в булочную, чтобы не встречаться с матерью, а сразу же поднялся в квартиру, надеясь застать там отца. Как бы там ни было, нельзя, чтобы мать увидела этот рисунок. Отец может избить его, но это лучше, чем потом всю жизнь читать застывшее в глазах матери осуждение.

Отца дома не оказалось. Гретхен была на работе, а Том являлся домой за пять минут до ужина. Рудольф умылся и причесался – он собирался встретить свою участь, как подобает джентльмену.

Потом он спустился в булочную. Мать складывала в пакет дюжину булочек, купленных какой-то старухой, от которой пахло мокрой псиной. Когда старуха ушла, он поцеловал мать.

– Как было сегодня в школе? – спросила она, погладив его по голове.

– Нормально. А где папа?

– Наверное, на реке, – ответила Мэри и тут же настороженно спросила: – А зачем он тебе?

В семье без надобности никто никогда не интересовался, где ее муж.

– Просто так, – небрежно бросил Рудольф.

В магазин вошли двое покупателей, и, воспользовавшись этим, он помахал матери рукой, вышел из булочной и быстро зашагал к реке.

Отойдя от булочной на такое расстояние, чтобы его не было видно, Рудольф зашагал быстрее. Отец держал свою байдарку в углу старого склада на берегу и обычно два-три дня в неделю работал там, латая лодку. Рудольф молил Бога, чтобы это был один из таких дней.

Когда он подошел к складу, отец стоял на берегу возле одноместной байдарки. Лодка лежала перед ним вверх дном на козлах, и отец наждачной бумагой полировал ее. Он работал, закатав рукава, бережно колдуя над деревом. Рудольф, подходя, видел, как ритмично набухают и опадают мускулы на предплечье отца. День был теплый, и, несмотря на ветер с реки, отец вспотел.

– Привет, пап, – сказал Рудольф.

Отец поднял на него глаза, что-то буркнул и снова принялся за работу. Эту лодку, в память своей юности на Рейне, Джордах приобрел по случаю за гроши у какой-то обанкротившейся мужской школы. Она была в очень плохом состоянии, и он все время ремонтировал и смолил ее снова и снова. Сейчас она была безукоризненно чистой, а механизм, передвигавший сиденье, блестел от смазки. В Германии, выйдя из госпиталя с почти не действующей ногой, изможденный и слабый, Аксель начал с упорством фанатика заниматься гимнастикой в надежде вернуть былую силу. Позже тяжелая работа на озерных судах, а также изнурительные тренировки, которые он сам себе устраивал, проходя на гребной лодке большие расстояния, помогли ему обрести недюжинную силу. Он по-прежнему хромал и, конечно, не мог бы догнать обидчика, но, похоже, ему ничего не стоило раздавить любого своими огромными волосатыми ручищами.

– Пап… – начал Рудольф, стараясь говорить спокойно. Отец ни разу в жизни пальцем его не тронул, но он видел, как в прошлом году от одного его удара Томас упал без сознания.

– Что тебе? – спросил Аксель, проверяя широкой ладонью, насколько гладким стало днище лодки. Его руки и пальцы заросли черными волосами.

– Я насчет школы, – сказал Рудольф.

– У тебя неприятности? У тебя? – Джордах взглянул на сына с искренним удивлением.

– Неприятности, пожалуй, слишком сильно сказано, – произнес Рудольф. – Просто возникла ситуация…

– Какая еще ситуация?

– Ну, понимаешь, наша француженка… Одним словом, она хочет тебя видеть сегодня. Сейчас.

– Меня?

– Ну, она сказала: одного из родителей.

– А почему бы не мать? – спросил Джордах. – Ты ей сказал об этом?

– Лучше, чтоб она об этом не знала, – сказал Рудольф.

Джордах снова внимательно поглядел на него поверх лодки.

– Мне казалось, французский – один из твоих любимых предметов.

– Так оно и есть, – подтвердил Рудольф. – Пап, нет смысла терять время. Ты должен пойти с ней поговорить.

Джордах продолжал оглаживать дерево. Затем вытер пот со лба и опустил рукава. Натянул на голову кепку, накинул на плечи, как мастеровой, кожаную куртку и зашагал. Рудольф двинулся за ним, не осмеливаясь намекнуть, что, прежде чем идти в школу, ему следовало бы зайти домой и переодеться.

Мисс Лено сидела за столом, проверяя работы. В школе было пусто, но в окно доносились крики со спортивной площадки. За то время, пока Рудольф ходил домой, она успела по крайней мере раза три подкрасить губы. Рудольф впервые заметил, что они у нее тонкие и кажутся пухлыми только благодаря толстому слою помады. Она подняла глаза, когда отец с сыном вошли, и поджала губы. Джордах, прежде чем войти в помещение, надел куртку и снял кепку, но все равно выглядел как мастеровой.

Мисс Лено встала из-за стола.

– Это мой отец, мисс Лено, – сказал Рудольф.

– Здравствуйте, сэр, – сухо поздоровалась мисс Лено.

Джордах промолчал. Он стоял перед ее столом, покусывая усы, держа в руках кепку, – этакий покорный пролетарий.

– Ваш сын, по-видимому, сообщил, зачем я вас вызвала?

– Нет, – ответил Джордах. – Что-то не припомню, чтобы он мне что-либо сказал. – В его голосе слышалась какая-то особая, нехарактерная для него кротость, и у Рудольфа мелькнула мысль, а не боится ли отец этой женщины.

– Мне даже неудобно рассказывать. – И мисс Лено снова сорвалась на крик: – Безобразие!.. И кто бы мог подумать?! Лучший ученик!.. Значит, он не сказал вам?

– Нет. – Джордах терпеливо ждал с таким видом, точно он весь день и всю ночь раздумывал над случившимся, пытаясь понять.

– Eh, bien [4]. Бремя ложится на мои плечи, – сказала мисс Лено. Она нагнулась, открыла ящик и достала рисунок. Даже не взглянув на него, она положила лист от себя подальше. – Посреди урока, когда все писали сочинение, вы знаете, чем он занимался?

– Нет, – сказал Джордах.

– Вот, полюбуйтесь!.. – И жестом трагической героини она сунула ему под нос рисунок сына.

Джордах взял его и повернул к свету, падавшему из окон, чтобы получше разглядеть. Рудольф с тревогой всматривался в лицо отца, пытаясь угадать его реакцию. Он почти не сомневался, что тот сейчас развернется и даст ему затрещину, и думал, хватит ли у него мужества вынести удар, не дрогнув и не вскрикнув от боли. Однако по лицу Акселя невозможно было ничего прочитать. Казалось, рисунок заинтересовал его, но в то же время озадачил. Наконец он ткнул толстым пальцем в слова: «Je suis folle d’amour».

– Дело в том, что я не знаю французского, – наконец произнес он.

– Не в этом суть, – волнуясь, произнесла мисс Лено.

– Но здесь что-то написано по-французски.

– «Я сгораю от любви, я сгораю от любви!» – перевела мисс Лено. Она уже поднялась со стула и нервно расхаживала позади стола.

– Что это вы? – Джордах наморщил лоб, словно пытаясь понять то, что было выше его разумения.

– Вот что здесь написано! – пронзительно выкрикнула она, показывая пальцем на рисунок. – Я перевела то, что ваш талантливый сын здесь написал: «Я сгораю от любви, я сгораю от любви»! – выкрикнула она.

– Понимаю, – словно только сейчас его осенило, сказал Джордах. – А что, по-французски это неприлично?

– Мистер Джордах, – с усилием сдерживаясь и обкусывая помаду с губ, произнесла мисс Лено, – вы когда-нибудь учились в школе?

– В другой стране, – сказал Джордах.

– В какой бы стране вы ни учились, вы считаете возможным, чтобы молодой человек во время урока рисовал свою учительницу обнаженной?

– О-о! – удивленно протянул Джордах. – Так это вы?

– Да, я, – отрезала мисс Лено, скорбно глядя на Рудольфа.

Джордах внимательнее пригляделся к рисунку.

– А ведь и правда похоже, – после паузы заметил он. – Никак теперь учительницы позируют голыми?

– Мистер Джордах, я пригласила вас не для того, чтобы вы надо мной насмехались, – с достоинством заявила мисс Лено. – Насколько я понимаю, дальше нам с вами разговаривать бесполезно. Я не собиралась причинять вашему сыну неприятности и показывать это безобразие директору, но теперь вижу – ничего другого мне не остается. Не смею вас больше задерживать. А теперь верните мне, пожалуйста, рисунок. – И она протянула руку за рисунком.

– Так, значит, вы утверждаете, это нарисовал мой сын? – отступив на шаг и продолжая держать рисунок, спросил Джордах.

– Совершенно точно, внизу стоит его подпись, – сказала мисс Лено.

– Вы правы, это подпись Руди, – снова поглядев на лист, согласился Аксель. – Значит, его рисунок. И без экспертизы видно.

– Я полагаю, директор вызовет вас в ближайшее время, – продолжала мисс Лено. – А теперь, пожалуйста, верните мне рисунок. Я очень занята и уже потеряла достаточно времени из-за этой мерзкой истории.

– Пожалуй, я сохраню его на память. Вы же сами сказали, это Руди нарисовал, – спокойно произнес Джордах. – Видно, что у парня талант… А какое сходство! – Он восхищенно покачал головой. – Я и не подозревал, что у Руди такие способности. Мы вставим рисунок в рамку и повесим дома. В наши дни за такие картины с голыми женщинами платят большие деньги.

Мисс Лено опять прикусила губу и онемела. Ошеломленный поведением отца, Рудольф не сводил с него глаз. Он никак не предполагал, что отец устроит целый спектакль, разыгрывая этакого наивного и в то же время хитроватого деревенщину.

Мисс Лено наконец обрела дар речи.

– Убирайтесь отсюда, вы, невоспитанный, грязный иностранец, и забирайте своего гадкого сына! – перегнувшись через стол, прошипела она.

– На вашем месте я бы не стал так выражаться, мисс, – спокойно заметил Джордах. – Эта школа существует на деньги налогоплательщиков, а значит, и на мои, так что я уйду отсюда, когда сочту нужным. К тому же если бы вы не ходили по школе, виляя задом в этой вашей узкой юбке, и у вас не торчали бы сиськи наружу, как у дешевой шлюхи, может, ребята и не стали бы рисовать вас голой. Если хотите знать мое мнение, сними с вас все эти корсеты и бюстгальтеры, вышло бы, что Руди еще приукрасил вас на своем рисунке.

Лицо мисс Лено налилось кровью, а рот перекосился от ненависти.

– Я все о вас знаю. Грязный бош! – выкрикнула она.

Джордах перегнулся через стол и влепил ей звонкую пощечину. Удар прозвучал как выстрел. Со спортивной площадки больше не доносилось голосов, и мгновение в комнате царила мертвая тишина. Мисс Лено так и застыла на месте. Затем рухнула на стул и, закрыв лицо руками, разразилась потоком слез.

– Я не привык, чтоб со мной так разговаривали, поняла, шлюха французская?! – сказал Джордах. – Я не для того приехал сюда из Европы, чтобы такое выслушивать. Будь я французом – а они нынче задали стрекача после первого же выстрела грязных бошей, – я бы хорошенько подумал, прежде чем кого-нибудь оскорблять. К твоему сведению – может, тебе от этого полегчает, – в шестнадцатом году я собственными руками всадил штык в спину одному французу, когда тот пытался удрать к своей мамочке.

Джордах говорил спокойно, ровным голосом, точно речь шла о погоде или заказе на муку, и Рудольфа начала бить дрожь. Ирония звучала еще невыносимее из-за этого почти дружелюбного тона.

– И если ты вздумаешь отыграться на моем сыне, – безжалостно продолжал Аксель, – советую опять же хорошенько подумать сначала. Я живу недалеко отсюда и в случае чего могу заглянуть еще раз. Вот уже два года мой сын получает по французскому только отличные отметки, и, если в конце года отметка у него окажется ниже, я не поленюсь зайти в школу, чтобы задать несколько вопросов. Пошли, Руди.

Они вышли из класса, оставив за столом рыдающую мисс Лено.

Отец и сын шагали молча. Поравнявшись с урной на углу улицы, Джордах остановился, почти машинально порвал рисунок в клочки и выкинул их. Потом взглянул на Рудольфа.

– Дурак ты, верно? – сказал он.

Рудольф кивнул.

Они продолжали идти к дому.

– У тебя уже были женщины? – спросил Джордах.

– Нет.

– Это правда?

– Я бы сказал тебе.

– Думаю, сказал бы, – согласился Джордах. – Чего же ты ждешь?

– А куда торопиться? – занял Рудольф оборонительную позицию. Никогда раньше ни отец, ни мать не говорили с ним о сексе, а сейчас уж был совсем неподходящий момент. Перед глазами у него стояло искаженное, подурневшее лицо мисс Лено, рыдающей за учительским столом, и ему было стыдно, что эта глупая визгливая баба могла быть предметом его страсти.

– Когда начнешь, – продолжал Джордах, – меняй их почаще. И смотри не вообрази, будто на свете для тебя существует лишь одна-единственная женщина, иначе испортишь себе жизнь.

– Хорошо, – ответил Рудольф, хотя твердо знал, что отец не прав. Совсем не прав.

Некоторое время они снова шли молча. Завернув за угол, Аксель спросил:

– Тебе неприятно, что я ее ударил?

– Да.

– Ты жил только в этой стране, – сказал Джордах. – Тебе не понять, что такое настоящая ненависть.

– Ты действительно заколол француза штыком? – Рудольф должен был знать правду.

– Угу. Одного из десяти миллионов. Французом больше, французом меньше – какая разница?

Они подошли к дому. Рудольф чувствовал себя подавленным и несчастным. Ему следовало бы поблагодарить отца за то, что он вступился за него, и понимал, что мало кто из родителей поступил бы подобным образом, но не мог выдавить из себя ни слова.

– Я убил еще одного человека, – продолжал Джордах, когда они остановились около булочной. – В Гамбурге в двадцать первом году, уже после войны. Ножом. Пожалуй, пора уже тебе знать побольше о родном отце. Ну, увидимся за ужином. Мне надо поставить лодку в сарай. – И, сдвинув кепку на затылок, он заковылял к реке.

Когда в конце учебного года вывесили список с отметками, против фамилии Рудольфа в графе «французский язык» стояло «отлично».

Глава 4

I

Спортивный зал начальной школы находился неподалеку от дома Джордахов и, кроме субботы и воскресенья, был открыт до десяти часов вечера. Два-три раза в неделю Том приходил сюда поиграть в баскетбол, или просто поболтать с ребятами, или покидать по маленькой кости в мужском туалете, подальше от глаз тренера.

Том был единственным из своих сверстников, кого парни постарше принимали в игру. Он завоевал это право кулаками. Однажды, войдя в туалет, когда игра в кости шла полным ходом, он протиснулся между двумя игроками и, опустившись на колени, швырнул свой доллар в кучу мелочи. Потом, повернувшись к Сонни Джексону, девятнадцатилетнему парню, заводиле всей этой компании, догуливавшему последние деньки перед призывом в армию, сказал: «Ты устарел, приятель». Сонни, сильный, коренастый задира, был очень обидчив, и Том намеренно выбрал его для своего дебюта. Взглянув на Тома с раздражением, Сонни выкинул его доллар из кучи: «Вали отсюда, молокосос. Здесь играют мужчины».

Ни секунды не раздумывая и даже не вставая с колен, Том наотмашь ударил его. В последовавшей затем драке Том и завоевал свою репутацию рискового парня. Он подбил Сонни глаза, разбил в кровь рот, потом отволок побежденного в душ, открыл кран и целых пять минут держал под холодной водой. После этого, когда бы он ни появлялся в спортивном зале, его всегда принимали в игру.

Сегодня никто не кидал кости. Долговязый двадцатилетний Пайл, добровольно ушедший в армию еще в начале войны, демонстрировал ребятам самурайский меч, якобы захваченный им собственноручно на Соломоновых островах. Пайла отчислили из армии после того, как он трижды перенес малярию и чуть не умер. До сих пор кожа у него была желтоватая.

Том скептически слушал рассказ Пайла о том, как он бросил гранату в пещеру – так, на всякий случай, – и оттуда послышался крик. С пистолетом в руке он подполз к пещере и увидел там убитого японского капитана. Рядом лежал меч. Тому казалось, он слушает рассказ Эррола Флинна в голливудском фильме, а не парня из Порт-Филипа. Но он молчал: у него было миролюбивое настроение, да и не мог же он вздуть за вранье такого больного и желтого парня.

– …а спустя две недели я этим мечом отрубил одному япошке голову, – завершил свой рассказ Пайл.

Кто-то потянул Тома за рукав. Это был Клод, как всегда, в темном костюме, при галстуке и с пузырьками слюны в уголках рта.

– У меня есть для тебя новость, – прошептал он. – Идем отсюда.

– Подожди, – отмахнулся Том, – дай дослушать.

– Остров мы уже взяли, но на нем все еще пряталось много японцев, – продолжал Пайл. – Они выходили по ночам и обстреливали нас. Нашему командиру это действовало на нервы, и он три раза в день высылал группы боевого дозора, чтобы очистить местность от этих гадов.

Однажды, когда я был в таком дозоре, мы заметили япошку, который пытался переправиться через ручей. Он был легко ранен и, выбравшись на берег, сел на землю, держась руками за голову, и чего-то залопотал. Офицера с нами не было, только капрал. «Послушайте, ребята, – сказал я, – не дайте ему уйти, а я сбегаю за мечом, и мы его казним как положено». Капрал малость струсил: приказ был брать их в плен. Но офицера-то рядом не было, а эти гады, между прочим, убивая наших парней, всегда отрубали им головы. В общем, мы проголосовали, парни связали японца, а я принес свой самурайский меч. Мы заставили японца, как принято, встать на колени и опустить голову. Так как меч был мой, мне и пришлось им работать. Я замахнулся и… бац! Башка покатилась по земле, прямо как кокосовый орех, с выпученными глазами. Кровища брызнула, наверное, футов на десять. Говорю тебе, – заключил Пайл, любовно поглаживая меч, – эти штуки не шуточки.

– Брехня, – громко сказал Клод.

– Что? – заморгал глазами Пайл. – Что ты сказал?

– Я сказал – брехня, – повторил Клод. – Никакому япошке голову ты не рубил. А меч, могу поспорить, купил в какой-нибудь сувенирной лавке в Гонолулу. Мой брат Эл знает тебя, он говорит, у тебя кишка тонка даже кролика убить.

– Послушай, детка, – рассердился Пайл, – хоть я и болен, но, если ты не замолчишь и не уберешься отсюда, я так тебя отделаю, что своих не узнаешь. Никто еще не говорил мне: «брехня».

– Валяй, я жду, – ответил Клод. Снял очки и положил их во внутренний карман пиджака. Без очков он выглядел трогательно беззащитным.

Вздохнув, Том поднялся и загородил Клода спиной.

– Всякий, кто тронет моего друга, будет иметь дело со мной, – сказал он.

– Ну что ж, я не возражаю, – ответил Пайл, передавая меч соседу. – Хоть ты и малолетка, новичок.

– Брось, Пайл, он убьет тебя, – заметил парень, беря у него меч.

Пайл неуверенно обвел глазами собравшихся в кружок ребят. На их лицах он прочел явное предостережение.

– Впрочем, я не за тем вернулся домой с Тихого океана, чтобы драться здесь с разной мелюзгой, – громко заявил он. – Давай сюда меч. Мне пора.

И ушел. За ним молча разошлись и остальные, предоставив туалет в полное распоряжение Тома и Клода.