Старость аксолотля

Что они делают, когда не работают и не смотрят фильмы из Рая?

Ничего.

Изваяния из холодного металла. Роботы без работы.

– Суть в том, – пытался объяснить Гжесь Ярлинке, а его дисплей выплевывал мешанину стробоскопических ассоциаций, – что уже через пару лет они начнут сами размножаться и воспитывать собственных детей, они, первый-второй приплод, и это неизбежно скопируется на все последующие поколения. Как в первую секунду после Большого взрыва микроскопическая квантовая неровность определяет форму галактик и галактических скоплений, так и эти несколько лет их детства – игры, колыбельные, няньки, сказки, наказания и награды – определят форму всего нового человечества.

В ответ Ярлинка эмотировал своим «Бургом» пожатие тысячи плеч.

– Ну так иди, играй с ними.

Алисе пять лет, и она узнает Гжеся по подсознательным особенностям его поведения, в каком бы мехе тот ни появился. Иногда Гжесь еще ничего не эмотирует, ничего не скажет, а она уже бежит к нему, забирается на обшарпанные стальные пластины, мажет фломастером по голове и дисплею.

– Будем делать ура!

– Будем делать ура.

Гжесь явился в муниципальном «Таурусе»[105], у которого вместо правой лапы большое сопло-воздуходувка. Они вышли на Вассар-стрит, в западные кварталы кампуса, за заросшие и подмокшие бейсбольные поля, уже покрытые осенними листьями с первых деревьев 2.0, которые самозабвенно высеивал Чо во времена начальных тестов. В Кембридж-порт теперь растут подобия кленов, с незнакомой природе Рая корой. Есть также карликовые дубки-бонсаи и напоминающие драные парики кусты-сорняки, жалкие ошибки неофлоры, которых уже никогда не искоренить.

Гжесь выпустил из правой руки-сопла узкий ураган, подняв разноцветные тучи листьев и методично сметая их в угол дворика Уэстгейт, на бывшую парковку. Алиса резвилась в этих шелестящих тучах, размахивая ручками, будто ветряная мельница, а ее ириготи – Слава Осени и, похоже, наложенный на нее Цирк Пчел – гонялись вокруг за кружащими листьями, будто диснеевские щенята, щебеча рекламные джинглы прошлого века.

У подножия осыпающегося небоскреба Гжесь встретился с Дагеншеллом.

– Этот твой ящик ловит ультразвуки?

– Не бойся, малышка ничего не услышит, ты все заглушаешь своим ревущим кулаком.

– Она не услышит, да и в любом случае не поймет, но ириготи все теснее связываются с Маттернетом. У Чо тут везде уши.

– Теперь уже ты впадаешь в паранойю.

– Погоди, пока я в самом деле не дал тебе повод для паранойи, – Гжесь фактически перешел на ультразвук.

– Нас не могут надуть сильнее, чем уже надули, – проворчал Дагеншелл, эмотируя фак-офф для Бычков, гномиков и всего проекта «Генезис».

– И что? Ляжете брюхом кверху и будете ждать потопа?

– Ха! В «Большом Замке» теперь строят орбитальные планы. Нужно, понимаешь, повесить новые спутники, восстановить глобальную связь, а потом торговать этой монополией.

– Уже вижу. Как они вдруг достают из рукава отряды космических инженеров. Кто из трансформеров был в Раю специалистом по топливу для ракет-носителей? Даже не смешно. Нет-нет, я имею в виду кое-что иное.

– Что?

– Чтобы вы все-таки состряпали эту новую жизнь в океанах.

– Как?

– Силами своих Чо, Ярлинок и Лагир.

Дагеншелл эмотировал полное непонимание.

– Говори, говори.

– Знаешь, что они со мной сделали?

– Замедлили тебя по-уральски на всю войну, ты уже мне плакался по кабелю.

– Не только. У них мои бэкапы, – Гжесь эмотировал едкую, будто кровь инопланетян, горечь. – Они подстраховались, чтобы не остаться без мастера-умельца по харду. Если я захочу уйти, меня запустят с запасного сервера. Потом проверят, не хочет ли и этот дубль уйти, и будут каждый раз предлагать новые условия, пока не убедят какого-нибудь меня остаться, и я стану без конца грести навоз для доктора Чо.

Дагеншелл замер на половине тирады Гжеся.

– Ты хочешь уйти к нам?

Гжесь дохнул соплом на десять метров, и Алиса с ириготи погнались за его выдохом до самого перекрестка аллей.

– Я же тебе говорил: сам я ничего хорошего для вас не сделаю, я спец по харду, в жизни два-ноль не разбираюсь. Как, впрочем, и в жизни один-ноль. Я разбираюсь в машинах.

– Так что тогда?

– Я спец по харду, у меня есть все ключи и отмычки, это я продуваю им системные платы и чищу оптическую память. Рори могла вломиться в нейрософт, но я – я вхожу в подвалы серверной, извлекаю те модули памяти, отсоединяю RAID-массивы[106].

– Ты говоришь о физической краже?

– А как? Мне незачем ломать защиту софта и строить из себя программиста – которым я не являюсь, – чтобы открутить винты и отсоединить жгуты. А потом козлики из «Роял Альянса» наверняка вгрызутся в это на своих компах в Японии методом брутфорса[107], и вы создадите там собственных Чо, Картеров и Ярлинок, всю команду проекта «Генезис».

– Они голосовали против нас, а теперь вдруг захотят для нас работать?

– Подумай немного. Вы сделаете в точности то, на чем подловила меня Рори: будете запускать этого Чо раз за разом, до тех пор, пока какая-то из версий сама не пожелает повторить у вас сотворение мира. Могу даже предположить, какова будет ее мотивация: о, тот Чо – вовсе не я, я другой Чо, лучше которого нет, и я покажу старику Винсенту, как делается жизнь!

– И что, тогда будут два проекта «Генезис 2.0», две природы, два человечества?

– По крайней мере два.

Слава Осени тем временем завладела большей частью охваченной сетью материи над Чарльз-ривер, десятки ириготи крутились под стальными ногами Гжеся и Дагеншелла, складывая из листьев и веток фрактально прекрасные мандалы, будто тибетские песочные мантры. Гжесь сразу же сдувал их в сторону общественной свалки, но это нисколько не смущало меланхоличный вектор Маттернета/ириготи, и он начинал заново, изображая при этом симметричные граффити на матерницевых поверхностях зданий и дорожек. Несколько дней назад Гжесь с крыши Медиалаба наблюдал, как по матернице МТИ проплывают векторы ириготи величиной в пять-десять квадратных километров, сиявшие ночью, как уцелевшие огни небоскребов Бостона.

– А ты? – Дагеншелл заскрежетал металлом о металл Гжеся – брутальное эхо дружеской фамильярности. – Что ты с этого будешь иметь? Кроме мести?

– Я, само собой, хочу невозможного. То есть того же, что и все, – возвращения в Рай, – он выключил воздуходувку и посадил себе на плечо хохочущую Алису. – Когда снова возьметесь за Homo sapiens, я хочу воспитать его по-своему. От эпигенеза до сказок на ночь. Не так, как здесь. Здесь был эксперимент и полный беспредел, они сами не знали, что делают.

– В первый раз тем более никто не знал.

– В первый?..

– Ну, в Раю. Эволюция. От амебы. Естественная история человека. Тоже ведь беспредел?

Гжесь выдержал многозначительную паузу (отсутствие эмота – тоже эмот).

– Знаешь, что означает на сленге Проекта «минусы»? Я бы тебе показал, будь у нас время. Ярлинка держит их в формалине рядом со своими комиксами. Некоторые даже сами выглядят так, будто прямо из «Марвела». Приплод номер один они воспринимают как рождение Христа – лишь годы спустя от него начали отсчитывать весь Проект, рекомбинация за рекомбинацией. До этого же состоялось полтора десятка полностью неудачных попыток эпигенеза. Вроде ДНК в порядке, а рождается чудище. Или вообще не рождается, скисает в утробе инкубатора. И это как раз те самые «минусы» – приплоды минус один, минус два, минус пять, минус пятнадцать.

– Черт побери. Так что, мы, мы из Рая, считая все те миллиарды лет назад, мы все были – чем? Цивилизацией минусов?

– Ха! Жизнь минус.

Они дошли до кучи листьев, и Алиса спрыгнула с головы Гжеся прямо на спины и лапы ириготи.

– Ура! Ура их, ура!

Гжесь запустил воздуходувку на полную мощность и, присев, направил сопло под углом от земли, так что бегущие к нему и Алисе ириготи попадали прямо в ревущий поток воздуха и, внезапно взмыв, пролетали по дуге несколько метров, размахивая ручками, ножками, хвостами, усиками, крыльями, прежде чем с писком шлепнуться в мягкую груду листьев.

Цирк Пчел на это время завладел всем Маттернетом вдоль Амхерст-аллеи, даже фонари вдоль аллеи и свет в окнах МТИ мигали в ритме Гжесевых ураганов.

– Вот и вся твоя уборка.

Гжесь эмотировал Дагеншеллу самую широкую из улыбок Шрека.

– Зато веселья хоть отбавляй!

– Ура! Ура! Ура!

– И ты в самом деле к этому готов? Оставить тут ее, их всех? – Дагеншелл показал инфракрасным лучом на Алису, которая валялась в листьях, покрикивая на подлетающих талисманов. – Ты никогда больше их не увидишь, тебя к ним не допустят.

– Знаю.

– Это твоя семья.

– Семья?

Гжесь попытался вспомнить соответствующие записи из Рая.

Семья? Как эмотировать это чувство?

(В чем состоит разница? И существует ли вообще таковая?)

Он высветил Дагеншеллу поток векторов, наложенный на топографию МТИ.

– Что это? – Даг изобразил знак вопроса в видимом диапазоне.

– Взгляни сюда, на этот вектор в Маттернете, и взгляни на Алису.

Какое-то время они молча смотрели на мерцающий в тенях сумерек кампус и на раскрасневшуюся от возбуждения девочку среди перепачканных и растрепанных игрушек.

– Видишь?

– Что?

– На самом деле вовсе не векторы отражаются в ириготи и в Маттернете, будто снимок с поведения наших ребятишек. Скорее, дети и есть эти векторы, часть векторов – точно так же, как ириготи.

Дагеншелл сделал зум на девочку – аж линзы вылезли из глаз.

– Вы не имплантировали им какие-нибудь нейрочипы?

Гжесь насмешливо фыркнул.

– Какие нейрочипы? Нет, они просто в этом росли с самого младенчества. Так по кому я буду тосковать – по Алисе или по этому фенотипу векторов? Где заканчивается Слава Осени и начинается Алиса?

– Я же тебе говорил – у нас еще есть в Японии свои ириготи.

– Но я не позволю им воспитывать моих детей.

Дагеншелл эмотировал некий неясный клубок противоречий.

– Anyway. Чем дольше мы об этом говорим, тем больше вероятность провала.

– Я предупреждал, что тобой тоже овладеет моя паранойя.

– Я имею в виду параллельный процессинг твоих бэкапов. Если Рори запустила твою контрольную копию, у нее тоже возникла мысль сбежать обратно в РА.

– Мяч на твоей стороне, Даг. У вас есть физический транспорт через океан – лишь потому у нас может все получиться. Я иду в серверную CSAIL, демонтирую зеркала, пересаживаюсь на игуарте, пакуюсь вместе с тобой в дрон – и до свидания. Одно железное условие для Пожирателя Душ: я сижу там у вас на внешних машинах, под собственным крипто.

– Какие тут у вас есть игуарте?

– Для работы в замкнутой среде. Этакие человекоподобные двухтонные танки, переделки военных «Церберов»[108]. Поднимешь?

Безумного Эрнесто Игуарте («идите и саморазмножайтесь») уже изгнали со всех серверов; по последним сведениям, он перемещался в стае краденых мехов, целиком скопированный в их скромную память и процессоры. Некоторые металлисты впоследствии восприняли подобную модель существования как некий идеал. До Погибели, однако, было построено не так уж много роботов, снабженных суперкомпьютерами, которые могли полностью самостоятельно обеспечить процессинг трансформеров, без необходимости поддерживать связь с сервером-маткой, а гномики еще долго не смогут создать подобную производственную линию.

Дагеншелл думал, считал и наверняка вел диалог с остальными членами японской делегации. Алиса тем временем устала и вернулась к Гжесю. Тот взял ее на руки «Тауруса» и уложил, будто в колыбель, на левый локоть. На обратном пути она заснула.

Над Новой Англией наступила ночь, и по кампусу МТИ плыла Невыносимая Легкость Бытия[109].

– Окей, – Дагеншелл спроецировал бьющий колокол. – За четверть часа до полуночи, отлет из Логана.

– Буду.

Алиса лишь зачмокала во сне, когда Гжесь оставил ее в спальне в здании Малого Гнезда, на задах бывшего спортивного центра имени Цезигера. Три меха-няньки «Филипса-Диснея», измазанные фломастерами и спреями, склонялись над ее кроваткой, будто греческие хоры, чуткие богини урожая и плодородия.

Именно такой прощальный кадр Алисы Гжесь закинул себе в самые глубокие архивы, такие обои поставил на экране памяти.

Затем он пересел на серийного «Бурга», сразу же поставив в очередь «Цербера». По дороге к CSAIL никого не встретил.

Стата-центр[110] уже в проекте архитектора выглядел как склад сломанных игрушек, а по прошествии тридцати лет буйства стихии и трансформеров превратился в настоящий храм механического хаоса. Здание пребывало под тихими векторами матерницы, погашенные огни не зажигались для Гжеся. Ему пришлось перейти на инфракрасный, к которому все еще нелегко было привыкнуть, – так же, как он на самом деле до сих пор не привык к металлическому телу и пикселям в глазах.

В Гейтс-тауэр, в коридоре под этажом выделенных для трансформеров серверов, из-за приоткрытой двери бил холодный свет люминесцентных ламп. Гжесь прибавил чувствительность микрофонов и услышал дыхание человека.

Он подошел, топая тяжелым железом.

– Болтаешься по ночам, а потом Фрэнсис Афина устраивает мне скандалы.

– А, это ты, – Инди добрался до старых игровых гаджетов. В Большом Гнезде у ребятишек имелась лучшая электроника для игр, последние модели до Погибели, шесть больших игровых комнат с аппаратурой от «Сони» и «Майкрософта». Самым старшим, однако, постепенно переставало этого хватать. – Я поспорил с Чарли, ничего не говори.

Заразившись Индианой Джонсом, Фредек загорелся желанием пройти все версии приключений археолога, в том числе сюжеты для полной виртуальной реальности. Совет Проекта все еще не позволял людям забавляться в виртуале, и детвора решала этот вопрос на свой страх и риск.

Гжесь эмотировал добродушный скепсис при виде десятков разодранных упаковок и карт с установочными программами, разбросанных вокруг Инди.

– Впрочем, матерница все равно доложит Винсу.

– Винс пусть тебя больше не волнует, – протяжно зевнув (все они демонстрировали физиологию, будто дурное настроение или военные цвета), Инди поскреб в затылке и, о чем-то вспомнив, потянулся к коробке под окном. – Слушай, а это? Я когда прочитал на обложке, подумал…

– Нет, это совсем другое.

Хмуря брови и надувая щеки, Инди повертел в пальцах резиновую шапочку и, искоса поглядывая в инструкцию с картинками, напялил себе на голову. Шапочка села криво, и Гжесь машинально ее поправил.

– Как это, черт побери… – содрав пленку с руководства пользователя IS3, Инди неуклюже эмотировал замешательство (в руководстве было восемьсот страниц). – Можешь мне помочь?

Гжесь поколебался на тысячу тактов процессора. Время еще есть, до отлета он успеет, а это уже не его человечество, пусть дальше беспокоятся Чо и Рори.

Ибо, собственно, – почему бы и нет?

– Садись сюда.

Он установил нейрософт, откалибровал InSoul3, еще раз поправил считыватель мозговой коры на голове человека, после чего нажал ENTER, и понеслось.

100К ПостАпо

С утра над розовой саванной тяготеет звериное Дыхание Камня. Повсюду царит ленивая гиппопотамья медлительность. Гжесь покидает деревню, минует тянущиеся до бывшего Марсабита[111] Поля Изобилия, переходит через мост над искусственным притоком озера Парадайз, спускаясь к лениво развалившимся сфинксам и бронтозаврам – и у него тут же возникает желание снова улечься в койку рядом со своими правнуками и правнучками, рядом с их пустыми и холодными оболочками.

– Вернешься вернешься вернешься, – поет вслед ему земля, вода и небо. Среди облаков на него смотрит лицо госпожи Спиро.

Гжесь в ответ пакуется в своего игуарте вместе с архивами и эмотирует выразительное «ХАРД ТВОЮ МАТЕРНИЦУ». Он уже целый век не опускался ниже пятнадцати процентов сна, и деревья кланяются перед его фрейдизмами.

Дыхание Камня держит всю матерницу от руин города на севере до фергюсоновского скансена Караре[112] на юго-западе. Гжесь бродит в излучине реки, чешет за ушами сфинксов и мишек-гамми, переходит дамбу и машинально обрызгивает водой из искусственного водохранилища играющих в жемчужных лучах солнца замковцев.

Их тельца, по-эльфийски слабые и бледные, вызывают у Гжеся неожиданное чувство вины. Снова, думает он, снова я запорол Сотворение Мира. Райские замковцы бесплодны, в их организмах не хватило места для репродуктивной системы. Слишком хрупкие и эфирные, они размножаются исключительно трансформацией, посредством промежуточных, айэсовых форм. (Личиночной стадии.)

– Иди сюда, поставишь нам гадание!

– Я не разбираюсь в гаданиях.

– Ха, не обманывай!

У игуарте Гжеся, «Аль-асра»[113], творения арабских гномиков из кочевых роев «Трэш-металла»[114], лицевая маска из метаматериала[115], и Гжесь держит целый отдельный канал эмотов для икон старой мимики – смеха, грусти, удивления, меланхолии. И теперь в ответ на упрямые попытки замковцев его соблазнить – ну иди же, иди, все равно придешь, иди к нам, иди! – он вздыхает своим мехом, и его маска застывает в грубом эмоте похожего на крик вздоха.

Госпожа Спиро гладит его пальцами из золотых лучей по напоминающей обсидиановое яйцо голове.

– Какое прекрасное отчаяние! Какой чудесный гнев!

Гжесь садится, а потом ложится на спину в розовой траве у берега. Что видит из безопасного зенита госпожа Спиро: отполированные, как фарфор, ярко-красные члены металлической скульптуры, человекоподобной модели, будто с эскиза Леонардо да Винчи, с выгравированной на грудной пластине цитатой из Корана, и все это увенчано похожей на замерзшую каплю ртути башкой, без глаз, ушей, носа, рта. Пока маска не эмотирует конкретную эмоцию лица, это вообще не лицо.

А Гжесь ничего не эмотирует; он упал и лежит без движения в той долине между эмотами. Он хотел бы войти в вектор замковцев (Фигли-Мигли или Каприз Треугольников), но Дыхание Камня слишком тяжкое, оно облепляет его и вжимает в землю лапой пожравшего мир великана.

Гжесь протягивает руку к голубому небу, жаркая лазурь ласкает плавные изгибы цвета киновари. «Аль-аср» – поскольку небо Медины на закате солнца имеет именно такой цвет, а мусульманские копии древних ботанов Америки относятся к своему призванию столь же серьезно.

В прицеле из большого и указательного пальцев Гжеся пасутся в волосах госпожи Спиро косяки алебастровых аксолотлей.

– Почему ты убегаешь, любимый?

– Мне нужно подумать. Самому по себе. Одному. Без вас, вне вас.

– Сам по себе, ох, но ты же потеряешься один, сам по себе, сам сам сам сам…

Сжатый кулак заслоняет ее и солнце; голос матерницы стихает и гаснет, смолкают камни, стебли и насекомые.

Замковцы на берегу лепят из грязи и травы шишковатого четверорукого человечка, матерница тут же придает ему вектор и ведет вприпрыжку по камешкам и веткам. Человечек добирается до Гжеся и заползает ему по бедру на грудь, где свивает гнездо из тростника и совершает ритуалы гадания. Гжесь смотрит на них со снисходительностью Атланта, поглядывающего сквозь ресницы на интимные танцы метеоров и гулянки комет.

Они сгорели, сгорели все. Сегодня они были, завтра их уже не было. По ним прошлась та чертова сука, они забыли себя, как забывают услышанную на улице шутку или адрес бывшего знакомого – они сами выпустили себя из рук, выпустили и разбились. По лицу Гжеся, будто волны бушующего моря, прокатываются эмоты; человечек стоит на его плече и смотрит, заламывая все свои травяные ручонки. Они сгорели, Гжесевы дети-недети, семья-несемья, тени-призраки, человечество-чудачество. Остается только хард, твердый, холодный, неизменный.

Уродец испуганно убегает.

Прибегают замковцы с претензиями.

– Ты испортил нам гадания, мы тебя не любим, уходи, уходи!

– Вы сами хотели.

– Ты нас обманул!

С ними всегда так.

Гжесь накрылся одеялом розовой травы, ворочается на ложе из песка и глины (девятнадцать процентов сна). Татуированный Зодиаками и Меркаторами аксолотль выкапывается из-под земли, будто крот, и чмокает «Аль-аср» в красное яйцо черепа. Земля накрывает и Гжеся, Гжесь проваливается под землю; придавленный, он перестает ощущать ее вес, и вдруг оказывается в этой тесной темноте по-настоящему невесомым, оказывается напротив живых Зодиаков и Меркаторов. Он вращается вдоль оси своего меха, и вокруг него густым потоком плывут звезды.

Планета, пересеченная на одну треть меридианом тени, на две трети светится успокаивающей голубизной.

– В Калифорнии я показал бы тебе все орбиты.

– От Калифорнии у меня голова болит.

Они прогуливались на магнитных ступнях вдоль решетчатого скелета космического поселения. Оба в «Хорусах I»[116], легких скелетоподобных роботах, приспособленных для открытого космоса; им не требовались никакие страховки и привязи. Не требовался и кислород или постоянное питание – при необходимости «Хорусы» разворачивали свои солнечные батареи, словно крылья черных ангелов. Они обошлись бы также без лазера связи, нацеленного на Землю, на станции имелись свои серверы и быстрые процы из новейшей кузницы гномиков. А на подходе были уже «Хорусы II», полные игуарте.

Ибо орбитальные станции трансформеров в основном состояли исключительно из решеток, закрепленных на них машин и антенн. То были своего рода собранные из полуфабрикатов плоты, дрейфовавшие подобно медузам над огромным глобусом Земли. Все менее человекоподобные мехи перемещались по ним, словно обезьяны по спутанным кронам деревьев. Значительно легче строить орбитальные сооружения, когда не нужно проектировать их как герметичные банки с теплым воздухом для белковых мягкотелых.

Но именно это теперь предлагал SoulEater843.17.8.

– Розетта, или Звезда Давида – поскольку, если разрисовать ее на эллипсе орбиты, увидишь именно такую фигуру. Мы расставляем их на равных угловых расстояниях вокруг Земли – сперва три, а в конечном счете шесть поселений, на противоположной орбите. И тогда, даже если снова в нас угодит Луч Смерти, по крайней мере одна сокровищница жизни останется в безопасности, защищенная массой Земли. Нам никогда больше никто не обнулит биосферу.

Гжесь обошел вокруг второго, перпендикулярного хребта станции, перевернувшись при этом вверх ногами. У него имелся плагин, блокирующий симуляцию вестибулярного аппарата, и он мог принимать любую ориентацию в трехмерном космосе.

– Сколько ты планируешь таких баллонов?

– Семьдесят шесть, на каждой станции. Потом подумаем над второй гроздью, на плече противовеса. И если она выдержит напряжение, мы смогли бы закрутить станцию, как гантель, по крайней мере до четверти земной силы тяжести.

Два белых шара уже висели под вытянутой во тьму решетчатой стрелой. Гжесь подошел ближе, микроколебания станции передавались «Хорусу» при каждом шаге.

Он пригляделся к конструкции шлюзов и гнездам IN/OUT питания и связи.

– Кто вам это делает, «Дети Немо»[117]?

– И «Циркачи».

Металлисты, которые уже два столетия сидят в океанских глубинах, используя энергию гидротермальных источников[118], воспроизвели там забытое искусство материаловедения и ткут из полимеров[119], фуллеренов[120] и нанотрубок[121] чудеса инженерии XXI века. После накачки атмосферой такой баллон имел в диаметре двенадцать метров. На орбиту их выводила грузовая ракета с Байконура, упакованными до размеров дыни, в пакетах по две дюжины. Полностью надутые, они постепенно обрастали противометеоритной оболочкой – твердым, как алмаз, углеродным мхом.

Что касается «Patagonia Circus», то они отвечали за конструкцию связей между баллонами и всю инженерию систем жизнеобеспечения.

– И в чем тогда проблема?

Пожиратель разинул птичий клюв своего «Хоруса» и бросил из него яркое светящееся пятно на точку стыка двух баллонов, на кольцо шлюза и кабельных соединений.

– Видишь?

– Что это?

Подстроив резкость, Гжесь увидел вокруг кольца мерцание микроскопических бриллиантиков.

– Утечка атмосферы, – сказал Пожиратель.

– Негерметичность соединения?

– Хуже – выносливость материала. – Пожиратель захлопнул пасть, съев свет. – Патагоны получили спецификацию температурной вилки для объектов в вакууме над Землей, то есть от нуля Кельвина[122] до двухсот градусов Цельсия максимум. Что ж, окей, они справились. Но наши подводные Гефесты не подумали о том, чтобы провести тесты альбедо[123] своих углеродных оболочек, и…

– Отраженное тепло нагревает патагонские соединения между баллонами свыше двухсот градусов.

– Именно. На самом стыке образуется чертова печь из зеркал, отражение отражения отражения, при полном солнце можно плазму выращивать.

Гжесь выключил магниты, оттолкнулся от решетки и облетел кольцо между баллонами, то и дело стреляя газом из встроенных в меха сопел. Записав видео баллонов и их соединений со всех трехсот шестидесяти градусов, он завис перпендикулярно «Хорусу» SoulEater'а.

– Гм, по сути это вопрос материаловедения, химии и атомной физики, не знаю, чем могу тут помочь.