Весь эмоциональный накал, вся расхристанность григорьевской души, о которой пишет Маруся Бурлюк, чувствуется уже при первом взгляде на его письма. Даже не читая их, а лишь следя за орнаментальной вязью самого текста, испещрённого подчеркиваниями, многочисленными вставками и приписками, можно сполна ощутить состояние пишущего эти строки.

Подобный эффект производит и единственное, сохранившееся в архиве письмо Судейкина. Написанное уже больным художником, по-видимому, в последний год его жизни, оно не содержит ни просьб, ни требований. Друзья виделись довольно часто, и надобности в писании писем не было. Тем более по-английски. Этот странный, написанный каллиграфическим, как в школьных прописях, почерком текст воспринимается прямым переводом с русского. И только когда натыкаешься на финальный крик «Жив курилка!», будто вырвавшийся из-под этой груды так и не ставших родными букв, вспоминаешь обронённую Бурлюком фразу о том, что из всех русских художников, перебравшихся в Америку, самая русская внешность была у Судейкина. И почти физически начинаешь ощущать несоответствие внутренней сущности человека и той среды, в которую его забросила судьба.

Перед самой войной Бурлюк оставил службу в редакции, супруги приобрели небольшой дом на Лонг-Айленде, и после войны, как типичные пожилые американцы, они получили возможность путешествовать. Первая поездка в Европу состоялась в 1949 году. Планируя её, Бурлюк попытался разыскать Ларионова, отправив ему маленькую открытку:

Дорогой старый друг! Подтверди, пожалуйста, получение сей писульки! Ответ пиши сегодня же!!! Судейкин умер три месяца назад27. Хочу списаться – узнать об условиях жизни в Arles. Хочу ехать туда писать «по следам Vincent’а»28. Привет Нат. Серг. [Гончаровой].

Дружески твой D. Burliuk29.

Однако на открытке был указан неправильный адрес и только через художника Константина Терешковича, с которым Бурлюк познакомился ещё в 1930-е годы во время приезда последнего в Нью-Йорк, ему удалось связаться, а затем, во время пребывания в Париже, и повидаться со старым другом.

Ларионовские письма – документ не менее выразительный и столь же красноречиво передающий внутреннее состояние автора, как и письма Григорьева и Судейкина. В эти годы Ларионов всё чаще мысленно обращается к прошлому, решая осуществить давно уже вынашиваемую им идею написания книги «об искусстве и наших с Вами молодых годах». В его письмах Бурлюку слышны отзвуки бесед, которые проходили между ними в эту первую после долгой разлуки встречу. Былые обиды давно забылись.

У меня исчезло всё старое впечатление, что мы когда-то упорно с тобой спорили. Осталось самое прекрасное воспоминание прежней жизни – и очарование далёкой сейчас Чернянки. Вся прелесть твоей уступчивой улыбки – скорее полуулыбки, немного огорчённой. У тебя это и до сих пор осталось. Для меня ты остался абсолютно <таким>, каким ты был раньше30.

Конечно, замечание об «уступчивой» полуулыбке Бурлюка, памятной Ларионову с момента их первого знакомства осенью 1907 года, когда, по словам самого Бурлюка, он «увлекся мной и стал мне (и меня) Москву показывать»31, дорогого стоит. По изяществу выражения и тонкости восприятия личности Бурлюка этот осколочек зеркала, едва ли не единственный в архиве, который отражает самого владельца.

Помимо Бурлюка в ларионовских письмах постоянно возникает имя его брата Владимира – глубоко оригинального художника первой волны русского авангарда, творчество которого и судьба до сих пор остаются непрояснёнными. Бурлюк во всех изданиях упорно придерживался версии, что брат погиб на Салоникском фронте в 1917 году. Но ей противоречат сведения, которые мы находим в первом письме Ларио нова о том, что он не смог увидать Владимира, когда тот был, видимо, в конце 1910-х годов, во Франции:

Я получил от него письмо – даже два, но должен был уезжать в деревню и не смог увидать32.

Имя Владимира также встречается нам в письмах Ивана Загоруйко – забытого представителя русской школы живописи в Позитано. Уроженец Екатеринославля, он, после разгрома Белой армии, осел в этом тихом и труднодоступном в те годы местечке на Амальфийском побережье. Постепенно здесь образовалась небольшая колония русских, в том числе и художников, самым известным из которых стал Василий Нечитайлов. Вместе с Загоруйко эмигрировавший из России в Константинополь, он после войны перебрался в эти места, где прославился своей большой алтарной композицией для собора в Позитано, на которой изображалось чудесное явление основной святыни города – греческой иконы Богоматери. Открытку с репродукцией только что написанной картины Загоруйко отправил Бурлюкам:

16 ноября. Воск.

1958 Дорогие мои друзья! Это последнее творение Нечитайлова. Я уже писал Вам об этой работе. Варюсь, как каштан в кипятке, во всех своих невзгодах. Спасибо Богу и Вам за всё. Бог = батько. Обнимаю крепко, Ваш дядя Ваня. Тихо. Солнце. Черкну скоро. Богатого успеха на выставке!33

Такие послания могли оказаться только в архиве Бурлюка! Их смысл и ценность совсем никак не связаны с информативностью. Эти несколько открыток и листков прекрасной, ручной выделки бумаги с набранным антиквой именем – IVAN GIOVANNI ZAGORUIKO – в сочетании с почерком и украшениями ребёнка производят неизгладимое впечатление. Невольно вспоминается Ремизов, но здесь нет никакой стилизации и тем более каких-либо хитроумностей и кощунственных перевёртышей. Можно решить, что перед нами юродивый: абсолютная открытость миру, всёприятие и какой-то стихийный пантеизм, позволяющий одушевлять окружающее. Хотя, конечно, юродивым Загоруйко не был. Состояние гармонии с миром и с самим собой ему постоянно приходилось восстанавливать. «Прикосновенность» к творчеству рождала сомнения, в письмах иногда проскальзывает неуверенность в своих силах, но художник тот час же стремится избавиться от неё, «заговорить». Оттого его постоянные обращения к Богу, Солнцу, земле сырой воспринимаются некими заклинаниями, способными рассеять сомнения.

1-го августа, пят. 1958.

Позитано Дорогой и великий Дэви! Настало лето. Жара. Работаю, верю, что будет. Рука дающего да не оскудеет. Когда, быть может, всё оплатится. Застой до самой бездны. Бог = батько. Спасибо до земли сырой. Желаю здравия, успехов в твоей работе вместе с мамой Марусей. Обнимаю крепко. Твой дядя Ваня34.

В Позитано Загоруйко оказался в конце 1920-х годов. С тех пор, вплоть до его смерти в 1964 году, Бурлюк постоянно ему помогал, как гласят пометки на письмах, «в память брата Володи», с которым тот учился в Пензенском художественном училище и, по-видимому, как-то был связан в дальнейшем. В письмах речь идёт о воспоминаниях, которые Загоруйко обещал написать, и из контекста можно понять, что его дружба с Владимиром Бурлюком не ограничивалась студенческими годами.

У Загоруйко Бурлюки останавливались во время каждой своей европейской поездки, обычно приходившейся на осень. Зимы они, как правило, проводили во Флориде, а вот остальное время года – у себя на Лонг-Айленде. Со временем Бурлюку удалось убедить переселиться сюда нескольких художников – выходцев из России. Братья Рафаэль и Мозес Сойеры35 с семьями приобрели летние домики в Хэмптон-Бейс, рядом с жилищем Бурлюков, Циковские поселились по соседству, в Саутгемптоне. На лето сюда приезжали выходец из Армении Аршил Горки36, бывший киевлянин Иван Домбровский37, с которым Бурлюк познакомился ещё в Москве, грек Джордж Констан38. Так сама собой образовалась группа, получившая название «группа Хэмптон-Бейс». Бурлюк оставался её негласным руководителем, хотя его «руководство» сводилось обычно к решению чисто бытовых и организационных вопросов. К тому же со временем на территории своего участка Бур-люки построили небольшое здание, в котором разместилась их галерея, предназначенная для продажи наезжавшим сюда на лето туристам работ художников «группы Хэмптон-Бейс».

Материалы, связанные с деятельностью группы, довольно многочисленны. Помимо подборки писем и рисунков Николая Циковского, здесь следует также выделить письма братьев Сойеров. К этим документам органично примыкают несколько писем Луиса Лозовика и Макса Вебера39. Будучи также выходцами из России, оба они сумели добиться в Америке известности. Интересна ранняя записка Вебера, сохранившая отзвук бесед двух художников о будущем искусства:

Дорогой мистер Бурлюк! Хочу сердечно поблагодарить Вас за Ваш интересный памфлет, который Вы мне любезно прислали. Уверяю Вас, я понимаю значимость футуризма даже для отдалённого будущего.

С уважением, Макс Вебер.

P.S. Я вложил несколько фотографий с моих ранних работ, которые я пытался создавать в футуристически-кубистском стиле. Многие годы я работал и думал в этом направлении40.

Но Бурлюк не был бы Бурлюком, если бы рядом с письмами известных художников не находились материалы о мастерах мало кому знакомых или забытых. В «американской» части архива тоже есть свой «Загоруйко» – Луис Эльшемиус41. Так же, как и Загоруйко, получивший профессиональное образование, он сумел сохранить наивную непосредственность восприятия. Его необычные пейзажи и изображения обнажённой натуры Бурлюк открыл для себя сразу же по приезде в Америку.

Способность Бурлюка увлекаться всем новым – не только идеями, но и людьми, не угасла и в последние годы жизни, позволив ему в свой первый после долгого отсутствия приезд в Москву обзавестись новыми знакомыми. Связанные с этой поездкой документы образуют отдельный блок.

На родине художника образцы его позднего творчества были многим известны. Во времена «оттепели» Бурлюку удалось восстановить переписку со старыми друзьями; некоторых он ещё застал в живых во время пребывания в Москве в 1956 году. Всем им он регулярно посылал очередные номера Color and Rhyme, а также открытки с воспроизведениями своих американских работ. Однако далеко не все адресаты смогли их оценить. Мнение Корнея Чуковского, «дорогого друга старинного, допотопного», как его величал Бурлюк, которое он написал на одной из присланных открыток, разделялось и частью «допотопных» друзей.

Всё это самореклама, – и пройдошество. Иногда он, правда, подражает Шагалу, иногда Кандинскому, иногда Пикассо, но собственного лица не имеет и вот уже сорок лет спекулирует именем Маяковского, который, по благородству, был верен друзьям своей юности, даже если ими были Кручёных или Бурлюк42.

Литераторы редко разбираются в живописном искусстве, поэтому на замечания Чуковского о «подражании» Бурлюка Шагалу и уж тем более Кандинскому можно не обращать внимания, но в его отзыве присутствует оттенок некоторого превосходства удачно вписавшегося в эпоху писателя над своими «несостоявшимися» коллегами. На фоне подобных отзывов, к которым Бурлюк привык настолько, что они его уже не ранили, приятной неожиданностью оказалось внимание молодых художников и к его личности, и к его искусству. В дневнике Маруси сохранилась запись о том, как, войдя в свой номер в гостинице «Москва», они увидели на столе букет тюльпанов – «подарок студентов Художественной академии и Наташи, ей 22 года, – это они сегодня будут натягивать холсты на два подрамника, которые подарил Фальк Бурлюку»43.

Наташа – это Наталья Касаткина, талантливая, но совсем забытая сегодня художница, тогда учившаяся на театральном отделении Московского художественного училища памяти 1905 года. Студентами, натягивавшими холсты, которые Бурлюк готовил для крымской поездки, были Владимир Слепян и Игорь Шелковский44. В архиве сохранилась посланная Шелковским вдогонку уехавшим в Ялту Бурлюкам от имени всей группы небольшая, но исполненная какой-то свежей бодрости записка:

30 мая 56 г. Москва

Дорогие Мария Никифоровна и Давид Давидович! Мы были очень, очень рады получить вашу открытку. Желаем вам хорошо отдохнуть и поработать. Начинается лето – лучшее время года для нас, целиком посвящаемое свободным занятиям живописью. С этим временем у нас связаны надежды целого года. Ещё раз желаем вам успешной работы и здоровья.

С уважением Наташа Касаткина, Володя Слепян, Игорь Шелковский45.

Конверт письма, написанного Игорем Шелковским от молодых художников Бурлюкам в Ялту. 1956

Тогда же состоялось знакомство Бурлюка с Дмитрием Краснопевцевым, с которым он не только долгое время состоял в переписке, но и обменивался произведениями. Зная об интересе молодого художника к редким раковинам, отправил ему несколько тихоокеанских экземпляров, которые он сам любил рисовать в 1930-е годы. Так, на закате дней Бур-люку суждено было стать своего рода связующим звеном между двумя поколениями русского авангарда.

* * *

Коллекция писем художников в архиве довольно значительна, но её исследование и публикация сопряжена с определёнными трудностями. Дело в том, что письма поступали в Москву в несколько приёмов, разрозненно. Документы от одного и того же корреспондента зачастую хранятся в разных папках. В некоторых случаях сохранились только конверты, например, от одного из писем Малевича или от письма, отправленного известным харьковским художником Василием Ермиловым. Часть писем, остававшихся в доме, за год-два до их смерти была передана Бурлюками в архив Сиракузского университета (штат Нью-Йорк). Тем не менее значительное количество материалов осталось у наследников, и до сих пор ларионовские открытки можно встретить в каталогах антикварных аукционов. К тому же нам остаются неизвестными ответные письма Бурлюка. Всё это заставило составителей в первую очередь сосредоточить своё внимание на тех письмах или группах писем, которые позволяют составить более-менее полное представление об отношениях их авторов с Бурлю-ком, развивавшихся либо на протяжении нескольких лет, либо на каком-то коротком этапе. Все публикуемые письма хранятся в фонде Бурлюка (ф. 372) в Научно-исследовательском отделе рукописей Российской Государственной библиотеки (НИОР РГБ).

Владимир Поляков

Давид Бурлюк. Нью-Йорк, 1941. Фото Арнольда Ньюмана

Последняя страница письма М.В. Матюшина к Д.Д. Бурлюку. 1925–1926-е

М.В. Матюшин

Ф. 372. К. 10. Ед. хр. 38. Л. 1.

[1925−1926]46

Меня очень заинтересовала чудесная книжка «Маруся-сан»47. Она напоминает времена первых левых изданий48. Я был очень тронут Вашей надписью, обращением ко мне. Прошу Вас передать Марии Никифоровне мой душевный привет.

К книге Its Why and Its Wherefore была приложена карточка для меня от Katherine S. Dreier49. Прошу Вас передать ей мою карточку в ответ.

В последнее время я очень плохо себя чувствую, переутомился, и думаю уйти из Академии Художеств50, да и исследовательская работа требует исключительного напряжения.

Очень прошу Вас, дорогой Давид Давидович, посодействовать мне в Америке, Вы меня премного обяжете.

Мой адрес: Россия, Ленинград, улица Литераторов, 19, к. 12.

Я живу здесь уже 15 лет, и насколько я помню, Вы бывали по этому адресу51, но если Вы предпочитаете юридический, то посылайте на моё имя так: Ленинград, Государств. институт художеств. культуры52, площадь Воровского. Мне.

Малевич, директор, здесь же живёт постоянно и шлёт Вам свой привет.

Фрагмент титульного листа книги «Маруся-сан»

Возобновление переписки Бурлюка с Михаилом Васильевичем Ма тюшиным (1861, Нижний Новгород – 1934, Ленинград) относится к середине 1920-х гг. Бурлюк регулярно отправлял выпускавшиеся им издания в библиотеку Гос. института худож. культуры в Ленинграде. В сообщениях, приложенных к посылкам, он обращался к руководству института с предложением установления контактов между институтом и обществом Société Anonyme (см. примеч. 49).

К.С. Малевич53

1. Ф. 372. К. 13. Ед. хр. 31. Л. 3 (фотокопии).

[20 июля 1926]

Письмо К.С. Малевича к Д.Д. Бурлюку от 20 июля 1926 года. Фотокопия

Мой дорогой, старинный, но вечно молодой друг, Давид Бурлюк.

Да здравствует новое Искусство, всё больше овладевая площадь Старого, восстанавливая новые формы. Очень приятно мне Ваше извещение, что Новое Искусство стало твёрдой ногой на Американском Материке и создало Музей современной живописи54.

Тоже могу и Вас порадовать, что и в нашей стране существуют два Музея Живописной Культуры, и организуется в бывш. муз. Алекс. III (ныне Русский Музей) тоже отдел Новейшей Живописи55.

Недавно получил извещение, что и в Польше, в Варшаве, тоже организуется Музей Нового Искусства на кооперативных началах56. Так что при нашем уже немолодом возрасте приходится видеть результаты наших усилий.

Я очень рад был бы побывать у Вас, но для этого нужно, чтобы худож. общество меня выписало, тогда легче приехать. Конечно через Наркомпрос, т. <е.> Народный комиссариат Просвещения, чер Анатол. Васильевича Луначарского. Тогда я мог бы собрать свою выставку и показать работу современную. Если Вы, мой Старинный друг, хотите, то пусть Вы и Ваше общество с президентом Катерина Драеeр57 возьметесь за это58. Высылайте визы и проч. скорее.

У меня есть много работ и теорий.

Выпишите № Кwartalnik Моdernistow, Warszawa, Senatorska, 38/13. Redakcja59.

Посылаю Вам свои фотографии с моделей «Супрематического ордера»60. Мотивы новой архитектуры, для помещения в журналах, покажите Соврем. Музею61, могу построить по этому плану Дворец искусств.

Казимир Малевич 20 июля 1926

Предлагаю Вашему обществу Нового Искусства издать мою брошюру 2 печ. листа и 50 клише «Теория прибавочного элемента в живописи»62. Научное. Если принцип. получу от Вас согласие, вышлю. К.М.

2. Ф. 372. К. 13. Ед. хр. 31. Л. 1−2 (фотокопии)

[20 сентября 1926]

Дорогой друг Бурлюк!

Сами Вы виноваты в том раздражении, которое было выражено в моём письме к Вам, это совершенно очевидно. Ваше письмо затронуло какие-то струны нервной системы, которые и произвели взрывы.

Получил последнее письмо, оно ничуть не вызвало у меня тех же раздражений, хотя и идёт речь о тех же лицах. Но я полагаю, что эти все раздражения вызваны появлением в изобилии пятен на солнце. Бог-Ярылла сердится, вихруясь до темноты, так что на ясном его челе появляются пятна, которые видны учёным астрономам в телескопы.

Я полагаю, что Вы, милый друг, сожгли это моё письмо63. Это нужно сделать, чтобы потомство не читало его. Так, образы сравнения мною были ложны, и я попадаю в очень глупое положение.

Милый друг, я очень рад тому известию, что Новое Искусство торжествует, и очень жалею, что не могу принять участия в общей выставке64, до сих пор, положим, не получил приглашения от доктора Бринтона65, хотя это очень странно, ибо казалось бы, что у Катерины Драер есть секретарь, который и мог бы изложить её приглашение меня. Но, очевидно, секретарь и она очень вдумчивы и занятые Люди, ой, нет-нет, я опять начинаю приставать, беру свои слова обратно, они не вдумчивы и не занятые.

Ваше письмо всё же меня примирило, и я полагаю, что вышлю на Ваше имя свои три холста – «Основы супрематического течения», сработанные в 1913 году66. Мне думается, что они на этой выставке ещё будут остры. Кроме всего, хотелось бы всё пересказать Вам, что я думаю, что пишу и как мыслю об Искусствах.

Очевидно, что разлука с Вами большая по времени должна накопить много матерьяла об Искусстве. Я всё мечтаю издать их, так очевидно и промечтаешь, а скоро умирать.

Эх, Жизнь, сам ты сломан,Стул твой сломан,Встань БерлиномОдень перелину67.

В Вашем письме мне не ясно, что воспроизвела Катерина Драер в модерническом каталоге «Пильщика». Чей это пильщик, если это мой, у меня такой был написан, но исчез безвестно, или же это Ваш пильщик?68

Спасибо за пересылку «Презенса», интересно какое он будет иметь мнение о моей философии и работах в области архитектурных проблем.

Итак, я «философски» буду относиться к Америке, ибо она ничем не отличается от других стран. Кручёных лопает клопа. А знаете, не забыли ли Школьника Ёсю – умер69, значит уже сколько наших перешло в материалистическое механическое обращение. Я – тоже: невроз сердечной области. Думаю, весной отправиться за границу.

На осле в Париж к Ларионову, Гончаровой70, а там как-нибудь и к Вам в New-Y. заеду с ослом, может быть, впустите.

Что значит 5 руб. строка, с клише или без клише, один печат. лист, 40 тыс. букв – это 20 страниц, значит, будет стоить 100 руб.

Дальше, если Ек. Draer интересует библиотека по вопросам Искусства, то у меня есть огромный матерьял для издания, потому полагаю, что этого мало – собирать готовые издания. Нужно и самой издать, тоже думаю, что и у Вас есть, ибо Вы же литератор, к этому и поэт.

Может быть, Вам переслать какую-либо Часть по вопросу об Искусстве, или Вас это дело не интересует? Вы ничего об этом не пишите.

Я послал в Польшу для журнала «Презенс» фрагменты 42 частей, которые они напечатали под общим названием «Мир как беспредметность»71.

Издавать голые каталоги – это мало, ну что я, в самом деле, ей навязываю. Вышлите каталог, Вы обещали.

Итак, всего хорошего, дорогой друг. Преданный Вам Казимир Малевич.

20/[?] 2672

В.Н. Пальмов73

1. Ф. 372. К. 14. Ед. хр. 12. Л. 1−2

[25 сентября 1927]

Дорогой Додичка!

На все твои предложения я согласен. Завтра напишу в Венецианский комитет выставки74, кроме того, нужно будет послать разрешение нашего Украинского Наркомпроса. Думаю, что дело не затормозится. Работа, понравившаяся Бринтону75, старая и не совсем качественно удовлетворительная, я сейчас делаю лучше.

Письмо твоё с дачи получил, спасибо. Фотографии повесил перед своим носом для постоянного любования. Хороши ребятки – не узнаешь. Сколько у них заслуг на рукавах, искренне радуюсь за их успехи. Мария Никиф. нисколько не изменилась, а если изменилась, то к лучшему. У тебя немного волосики поредели, не совсем выгодно снялся, я тебя хочу видеть более молодым.

Я летом много работал по живописи: от шести часов утра до темна. Перестарался, хватил удар. Скорая помощь отвезла в больницу, где пролежал две недели. Сейчас лечусь электричеством. Прикладываю один полюс к хвосту, другой – к гриве. Говорят, что это было растяжение сосудов, а не удар.

Теперь я стал осторожен на поворотах. Водочкой не пробавляюсь, девочками тоже не очень, – воздерживаюсь. На днях у меня был худ<ожник> Греков76, ахровец. Ты с ним учился в Одессе, я дал ему твой адрес, вероятно, скоро напишет тебе. Здесь он знаменит тем, что написал коня тов. Ворошилова. Кончил Академию у Рубо.

Давид Бурлюк.

Портрет профессора В.Н. Пальмова. 1919.

Почтовая открытка Burliuk art gallery

Письмо В.Н. Пальмова к Д.Д. Бурлюку от 20 сентября 1926 года

Сейчас начинается учебный год. Приступаю к занятиям. Написал несколько вещей к выставке, устр<аиваемой> Главнаукой в Москве77. Имею приглашение, явление довольно редкое, особенно для меня, не ахровца.

Летом я ездил по Днепру, ловили рыбу со знаменитым рыбаком проф. Бернштейном78, помнишь по Ленинграду? Питался окуневой ухой целую неделю. Потолстел. Вообще – толстею, теперь в профиль разницы с тобой не будет. Страшно затрудняюсь с надеванием ботинок, особенно если приходится доставать их из-под кровати.

Проф. Таран79 и худ. Голубятников80 страшно тебе благодарны за устройство их работ на выставку81.

Ты, Додичка, пишешь, чтобы я продал работу за пятьдесят долларов, я согласен, но если можно немного потянуть побольше, было бы неплохо. У нас дороже платят за работы на выставках.

Привет Марии Никифор. и ребятам. Тебя, конечно, крепко обнимаю, по-дружески.

Виктор. 1927 г. 25 сент.

2. Ф. 372. К. 14. Ед. хр. 12. Л. 3

[20 сентября 1928]

Дорогой Додя! Посылаю тебе копию бумажки, которую я посылал <посылаю?> в Венецию. Адреса <выставкома?> я не знаю. Если нужно что-нибудь платить секретариату выставки, тоже не могу взять на себя. Будь здоров и благополучен. Жду ответа.

Любящ. тебя, твой друг Виктор. 19 20/IX 28 года.

[в конце обоих писем рукой М.Н. Бурлюк:]

Пальмов – профессор живописи в Киеве, умер в июне, <в> 1929 году.

Большое Сибирское турне. На первом плане Давид Бурлюк и Евгений Спасский. 1919

<1 2 3 >

На страницу:

Перейти

2 из 3