Картофельный обряд

Картофельный обряд

Дмитрий Шадрин

© Дмитрий Шадрин, 2022

ISBN 978-5-0056-2903-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Картофельный обряд

1

Пошатываясь и тяжело сопя, Палёнов стоял перед дверью. Он в который раз нажал на дверной звонок, словно пытаясь его расплющить большим заскорузлым пальцем или вдавить его в стену, чтобы тот белым пластиковым чирьем выскочил со стороны прихожей. Палёнов прильнул ухом к двери и прислушался. За дверью вроде бы скрипнул пол. Палёнов точно воочию увидел Аглаю: она затихарилась там, за дверью, и знай себе, посмеивается над ним… Проскрежетав зубами, он ударил кулаком по двери.

– Открой, стерва! – закричал он.

Эхо подъезда передразнило Палёнова.

Взбешенный Палёнов заколотил кулаком и ногой по двери.

– Открой, тварь! Я знаю, что ты там!

Выкрикивая и выплевывая ругательства, Палёнов принялся избивать дверь, словно это была Аглая.

Дверь соседней квартиры приоткрылась; из-за двери робко выглянула пожилая женщина с бледным овальным плоским лицом, на котором круглились испуганные глаза.

– Володя, уже ночь на дворе, – напомнила тихим мягким голосом Подуражная Георгина Игоревна.

– И что? – Палёнов выкатил на женщину оловянные глаза.

– Вы слишком, слишком уж шумите.

– Да пошла ты… – Палёнов саданул кулаком и лягнул ногой дверь сожительницы.

Лицо соседки вытянулось, посерело и стало еще площе. Она часто заморгала совсем округлившимися глазами.

– Что-что?! Да как вы смеете? Я заслуженный учитель…

– Пошла ты… – Палёнов выругался. Его голос гремел на площадке и как будто бы бил наотмашь.– Закрой дверь и не отсвечивай!

Подуражная исчезла за дверью и захлопнула ее.

Впавший в неистовство Палёнов с удвоенным ожесточением замолотил в дверь кулаком и ногой, от ярости не помня себя и путая слова.

– Закрой дверь, сука! Закрой дверь! Я знаю, ты там!

Но вот силы стали оставлять его. На него навалилась усталость и прижала спиной к двери. Он несколько раз ударил дверь пяткой, словно отбиваясь от сонной одури.

– Закрой. Закрой, – прохрипел он глухим голосом.

В изнеможении он сполз по двери на корточки и, поджав ноги, уселся коврик. Руки упали на колени, а отяжелевшая голова на грудь. Сонная одурь одолевала и брала свое.

– Ты чего сказала? Чего ты сказала? А? Закрой дверь, сука… Закрой дверь… – подергиваясь и поеживаясь, забормотал он заплетающимся языком…

Дверь за спиной подалась назад, и потерявший равновесие Паленов повалился на порог.

Вскочив на ноги, Палёнов увидел роскошный зал. В глубине его на небольшой сцене дерганая флейтистка, меланхоличная виолончелистка, пожилой альтист и угрюмый скрипач исполняли квартет Моцарта.

Потрясенный Палёнов остановился перед длинным столом, уставленным дорогими яствами. К каждому блюду и тарелке был прилеплен желтый квадратный листочек, на котором неуклюжим детским подчерком были написаны название кушанья и его цена. Чего здесь только не было! Глаза Палёнова заметались от одного блюда к другому:

«Пицца с черным трюфелем», «Буйабес Гранд Рояль», «Бургер из говядины «Блэк ангус» с луковым джемом, жареным камамбером, фуагра и трюфелем», «Щека тунца блюфин на гриле», «Брускетта с крабовым салатом и розовой сальсой», «Красные блины с икрой лосося, ряпушки, осетра и белуги», «Филе миньон с перечным соусом», «Лимонный щербет», «Пирог с рикоттой», «Спаржа с грецкими орехами», « Пирог с говяжьей грудинкой», «Полента с черным зимним трюфелем»…

У Палёнова захватило дух, закружилась голова, глаза разбежались, и потекла обильная слюна.

Между тем на площадку вышла Подуражная, которая подумала, что Палёнов наконец угомонился и ушел. Она хотела выкинуть синий мусорный пакет и прогуляться перед сном. Женщина вздрогнула, увидев Палёнова, который в позе эмбриона дрых на пороге Аглаи. Изо рта Палёнова на коврик стекала обильная слюна. Он тихо подвывал, как изголодавшийся пес.

– Алкаш конченый, – бросила женщина, обходя Палёнова…

В тоже время стоявший перед уставленным яствами столом Палёнов, увидел Подуражную. Она приблизилась к столу и, облизнувшись, потянула руку к французскому суфле. Палёнов оскалился и грозно зарычал на нее.

Подуражная с мусорным пакетом в руке отшатнулась от зарычавшего во сне Палёнова и поспешила к лифту…

А стоявший перед столом Палёнов увидел, как Подуражная исчезла, проскрежетав лифтом.

Тогда Палёнов сел за стол и замер в нерешительности, не зная с чего начать. Он чувствовал, что время его уходит и надо успеть хоть что-нибудь попробовать. Судорожно сглотнув, он с лихорадочной поспешностью схватил первое, что попалось ему под руку. Это оказалось равиоли с лобстером в сливочном соусе биск.

Но как только Палёнов коснулся тарелки, блюдо с лобстером превратилось в кучку сгнившей картошки, густо облепленную черными мошками. Отшатнувшись, Палёнов увидел, что весь стол завален сгнившей картошкой, над которой роится черное облако мошкары.

– Открой дверь! – пронзительно взвизгнула скрипка из глубины зала.

Палёнов испуганно закричал, но его крик больше напомнил мычание глухонемого. Он проснулся.

2

Овер в составе квартета играл на скрипке и хмуро поглядывал на хозяина особняка Кедрова. Довольный Кедров сидел за столом, уставленным диковинными яствами и вместе с гостями праздновал свой выигрыш в тендере на поставку картофеля в сеть ресторанов быстрого питания. Вокруг стола шныряли бледные официанты и официантки, похожие на призраки в строгих черно-белых одеждах.

Кедров был школьный приятель Овера. После школы Кедрова забрили в армию, потом он поступил в институт стали и сплавов, после института окунулся в бизнес. А Оверу удалось откосить от армии, и он с грехом пополам окончил музыкальное училище по классу скрипки. Так или иначе, их пути разминулись, и они не виделись, и не общались.

И вот теперь Кедров стал богатеем, любимцем Мамона. Он гребет деньги лопатой. У него есть всё. Он живет и радуется жизни. У него обалденная женщина с большими глазами. Правда на взгляд Овера она смахивает на куклу из магазина для взрослых: утиные губы, грудь как два арбуза, которые вот-вот выскочат из глубокого декольте. Но все равно она обалденная. На столе у Кедрова лобстеры, камчатские крабы, фуагра, обжаренные японские гребешки с соусом терияки, тунец торо, желтохвост, розовые креветки, утка по-пекински, спагетти с лобстером, Филе-Миньон из вагю, икра из лосося, ряпушки, осетра, белуги, брускетта с крабовым салатом и розовой сальсой, щека тунца блюфин на гриле, пицца с черным трюфелем и так далее и тому подобное… Все это запивается дорогими винами, коньяками. А Овер Кедрову и его гостям-толстосумам играет Моцарта. Квартет ре мажор.

Овер пытался поймать взгляд Кедрова. Но Кедров его не замечал. Как не замечал снующих официантов или плакат на стене. На плакате была изображена рыжеволосая красотка, в коротком ватнике и короткой юбке. Слегка расставив ноги и подбоченившись, она стояла в резиновых сапогах на картофельном поле. Она улыбалась Оверу. Внизу – красным рубленым шрифтом: «Вовремя убирайте картофель!» «Время разбрасывать камни и время их собирать», – вспомнил Овер, машинально и рассеянно играя на скрипке, но не слыша Моцарта, погрузившись в тяжелые думы, груженый ими. Кедров вовремя посадил свой картофель, вовремя занялся бизнесом; и вот теперь он пожинает плоды: ест камчатских крабов и пьет дорогое французское вино. А Овер играет ему ре мажор Моцарта. А когда исполнит ре мажор, он будет исполнять до мажор Моцарта. «Почему я не Кедров? – думал Овер, пожирая глазами рыбу фугу, белые трюфели, фриттату с лобстером, английский пирог с мраморной говядиной а так же рыжеволосую спутницу Кедрова. – Что со мной не так?» – спрашивал себя Овер и не находил ответа.

Он вспомнил об ипотеке, которая тяжким грузом висела на нем, – как ее выплачивать? Где взять деньги? – и так расстроился, что вместо квартета ре мажор Моцарта стал играть квартет ре мажор Гайдна.

Альтист Плохово, виолончелистка Виола Бауфал, флейтистка Анастасия Дзись с обескураженным видом уставились на Овера. Бауфал и Дзись растерянно переглянулись и посмотрели на седовласого Плохово, который смахивал на Башмета. Плохово успокаивающе кивнул им и что-то тихо-тихо сказал. Они кивнули в ответ. И вот альт, виолончель и флейта подхватили и заиграли Гайдна. Худощавая Дзись со светлыми, приглаженными волосами, перехваченными серебристым гребнем, опять закачалась и стала походить одновременно и на факира и на кобру, которая, извиваясь, вытягивается из сосуда под музыку флейты и раскрывает свой капюшон.

Кедров в который раз посмотрел на Овера, как на пустое место. Рассеянным взглядом скользнул по скрипачу так же как по угловой консоли или по «Вовремя убирайте картошку!» Кедров явно не узнал Овера. Или сделал такой вид. «Что тебе пусто было!» – мысленно пожелал Овер Кедрову и поймал себя на том, что пусто не Кедрову, а ему самому. Овер сбился и вернулся к ре мажору Моцарта. Виола и Настя в замешательстве переглянулись, посмотрели на Плохово.

– Да что с тобой? – громким шепотом спросил он у Овера.

Но тот, погруженный в мрачные думы, не услышал альтиста. Вздохнув, Плохово кивнул виолончелистке и флейтистке. Они кивнули Плохово и вернулись к Моцарту…

Завр вместе со своими сторонниками и сестрой Диной сидел по правую руку от Кедрова. Он угрюмо поглядывал на Кедрова, который восседал в главе стола на стуле, похожем на трон и сиял, радуясь своему успеху. Перед Завром стояла тарелка. В ней был стейк Рибай Вагю с тушеными овощами.

Рядом с Завром сидел Джованни Грузный. Он рассеянно ковырял вилкой чилийский сибас с ежевикой и радиккио, тушеный в вине. Джованни Грузный косо поглядывал на сестру Завра Дину, которая что-то нашептывала на ухо Цыцыну. Цыц отвечал ей медленными кивками. Грузный ревниво прислушивался.

Когда вместо Моцарта зазвучал Гайдн, у Завра зашевелились и вздыбились волоски на ягодицах. Он заерзал. Дина оторвалась от уха Цыцына и пронизала брата холодным взглядом:

– Что с тобой?

– Ничего, – буркнул Завр и взял вилку, чтобы приняться за стейк.

Дина продолжила нашептывать Цыцыну ценные указания. Завр с отвращением посмотрел на стейк Рибай и тушеные овощи, положил вилку и бросил хмурый взгляд на радостного Кедрова, который разговаривал со своим сподвижником Али Химиком.

Гайдна внезапно оборвал и сменил Моцарт. И опять никто этого не заметил, за исключением Завра, у которого в этот вечер нервы были как оголенные провода. Он был мрачен и взвинчен. Его все раздражало и выводило из себя. И хотя музыкой для Завра был только русский шансон, а все, что не укладывалось в три аккорда, воспринималось Завром, как докучливый белый шум, он все-таки почему-то поежился и поморщился, когда квартет внезапно вернулся к ре мажору Моцарта.

– Что-то не так? – спросил Кедров мрачного Завра.

Дина оторвалась от уха Цыцына и внимательно посмотрела на Завра.

– Да нет, – сказал Завр.

– Тебе ничего не нравится? – спросил Кедров. – Попробуй фламбе из австралийской телятины.

Завр покачал головой.

– Тогда, может, ассорти из улиток, морских гребешков, креветок, лобстера и двух видов мидий с добавлением белого вина и чеснока? – расплываясь в улыбке, предложил Кедров.

Завр опять покачал головой.

– А как насчет жареных морских гребешков с брокколи и рукколой под кленовой заправкой?

Завр, все так же молча, покачал головой.

– Попробуй хотя бы камчатского краба.

Завр обвел угрюмым взглядом стол, уставленный блюдами. Черная икра, устрицы, сыры…

– Мне бы простой жареной картошки, – сказал Завр.– А все это заморское и морское не по мне.

– Дорогой Завр, у тебя только одна картошка на уме, – с улыбкой проговорил Кедров. – Скажу, чтобы тебе приготовили картофель Ла Боннотэ с острова Нурмуатье. Картофель взращен на водорослях и по вкусу похож на каштаны. Пальчики оближешь и язык проглотишь.

Завр покачал головой и что-то пробормотал.

– Что-что? – Кедров наморщил лоб и напряг слух.

– Я говорю, вот и поставлял бы Ла Боннотэ с острова Нурмуатье, – с едкой издевкой проговорил Завр.

– Ты как будто и не рад, что Кедров выиграл, – усмехнулся Бромий, который налегал на Филе-Миньон из Вагю и запивал его белым вином.

– Конечно, он рад. И еще как рад, – встряла Дина со змеиной улыбкой. – Ведь так? – она выразительно посмотрела на брата.

Тот, опустив голову, насупился.

– Конечно, рад, – проворчал Завр. – Накормят народ пестицидами. С виду картошка крупная, как на подбор, клубень к клубню, одно загляденье. А поешь, и того гляди выскочит на лице что-нибудь вроде бульбы.

– Покамест бульба выросла лишь у тебя на лице, – поддел Кедров Завра.

Тот невольно потрогал свой нос, похожий на бугристую отварную картофелину и покраснел.

Кедров и те, кто сидели по левую руку от него, а это были Бромий и его люди: Бахусаилов, Алхимик, Хруст, Ович, Колорадян, Большой Человек Штырбул и другие рассмеялись. А все те, кто сидели по правую руку от Кедрова хмуро уставились на Бромия и компанию.

– Да ладно тебе Завр. Это же всего лишь тендер. Будет и на твоей улице праздник, – снисходительно улыбаясь, сказал Кедров.

– Кто первый встал, того и тапки, – сказал Алхимик.

– Главное, чтобы не белые, – сказал Джованни Грузный.

Бромий и компания напряглись, притихли.

Люди Дины и Завра заулыбались.

– Это что же толстый намек такой? – нахмурился Бромий, оторвавшись от Филе-Миньона.

– Очень толстый, – вставил Бахусаилов, методично работая челюстями над брускеттой с крабовым салатом и розовой сальсой.

– Господа, без намеков, пожалуйста, – сказал Штырбул Большой человек, смахивающий на матерого аппаратчика времен совка. – Зря, что ли Соглашение подписывали?

– Дорогой Завр, выпьем за пункт 2.1.1! – Кедров поднял бокал с коньяком.

И все как будто бы облегченно выдохнули и оживились.

– За 2.1.1! – стали выкрикивать наперебой.

Завр покачал головой и поморщился, как будто ему предложили полакомиться кишками, кровью, кожей и икрой рыбы фугу. Он встал из-за стола. Все замолчали и уставились на него. Квартет играл «Диссонанс» Моцарта. Завр что-то буркнул и направился к выходу. Бромий с недоумением посмотрел на Дину. Она ответила змеиной улыбкой:

– Он сегодня встал не с той ноги.

– Или поел нашей картошки, – сказал Кедров и подмигнул своей рыжеволосой спутнице.

Она лучезарно оскалилась, показывая крупные белые зубы.

– За 2.1.1! – сказала Дина, растягивая рот в улыбке, и пригубила красное, как кровь, вино.

Вслед за ней выпили и остальные.

3

Паленов и Скорик курили на площадке между третьим и четвертым этажом. Вспыльчивого Паленова за глаза называли Володя Бешеный. Заторможенный прихрамывающий Скорик откликался на прозвище Коля Скорый.

Скорик стоял, прислонившись спиной к стене, сонно помаргивал и давился зевками. Он весь день сажал картошку. Теперь все тело Скорика ныло от усталости, ломило поясницу и перед глазами чернели картофельные грядки. Скорика преследовал запах сырой земли и голос Пал Степаныча Комолых, который и подрядил Скорика в качестве батрака. «Еще немного, Скорый, еще чуть-чуть, последний бой он трудный самый!» – с насмешливой улыбкой поторапливал Комолых Скорика, который корячился с лопатой и обливался потом.

Скорик оглядывался, видел за спиной невозделанное поле, которое чем дольше и тяжелее Скорик работал, тем шире оно становилось. Во всяком случае, так казалось Скорику. Но, измотав и выжав Скорика, поле все-таки закончилось. И вот теперь осоловелый Скорик стоял, привалившись к стене, зевал и помаргивал.

– И сколько он тебе заплатил? – спросил Володя.

Скорик назвал сумму.

– Вот крохобор. Вот жучара, – Володя в сердцах бросил окурок. – Таких как он надо давить и давить, – Володя с ожесточением растоптал дырявым ботинком бычок, словно это был крохобор и жучара Комолых. – Не надо было тебе соглашаться.

– Ну, тогда бы он нашел кого-нибудь другого. Мало что ли желающих, – философски возразил Скорик и зевнул.

Метнув на Скорика сердитый взгляд, Володя передернулся и подошел к окну. В широком сквере кружились на самокатах подростки в дырявых джинсах. За сквером красовался, важничал и тянулся к небу отель «Огнереченск», манил неоновым огнями ресторан высокой кухни «Амадей». У ресторана выстроились в тесный ряд дорогие иномарки: лексусы, мерсы, ауди, порше… Глядя на иномарки, на широкие темные окна ресторана, Володя спросил себя: «Почему я здесь, а не там?» Почему не он? Ведь было же такое мутное время, когда и он тоже занимался бизнесом, подавал кое-какие надежды, продавая китайские пуховики, турецкие кожанки, польские яблоки. Но потом все пошло наперекосяк. Он запил, пустил по ветру капитал. Так сказать, проел семенную картошку и остался на бобах. И вот теперь он здесь, на площадке, а не там, в «Амадее». Не он ест лобстеров и запивает дорогим коньяком. Нет, не он. У Володи началось обильное слюноотделение, заворчал пустой желудок, и в груди зашевелилось что-то темное и клубящееся, словно Володя надышался мороком и мраком. Володя что-то пробормотал.

Клевавший носом Скорый, который в полусне барахтался и тонул в картофельных грядках, встрепенулся:

– А? Что? – часто и сонно моргая, проговорил он.

– Почему одним все, а другим ничего? – спросил Володя.

– Ну… – Скорый почесал затылок, не зная, что сказать. – Это ведь… в общем-то… – Скорый с вздохом зевнул. – Мм да… короче… – и опять зевнул.

– Дай закурить что ли, – сказал Володя.

Скорый с неохотой выудил из кармана куртки мятую пачку с изображением верблюда на лицевой стороне и черными легкими на заднике. Напоминанием о картофельных грядках из кармана посыпалась земля.

– Ты что в кармане решил картошку посадить? – Володя усмехнулся и выбил последнюю сигарету из пачки. Смяв пачку, Палёнов бросил ее в угол. Володя закурил, затянулся и, вернувшись к окну, выдохнул дым. Угрюмо глядя на «Амадей», он спрашивал себя, как будто расчесывая ментальную болячку: почему он здесь, а не там? Как так получилось, что вся его жизнь пошла под откос и коту под хвост? Почему ему приходится влачить жалкое существование, когда другие живут на полную катушку и радуются жизни?

– Что там? – позевывая и борясь с сонной одурью, спросил Скорик.

– Что там?! Что там?! Там жизнь! – Володя выругался, швырнул дымящуюся сигарету на пол и стал с ожесточением топтать ее, словно это была не сигарета, а мокрица.

Опомнившись, Володя уставился на коричневатое крошево под ногами.

– Ну вот. Последняя сигарета, – с сожалением сказал Скорик и, прижав затылок к стене, закрыл глаза. Он опять стал тонуть в картофельных грядках. Они втягивали в себя. Скорик почувствовал, что превращается в клубень. Издалека или откуда-то сверху, с поверхности земли до Скорика донесся голос Палёнова:

– Закурить не найдется? – спросил Володя.

Содрогнувшись, Скорик открыл глаза и опять оказался на площадке между третьим и четвертым этажами. Володя преграждал путь незнакомцу. Запавшие глаза незнакомца смотрели в пол. Он сильно сутулился. В правой руке он держал скрипичный футляр.

– Не курю, – сказал незнакомец, все так же глядя в пол.

– Спортсмен что ли? – спросил Володя. На его лице задергалась злая усмешка.

Незнакомец ничего не ответил и тихо проскользнул между Володей и перилами.

Палёнов угрюмым тяжелым взглядом проводил незнакомца, который быстро поднялся на четвертый этаж и пропал из вида за лестничным пролетом.

– Не курит он, – горько усмехнулся Палёнов. – Слышал, как он мне ответил?

– Как? – Скорик зевнул.

– Так, будто я не человек, а какой-то… картофельный клубень.

– А может он и правда не курит.

Паленов подошел к окну и уставился на «Амадей».

– Не человек, а картофельный клубень, – с тоской пробормотал Володя, наблюдая, как иномарка, похожая на разбухшую серебристую каплю подплыла к ресторану. Из машины вышел порывистый человек с серым плоским лицом похожим на бульдожью морду. За ним выпорхнула красавица с утиными губами навыворот и рыжими волосами, уложенными с нарочитой небрежностью. Бульдожья морда что-то сказала рыжей спутнице. И та ответила улыбкой продавщицы. Бульдожья морда с довольной улыбкой посмотрела на небо, как бы говоря небу, что жизнь удалась.

– Что ты сдох, – пробормотал Палёнов.

Раздался еле слышный глухой хлопок, как будто стукнули выбивалкой по пыльному ковру. Бульдожья морда покачнулась и повалилась на асфальт. Рыжая красавица закричала, ее лицо стало некрасивым. Она побежала прочь, подвернула каблук, споткнулась, упала, выронила сумочку. Вскочила, побежала, прихрамывая и размахивая руками, словно делала зарядку.

Застыв у окна, Палёнов смотрел и не верил своим глазам. Не спит ли он? Не мерещится ли ему черти что?

– Что там? – откуда-то издалека донесся голос Скорого. Вздрогнув, Палёнов отшатнулся от окна. – Ты чего такой? Что там такое? – оторвавшись от стены, Скорый подошел к окну. – Чего это все там мечутся? – Он зевнул.

У Паленова пересохло во рту, он нервно сглотнул. Страшно захотелось закурить.

– И кто теперь картофельный клубень? Кто теперь клубень? А? – Палёнов лихорадочно засмеялся.

– Да ты чего? – Скорый озадаченно вытаращился на Паленова.

– Дай закурить! – сказал Палёнов, чувствуя, что его потряхивает.

Скорый с сожалением посмотрел на раздавленную сигарету и скорбно вздохнул.

– Это была последняя.

– А! Чтоб тебя! – раздосадованный Палёнов махнул на Скорого рукой и заметался от стены к стене.

Остановился, увидев незнакомца, который со скрипичным футляром тихо сбегал по лестнице.

– Закурить! – потребовал Палёнов, словно незнакомец был ему должен.

– У меня нет, – глядя под ноги, пробормотал незнакомец.

Он попытался прошмыгнуть мимо Палёнова. Но тот опять преградил ему дорогу.

– Что-что? – завелся Палёнов. Он побагровел, его глаза сузились и сверкнули. Лицо исказилось.

– Что ты там бормочешь?

– Дай пройти, – сказал незнакомец.

– Чего-чего? – Палёнов затрясся, превращаясь в Володю Бешеного. – Ты как со мной разговариваешь?

– И как же? – глядя в пол, незнакомец переложил футляр из руки в руку.

– Так словно я не человек, а… а… – Палёнов запнулся, задыхаясь от бешенства.

– Там прям какая-то катавасия, – сказал прильнувший к окну Скорик.

– Словно я клубень картофельный! – выпалил Палёнов.

Незнакомец оторвал глаза от пола, пристально посмотрел поверх головы Палёнова и усмехнулся.

– А разве не так?

Палёнов содрогнулся, словно его ударили. Он вскипел. В глазах у него потемнело.

– Ах ты… – Палёнов выругался и пнул скрипичный футляр.

Щелкнув замками, футляр раскрылся. Но вместо скрипки там лежала складная винтовка с оптическим прицелом. Палёнов оцепенел, вытаращив глаза. В голове у него помутилось, зашумело. Там как будто бы закружился мушиный рой. Внезапная острая боль пронизала Палёнова. Мертвенные глаза незнакомца обдали Володю холодом и припечатали к полу. Палёнов почувствовал себя сигаретой, которую размазывают по бетону, превращают в крошево.

«И это все?» – промелькнуло в угасающем сознании Палёнова.

«Это все», – ответили ему ледяные глаза незнакомца.

На Палёнова пахнуло сырой землей, и он растворился в кромешной тьме.

4

Глаза незнакомца оторвались от мертвеца и уставились на Скорика. Вздрогнув, бледный Скорик еще плотнее прижался спиной и затылком к стене, словно хотел слиться с ней, стать серой тенью.

– Меня здесь не было, – поспешил сказать Скорый.

– А где же ты был? – спросил незнакомец.

Скорый словно воочию увидел спасительные грядки.

– Картошку сажал! – выпалил он.

Незнакомец посмотрел поверх головы Скорого.

– Что там? – Скорый судорожным движением провел ладонью по голове, проверяя, не оторвал ли ее незнакомец. Голова вроде бы пока еще была на месте.

– Ничего, – с сожалением проговорил незнакомец и вздохнул. – Что ж… Поедем сажать.

– Что сажать? – опешил Скорый, чувствуя себя таким же плоским и холодным, как стена, к которой он прижимался.

– Как что… Картошку, конечно, – незнакомец покосился на лежавшего навзничь Палёнова. Скорый посмотрел на такого тихого и такого мертвого Володю, потом на незнакомца и до него дошло: во-первых, незнакомец не в себе. Во-вторых, лучше такому не перечить.

– Понял, – Скорый кивнул.

Незнакомец сказал, что надо сделать.

Скорый так и сделал: приподнял Палёнова, взвалил себе на спину и, придерживая за руки, потащил вниз. Ноги Палёнова стукались о ступеньки, пересчитывая их.

Навстречу поднималась пожилая плотная коренастая женщина, в очках, в платке. Она смахивала на жабу. Женщина остановилась, пропуская тяжело дышащего Скорого с Палёновым за плечами.