И жизнь, и слёзы, и любовь. Жизнеописание Анны Керн…

«Император имел обыкновение пропустить несколько пар в польском прежде себя и потом, взяв даму, идти за другими. Эта тонкая разборчивость, только ему одному сродная, и весь он, с его обаятельною грациею и неизъяснимою добротою, невозможными ни для какого другого смертного, даже для другого царя, восхитили меня, ободрили, воодушевили, и робость моя исчезла совершенно. Не смея ни с кем говорить доселе, я с ним заговорила, как с давнишним другом и обожаемым отцом! Он заговорил, и я была на седьмом небе, и от ласковости этих речей, и от снисходительности к моим детским понятиям и взглядам! Потом много толковали, что он сказал, что я похожа на прусскую королеву… Может быть, это сходство повлияло на расположение императора к такой неловкой и робкой тогда провинциалке!».

Как бы там ни было, а генерал Керн после смотра в Полтаве «был взыскан монаршей милостью: государь ему прислал пятьдесят тысяч за маневры». Слова, взятые в кавычки написаны самой Анной Керн. Может любопытным показаться, что за участие в Бородинском сражении генерал Барклай де Толли тоже получил 50 тысяч рублей…

Вскоре после этого случая и появляется в её дневниковых записях шифрованное имя «Шиповник». Я буду думать, что да, скрыт в колючем кустике с розовыми цветами именно он, император, недостижимый и непостижимый её возлюбленный, почти столь же виртуальный, каких можно уловить нынешней мировой паутиной. Первая её девичья любовь.

Потом был ещё один эпизод. Военный герой Керн, похоже, кичился иногда своей славой. Тем и надоел однажды своим непосредственным начальникам. Те стали к нему относиться не так, как полагалось бы. Подумывали даже отправить его куда с глаз долой.

Тут он, Керн, опять сделал ставку на жену.

Отправился в Петербург. Вместе с нею. План был таков. Керн, по военной привычке прежних лет, вызнал, по каким скрытным путям в царственных садах передвигается император часами утренних прогулок. На одном из этих таинственных путей, и должна была нечаянно предстать перед ним чудесным видением не забытая, конечно, великолепная Анна.

Как там оно стало, покрыто тайной опять же, но у генерала Керна всё снова наладилось. Он опять получил хорошее назначение, у него прибавилось жалованье.

Но и тут беда. Именно в этот наезд в столицу его жена познакомилась нечаянно с Пушкиным.

О Пушкине тут надо бы вот ещё что сказать. Странная в его натуре в то время была особенность. Всякую красивую женщину, да и просто ту, от которой происходил некоторый трепет в теле, считал он незаконно у него отнятой, если та, например, была замужем. А всех незамужних он просто считал своими собственными, обязанными стать ему наложницами. Очень болезненное это было чувство. Оно до исступления доходило.

В Одессе, например, этот мальчишка возомнил вдруг, что ему должна обязательно принадлежать первая леди здешнего края, жена царского наместника Бессарабии и генерал-губернатора Новороссийского края графа Михаила Воронцова.

И вот уже гуляет по всей России, прославленная потом пушкинистами всех мастей, крикливая, необдуманная, с какой стороны ни бери, полная исключительного невежества эпиграмма «полу-герой, полу-невежда, полу-подлец…», ну и так далее. Это сказано, между прочим, о выдающемся полководце, сыгравшем одну из решающих ролей в той самой войне двенадцатого года, о градостроителе и талантливейшем администраторе, сделавшем Одессу, например, третьей, ни много ни мало, столицей России, а по удобству жизни она, как свидетельствовали многие современники, вообще стала при нём лучшим городом страны, опередив в этом качестве Москву и Санкт-Петербург. Не мог полу-подлец жить под девизом: «Люди с властью и богатством должны так жить, чтобы другие прощали им эту власть и богатство». О нём известно и то, что он продал своё имение, чтобы покрыть долги офицеров оккупационного корпуса в Париже. Честь российского воинства была для него превыше собственного материального достатка. Пушкинисты говорят, что у Воронцова, солдафона, опять же, не было вкуса ни к литературе, ни к русскому языку. Однако вот что он написал в то время, когда пушкинистами ещё и не пахло: «…он (это о только ещё начинающем Пушкине) владеет русским языком в совершенстве. Положителен и звучен, и красив наш язык. Кто знает, может быть, и мы начнём вскоре переписываться по-русски… Если вы не читали, прочитайте “Руслана” – стоит того».

Так что не очень-то умело управляет пока своими лучами восходящее солнце поэзии.

Вот и новую атаку на очередного неугодного ему мужа красивой женщины начинает он с обкатанного. С эпиграммы.

Она теперь известна среди заготовок к «Евгению Онегину». Но могла, пожалуй, существовать и отдельно.

Сегодня был я ей представлен,

Глядел на мужа с полчаса;

Он важен, красит волоса

Он чином от ума избавлен.

Если учесть, что Пушкин начал работать над своим романом в мае 1823-го года, а в первый раз увидел мужа Анны Керн вначале октября 1925-го года, то этот факт вполне годится для того утверждения, что это – пушкинский стихотворный шарж именно на него, генерала Ермолая Керна. Пушкин и не скрывал почему именно не полюбился он ему, о чём и сообщает его жене: «Достойнейший человек этот г-н Керн, почтенный, разумный и т.д.; один только у него недостаток – то, что он ваш муж. Как можно быть вашим мужем? Этого я так же не могу себе вообразить, как не могу вообразить рая».

И мстит ему как-то по мелкому, так что не поймёшь – ёрничает он тут или в самом деле есть у него эти садические задатки: «Как поживает подагра вашего супруга? Надеюсь, у него был основательный припадок через день после вашего приезда. (Поделом ему!) Если бы вы знали, какое отвращение, смешанное с почтительностью, испытываю я к этому человеку! Божественная, ради бога, постарайтесь, чтобы он играл в карты, и чтобы у него сделался приступ, подагры, подагры! Это моя единственная надежда!». Сам я испытал как-то приступ подагры и никак не могу оставаться спокойным при этих жутких пожеланиях Пушкина.

Тут надо заметить ещё, что Анна Керн далеко не простушка была, как это принято думать о красотках, призвание которых кружить мужикам головы. Она была проницательна. По некотором размышлении о некоторых известных событиях своей жизни она написала о Пушкине: «…нахожу, что он был так опрометчив и самонадеян, что, несмотря на всю его гениальность – всем светом признанную и неоспоримую, – он точно не всегда был благоразумен, а иногда даже не умён…».

Если задаться целью, то можно отыскать немало подтверждений и этой стороне Пушкина. Он и сам говорил как-то: «Мы с Дельвигом настолько умны, что нам и глупость не повредит».

Пушкин-гений сделал случайно встретившейся женщине то, чего сделать никому не под силу. Он подарил ей бессмертие. С такой же лёгкостью и изяществом, как дарят гвоздику. Благословенна великая случайность, не давшая этим людям пройти мимо друг друга.

Через три года в конце марта 1828 г. об этой же виновнице своего величайшего творческого подвига он напишет в письме другу пошлейшее из возможных откровение: «Безалаберный! Ты ничего не пишешь мне о 2100 р., мною тебе должных, а пишешь мне о м-ме Керн, которую с помощью божией я на днях вы.б».

Потом о ней же напишет: «что поделывает Вавилонская блудница Анна Петровна?». И ещё о ней же: «дура вздумала переводить Занда (Жорж Санд)».

Жизнь ещё раз дала ему, Пушкину, возможность попробовать себя в роли гения житейских обстоятельств. Он как будто не почувствовал этого…

Этот-то именно случай наталкивает на одну догадку, которая, признаюсь, и сейчас кажется мне достаточно кощунственной.

То, как Пушкин умел говорить о своём чувстве к женщине, было гораздо значительнее того, как он умел чувствовать.

Впрочем, как оказалось, особой смелости в этом предположении нет. Пушкин это сам сознавал и мог бы подтвердить. В пору далеко ещё не остывших отношений с Анной Керн он говорит о том откровенно.

«Быть может, я изящен и порядочен в моих писаниях, но сердце моё совсем вульгарно, и все наклонности у меня совсем мещанские. Я пресытился интригами, чувствами, перепиской и т.п. Я имею несчастье быть в связи с особой умной, болезненной и страстной, которая доводит меня до бешенства, хотя я её и люблю всем сердцем. Этого более чем достаточно для моих забот и моего темперамента. Вас ведь не рассердит моя откровенность, правда?».

Уже вскоре после встречи с Анной Керн Пушкин писал в одном из писем её кузине Анне Вульф о том, что всё это «похоже на любовь, но, божусь вам, что о ней и помину нет».

Анна Керн эту особенность его натуры тоже угадала ясно: «Он был невысокого мнения о женщинах, его очаровывало в них остроумие, блеск и внешняя красота, а не добродетель. Однажды, говоря о женщине, которая его страстно любила (по-видимому, речь шла о той же Анне Вульф), он сказал: “…нет ничего безвкуснее долготерпения и самоотверженности”. Я думаю, он никого истинно не любил, кроме няни своей и потом сестры».

Есть одно письмо Пушкина, где его отношение к женщинам выражено в неописуемо доходчивой и откровенной форме. Адресовано письмо некоему Родзянке, третьесортному поэту. Тот писал тогда поэму, которая называлась «Чупка», я долго дознавался, что может означать это слово, оказалось – мордовка. По этому поводу Пушкин этому Родзянке написал: «Кстати: Баратынский написал поэму (не прогневайся – про Чухонку), и эта чухонка говорят чудо как мила. – А я про Цыганку; каков? подавай же нам скорее свою Чупку – ай да Парнас! ай да героини! ай да честная компания! Воображаю, Аполлон, смотря на них, закричит: зачем ведёте мне не ту? А какую ж тебе надобно, проклятый Феб? гречанку? итальянку? чем их хуже чухонка или цыганка <Пи.да одна – е.и>, то есть оживи лучом вдохновения и славы». Эту невозможную даже в особо неприличной компании вдохновенную похабщину, заканчивает он так: «Если Анна Петровна так же мила, как сказывают, то, верно, она моего мнения: справься с нею об этом». То есть, Пушкин откровенно желает знать, согласится ли «гений чистой красоты» с его авторитетным мнением, что какая бы женщина ни была, а <Пи.да одна – е.и>. И нечего строить из себя недотрогу…

Так что Анна Керн, прожила, конечно, бурную жизнь. Пушкинисты зачислили в её альковный список четырнадцать счастливцев, в том числе отца Пушкина – Сергея Львовича и брата его – Льва. Удивительное дело, всех этих мужчин она любила искренно, будто в первый раз. Сердце её обновлялось для всякой новой любви. Так что сериал её драмы не наскучил ей и в конце жизни. И это всё тоже необыкновенно.

Ну, да ладно, я-то тут о генерале Ермолае Керне говорю. Не повезло ему быть высвеченным из сумрака времени солнцем русской поэзии:

и всех выше

И нос и плечи подымал

Вошедший с нею генерал.

Только таким он и остаётся теперь в восприятии читающего потомства. Так и будет, пока умеем мы читать. Несправедливо и неправильно всё это.

Только известный пушкиноведам список любовников Анны Керн, «женщины очень тщеславной и своенравной» (А.В. Никитенко), содержит 14 фамилий, включая почтенного … Сергея Львовича Пушкина (!), отца поэта.

Цит. по: «Секретные материалы 20 века» №23(435), 2015

Ермолай Федорович был отправлен в отставку 6 ноября 1837 г. (Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Ф. 3952, оп. 28, д. 563, л. 1). Вскоре он перебрался в Санкт-Петербург, снял квартиру (своего жилья так и не приобрёл) и попытался привести хотя бы в относительный порядок свою личную жизнь. Брак его с А.П. Керн формально сохранялся. Анна Петровна, попав в круговерть петербургской светской жизни, вела самостоятельный образ жизни и периодически обращалась с ходатайствами, вплоть до императора, чтобы Е.Ф. Керн как супруг оказывал ей материальную помощь. Еще в 1836 г. генералу было высказано императорское пожелание, чтобы он «по закону давал ей приличное содержание» (2, оп. 147, д. 399, л. 6). Ответ Керна императору был прямолинеен, в судебных бумагах его ответ сформулирован так: «…если угодно Его Величеству, чтобы он давал содержание жене своей, то он покоряется монаршей милости, но просит принудить жену его силою законов жить вместе с ним» [там же, л. 7].

Через некоторое время А.П. Керн вновь обращается к Николаю I всё с той же просьбой: заставить генерала выплачивать ей содержание. Дело дошло до суда. Так на боевого генерала на исходе его жизни завели судебное дело.

Детом 1840 г. гражданский надворный суд определил: «Объявить через Управу благочиния жене генерал-лейтенанта Керна и самому ему с подписками, чтобы они жили вместе, и с такими отношениями, как поставлено законами». В деле есть отметка, что «подписки от Ермолая Керна не поступило – умер» [там же, л. 16).

Кретинин Г.В. «Судебные дела» генерала Е.Ф. Керна. С. 12

В 1841 г. (8-го февраля) умер в Петербурге Ермолай Федорович Керн, – муж Анны Петровны – и она отныне совершенно свободна.

Л.Б. Модзалевский, с. 111

Грустное известие пришло из Петербурга. Пушкин стрелялся с каким-то Дантесом, побочным сыном Голландского короля. Говорят, что оба ранены тяжело, а Пушкин, кажется, смертельно. Жалкая репетиция Онегина и Ленского, жалкий и слишком ранний конец. Причины к дуэли порядочной не было, и вызов Пушкина показывает, что его бедное сердце давно измучилось и что ему хотелось рискнуть жизнью, чтобы разом от неё отделаться или её возобновить. Его Петербург замучил всякими мерзостями; сам же он чувствовал себя униженным и не имел ни довольно силы духа, чтобы вырваться из унижения, ни довольно подлости, чтобы с ним помириться.

Бедный Пушкин! Пожалей о нём и помни, что, если он умрёт, так тебе надобно вдвое более потрудиться.

А.С. Хомяков – Н.М. Языкову. <1 февраля 1837>

В последние дни Пушкина 25 000 человек приходили или приезжали справиться о его здоровье. Это всё-таки утешительно. По крайней мере, гадость общества не безраскаянная. Не умели сохранить, но умели пожалеть.

А.С. Хомяков – Н.М. Языкову. Русская старина, 1884. С. 123

Условия жизни не давали ему возможности и простора жить героем; зато, по свидетельству всех близких Пушкина, он умер геройски, и своею смертью вселил в друзей своих благоговение к своей памяти.

Кн. П. П. Вяземский. 226

Его (М. Глинку) отпевали в той же самой церкви, в которой отпевали Пушкина, и я на одном и том же месте плакала и молилась за упокой души обоих.

А.П. Керн. Воспоминания о Пушкине, Дельвиге и Глинке.

21 марта <1842 г.> В Малинниках… Первым удовольствием для меня была неожиданная встреча с Львом Пушкиным. На пути с Кавказа в Петербург, разумеется, не на прямом, как он всегда странствует, заехал он к нам в Тригорское навестить нас да взглянуть на могилы своей матери и брата, лежащих теперь под одним камнем, гораздо ближе друг к другу после смерти, чем были в жизни. Обоих он не видел перед смертью и, в 1835 году расставаясь с ними, никак не думал, что так скоро в одной могиле заплачет над ними. Александр Сергеевич, отправляя его тогда на Кавказ (он в то время взял на себя управление отцовского имения и уплачивал долги Льва), говорил шутя, чтобы Лев сделал его наследником, потому что все случаи смертности на его стороне; раз, что он едет в край, где чума, потом – горцы и, наконец, как военный и холостой человек, он может ещё быть убитым на дуэли. Вышло же наоборот: он – женатый, отец семейства, знаменитый – погиб жертвою неприличного положения, в которое себя поставил ошибочным расчётом, а этот под пулями черкесов беспечно пил кахетинское и так же мало потерпел от одних, как от другого. Такова судьба наша, или, вернее сказать, так неизбежны следствия поступков наших.

А.Н. Вульф. Из дневника…

А.П. Керн пережила немало искренних сердечных увлечений, среди которых и А.Н. Вульф, и С.А. Соболевский. Её положение «соломенной вдовы» давало поводы для грязных светских сплетен. Сын О.С. Пушкиной, в замужестве Павлищевой, Л.Н. Павлищев писал: «Присущая Анне Петровне весёлость и врождённое, вполне, однако, добродушное, можно сказать, милое кокетство подавало зачастую пищу недоброжелательным, злым языкам, распускавшим об Анне Петровне ни на чём не основанные самые неправдоподобные слухи… Незлобная Анна Петровна сказала однажды Александру Сергеевичу и моей матери, как это сообщила мне последняя, следующие слова: «Неужели, друзья мои, вы думаете, что я такая пошлая дура, чтобы не вникнуть в мораль басни: “собаки полают, собаки отстанут”? Совесть моя совершенно чиста: никому зла не делала, не делаю и делать не буду; зла не желала, не желаю и желать не стану, а кто не в мою пользу открывает широкий рот, тому от души прощаю да низко кланяюсь…». Это лучший ответ из уст самой Анны Петровны ушедшим в мир иной и современным любителям посплетничать об её интимной жизни.

Егорова Е.Н. «Приют задумчивых дриад» [Пушкинские усадьбы и парки]. С 123

25 июля 1842 года Анна Петровна вторично вышла замуж – за своего троюродного брата А.В. Маркова-Виноградского. Муж был много моложе её, но их связывало чувство большой силы. Выпущенный в армию из Первого Петербургского кадетского корпуса, он прослужил всего два года и в чине подпоручика вышел в отставку, чтобы жениться. В жертву было принесено всё – карьера, материальная обеспеченность, благорасположение родных. Анна Петровна же отказалась от звания «превосходительства», от солидной пенсии, назначенной ей за Керна, от поддержки отца и не побоялась, как далеко не каждая женщина, неустроенности, необеспеченности, полной неопределённости. Это был смелый шаг.

Л.М. Гордин Анна Петровна Керн о Пушкине и его времени. С. 5

Он обожал Анну Петровну и окружил её вниманием и заботою. Жили они безбедно, хотя и скромно. Единственным недостатком Анны Петровны по-прежнему была её слабость поговорить о прошлом, о любви к ней великого поэта… Но муж сам любил Пушкина и охотно прощал жене её бесконечные воспоминания.

Н. Смирнов-Сокольский. Рассказы о книгах. С. 227

Анна Петровна была черезвычайно ласкова, кротка, читала много, или, скорее, ей читали вслух. Муж окружал её самым нежным вниманием, готов был на всякий труд, чтобы доставить ей желаемое. Видала я у них портрет её в молодости, но на этом портрете была она представлена довольно полною, – эфирного ничего не было, но я всегда слыхала от тех, кто видели её прежде, что она была очень привлекательна.

Т.С. Львова. Воспоминания.

Второе ее замужество за А.В. Марковым-Виноградским можно даже назвать счастливым, хотя муж и был на двадцать лет её моложе.

Н. Смирнов-Сокольский. Рассказы о книгах.

Бедность имеет свои радости, и нам всегда хорошо, потому что в нас много любви… Может быть, при лучших обстоятельствах мы были бы менее счастливы.

А.П. и А.В. Марковы-Виноградские – Б. В. Бакуниной. Сентябрь 1851 года, Сосницы.

Пушкин уважал тех женщин, которые держали себя вдали от него, как, например, моя жена и некоторые другие. Она, моя голубка, своим светлым, чистым взглядом, своими скромными манерами и речами, своею простотою, исполненною невинности сердечной, своим поэтическим идеализмом и высшими воззрениями на жизнь исключала возможность грязных поползновений и была воспета Пушкиными «как мимолетное виденье», «как гений чистой красоты».

А.В. Марков-Виноградский. Дневник. Цит. по: М.В. Строганов. Литературный быт как литературный факт. Журнал «Литературный факт». 2017. № 6

Муж сегодня поехал по своей надобности и должности на неделю, а может быть, и дольше. Ты не можешь себе представить, как я тоскую, когда он уезжает! Вообрази и пожури меня за то, что я сделалась необыкновенно мнительна и суеверна; я боюсь, – чего бы ты думала? Никогда не угадаешь! Боюсь того, что мы оба никогда еще не были, кажется, так нежны друг к другу, так счастливы, так согласны.

А.П. Маркова-Виноградская – Е.В. Бакуниной. 17 августа 1852 г. Сосницы.

В ея старости я её встречал в 60-х гг. в Петербурге у Николая Николаевича Тютчева и в последний раз в декабре 1868 г. в Киеве, где она жила со вторым мужем, уволенным от службы учителем гимназии, Виноградским, в большой бедности.

А.И. Дельвиг (брат). Дневник.

В молодости, должно быть, она была очень хороша собой… Письма, которые писал ей Пушкин, она хранит как святыню… Приятное семейство, немножко даже трогательное…

И.С. Тургенев – Полине Виардо. 1861 г.

В преклонные годы Керн необычайно дорожила прошлым и не прочь была занять внимание собеседников рассказами о Пушкине. Письма его она носила постоянно в сумочке, часто их показывала, почему все эти, дошедшие до нас драгоценные документы, имеют несколько «усталый», по сравнению с другими рукописями Пушкина, вид.

Б.Л. Модзалевский. Материалы Пушкинского Дома.

Не досадуй, мой друг, на меня, что я при сей верной оказии прибегаю к тебе опять за помощью, мой верный друг и моя всегдашняя опора! Помоги мне ещё раз, вероятно в последний, потому что я очень уж на тонкую пряду: раза два нынче зимой чуть было не отправилась. Не откажи мне, пожалуйста, в этот последний раз, вышли мне, пожалуйста, 100 в Петербург на имя Констанции Де-Додт; часть я ей должна, а на остальные она подновит мой гардероб, потому что мой гардероб мыши съели. Адрес Констанции: дом Овсянниковой, Итальянская улица, квартира Тютчевых.

А.П. Маркова-Виноградская – А.Н. Вульфу. Вторая половина 1871 года.

Бедная моя старушка прослезилась и поцеловала радужную бумажку (сто рублей, присланные А.Н. Вульфом), так она пришлась кстати.

А.В. Марков-Виноградский – А.Н. Вульфу.

Я родилась под зелёным штофным балдахином с белыми и зелёными страусовыми перьями по углам… Обстановка была так роскошна и богата, что у матери моей нашлось под подушкой 70 голландских червонцев (эти червонцы занял Иван Матвеевич Муравьев-Апостол). Он был тогда в нужде. Впоследствии он женился на богатой и говорил, что женился на целой житнице, но забыл о

долге… Что, если бы наследники вспомнили о нем и помогли мне теперь в нужде?

Из новой редакции записок А.П. Марковой-Виноградской…

В ноябре 1865 года Александр Васильевич вышел в отставку в чине коллежского асессора и маленькой пенсией, Марковы-Виноградские покинули Петербург.

Все последующие годы вели они жизнь странническую – жили то у родных в Тверской губернии, то в Лубнах, Киеве, Москве, бакунинском Прямухине. Нужда заставила Анну Петровну расстаться с единственным своим сокровищем – письмами Пушкина, продать их по пяти рублей за штуку…

Н. Смирнов-Сокольский. Рассказы о книгах.

Письма Пушкина были в 1870 году приобретены у Анны Петровны М.И. Семевским по 5 р. за каждое и, по его смерти, по слухам, появились на Петроградском антикварном рынке в начале 1923 г. после смерти

А.М. Семевской. Минувшие дни. №1

Думал ли Пушкин, что его поэтическая, исполненная чувства и игривого остроумия любезность поможет предмету его на старости лет сшить себе кое-что и купить вина и лакомств?

А.В. Марков-Виноградский. Дневник. Цит. по: М.В. Строганов. Литературный быт как литературный факт. Журнал «Литературный факт». 2017. № 6

В зиму 1876 года наша семья увеличились двумя девочками. Первая девочка была маленькая Аглая, внучка Анны Петровны Керн. Некоторое время она вместе со своей матерью, отцом «Шуроном» и нянькой жила у нас, потом все они уехали в Москву, вероятно к Анне Петровне.

Ал. Алтаев. Памятные встречи. С. 127

…с другой стороны матери (занимавшейся рукоделием) восседала в кресле жившая тогда у нас старая дама в кружевной наколке, нетерпеливая, с деспотическими замашками, немного жеманная. Она, конечно, критиковала и вышивку, и рисунок. Цвета не те. Шерсть не та. Канва слишком крупна. Оттенки никуда не годятся. Сюда нужен шёлк, а не гарус и не берлинская шерсть. И шёлк не «шемаханский», а непременно «филозель». Сорок лет назад у неё было вышито таким шёлком бальное платье, и она была восхитительна, – сам Пушкин это находил…

Так капризно говорит знаменитая Анна Петровна Керн, во втором браке Виноградская. Она живёт у моих родителей, на их иждивении, живёт со всей семьей в ожидании каких-то будущих благ. Она никак не может забыть, что когда-то была обаятельная и вдохновляла самого Пушкина, и любит напомнить об этом каждому к месту и не к месту.

Ал. Алтаев (Ямщикова). Памятные встречи. Госиздат, 1957 г. С. 123

Комната полна гостей. Это всё люди искусства. Здесь и певцы, и певицы, и драматические актеры. Дети отосланы спать; мать садится за фортепиано аккомпанировать известному тенору Фёдору Петровичу Комиссаржевскому, приехавшему в Киев на гастроли. Он поёт с молодой певицей оперной труппы Бергера А.А. Сантагано-Горчаковой из «Жизни за царя» Глинки:

И миром благим про-цве-тет!