По лезвию денег

Радкевич не предложил мне сесть, а сам вышел из-за стола навстречу. Он был немного старше меня. Я знал, что первоначальное состояние он сколотил на торговле левым алкоголем. Рискованный бизнес закалил его характер, придал уверенности, но расшатал нервы. В последние годы Борис Михайлович Радкевич сосредоточился на банковском деле, менее прибыльном, зато респектабельном и комфортном. Теперь он мог уделять много времени своей главной страсти – породистым лошадям. Говорили, он владеет конюшней где-то за городом. Выражение лица банкира легко менялось в зависимости от обстоятельств. Он привык повелевать подчиненными и выражать сдержанное уважение сильным мира сего.

Глядя на босса, я еще раз убедился, на кого стремится быть похожим Голиков. Престижные костюмы, обувь, часы, автомобиль – только у Радкевича все настоящее и обновляется чаще.

На стенах просторного кабинета были развешаны стильные черно-белые фотографии лошадей, напечатанные на ткани.

– Красивые животные. – Радкевич остановился у одной из рамок. – Лошадей любят и ценят, создают им условия, которым могут позавидовать многие двуногие.

Радкевич улыбнулся собственному каламбуру, перевел взгляд на меня и помрачнел.

– Но у каждого жеребца, даже самого распрекрасного и дорогого, есть свой хозяин. Хозяин решает, кого – под седло, а кого – в упряжку.

Я не знал, что ответить. Босс выждал паузу и указал на соседний снимок:

– Посмотри, какая выразительная тройка. Чудо животные. Чувствуется мощь, стремительность, они действуют, как единое целое. А вот эта маленькая деталь сбоку от глаз – это шоры. Полезная штука, конь смотрит только вперед, не отвлекается на постороннее. Если надо повернуть, кучер подскажет ему направление ударом кнута. Ты понимаешь, о чем я?

Я уже понимал, однако ответил:

– Мне больше нравятся лошадиные силы под капотом.

Взгляд Радкевича похолодел.

– Ты хороший специалист, Юра. Я тебя ценю и создаю условия. Разве не так?

Я вынужден был кивнуть. Мои кредиты на новый дом и машину были оформлены по его распоряжению. Да и с зарплатой он не обижал.

Радкевич сдержанно улыбнулся и похлопал меня по плечу.

– Вот мой совет. Занимайся своим делом и не смотри по сторонам. – Радкевич вынул из кармана листок с моей таблицей сомнительных сумм и демонстративно разорвал его на мелкие клочки. – Мы друг друга поняли?

Я снова кивнул.

– И вот еще что, – напоследок пожурил Радкевич, – не забывай одевать свежую рубашку по утрам. Это улучшает настроение и тебе и окружающим.

Как легко давать советы. Если бы этот рецепт работал, я бы менял рубашки каждый час.

3

Вечером я вошел в свой дом словно провинившийся школьник, скрывающий двойку от родителей. Я двигался скованно, старался не встретиться с супругой взглядом, изображал усталость. После вчерашнего бардака гостиная и кухня предстали в идеальном порядке. Катя славно потрудилась, разбирая коробки, и я позавидовал – ей было чем заняться.

– Наконец. Почему так долго? – встретила меня на кухне озабоченная супруга. Она вытерла руки, смахнула со лба прядь волос и убавила пультом громкость телевизора. – И Юля шифруется. Я ей несколько раз звонила, а она сообщения в ответ присылает.

– Что пишет? – спросил я и ужаснулся фальши своего голоса.

Но Катя не обратила внимания. Одной рукой она подцепила телефон со стола, другой небрежно качнула пальцами в направлении плиты:

– Я уже поужинала, ты сам положи себе сколько хочешь.

Она набрала номер дочери, напряглась в ожидании, гладкий лоб прорезала морщинка тревоги. Неожиданно вместе с гудками она услышала ответную трель из кармана моих брюк. Ее правая бровь взметнулась вверх, вопросительный взгляд уперся в мое смущенное лицо.

Вот я растяпа! Забыл отключить звук! Делать было нечего, я склонил голову и выложил на стол белый смартфон, который мы недавно подарили Юле на день рождения.

Пришлось признаться:

– Юля не может говорить. И сообщения тебе посылал я.

После работы я снова заезжал в больницу. Дочь пришла в сознание, была напичкана обезболивающими, а ее чарующие глаза, которые так обожали фотографы, постарели на десять лет. И самое ужасное – вместо волнующей поволоки в них поселилось темное отчаяние.

– Кто это сделал? – подавив ком в горле, спросил я у Юли.

Говорить или качнуть головой она не могла, лишь беспомощной хлопнула веками: не знаю. И заплакала. Я сжал руку дочери и тоже не смог сдержать слез. Я не знал, как ее утешить, дрожь в моем голосе и беспомощный вид только расстроили бы ее.

– Держись, – выдавил я, и был благодарен медсестре, выпроводившей меня из палаты.

Узнав телефон дочери в моей руке, Катя медленно опустилась на стул. Ее сузившийся взгляд прощупывал меня так, словно под привычной одеждой прятался незнакомый человек.

– В чем дело? – спросила она.

Я мучительно подбирал слова:

– Все в порядке. Почти. Самое худшее уже позади. Наша Юля в больнице, но ты не волнуйся.

– Что случилось? – настаивала жена.

Мне стоило больших трудов рассказать о произошедшем так, чтобы Катя не упала в обморок. А потом потребовалось еще больше усилий, чтобы удержать ее дома и хоть как-то успокоить.

– Сейчас не время, к Юле не пустят, она спит. Подождем до завтра, – твердил я, а Катя рыдала на моем плече.

На следующее утро мы вместе приехали в больницу. Катя сразу направилась к дочери, а меня перехватил в коридоре озабоченный Давид Гелашвили.

Хирург заговорил вполголоса, но тоном, не терпящим возражений:

– Оставьте жену. Нам надо переговорить с глазу на глаз.

– Я ее успокаивал, как мог. Она на седьмом месяце беременности, проплакала всю ночь. Можно, чтобы рядом с ней кто-то был? – Я порывался сопровождать Катю.

– Об этом не беспокойтесь, у нас опытный персонал. – Врач дал распоряжение медсестре и увел меня в свой кабинет. Поставив передо мной стакан с водой, он сел напротив и сложил руки: – У меня две новости.

– Плохая и хорошая? Сначала хорошую, – бодрился я, предчувствуя недоброе. – Плохого, знаете ли, за вчерашний день…

– Состоянии вашей дочери стабилизировалось, угрозы жизни нет. Но для полноценного восстановления организма потребуются донорские ткани и дорогостоящие операции. Если хотите совет, то лучше это делать в Германии. Вы не подумайте, у нас тоже есть хорошие хирурги, но юридические аспекты с донорскими органами настолько запутаны, что можно и не дождаться.

– Я понимаю, понимаю… О какой сумме идет речь?

– Я подготовлю необходимые медицинские документы, пошлю в немецкую клинику. Посмотрим, что они ответят.

– И все-таки? У вас же был подобный опыт.

– К сожалению, поврежден весь желудочно-кишечный тракт, потребуется не одна операция. Думаю, надо ориентироваться на сумму от ста пятидесяти до двухсот тысяч евро. – Хирург замялся. – При нашей клинике существует благотворительный фонд. Средства ограничены, нуждающихся много, существует очередь, но… я бы на вашем месте поспешил.

Я понимающе кивнул:

– Да, конечно. Я работаю в банке, попрошу еще один кредит. Не двадцать, так тридцать лет буду работать на босса.

Гелашвили сжал губы и посмотрел на меня поверх очков так, словно я сморозил глупость.

– Есть еще одно обстоятельство, – промолвил он.

– Плохая новость? – Я вспомнил начало разговора и попытался пошутить: – Если даже комета врежется в Землю…

Я осекся под невеселым взглядом Гелашвили.

– Вчера вы сдали кровь. Мы ее проверили и… – Хирург раскрыл папку, чтобы свериться с результатом анализа, будто диагноз мог волшебным образом измениться. – У вас обнаружили ВИЧ инфекцию.

Повисла долгая пауза. Я не сразу понял, что речь идет обо мне. В беде моя дочь, о ней все мысли и разговоры. Это несчастье также может отразиться на беременной жене, но я… Я мужик, я выдержу. Седые волосы и душевные муки не в счет, лишь бы Юля поправилась, и Катя благополучно родила. О чем вообще речь? Может, я ослышался?

– Вы сказали: ВИЧ?

– Вирус иммунодефицита человека, – отчетливо, с расстановкой произнес врач.

– Тот самый ВИЧ у меня?!

– Вирус обнаружен в вашей крови. Мы, разумеется, проведем повторный анализ, и возможно… Но предупредить я обязан уже сейчас.

– Нет, не может быть. Я не наркоман какой-то… Я семейный человек. – Мои мысли путались. Я пришел сюда с одной проблемой, а меня огорошили совершенно другой. – Не понимаю, ничего не понимаю.

– Выпейте воды.

Я послушно опустошил стакан и посмотрел на доктора. Я не ослышался, это не сон и не шутка. Передо мной все тот же врач, на столе результат анализа с моей фамилией, там сказано, что я смертельно болен. Какие двадцать-тридцать лет? Все планы к черту. Я не протяну и до следующего года. И как я буду жить? Я съежился, представляя себя уродцем, которого все избегают.

Врач наклонился ко мне через стол, заглянул в глаза и мягко заговорил:

– Не паникуйте, сосредоточьтесь на своем дыхании. Вдох-выдох, вдох-выдох. И считайте: раз-два, раз-два. Это звучит глупо, но вы попробуйте.

Я задышал. Разумеется, дышал я и до этого, но всегда этот естественный процесс был вспомогательной функцией организма. Я шел, думал, работал, занимался чем угодно и дышал, как бы между делом, а сейчас я только дышал, шумно и сосредоточенно. И считал: вдох-выдох, раз-два…

Постепенно в голове прояснилось. Появились вопросы:

– ВИЧ – это СПИД?

– Нет-нет. – Гелашвили откинулся на спинку кресла. Самое неприятное он уже сообщил, к нему вернулась профессиональная уверенность. – ВИЧ – это хроническая, медленно текущая инфекция. Как правило, ее удается удерживать под контролем годами. Все зависит от образа жизни и применяемых препаратов. В этот период инфицированный человек чувствует себя хорошо, выглядит вполне здоровым, и часто даже не догадывается о своей проблеме. Кстати, когда вы последний раз делали анализ крови?

– Не помню. Давно.

– Вирус проявляется не сразу. Через три, а порой и шесть месяцев после заражения.

– Как? Как я мог заразиться?

– ВИЧ передается от человека к человеку. Прежде всего это половой путь при незащищенных сексуальных контактах. Или непосредственно через кровь: внутривенный прием наркотиков одним шприцем, инъекции, переливания…

– Подождите. А моя кровь? Вы перелили ее дочери? – Я вскочил, готовый выбежать из кабинета, чтобы спасти Юлю.

– Ну что вы, для этого и существуют тесты. Сядьте и успокойтесь. Вы сейчас должны проанализировать свою жизнь и понять, от кого вы заразились. И конечно, в корне изменить свое поведение, чтобы самому не стать источником распространения инфекции.

– Катя. Моя жена, – всполошился я.

– Она беременна, всех беременных проверяют на ВИЧ в обязательном порядке. Если бы что-то обнаружили… Конечно существует скрытый период. Я позабочусь, чтобы ее снова протестировали.

– Вот черт! Почему я? За что? – Я схватился за голову. – Как все невовремя. Сколько мне осталось?

– Вы пока не больны, а только инфицированы.

– Но СПИД ведь неизлечим?

– Не паникуйте. У вас нет СПИДа.

– Не понимаю. Вы только что говорили про ВИЧ.

– Уясните простую вещь, – растолковывал доктор. – У вас в крови обнаружен вирус, с которым организм пока справляется. СПИД – это конечная стадия развития ВИЧ— инфекции. Она может наступить нескоро. Это зависит от многих факторов. Я вам дам брошюру. Тут все популярно изложено.

Я взял брошюру, прочел название: «С ВИЧ можно жить» и тут же свернул ее в трубочку. Несмотря на обнадеживающее название, оно пугало.

– Пока я не пройду повторную проверку, не говорите Кате, – попросил я.

– По закону эта информация является строго конфиденциальной. Я не имею права сообщать о вашем статусе ВИЧ-инфицированного никому: ни вашей жене, ни родителям, ни друзьям, ни коллегам. Вы сами решайте, как поступить.

Я вдруг вспомнил слова Гелашвили в нашу первую встречу: шаг в сторону – и ты в полете. И почувствовал, как пол уходит у меня из-под ног. Я лечу в пропасть.

– Так, – хирург непостижимым образом оказался рядом со мной, успел подхватить и встряхнул за плечи, останавливая головокружение. – Вам надо выпить пару таблеток.

– Что, уже началось?

– Выпейте успокоительное. – Врач наполнил стакан водой и передал две пилюли. – Это обычный шок. Вы еще стойко держитесь. Возьмите на работе пару дней отдыха.

– Но тогда все поймут, что со мной что-то не так.

– Хорошо, продолжайте работать. Живите, как ни в чем не бывало. Почувствуете приступ паники, дышите, как я сказал.

– И все?

– Пока да. Это работает.

Врач стал говорить про направление к инфекционисту, комплексное обследование, дополнительные анализы, подбор медикаментов, а я считал вдохи и выдохи: раз-два, раз-два… Почему-то дальше двух я не продвигался, даже любимые числа отвернулись от меня.

4

Медсестра ввела в кабинет поникшую Катю. Я поспешил обнять всхлипывающую жену, лишь бы она не заметила страха в моих глазах. Но Катя сама была крайне подавлена и думала только о дочери. Она с надеждой смотрела на доктора, тот успокаивал, обещая сделать все возможное. Гелашвили упомянул про лечение в Германии и сказал, что обсудил детали со мной. Я ободряюще кивнул жене, показывая взглядом, что все будет в порядке. Она поверила не моей жалкой игре, а своей материнской надежде.

Я отвел Катю в машину, сам сел за руль. Отправляясь в больницу, я заранее знал, что жена не сможет вести автомобиль, но я и предположить не мог, что сам окажусь в состоянии близком к шоку.

– За что? Почему? – время от времени шептала Катя и поджимала губы. – Как теперь жить?

Те же вопросы мучили меня, но, если мысли жены касались исключительно дочери, я адресовал их и себе.

– Ее вылечат, я найду деньги, – пробормотал я, понимая, насколько неубедительно это звучит.

– Я бы все отдала, лишь бы Юля… – Катя не могла говорить дальше и заплакала.

Я тоже готов был пустить слезу, но заставил себя держаться. Вдох-выдох, раз-два…

Доставив жену к дому, я поехал на работу. Войдя в банк, я невольно съежился. Мне казалось, что все теперь смотрят на меня иначе, с подозрением, намеренно сторонятся, как от прокаженного. Неужели у меня на лице написано, что я смертельно болен?

– Серов, ты выглядишь неважно, – подтвердил подозрение Олег Голиков. – Вчера явился раньше всех, сегодня опоздал. Ты на часы смотришь?

Не дождавшись ответа, он сыронизировал:

– Счастливые часов не наблюдают. Лови!

Олег кинул мне традиционное яблоко, однако я, придавленный тяжелыми мыслями, вообще не среагировал. Зеленое яблоко ударило по клавиатуре, отчего ожил мой монитор, и поскакало по полу. И каждый удар обозначал на красивом плоде будущее место гниения. Сейчас оно не заметно, но через день-два проявится ужасными пятнами. Кошмарные ассоциации лезли мне в голову, разрушение организма я проецировал на себя.

– Да, тяжелый случай, – мрачно прокомментировал Голиков и уткнулся в монитор. Видя, что я продолжаю пребывать в прострации, он недовольно пробурчал: – Вообще-то у нас запарка.

Я сидел без движения, и Голиков повысил голос:

– Ты слышишь меня, Юрий Андреевич?

– В чем дело? – очнулся я.

– Интерфейс банкоматов надо протестировать, утром был непонятный сбой, – ответил Олег и демонстративно отвернулся.

Я вошел во внутреннюю сеть банка, стал читать сообщения, просматривать коды ошибок, пытался сконцентрироваться на работе. Однако мое сознание было целиком занято неприятными вопросами. Когда я заразился? От кого? Сколько мне осталось жить? И тут же отчаяние сменялось надеждой: а вдруг повторный анализ даст иной результат? О боже, сделай так, чтобы я был здоров. Я готов был молиться, хотя никогда этого не делал.

Если становилось совсем тяжело, я сосредотачивался на дыхании. Этот метод помогал снять волнение, отодвинуть собственные страхи, немного погрузиться в работу. Пальцы начинали бродили по клавиатуре, мне удавалось набирать команды. Но хрупкое спокойствие тут же разрушала тревога за дочь. Ей предстоит долгое лечение, потребуются немалые деньги, и достать их могу только я. А вдруг моя болезнь будет развиваться стремительно, и меня свалит СПИД? Что станет с Юлей, с Катей, с нашим еще не родившимся ребенком?

Неожиданно меня кто-то тронул за плечо. Я обернулся и увидел ошарашенное лицо Олега. Он тыкал пальцем в мой монитор на мигающие красные конвертики экстренной связи:

– Серов, ты что, сообщения не читаешь? Поток жалоб завалил службу поддержки. Зависли все наши банкоматы. Все!

– Я как раз разбираюсь. – Я посмотрел на раскрытую программу и удивился. Я менял какие-то коды, что-то правил, но что именно совершенно не помнил.

– Ты прочти! Наши инкассаторы не могут собрать выручку, не срабатывают сервисные карты.

– Сервисные карты, – эхом повторил я и потянулся в ящик стола за специальной пластиковой картой, с помощью которой производят инкассацию и тестирование всех систем банкомата.

– А ну-ка дай посмотреть. – Голиков отодвинул меня от монитора, стал тыкать пальцами по клавиатуре. – Вот в чем засада. Ты перезагрузил программу, после этого начались сбои. Какие изменения ты внес?

– Я? Кажется, никакие.

Я беспомощно вертел в руках сервисную карту.

– Кажется? Да вот же, с твоего компьютера ушло обновление. Смотри!

– Не помню, – честно признался я.

– Ну, знаешь, – Олег округлил глаза и покачал головой.

На моем столе затренькал служебный телефон, по мигающему индикатору с номером «1» стало ясно, что вызывает владелец банка. На меня накатила тошнота. Я несколько часов прислушивался с собственному организму в мучительных поисках подвоха, и организм ответил на провоцирующее ожидание. Из желудка поднималась рвота, я стремглав выбежал в туалет.

Голиков проводил меня удивленным взглядом и осторожно поднял трубку.

– В чем дело, Серов? Какого хрена так долго возитесь? – сыпал ругательствами наш босс Радкевич.

– Говорит не Серов, это Голиков.

– А где твой начальник? Почему он не отвечает на мои звонки? Что у вас творится? Все банкоматы не работают.

– Борис Михайлович, сбой произошел по вине Серова.

– Это не сбой, а диверсия! Я терплю убытки, а вы ни черта не делаете.

– Моей вины нет, за свои действия готов ответить. А вот Юрий Андреевич…

– Что ты мямлишь, говори четко.

– Он перезагрузил программу управления банкоматами. После этого начались неприятности.

– Почему? Ошибка?

Голиков понял, что ему выпал шанс. Грех не воспользоваться промахом начальника, если можно занять его место. Он торопливо заговорил, понизив голос и с опаской глядя на дверь:

– Борис Михайлович, я опасаюсь за Серова. У него крыша едет. Буквально. Вчера явился бледный, с перепоя, сегодня вообще не в себе. Я его спрашиваю: какие изменения ты внес в программу, а он не помнит, реально не помнит – глаза пустые. Такое впечатление, что Серов свихнулся. Вы сами на него посмотрите. Он может такого натворить.

– Он уже натворил. Ты сможешь исправить?

– Постараюсь.

– Занимайся, подключай других сотрудников, а Серова немедленно ко мне.

Вернувшись из туалета в ужасном состоянии, я застал коллегу на своем рабочем месте. Олег, не отрываясь от монитора, коротко сообщил:

– Тебя Радкевич вызывает. Срочно.

– Я как раз собирался с ним поговорить, – промямлил я, погруженный в свои мысли.

Как только я вошел в кабинет босса, Радкевич метнул раздраженный взгляд и брезгливо поморщился при виде бледного поникшего сотрудника.

– Ты о чем думаешь, Серов?

– Я хотел попросить вас. Мне нужен кредит.

– Какой еще кредит?

– Двести тысяч евро. У меня дочь… Хотя бы сто пятьдесят.

– Что? – взвился Радкевич, поднимаясь из-за стола. – Ответь на вопрос: ты обновлял сегодня программу управления банкоматами?

– Понимаете… – Я замялся.

– А что тут понимать. Мне уже доложили, что по твоей вине я терплю убытки, а ты настолько обнаглел, что просишь у меня деньги. Это не просто наглость, это издевательство!

– Понимаете, у меня сегодня…

– Да наплевать, что у тебя! Вчера мы поговорили, ты вроде бы согласился, а сегодня занимаешься вредительством.

– Нет.

– Я этого не потерплю!

– Я попытаюсь…

Радкевич с подозрением всмотрелся в мое лицо:

– Ты что, под кайфом?

– Всего две таблетки, успокаивающих, – оправдывался я, но лучше бы этого не произносил.

– Таблетки, значит, – покачал головой банкир и рубанул воздух ладонью: – К компьютеру ты больше не подойдешь. Ты свободен. Вообще свободен. С сегодняшнего дня ты уволен, Серов.

– А как же… – Я видел перед глазами больную дочь, а Радкевич сумму в графе убытки.

– Убирайся! – рявкнул он.

Я покинул кабинет словно во сне. Неужели моя болезнь написана на моем лице. Первый день, как я узнал, и уже такой кошмар. Что же будет дальше.

На рабочем месте меня встретил притихший и вежливый Голиков.

– Слушай, старик, мне позвонили, сказали не подпускать тебя к компьютерам. Ты должен собрать личные вещи и… – взгляд Олега красноречиво переместился на дверь. – Извини, это приказ Радкевича.

И только тут ко мне пришло понимание необратимого. Меня увольняют. Никаких новых кредитов я не получу, и старые не смогу выплатить. У нас заберут новый дом, автомобиль, и это будет в рамках закона. Дочь не получит нужного лечения, жена возненавидит меня, и я стану бедным и больным.

Сотрудница службы персонала принесла какие-то бумаги, попросила расписаться.

– Мне положена компенсация, – напомнил я.

– Это не тот случай. – Женщина мягко улыбнулась и забрала подписанные документы.

– Почему не тот? В случае увольнения мне полагается…

Но вежливая дама уже покинула кабинет. Голиков заблокировал доступ ко всем компьютерам, кроме своего, и углубился в работу, словно меня здесь не было. Я почувствовал бессилие: я лишний, меня выбрасывают. И тут же во мне вскипела злость. Ах, так! Мне терять нечего, скоро я сдохну, поэтому могу делать, что захочу. Например, набить морду боссу.

Я написал на листке сумму своей зарплаты за три месяца, стремглав поднялся на этаж и ворвался в кабинет Радкевича.

– По договору мне положена трехмесячная компенсация. – Я припечатал листок к столу и подвинул к директору.

Тот ответил тихо с кривой улыбкой и нескрываемой издевкой:

– Засунь в задницу этот договор.

Я выбросил кулак вперед через стол, но Радкевич ловко загородился настольной лампой. Удар пришелся по плафону. Стекло лопнуло, поранив мне руку. Увидев капли крови на костяшках пальцев, я сник. Собственная кровь напомнила мне о неизлечимом вирусе, пожирающем меня изнутри.

– Пошел вон, урод! – крикнул банкир. – Я позабочусь, чтобы тебя ни в один банк не взяли. Считай, что получил черную метку!

Упоминание о метке меня добило. ВИЧ – это метка, которой общество клеймит изгоев.

Я попятился. На глаза попалась фотография тройки лошадей, на примере которой хозяин кабинета демонстрировал полезные для управления шоры. Я сорвал рамку, хотел шмякнуть ею об пол, но в последний момент пожалел выразительные лошадиные морды. Я так и вышел с красивым постером в руках.

В свой кабинет возвращаться не стал, сразу спустился вниз. У выхода из банка дорогу мне перегородил охранник. Он должен был убедиться, что уволенный сотрудник не прихватил с собой ничего ценного и конфиденциального. В моих руках был только постер.

– Нельзя, – покачал головой охранник.

– Ну конечно, я вырвался из упряжки, а ты бей копытом, получишь лишнюю порцию овса. – Я всучил ему постер и покинул здание.

Сконфуженный охранник забыл потребовать сдать пропуск.

5

«Беда не приходит одна», – вспомнил я неутешительную поговорку. Подразумевалось, что беды приходят парами, но мой случай особый – считай, пока не собьешься. Трагедия с дочкой, собственная болезнь, увольнение, и вот еще одна неприятность – старый «пежо» упорно не хотел заводиться. Конечно, это ерунда по сравнению с остальным, но разве мало мне других несчастий.

Хоть в мелочах пожалей меня, боже! Однако всевышний меня не услышал.

Покрутив стартер до полного разряда аккумулятора, я бросил машину и пошел к метро. Размеренная ходьба хорошо сочеталась с лечебной процедурой: вдох-выдох, раз-два, вдох-выдох… – только так я смог успокоить расшатанные нервы. Я никуда не спешил, прошел пешком нескольких станций, где-то посидел, отдышался и домой добрался поздно.

У порога нашего таунхауза рядом с «вольво» жены стоял полицейский «форд». «Сашка прикатил», – догадался я.

Мой сводный брат Александр Громов был капитаном полиции и предпочитал пользоваться служебным автомобилем. Сначала наша мама была замужем за учителем физики Серовым, – так родился я, потом за участковым милиционером Громовым, – и появился Сашка. Насколько разными были наши отцы, настолько непохожими получились и мы с Сашкой. Я был старшим, меня считали тихим правильным умником. Мама гордилась моими успехами в школе и ставила в пример брату. Сашка был на три года младше меня, успехов в учебе не проявлял, но отличался деятельной самоуверенностью.