ГрошЕвые родственники

Юрий Грозмани, Елена Шевченко

ГрошЕвые родственники

На мой медный грошик человечности

отпусти мне, Божик, кило вечности.

Леонид Виноградов

Глава 1. Я попался на крючок и вляпался в Историю

Я толкал перед собой ненавистную тележку, которая заполнялась банками, склянками, мешками, порошками, слышал вечное повизгивание выходного дня из динамика: «Вот как выгодно, две по цене одной». Ангар без окон пропах всеми грехами человечества – алчностью, жадностью, обжорством, похотью и гордыней. Глухонемые, как роботы, выставляли на полки все новые и новые банки, стиральные порошки, жидкость для стекол, зубные пасты, этого бы хватило чтобы прожить год небольшому городу. Здесь это сметалось с полок моментально. Меня толкали люди с выпученными то ли от счастья, то ли от ужаса глазами. Зачем нам еще одна швабра, не понял я. Но все верно: она сегодня с умопомрачительной скидкой.

– Верно, малыш?

По воскресеньям я выполняю супружеский долг и доставляю удовольствие своей единственной и навеки. Вожу ее по магазинам.

– Я просил не звать меня малышом. Хотя бы на людях, – я устал просить ее об этом, она обещала, но потом забывала, и вновь я, толстый и лысый мужик под пятьдесят лет, становился малышом, у которого никогда не было и не будет Карлсона, только фрекен Бок, так я уже однажды пошутил, она обиделась, я больше не шучу, я только злюсь.

– Кеня, ты устал? – она заботливая, хорошая, когда-то была веселой девчонкой. – Ну пойди, съешь мороженку.

Как же я ненавижу все это мерзкое тошнотворное сюсюканье – мороженки, обнимашки, спасибки, пироженки, чмоки-чмоки, зайчона, кисюня. Еще я ненавижу поход в магазин в воскресенье.

Завтра понедельник, который я ненавижу даже больше, чем воскресенье. Я его боюсь, я цепенею, я хочу спрятаться, зарыться: в первый день недели всегда приходят самые дурные новости с объектов. Но телефон нельзя отключить, а кабинет закрыть. Они будут, горя служебным рвением строго с 9 до 18, просить поставить в бухгалтерии кондиционер, лето обещают жаркое, или на худой конец – вентилятор; сообщать о больном родственнике в Тюмени, которого необходимо навестить, и возвращаться с золотистым загаром, а потом оформлять декрет; а мне снова рассматривать резюме, чтобы найти замену на год, или сколько там осталось до женского дня, где они выпьют, предадутся страсти, женятся, размножатся, после чего все повторится – больная бабушка, декрет, резюме новичка.

А потом будет воскресенье, и мы с супругой будем являть наше процветание и дружную семью, толкать в магазине тележку, грузить мешки в багажник, затем выгружать их, говорить о том, как сегодня повезло, два по цене одного. Я хороший.

Ее мама перед свадьбой говорила про меня: зачем он тебе, неказистый, ростом не вышел, занимается какой-то фигней, диссертацию пишет, а на работу с утра не ходит. Права была покойная теща, почему она ее не послушалась, согласилась быть со мной в горе и в радости.

В ресторанном дворике было шумно – бегали дети, кто-то верещал по телефону – представляешь, как выгодно, ты где, Коля, Коля, где Саша, ты не следишь за ребенком.

И это было счастье – я был один среди жрущей и орущей толпы. Я никому из них не должен. Ничего. Не должен решать их проблемы, помогать, везти, встречать, провожать каких-то родственников, которые куда-то летят отдыхать, а потом возвращаются и кричат, что в следующий раз надо ехать всем вместе, там все включено, и будет весело, если все вместе. Я молча кивал. «Ну что ты молчишь?» – говорила дорогая, проявляя заботу, – «Ты устал?»

Я устал. Я бесконечно устал. Я устал быть хорошим. Я заботливый сын, я хороший муж, я прекрасный отец, я каждый день говорю с сыном, который заканчивает технишешуле в Мюнхене, я отличный брат, деверь, дядя, племянник, я замечательный любовник, но эти прекрасные девушки бросают меня, когда понимают, что я не женюсь на них, потому что не разведусь, чтобы не стать плохим мужем, зятем, отцом, сыном. Зачем?

Там, за Мендельсоном, вновь будешь сватом, зятем, деверем, дядей – все то же и ничего нового, и вся любовь пройдет. Любовь она только до марша Мендельсона, а дальше – ремонт, мама приехала, голова болит, все было вчера, мы уже немолоды, чтобы предаваться страстям.

У меня даже комнаты своей нет и не было: сначала общая с братом, потом однушка с женой и ребенком. Потом работал, работал, не зарабатывал, бросил науку, ушел в бизнес. Во всех новых жилищах находилось место для гостиной, гостевой, столовой, но только не для меня. Диссертация так и лежит в чемоданчике, где детские фотографии, как в пионерском галстуке и пилотке у вечного огня стою. Дурак дураком. Мама так и говорит мне: «Дурак ты, Кеня, весь в папеньку».

Родители давно развелись, даже не помню когда. Папенька умер, я его редко видел, но успел навестить за год до его смерти. Он, выпив водку, плакал, обнимал, прижимал меня к груди и бормотал: «Дурак ты, дурак, даже не знаешь, что мы белая кость, аристократы. Ты даже не знаешь, кто мы». Жил грешно, помер смешно – шашлыком подавился.

Мы действительно какие-то странные. Ну как родителям в голову пришло назвать меня Викентием. Самое смешное имя в классе. Все нормальные – Коли, Саши, Сережи, Вовки, а я во – Викентий. Мол, такое у нас родовое имя. Мол, ты гордись. Но и дальше не лучше – Гроше. Что Гроше, куда Гроше. На фига Гроше. Новые учителя по три раза переспрашивали мою фамилию. Ну зачем нам это наказание? Мол, мы какие-то не такие, мы особенные, мы волшебные. Гордись, Кеня Гроше.

А что волшебного было в моем детстве? Хрущевская двушка на первом этаже, где летом от деревьев темно, а весной пол вспухает, когда трубу в подвале прорвет. Папенька алиментов 7 рублей дает, мать круглосуточно работает, брат Венька где-то болтается, он старший, ему уже можно, а мне нужно хлеб и кефир купить, посуду помыть, кто-то должен это делать, мать на работе.

Венька приходил всегда сытый, от него пахло табаком, а потом его забрали опера, оказалось, подростки по квартирам шастали, Венька гениально вскрывал любые замки. Мать взяла еще какую-то редактуру, чтобы Веньке передачи носить. Тогда я сказал себе, что никогда не буду бедным, я буду богатым, я буду богатым и у меня будет большая и хорошая семья.

– Алле, малыш, я уже на кассе, – позвонила жизнерадостно она.

– Иду, – откусил рожок, – рассчитывайся.

Я даже не заметил, как съел три рожка мороженого, хотя дал себе слово, что буду съедать не более двух в день. Я неукротимо набирал килограммы, стал плавать в бассейне, ходить по утрам шесть километров. Но за последний месяц прибавил еще два килограммчика и достиг роковой цифры – сто. Я сто раз давал себе зарок отказаться от мороженого, но опять сорвался. Это меня печалило. Это как перевалить за пятьдесят лет, когда начинается новый отсчет. И килограммы во мне также – новый этап, отравляющий мне жизнь. Я купил еще рожок, доедая предыдущий и прижимая плечом телефон к уху. Из бумажника выпали визитки, кто-то поднял, протянул мне, проникновенно глядя в глаза.

Этот человек возник из-под земли. Его не было за столиками среди жруще-орущей толпы, но он был, стоял передо мной, в строгом костюме с кожаной папкой в руках. Он был дружелюбен, улыбался, не давал мне пройти.

– Добрый день. Вы хотите узнать про свою семью? Я вижу, что вы хотите.

– Я знаю про свою семью все, – сейчас будет втюхивать пылесос или парогенератор, который уже купила Маришка. Она все купила, даже какую-то фигню, которая смывает зубную пасту фонтанчиком. Ей просто нравится покупать, а потом менять купленное, а потом опять покупать, чтобы через день поехать менять.

– О! Вы меня не поняли, – не отступал незнакомец, – семью в глобальном смысле. Мы можем найти пять или восемь колен вашего рода. Я только что, работая в архивах, наткнулся на данные о Гроше. И вы Гроше, значит, это ваш род. Таких совпадений не бывает. Мы восстановим вашу родословную.

– Мне пора, – я хотел вежливо избавиться от этого сумасшедшего. Но он настойчиво продолжил.

– Хорошо, что вы не Кузнецов или Семенов. Это было бы сложнее и дороже, – он говорил так, будто я согласился на его предложение, не замечая моего взгляда и даже легкого покашливания. – Титул барона можно доказать. Особенно, если у Гроше найдутся бездетные линии, времена тогда были вполне свободные и распущенные, бастарды появлялись, так что мы сможем сделать вас дворянином, вероятнее всего, польского направления, там проще, да и путаница у них с родословными книгами, – он говорил без остановки, не давая мне вставить слово.

– Зачем мне это? – воззвал я к нему.

– Ну вы же не хотите быть плебеем или простолюдином. Никто не хочет, это подрубает крылья, мол, всяк сверчок знай свой шесток, и как тут взлететь. Осознание своего происхождения поможет вам подняться, поверьте мне, я знаю многих клиентов, имена которых разглашать не вправе. Просто поверьте, вы увидите новые горизонты, ощутите за собой поколения великих, которые ждут от вас служения и подвига, сопоставимого с их жизнью, – он нес невыносимую пургу, но прервать его было невозможно, как продавца, который решил впарить ненужный тебе гаджет. Я больше не мог возражать, слушал о памяти предков и программировании будущего, про связь времен и генотип, про избранных и их круг. Очнулся от звонка Маришки, которая, вероятно, дошла до закипания в ожидании меня.

– У меня все хорошо. Мне пора, – от него было непросто освободиться, он был все так же дружелюбен, он неохотно расставался со мной.

– Возьмите визитку, подумайте, и у вас появится семья.

– Я же как-то жил без этого, – я поежился, мне хотелось отделаться от этого назойливого человека, который вольно или невольно пытался меня обидеть, подталкивал меня к фанаберии, за которую я ему должен буду заплатить. А я гордился собой. Я смог вырваться из своего двора, где почти и живых моих сверстников не осталось, а если и остались, то несчастные потерянные люди, отсидевшие свой срок по малолетке. Я смог вырваться и из процветающей нищей Казани, где учился в институте. Я сделал все, чтобы уехать, пойти дальше, я завоевал свое место под солнцем в столице, я помог сыну отправиться на учебу в Германию, откуда он не вернется, во всяком случае, он пока так решил. Я гордился собой, пока меня походя не назвали простолюдином. И кто? Человек, который пытается втюхать родословную? Он все понял.

– Нет, нет, я не говорю, что всем это доступно. Но стоит попробовать, вы узнаете не только о своем роде, вы узнаете о себе и своих потомках. Конечно, вы можете сомневаться. Но мы готовы провести самые серьезные изыскания в архивах и даже вскрыть могилы, это стоит отдельных денег, но поймите и меру риска, чтобы генетическая экспертиза подтвердила ваше происхождение.

– Вы это серьезно? – гробокопательство меня совсем смутило, даже напугало.

– Это самая сложная и дорогостоящая услуга, – тихо сказал, почти прошептал он, – но многие в конце расследования обращаются к нам именно с этим щекотливым вопросом. Вы понимаете, генетическая экспертиза бесспорна, за ней открывается многое, включая семейные проклятия и болезни: у кого-то шестой палец на руке в каждом третьем поколении, у кого-то хвостик, у кого-то паранойя. Советую пока остановиться на архивах, – он доверительно склонился ко мне, будто уже стал моим родственником. Я отшатнулся, он выпрямился, улыбаясь одним углом рта, сообщая своим видом, что знает обо мне все и даже больше.

Он растворился в пространстве, его визитку я сунул в карман, урны рядом не было.

Глава 2, где я из дворняжки стал дворянином

Семья? К чему мне семья. Меня никто никогда не любил, меня просто терпели, потому что я хороший и добрый. Мама любила моего старшего брата Веньку, потому что он худой и несчастный, а я упитанный отличник, который не доставляет проблем.

Меня брали в компании, где я веселил всех девиц, а потом девушки уходили с моими друзьями. Маринка вышла за меня замуж, потому как было ей двадцать шесть лет, а она все еще оставалась девушкой в поиске хорошей партии, которая никак не складывалась. Она согласилась на мои ухаживания, хотя и стеснялась того, что мы одного роста, но выбирать ей не приходилось, годы брали свое, все подружки давно уже сменили фамилии, щеголяли кольцом на пальце, а кто-то даже гулял с коляской.

Я не давал ей ложных надежд про любовь, я сам хотел устроить свой мир и обрести семью, словом, я женился. А после свадьбы, которая случилась через год знакомства, ее словно подменили, она решила меня перевоспитывать, ломать и крушить, да и супружеские радости резко сократились.

Ее родителей пришлось называть мамой и папой, к тому же еще и на ты, а я и видел их третий раз в жизни. Раз, когда знакомился, два – когда предложение делал, тогда я подарил ей подзорную трубу, чтобы она увидела дали светлые, и еще раз – на свадьбе. А потом родился сын, и я понял, что все верно я сказал на венчании, что все это навеки. Но через пять лет я стал искать любви на стороне, а там тоже не сложилось. Маринка – она хорошая, надежная, своя, с утра до ночи трет, моет, суетится, кричит на меня, что я опять ботинки не там снял. Она мой модельер и дизайнер – мы в каждом нашем доме ставим новую мебель, меняем посуду, чтобы она была в цвет стен, сегодня мне купили новый пиджак, подобрали рубашку, все хорошо. Сын рапортует успехами. Собачонку завели. Лучше не бывает. И не надо меня смущать вопросами, кто же любит тебя и где твоя семья.

Как-то напившись с тоски, я сказал сыну:

– Кабы ты не родился, я давно бы развелся.

Сын тогда замолчал, на утро со мной не разговаривал. Я потом каялся, прощения просил. Он простил, сделал вид, что не помнит, списал на лишний «Мейков», но задумался, потому до сих пор не женат, хотя пора бы уже.

После блистательной защиты диплома ему предложили остаться на кафедре, но он уехал доучиваться в Германию, и там тоже блистает.

Зачем мне этот человек явился, зачем про семью спросил, только все разбередил, а толку? Я забыл обо всем, я работал, я отправлялся в путешествия с семьей, я таскался с ними по лавкам и магазинам, я ел омаров в Греции, требуху в Риме, гуляш в Будапеште, я слушал без одного возражения ее причитания, что гостиница могла быть и лучше, я таскал тяжелые чемоданы с накупленным барахлом на обратном пути, я жаждал выйти на работу, где смогу отдохнуть.

И я достал карточку. И позвонил. Он явился в «Кофеманию» к назначенному времени, с папочкой, из которой стал как фокусник доставать фотокопии послужных листов, фотографии, метрики, наградные грамоты. И в конце – древо, где было много квадратиков с именами и датами, но стоило мне потянуться к бумагам, он ловким жестом спрятал их в папочку.

– Мы по вашей фамилии нашли пока, заметьте, только пока – девять колен рода, это лет на 350 тянет. Можно порыться и глубже.

– Я не один?

– Что вы. У фамилии Гроше много веток и есть потомки, они и сегодня рядом с вами.

– Где?

– Лучше я расскажу вам о прошлом. Оно бесспорно. Там все незыблемо, ничего не изменить, лишь оценки, но и это все субъективно. Кому нравится свиной хрящик, кому…

– Мне свиной хрящик, – я согласился на его предложение, которое обходилось вполне сносно по цене.

Тогда я не знал, что это только начало. Две тысячи моих евро перекочевали фирме «Семейное дело», а я получил папку с бумагами и договор на дальнейшее сотрудничество.

Дома я сказал супруге, что завтра у меня сделка, сегодня придется все это прочесть.

– Бедная крошка, – защебетала она, но я даже не обиделся на это, я был не здесь и не с ней, волнение овладело мною, меня ждало что-то неведомое, и было совершенно не важно, о чем она трещит.

Глава 3. Неожиданно брат у меня объявился

«Я менял города, я менял имена», есть такая песенка, или я ее сам придумал, чтобы напевать по утрам в ванной.

Когда я, убрав в чемодан свою диссертацию по прочности, отправился на Север зарабатывать деньги на семью, устроившись бухгалтером, как девочка после техникума, считать я всегда умел, мне было унизительно и больно. Тогда я стал цинично говорить, что к чертовой маме брошу эту страну и буду жить бюргером в тихой Германии или Швейцарии. Я еще не знал, как там тоскливо, потом увидел.

Я читал папочку незнакомца. Может, от этой бесконечной тоски и метались Гроше, а я был одним из них, из этого полка, и меня носило, как и их.

Сын Борька еще малышом слышал мои вопли про «пора валить», вот он и свалил, и ему там хорошо, он и по-немецки говорит без акцента. Он по юности поверил мне и не прислушался к себе, что же теперь мне делать, как ему втолковать, что зря все это он затеял. Осталось надеяться, может, кровь все же победит, он вернется. И будем мы с ним заодно.

Мне, главное, родню найти, а там все образуется. Я же не знал, что наш род старше доллара почти на сто лет. И семья у меня огромная. Я даже и посчитать их не смог.

В списке был Ростислав Гроше, живущий совсем рядом, всего-то час на машине. Я написал ему, объяснил, боялся, что он сочтет меня сумасшедшим, но он обрадовался, сразу предложил встретиться, не затягивая, в ближайшую субботу.

Утром я, придумав гениальный предлог, мол, на стройке ЧП, отпросился у Маришки, чтобы отправиться к родственнику в Красногорск.

Супруга что-то заподозрила по моему радостному виду, стала спрашивать, почему про ЧП я из эсэмэски узнал, почему Евгений Петрович, мой зам, не звонил. Я отчаянно врал, что он уже на объекте с севшим телефоном. Она мастер распознавать все мои ходы. Это только кажется, что она меня не слышит, а так она все сечет, везде хитрые вопросы задает, на мелочах и пустяках ловит. Хотя я давно научился обводить ее вокруг пальца и даже не путаться потом в придуманных показаниях.

Тут я просто насупился, сделал вид, что обиделся, сел за руль и рванул, чтобы не слышать: куда я сегодня должен был поехать, что нам пора менять садовую мебель, что на сосне вырос мох, надо опрыскать патентованной хренью, которую она уже заказала, сняв с меня все заботы, что у жены ее брата скоро день рождения и пора покупать подарок.

У брата Ростислава в красногорской двушке была такая же история, как и у меня: жена нудела, пеняла несделанными делами и малой зарплатой. Я даже заходить в его дом не стал, предложил в кафе посидеть.

Ростик сразу согласился, схватил куртку и побежал за мной. Он был рад услышать мою историю, но еще больше хотел рассказать свою. У него черт знает что творилось в жизни: Светка, она хорошая, я кивнул, так и есть, только она орет вечно, что он никак заработать не может, а как заработать, если он ищет себя, как все эти, кивнул он на мою синюю папку, «яблоко от яблони».

– Вот видишь, брат, все объяснилось. Я институт этот бросил, скучно мне было с математикой, потом Светку встретил, тут совсем не до учебы стало. Она хорошая была до свадьбы, заводная, а когда она того, дала, то я тоже со своей стороны, женился. Ты не думай, что по залету. У нее просто задержка была. Я бы и так женился, – он заказал пиво, пока скромно, всего пол-литра. – А она нудит, мол, никудышный я, вот ты ей расскажи, какие мы Гроше, я же я ей сразу говорил, что мы такие. Ты вот кто? – перешел Ростик на ты, заказал еще пивасика и граммульку водочки, так и сказал, но официантка была в курсе этих терминов, потому сразу поставил штоф на двести.

– Братан, – захмелел Роська, – как же хорошо, что мы с тобой нашлись. Сейчас Светка подгребет, ты ей все скажи, по правде. Я тебе доверяю.

Толстая Светка уже топталась в дверях кафешки, ее хорошо знала наша официантка, они перемигивались, дергали плечами, потом выяснилось, что они учились до восьмого класса вместе. Светка удачно вышла замуж, а Ленке-официантке не повезло, мужик ее оказался сущим козлом. Сдав очередного ребенка в детский сад, без профессии она смогла устроиться в местное кафе, что впрочем позволяло ей вести свободный образ жизни. Об этом она поведала, присев к нам за столик. Нравы в кафе «Уют» были свободными, да и что там выпендриваться, когда все свои, с одного двора. Официантка даже намекнула, что через полчаса она освобождается. Я полез за кредитной карточкой, но по ее изумленному виду осознал, что не так ее понял. А Светка успела заказать еду, которую попросила сразу упаковать с собой.

– Ты прости, брат, – бубнил пьяный родственник, – она у меня такая, не доверяет и все проверяет. Вот пришла удостовериться, что ты брат. Ты же брат?

– Брат, – кивнул я.

– И ты меня не кинешь. Мы с тобой развернемся. Я, знаешь, всю жизнь хотел свое производство завести, хотел мебель делать, видно, у меня это в крови, любовь к красивому, я же это чую. Мне бы только стартануть. А инструмент, знаешь, сколько тянет, так что вот по офисам горбачусь. Мне бы только для начала деньжат, я же все верну, – пьяный Ростик верил в свои честные слезы и клятвенные обещания.

Светка напряженно смотрела на меня, даже старалась улыбаться. Кажется, ее муж не совсем пропащий бездельник, жизнь налаживается. Я слышал эти жалостливые истории и не раз, я знал цену этим словам, но не мог отказать брату. Он был хороший, но бестолковый и потерянный.

Явление его супруги было обговорено заранее, как и домашняя ссора, про которую он говорил, и от этого ему вдвойне было неловко, он допил водку, чтобы разум утих. Он пинал Светку под столом ногой, чтобы она не говорила лишнего, он проникся ко мне искреннем чувством, которое победило жажду быстрой наживы. Но без этой нечаянной наживы дома ему будет трудно, жена сживет его со света, а он любит эту толстую Светку, хотя она старше его на десять лет, но ему такая и нужна, чтобы ругала и хвалила, как мама, которой уже и нет.

Неприкаянный Роська осиротел в шестнадцать, выучился в колледже, бывшей путяге, на столяра, пошел работать курьером, потом поднялся до офис-менеджера, но его быстро погнали за разгильдяйство, получил права, у него через год их отобрали, устроился диспетчером в жилконтору, только засыпал на рабочем месте, потому проработал всего лишь полгода.

Именно там он встретил диспетчера Свету, которая была всему району что родная мать. Ее голос знали все: это она объясняла, что вода непременно будет, когда будет, а так, работы по опрессовке идут, нужно же понимать, к вечеру дадут, а к утру точно. Он женился на ней, она усыновила его, а он усыновил ее сына, с ним отлично играл в футбол во дворе, и все говорили, что прекрасный отец из него выйдет, вон как с приемным мальчишкой занимается, каждую субботу они на площадке, Светка им по своим связям каток первым в районе заливала, пусть мальчишки играют.

Одна беда, больше двух месяцев нигде Роська не удерживался, вроде и «непьющий и положительный», но дурной, не умеет имитировать деятельность. Куда Светка его только не устраивала, не задержался ни разу.

И тут явился я. Роська расцвел, жене объявил, какая у него родня, сплошные генералы, и он когда-то в люди выйдет, только пусть она потерпит. Я был его последней надеждой, дальше будь как будет, ему сейчас бы как-то заработать.

Я молчал, Ростислав поднял пустой графинчик, тоску было нечем залить. Светка поглядывала на мужа, она торжествовала, он вновь безнадежный неудачник. Ему только возле нее и держаться, пока она его терпит, а она его готова терпеть вечно, потому что любит. Только как всем объяснить, что она, уважаемая женщина, с этим полудурком сошлась. Она оправдывалась перед соседками, что он хороший, что он ее добивался бесконечно, что она уступила, что из него еще будет толк, как только он встанет на ноги. А Ростислав каждый раз каялся перед ней со слезами, утверждал, что все еще будет, они даже переедут в большую квартиру, как только он заработает, и машина у них будет, он же ей уже обещал раза три. Только забыл, сначала квартира, а потом машина, или наоборот. Или все лучше – с машины начать.

Сегодня был его час. Он смотрел на меня просящими глазами, он умолял, чуть не плакал, я был его шансом, я был его призом. А я был просто пятиюродным братом.

Время еще было раннее, и я предложил прямо сейчас рвануть в супермаркет, где я куплю ему все инструменты и даже расходные материалы. Стартуй, Роська. Он был обескуражен – этого он не ожидал. Но отступать ему было некуда. Светка, упаковав еду, которой хватит накормить подъезд, двинулась за нами.

– Я разбираюсь в инструментах, – говорил я ему, Роська обреченно кивал, – мы их регулярно закупаем на фирме. Вот ты что предпочитаешь – «Макиту» или «Бош»?

– Все хорошее, – Роська как-то сник, опустил голову, ссутулился.

– А мы возьмем зеленый «Бош», – мне было весело. Я знал, что они собирались меня развести на деньги, им почти удалось, они были близки к цели, но я в этот день не пил, в этом была их глобальная ошибка. Я не мог оставить пятиюродного брата без помощи, мне нравилось быть старшим и добрым.

– Можно, – обреченно согласился Ростислав. Светка ерзала, это не входило в ее план.