– О да, ваши дети подходят друг другу. Признаться, когда мой оксфордский приятель рассказывал о красоте невесты, я ему не очень верил, потому что о женихе он тоже сказал: «Такого ученого, красавца, мудреца и воспитанного человека мог найти своей дочери только лорд Бенедикт. Только в романе можно выдумать такую пару, да и то в романе восточном, а не английском». Но так как Сандра бредит Востоком – я не особенно ему поверил. Теперь же я рад соединить ваших детей хоть сейчас.

Пастор был высокого роста, седой, но с розовым и молодым лицом.

Необыкновенная доброта сквозила на его умном лице и в синих глубоких глазах.

Он сел напротив молодых людей и, соединив их руки, сказал:

– Я уверен, что через двадцать лет, стоя во главе большой семьи, вы будете примером своим соседям, все так же любя друг друга.

На лице Наль появилось такое явное замешательство, что добрый старик, устремив на нее пристальный взор, тихо спросил:

– Вы любите своего жениха?

– О да, очень и давно, – не колеблясь ответила Наль.

– Давно, значит, с детства. Вам не может быть более шестнадцати лет, хотя ваш туалет и делает вас солиднее. А вы, вы любите свою невесту?

– О да, очень и давно, – повторяя в точности ответ Наль, сказал, улыбаясь, Николай.

Быстрый как молния взгляд, брошенный на Николая, вспыхнувший на лице Наль румянец, сменившийся бледностью, заставили пастора на мгновенье задуматься.

На его добром лице выразилось огорчение. Он еще раз взглянул на прекрасное, дышавшее честью лицо Николая, и внезапно его собственное лицо просветлело.

– У вашей дочери, лорд, вероятно, нет матери? Не разрешите ли вы мне переговорить с нею несколько минут без свидетелей?

– Я буду вам очень благодарен. Вам будет легче венчать Наль, если вы уверитесь в ее любви к будущему мужу, – ответил Флорентиец.

– Нет, у меня нет сомнений, лорд. Но женщина, вступая в брак по любви, должна быть спокойна и уверена и в себе, и в муже. Я думаю, тут есть маленький детский страх, который я сумею прогнать.

Флорентиец открыл дверь в соседнюю комнату и пропустил туда Наль и пастора. Как только они переступили порог, оба замерли от удивления и какого-то особого чувства мира и благоговения. Комната была вся белая, обтянутая белой материей, блестящей, как шелк, и похожей на замшу. Пол из белых плит, походная кровать, обтянутая такой же материей, как и стены, и на ней две звериные шкуры. На белом столе высилась высокая зеленая ваза с букетом лилий.

– Как здесь дивно. Здесь все, как сам отец, – прошептала Наль.

– Надо и вам быть всегда таким вот храмом для мужа и детей. Ваш муж сейчас относится к вам, как к святыне. А вы думаете, что он вас не любит.

Идите, дитя, своим жизненным путем, как эти лилии, на которые вы так похожи. Здесь, в эту минуту, я венчаю вашу душу с душой вашего мужа. Берегите его.

Ему много предстоит испытаний. Охраняйте его. Ваш муж не смог бы перенести ни мгновения вашей неверности. Будьте честны до конца, бдительны и добры.

Остальное придет.

– Я поняла вас. Я буду думать о муже, а не о себе. Отец и он помогут мне создать семью. Я благодарна вам. Теперь я знаю, я спокойна.

Точно чувствуя, что пора открыть дверь, Флорентиец встретил на пороге Наль и пастора. Теперь лицо Наль сияло так, что у экспансивного Сандры вырвался не то стон, не то крик. Наль бросилась на шею Флорентийцу, который поднял ее и прижал к себе. Опустив ее на землю, улыбаясь и указывая на Николая, он сказал:

– А его разве не обнимешь?

– Завтра, – по-детски прижимаясь к Флорентийцу и закрываясь шалью, сказала Наль.

Лицо Николая вдруг сделалось смертельно бледно. И он обрадовался родственнику Наль, которого Флорентиец тут же представил гостям.

– Наконец-то я пришел в себя. Море меня уложило в постель, а этот холод заставляет кровь стынуть в жилах.

– Это поправимо, – любезно ответил хозяин и приказал развести в камине огонь, чем обрадовал Наль и Сандру, к удивлению северян, которым было жарко.

Пастор подошел к Флорентийцу и, условившись о часе венчания, пожал руки влюбленным и вышел, провожаемый хозяином.

Как ни хотелось Наль поговорить с Николаем и рассказать о дивной комнате Флорентийца, она инстинктивно почувствовала, что обязана занять гостей до возвращения отца. Поблагодарив Сандру за его хлопоты, она выразила удивление, как это у него, столь юного, может быть такой пожилой друг, как пастор.

– Все мои попытки найти себе друзей в университете не приводят к успеху.

Я не увлекаюсь ни спортом, ни бокcом, а вижу в них только необходимую закалку тела. А для моих товарищей спорт – чуть ли не главная ось жизни. Попытки лорда Мильдрея ввести меня в семейные дома также неудачны. Что же мне делать? Я ищу друзей среди людей науки.

– Но ведь вы не думаете, что с девушками можно разговаривать только о курах и телятах. Я, правда, тоже не знаю, какие темы полагается выбирать в гостиных, – смеялась Наль, – но представляю, что вы смогли бы каждого обогатить своим разговором, разбудив в человеке мысль, если вы так потрясающе умны, как говорил нам лорд Мильдрей.

– Вот то-то и оно, графиня, что имеется маленькое такое словечко: такт, которое помогает жить людям даже с небольшим умом, – добродушно сказал лорд Мильдрей. – Оно же постоянно мешает иному умнику.

Возвратившийся Флорентиец сердечно поблагодарил Сандру, сказав, что он у него теперь в долгу. Условились, что оба свидетеля приедут к двенадцати часам, их будет ждать экипаж. Из церкви все проедут к нотариусу, а затем сюда на ранний обед. Удивлению двоюродного дяди Наль не было границ.

– Али, мой друг и брат, поручил мне доставить к вам Наль, которая должна стать женой капитана Т. Но чтобы вручить ее вам как дочь, на этот счет не было никаких указаний.

– Они были у меня, – вмешался Николай. – А еще Али хотел, чтобы вы присутствовали на нашем бракосочетании, а затем возвращались домой вместе со слугой.

– Слава Аллаху, значит мне не нужно сопровождать вас ни в Америку, ни куда-нибудь еще?

– Нет, – смеясь, ответил Николай. – Вы даже можете возвращаться обратно через Париж, тогда вам придется на ненавистном пароходе только пересечь пролив.

Флорентиец предложил Наль и Николаю прокатиться по городу, а дрожащему южанину дал книгу, которой тот обрадовался больше, чем ребенок кукле. Укутав старика в плед и усадив его у камина, трое друзей, переодевшись, покатили по шумным улицам Лондона. Наль, никогда еще не видевшая такого большого города, была столь поражена, что только молча поворачивала свою прелестную головку.

Флорентиец называл ей знаменитые музеи, говоря, что она их вскоре посетит. Обещал свезти в театр, о котором она прежде только читала. Изредка он называл, кому принадлежит тот или иной роскошный особняк или выдающийся своей архитектурой дом.

Свернув на одну из улиц, экипаж внезапно остановился у небольшого одноэтажного дома. Дом был красив, хотя старинного, немодного образца, и стоял в окружении небольшого прекрасно ухоженного сада.

– Здесь живет милый пастор, так доброжелательно отнесшийся в особенности к тебе, Наль. Не хочешь ли отдать ему визит и, кстати, осмотреть церковь, где будешь завтра венчаться? – спросил Флорентиец.

– Ax, очень хочу. Но не могу скрыть, отец, что стесняюсь войти первый раз в чужой дом. Я не знаю, как себя вести.

– Очень просто. Так, как если бы ты пришла к друзьям. Если будешь нести доброту в сердце, никогда не сделаешь бестактности. Кланяйся не по-восточному, но протягивай только руку, что ты, плутовка, умеешь делать теперь очень красиво.

Говоря с Наль, Флорентиец помог ей выйти из экипажа и ввел на довольно высокое крыльцо с двумя сходами. Николай ударил молотком в дверь, отчего раздался мелодичный звон, что тоже немало удивило Наль. Послышались поспешные шаги, и старый слуга впустил их в просторный холл, по стенам которого стояли высокие деревянные вешалки и стулья готического стиля, и на двух окнах стояли цветущие растения. Спокойствием веяло в доме. Всюду были разостланы ковровые дорожки и царила такая чистота, что удивилась не только Наль, но и чрезвычайно следивший за порядком Николай.

Взяв визитные карточки гостей, слуга ввел их в гостиную, тоже старинную, с огромным камином, большими диванами и креслами, обитыми синим шелком, с белыми, безукоризненной чистоты кружевными занавесками на трех широких окнах.

– Удивительно, как красиво в западных домах. И так тихо в них, мирно, не то, что у нас на Востоке, отец.

– Ты судишь по моему и этому, единственным западным домам, которые видела. Но когда-нибудь ты научишься различать дома, и их внешняя роскошь не скроет от твоих глаз внутренних язв разложения, дочь моя.

Дверь соседней комнаты отворилась, и вошел пастор, приветствуя своих неожиданных гостей и благодаря их за честь, оказанную его дому.

– Я хотел сделать невесте маленький сюрприз к завтрашнему дню, – приветливо сказал пастор. – Должно быть, печально всякой девушке венчаться в окружении одних мужчин. Я столько наговорил о юной невесте моей жене и дочерям, что они решили немедленно обновить свои белые платья и быть вам завтра подружками. А жена будет посаженой матерью, как полагается по здешним обычаям. Но сейчас, узнав о вашей любезности, свойственной только людям истинной культуры, лорд Бенедикт, мои дочери и жена не желают упустить случая познакомиться заранее с вами и вашей дочерью. Слышите, какое там нетерпеливое ожидание? Если вы ничего не имеете против, я их позову, – глядя на Наль, сказал пастор.

– О, как вы добры, вы верно поняли маленькую, детскую мою печаль о том, что ни одной женщины не будет на моей свадьбе. Если можно, разрешите нам скорее познакомиться.

Пастор открыл дверь, за нею стояли три женские фигуры с цветами в руках.

Старшая, лет сорока, была полноватая, изящная, ярко-рыжая женщина, с большими черными глазами и резкими черными бровями, причудливо вырисованными на белой коже высокого лба. Разделенные на пробор волнистые волосы, свитые у шеи в тугие косы, были роскошны. Женщина была еще молода и очень красива.

– Леди Катарина Уодсворд, – сказал пастор, подводя жену к Наль. – Моя жена венецианка, – прибавил он, обращаясь ко всем. – А это вот – первый номер, мисс Дженни Уодсворд, как видите, не только вся в мамашу, но даже точная ее копия. Это – номер второй, мисс Алиса Уодсворд, вся в папашу и судя по цвету волос не имеет никакой возможности претендовать на венецианское происхождение.

Девушки и мать отшучивались.

– О папа, – заразительно засмеялась младшая, – ты приехал таким влюбленным в заморскую красавицу, что поневоле всех нас взбудоражил. Но я согласна, что причина твоего восторга еще очаровательнее, чем это можно было представить по твоим словам.

Если Наль была восточной красавицей, увидев которую нельзя было не изумиться; если Дженни нельзя было не заметить благодаря яркой, медной голове и лицу, в котором поражал контраст алебастровой кожи, алых губ и черных блестящих глаз, – то Алису, чтобы оценить ее красоту, нужно было рассмотреть. Пепельные с золотом, красиво вьющиеся волосы, не такие обильные, как у матери и сестры, но зато легкие, стоявшие ореолом вокруг ее лица и выбивавшиеся у висков и шеи. Темно-синие, как южное небо, чуть выпуклые, как у отца, глаза. И какая-то искренность, чистота во всем облике, живость манер и грация делали ее обаятельной. От нее веяло любовью и миром.

Она казалась остовом семьи. Какая-то радостная доброта Алисы покоряла каждого. Вот и сейчас пасторша со старшей дочерью, сердечно приветствовавшие Наль и ее спутников, все же походили на дам света, радушно принимающих приятных, но чужих людей. Алиса же сразу обняла Наль, восхищенная ее красотой, и стояла перед ней, совершенно не сознавая своей собственной прелести.

– Папа был прав. Он сказал, что Сандра не нашел красок, чтобы описать вас.

– Но Сандра, кажется, что-то говорил и о нас, – раздался голос Флорентийца за спиной у Алисы. – А на нас вы и взглянуть не хотите, мисс Алиса, – с неподражаемым юмором кланялся девушке и представлял ей Николая лорд Бенедикт.

Девушка, как и Наль, почти ребенок, смутилась, покраснела и, взглянув на Флорентийца, низко присела в реверансе.

– Я не могу понять, кто из вас отец, а кто жених. Вы оба женихи, по-моему, – робко сказала она.

– Не знаю, для кого из нас ваши слова комплимент, но благодарим мы за него оба, – под общий смех ответил Флорентиец.

– Не откажите выпить с нами чашку чая, – предложила хозяйка. – У нас, по старинному обычаю, чай пьют в столовой.

Алиса снова подошла к Наль, прося ее снять шляпу, что та охотно исполнила и стала еще красивее. Флорентиец сел рядом с Алисой и спросил, не ей ли принадлежит инициатива быть подружками его дочери на завтрашней свадьбе.

– Нет. Папе. Впрочем, все самое высокое и благородное, что выходит из нашего дома, всегда принадлежит ему.

– У вас в доме как бы две партии: вы и папа, ваша сестра и мама?

– Это верно до некоторой степени, потому что мы все очень дружны. Каждый живет, как ему хочется, и никогда мы не расходились во мнениях так, чтобы быть недовольными друг другом. Я думаю, вы очень хорошо понимаете меня. Вы тоже с дочерью ни в чем не схожи. Но представить, что вы бы могли быть друг другом недовольны, невозможно.

Общий разговор как-то внезапно смолк, и все услышали, что Дженни говорит о последних книгах капитана Т., которые ей с восторгом дал Сандра. Хваля автора, девушка и не предполагала, что видит его перед собой, а желала только блеснуть своей образованностью. Николай подшучивал над дифирамбами, указывал на недостатки книги, уверял, что автор мог бы лучше разработать свои тезисы, чем привел в негодование дочь Венеции, горячая кровь которой вспыхнула розами на щеках и огнем в глазах.

– Она, граф, у нас ученая, – засмеялся пастор. – А главное, обе сестры такие поклонницы Сандры, что его авторитет в этом доме стал чем-то вроде закона. Раз книга капитана Т. признана сим ученым совершенством – то, граф, и не критикуйте. Но, признаться, книга и меня расшевелила. Много бы я дал, чтобы увидеть русского мудреца, написавшего ее. Это, верно, уже глубокий старик.

– Капитан Т. – старик? – Наль неудержимо расхохоталась, будучи не в силах представить себе Николая стариком. – Да ведь он перед вами. И ваша дочь Алиса несколько минут назад не могла решить вопроса, кто же из двух мужчин мой жених.

Пастор и вся его семья с удивлением смотрели на Наль, не улавливая соль шутки.

– Моя дочь не шутит. Капитан Т. – это псевдоним графа Т., жениха моей дочери, сидящего перед вами.

Дженни была поражена больше всех. Она теперь стеснялась Николая, которого только что расхваливала, а Алиса, во всем ухватывавшая юмор, сказала Флорентийцу:

– Я предполагаю, что вы нарочно, лорд Бенедикт, не сказали нам, что граф – писатель. Потому что вы сами – я уверена – не только писатель, но… вот как бы это сказать? – задумалась она. – Не колдун, нет, но все же что-то в этом роде. Вы все можете.

– Всемогущий Боже! – в притворном ужасе воскликнул пастор под веселый смех гостей. – Алиса, дочь моя, ты меня убила. Неужели все это результат нашего воспитания, мать? – громче всех смеясь, говорил пастор.

– Сэр Уодсворд, ваша дочь очаровательный ребенок, и я понял вполне ее мысль. Уверяю вас, мы будем с нею отличными друзьями, – пожимая ручку Алисе, ответил Флорентиец.

– Дай-то Бог, – покачивая головой, серьезно сказал пастор.

Весело и непринужденно простились гости с хозяевами, и Флорентиец пригласил всю семью на ранний обед после бракосочетания, сказав, что его экипажи будут ждать гостей у церкви.

Осмотрев церковь, поразившую Наль размерами, Флорентиец и его дети возвратились домой. Наль была задумчива на обратном пути и на вопрос Флорентийца призналась, что по обычаю Востока каждому из гостей надо что-то подарить, а у нее нет ничего, и она не знает, как быть.

– Об этом не думай. Предоставь всю внешнюю сторону события и заботы мне.

А подумай об Али и Николае. Пойди в свою комнату, я приказал Дории приготовить тебе белый восточный костюм. Надень его, укрась голову по-восточному, как к свадьбе, и накинь на себя драгоценное покрывало. Думай, что не завтра совершится твоя свадьба, только внешний ее обряд, а сегодня, в святая святых твоего сердца. Через час сойди вниз и постучись в ту комнату, где вы беседовали с пастором.

Пройдя к себе Флорентиец дал лекарство старику дяде, велел ему немедленно лечь в постель, лежа и отобедать, а встать только завтра утром.

Затем он вошел в свою тайную комнату, взяв с собой Николая.

– Мой друг, мой сын, ты провел пять лет подле Али и так далеко продвинулся в своих знаниях, что он сразу взял тебя в число своих близких учеников. Ты считал, что для тебя ученичество – это прежде всего целомудрие и безбрачие. Но когда Али указал тебе путь семьи и брака, ты не протестовал, ты принял его. Однако продолжаешь думать, что в чем-то провинился, что сходишь с тропы ученичества, ибо ее не достоин. И все это только потому, что женишься на той, которую преданно и страстно любишь много лет.

Ты выполняешь приказание Али. Ты повинуешься ему беспрекословно. Но в сердце твоем боль. Тебе кажется, что ты сворачиваешь в сторону. Но ты забыл, что ученик идет так, как ведет его Учитель. Ты забыл, что те обширнейшие планы, где все охватывает взор Учителя, не способен охватить ученик, как бы мудр он ни был. Посвящения идут не только по ступеням личного роста ученика.

Но учитывается и та помощь планам Учителя, до которой он созрел. Ты можешь служить сейчас не только великому плану Али, но и моим планам, и планам многих других, тех, кто отдает свою жизнь и труд на светлое благо человечества.

Падение общей культуры тесно связано с падением и разложением семьи.

Люди, закрепощенные в страстях, в тысячах мелких предрассудков, не могут помочь обновлению общества. И потому на ряд очень высоких учеников возлагается задача создания новой, радостной, раскрепощенной семьи. Только люди, дошедшие до мудрости и прожившие до часа свадьбы в полном целомудрии, могут стать истинными воспитателями для нового поколения нужных Учителю людей.

В твоей будущей семье, среди пятерых талантливых детей, должны воплотиться два гения. Не огорчаться надо тебе, что изменяешь форму пути, которую сам выбрал, но быть счастливым и усердным учеником. Счастливым вдвойне, ибо можешь выполнить задачу, которую Учитель тебе выбрал. Создай мир под своим кровом. Создай честную семью, где будут царить правдивость и верность. Создай атмосферу доброты, чтобы Учитель всегда мог прийти к тебе и позвать за собою.

– Я не от того страдал, что Али приказал мне изменить путь. Я приму всякий беспрекословно. Но мне показалось, что Али, увидав мою любовь к Наль, снизошел к моей слабости. Но, Бог мне свидетель, я ни разу и ничем не дал девушке повода думать о той беспредельной силы любви, что завладела мной.

– Чем немало и огорчил бедняжку, – улыбнулся Флорентиец. – Повторяю: оставь мысль о снисхождении к твоей несуществующей слабости. Только сильные, бестрепетные сердца нужны для дел Учителя, и только им он может посылать свои зовы. Тебе его зов – семья. Войди, – сказал он на раздавшийся стук в дверь.

Вошла закутанная в драгоценное брачное покрывало Наль. Ее белая фигурка так гармонировала с этой белой комнатой, что казалась неотъемлемой ее частью.

– Сядь здесь, дочь моя, – усадил Флорентиец Наль на маленький диван рядом с собой. – А ты, друг Николай, найдешь в моей туалетной комнате белый халат, точно такой же, какой прислал тебе в день пира Али. Найдешь длинную белую одежду ученика, надень ее и вернись сюда.

Оставшись наедине с Наль, Флорентиец притянул ее к себе и сказал:

– Когда Бог зовет человека, Он дает ему два пути: путь радости или путь великой скорби. Середины нет. И ты, и твой муж – вы оба счастливые избранники, ибо вам Он назначил путь радости. Ты с детства была подготовлена к высокой духовной жизни дядей Али. Это редкое счастье. Обычно долго скитается по жизни человек, пока не подойдет к источнику мудрости. Не горюй, что тебе предстоит оставить все, к чему привыкла, уйти от Али. Через много лет, закаленная, ты вернешься к нему, к его пути силы, которая сейчас подавляет тебя, и ты не можешь развернуть все свои дарования. Ты пойдешь отныне путем обаяния и такта. Пленяя людей красотой, ты будешь влечь их своей чистотой к высокой духовности. Помни: зло тебя не коснется, пока страх, неверность и ложь не коснутся тебя. Злу несносна атмосфера чистоты, и оно бежит от нее. И только тогда, когда в твоем сердце зазмеится тончайшая трещинка сомнений, – только тогда зло сможет коснуться тебя. Все – в самом человеке. И не внешние условия подавляют или обновляют его, но сам человек создает свою жизнь. Он сам носит в себе все свои чудеса.

Наль сидела, по-восточному закрывшись покрывалом, приникнув к отцу, и в этой позе нашел ее вернувшийся Николай.

Флорентиец откинул покрывало с лица Наль и помог ей, поверх белого восточного наряда, надеть халат из такой же материи, что и белая одежда Николая, тонкой, как бумага, мягкой, как шелк, и матовой, как замша.

– Побудьте здесь немного вдвоем. Подайте друг другу руки и подумайте, какой серьезный шаг вы делаете. На всю жизнь вы отдаете друг другу свою верность. И в этой верности вы должны следовать за верностью Учителя, творя в доброте свой простой, обычный день. И так совершая закон жизни.

Оставив их одних. Флорентиец вышел. Наль подала руки Николаю.

– Прости, Наль, что я огорчил тебя и дал тебе повод думать, что мало люблю тебя. Я не смел до сих пор говорить тебе о любви. Я считал невозможным для себя счастье прожить с тобой вместе всю жизнь. Я думал, мне назначено одиночество, а не радости семьи. Теперь я понял, какое великое и незаслуженное счастье пришло ко мне. Я отдаю тебе всю жизнь и с таким счастьем, о каком не мог и мечтать.

– Николай, я никого не любила с детства, кроме дяди Али, в котором была вся моя жизнь. Едва я выросла, увидела тебя. И… уже никогда больше не была свободной. Я всюду была с тобой, мы были неразлучны. И если теперь меня отдают тебе, – то это ведь я сама отдала тебе себя лет пять назад. Ты врезан в мое тело, в мое сердце, в мой дух точно так же, как дядя Али. И если я думала до этой минуты, что навязана тебе, то сейчас я совершенно счастлива: я знаю, что ты тоже хотел меня в жены. Я же не могу принять жизни иной.

Дверь отворилась, и вошел Флорентиец. Он был в белой одежде с широкой вышивкой внизу и на рукавах. Талию его высокой фигуры охватывал пояс из выпуклых изумрудов, а на его прекрасной голове была повязка с такими же камнями. В руках он держал маленькую светящуюся палочку. Он поднял в восточном углу комнаты белую крышку стола, как думали прежде Наль и Николай, и под ней открылся небольшой мраморный престол, где горел огонь. Он поставил молодых людей перед престолом на колени и сказал:

– Здесь, перед лицом того Бога, что каждый из вас носит в себе, перед лицом вашей совести, чести и красоты, внутри вас живущих, я венчаю вас, соединяя навек. Сохраните вечную память об этой минуте. Не для похоти и чувственных наслаждений горит в вас любовь. Но горит в вас огонь вечной чистоты, в которой оба вы отдаете себя друг другу для великой цели: вы не будете слепыми родителями, животно, безумно и лично привязанными к детям. А будете хранителями тех душ, что придут через вас. Вы создадите им мир.

Чистый ваш дом будет пристанищем, где им суждено родиться, погостить и уйти так, тогда и туда, куда позовет их Жизнь.

Храните связь друг с другом, со мною и с Али. И несите не бремя жизни, не иго ученичества, но радость труда, разделенного с нами.

Он поднял обе руки над их головами. Прикоснулся палочкой к огню, горевшему на престоле, и затем, что-то говоря на языке, которого Наль не понимала, коснулся палочкой ее головы. Ей показалось, что по ней пробежал огонь, проник до самого ее сердца, и что сейчас все на ней вспыхнет. Но Флорентиец уже отвернулся к престолу, снова коснулся палочкой огня и прикоснулся ею к голове Николая.

Так же, как и она мгновение назад, – он весь содрогнулся. А Флорентиец уже вновь повернулся к престолу и коснулся попеременно огня обоими концами палочки. Затем он снова обернулся к ним лицом и положил палочку на их головы одновременно. Глубочайшее содрогание, точно удар электричества, испытали оба, Наль и Николай. Теплые струи какой-то новой силы пробежали у каждого по спинному хребту к голове. Флорентиец положил палочку рядом с огнем и взял с престола два одинаковых перстня, каждый с изумрудом и бриллиантом, и надел жениху и невесте.

– Встаньте, – сказал он им. – Вы – муж и жена. Будьте всегда такими же чистыми и, где бы вы ни жили, всегда ощущайте, что я подле вас. Сочетав вас браком перед этим огнем Вечности, я взял на себя ваши жизни. Перед Вечностью нет отцов, матерей и детей по плоти и крови. В Ней есть отцы и дети по духу и огню. Пойдемте, я проведу вас в вашу спальню.

<1 2 3 4 5...11 >

На страницу:

Перейти

3 из 11