Никто не видел Мандей

– Но… где Мандей? Что случилось?

Миссис Чарльз рванулась ко мне. Я отпрянула назад, споткнулась о трещину в бетоне и с размаху рухнула на дорожку, ободрав ноги о разбросанные камешки и не имея духу вскрикнуть.

– Я же уже сказала – ее здесь нет! А ТЕПЕРЬ ВАЛИ ОТСЮДА!

В горле встал ком, когда она нависла надо мной, наклонившись так сильно, что мы чуть не столкнулись лбами. Ее руки сжались в кулаки, и она отвела одну ногу назад, собираясь пнуть меня в бок. В голове взвыла сирена, но я абсолютно не чувствовала ног, не могла хоть немного пошевелиться. Примерзнув к земле, я сжалась в ожидании удара. Но она вдруг остановилась и посмотрела мимо меня. В окне соседнего дома шевельнулась занавеска.

Миссис Чарльз фыркнула и сердито посмотрела на меня, как будто решая, что дальше делать.

– Уматывай, – пробубнила она, захлопнув дверь.

Локти подломились, и я упала на спину, выкашливая воздух. Телевизор вопил так, словно стоял рядом со мной. Лежа на земле и дрожа всем телом, я смотрела на проплывающие в небе облака и гадала, как Мандей может жить в одном доме с таким чудовищем.

* * *

В субботу папа вернулся из того, что называл «короткой поездкой» – до Техаса и обратно. Он работал водителем грузовика на автомобильном заводе и развозил новенькие блестящие машины в салоны продаж по всей стране, так что мог отсутствовать дома по несколько недель, в зависимости от расписания рейсов.

– Привет, Горошинка! – Едва войдя в дверь, он подхватил меня на руки и поцеловал в щеку.

– Папа! Перестань! Я уже не маленькая, – я старалась говорить серьезно, но все равно хихикала. Он засмеялся.

– Ты всегда будешь моей маленькой девочкой. У тебя сегодня были занятия по танцам?

– Танцы начинаются только на следующей неделе.

– Ну, сообщи мне, какого размера трико мне понадобится, чтобы присоединиться к вам.

– Пап, ну прекрати!

– Я серьезно. Я вполне могу влезть в супербольшой размер, надо только отказаться от куриных крылышек.

– Папа! – рассмеялась я, когда мы направились в кухню.

– Надеюсь, ты хотя бы иногда выбираешься из дома. Скажем, прокатиться на велосипеде вокруг квартала…

Я выдавила улыбку, вспоминая долгий обратный путь от дома Мандей.

Мама стояла у плиты и жарила зубатку. На столе уже стояла лимская фасоль с ломтями горячего хлеба. Папа поцеловал маму в шею. Она вывернулась и с широкой улыбкой принялась отгонять его кухонным полотенцем. Эти двое вечно вели себя, как влюбленные подростки, заставляя окружающих посмеиваться.

Родители встретились в кафе для дальнобойщиков под Атлантой, где мама пекла блинчики. Папа говорит, что это была любовь с первого взгляда, и он с радостью вызвался в очередной долгий рейс только для того, чтобы вновь ее увидеть. А спустя шесть месяцев сделал ей предложение и привез к себе домой, в Вашингтон. Ему тогда было двадцать девять лет, а маме едва исполнилось девятнадцать.

Папа у меня большой, грузный, с сияющей лысой головой и бицепсами размером с туловище младенца. Он был защитником в футбольной команде своего колледжа, но в предпоследний год учебы повредил спину. Поскольку он не учился, а только играл, ему пришлось бросить учебу. Мама говорит, что колледж не для всех. Ученая степень не сделает тебя умным, а папа – самый умный из всех, кого я знаю. До того как встретить маму, он откладывал каждый цент, вырученный за перевозку автомобилей, и этого оказалось достаточно, чтобы купить наш первый дом.

Мама достала из духовки макароны под сыром, и мы сели за стол ужинать – это был наш ритуал для субботних вечеров.

– Итак, – сказал папа с набитым ртом, – как прошла твоя первая неделя в школе?

– Мандей ни разу не появилась.

– Правда? А где же она?

Я пожала плечами.

– Не знаю.

– Ты пробовала ей звонить?

– У ней телефон не работает.

– У нее телефон не работает, – поправила меня мама, передавая папе острый соус. – Нужно правильно говорить по-английски, дочка. Я не хочу, чтобы люди подумали, что ты у нас совсем необразованная.

Папа улыбнулся ей.

– Слушай маму, Горошинка. Как бы безумно это ни звучало.

Мама бросила на него сердитый взгляд, но от его улыбки засмущалась.

Я слегка поерзала на стуле. От падения на дорожку перед домом Мандей у меня на ягодицах остались болезненные синяки. Я не рассказала маме о случившемся. Ей было бы плевать на то, как дико вела себя миссис Чарльз – прежде всего маму обеспокоило бы то, что я вообще поехала туда. Но я не могла забыть взгляд, брошенный на меня миссис Чарльз, и резкость, прозвучавшую в ее хриплом голосе. Мама Мандей не была милой и славной, но не была и злобной тварью. Мандей никогда не упоминала, что ее мама могла так злиться на кого-то. Может быть, я просто застала ее в плохом настроении?

– Пап, ты можешь завтра отвезти меня к Мандей? – Я решила, что если приеду туда не одна, а с подмогой, то при следующей встрече миссис Чарльз может повести себя нормально.

Папа вздохнул.

– О боже, Горошинка, могу я завтра выспаться? Я устал, как не знаю кто. И к тому же у нас завтра репетиция.

Папа играл на конгах[7] в гоу-гоу-бэнде под названием «Шоу бойз», вместе с моим дядей Робби. Гоу-гоу – это музыка, появившаяся в Вашингтоне. Благодаря таким группам, как «Джанк ярд», «Рэр эссенс», «E.U.» и Чаку Брауну, прозванному «крестным отцом гоу-гоу», Вашингтон стал известен не только как средоточие политики. Папа и дядя Робби основали свою группу еще в старшей школе и в те времена выступали в битком набитых закусочных. «Шоу бойз» не особо известны, но для жителей Юго-Востока это не так важно, если ты исполняешь заводную музыку и выкрикиваешь название своего района или квартала. Мои ровесники не очень-то увлекаются такой музыкой – не то что раньше. Мандей всегда говорила, что я родилась не в то десятилетие.

– И еще завтра нам нужно сходить в церковь, – добавила мама. – На тот случай, если ты забыла.

Я вздохнула.

– Нет, не забыла.

Мама хмыкнула.

– Может быть, она просто болеет… Не исключено, что в понедельник она примчится в школу с самого утра! Ты же ее знаешь.

Подумав об этом, я улыбнулась.

– Верно. В понедельник!

Понедельник был любимым днем недели у Мандей, и не только потому, что она была названа в честь него. Мандей любила этот день сам по себе. Она приходила в школу рано, как обычно, и сияла, словно солнышко, даже в разгар зимы, когда от холодного ветра склеивались ресницы.

Стояла у ворот, одетая в тонкое пальто и совершенно не подходящий по цвету шарф, ожидая, пока двери откроются.

– Почему ты так радуешься, приходя в школу? – ворчала я, тоскуя по своей теплой постели. – Никто не радуется школе. Особенно по понедельникам.

Она пожимала плечами.

– Я люблю школу.

Я закатывала глаза.

– Но школа не любит нас.

А она смеялась:

– Понедельники – самые лучшие дни! Разве ты не предвкушаешь начало новой недели? Это все равно что новая глава в книге. А самое лучшее – пусть даже в школе, мы можем снова быть вместе целый день, целую неделю.

Поэтому утром в понедельник я выпрыгнула из автобуса и стала ждать у ворот; в сумке у меня лежал ломтик маминого ананасового торта. Мандей любила мамину выпечку, и я была уверена: проболев так долго, она оценит сладкое угощение. Я ждала и ждала, пока не прозвенел звонок. Мандей так и не появилась.

Вернувшись домой, я снова позвонила Мандей, и автоответчик опять сообщил об ошибке. Я с криком бросила трубку на рычаг. Я не могла ошибиться! Мы дружили с Мандей целую вечность. Я знала ее лучше, чем себя: ее любимым цветом был розовый, она обожала крабовые ножки и кукурузу в початках, ненавидела опаздывать, и у нее была аллергия на арахис. Зная все это, я не могла игнорировать голос, звучащий у меня в голове.

Что-то было не так.

После

Я люблю грифельные пылинки, которые наточенный цветной карандаш оставляет за собой, проводя первую линию. Люблю звук, который он издает, касаясь страницы, когда я заполняю пустые поля. Первый мазок яркого цвета на безупречной белой странице, начало чего-то нового… Такое чувство, будто я занимаюсь только раскрашиванием с тех пор, как папа в какой-то статье прочитал, что это оказывает на меня терапевтическое воздействие. Здорово, что он перестал покупать детские раскраски и начал дарить мне другие, с более сложными и изящными рисунками. Геометрические и психоделические формы, мозаики, мандалы… В этом хаосе есть спокойствие, которого не видит большинство людей.

Я неспешно выбираю правильный оттенок. Есть четкое различие между барвинково-голубым и кобальтово-синим цветом. Оттенок должен быть правильным, иначе вся гармония рисунка будет разрушена.

Такой же разрушенной я чувствовала себя без Мандей.

– Разве тебе не нужно делать домашнее задание? – спросила мама, держа в руках охапку свежей стирки.

– Сегодня суббота, – с улыбкой ответила я, валяясь на диване с раскраской на коленях и наслаждаясь громкой музыкой. Я бы посмотрела телевизор, но папа еще не починил его. Наш телик стоял на двух старых корпусах от динамиков, и никто не трогал его черт знает сколько времени.

– Это не значит, что тебе не нужно делать домашнее задание, чтобы не заниматься этим завтра после церкви.

– Мам, мне просто… – Зазвонил телефон, и я спрыгнула с дивана. – Я возьму!

Мама отскочила с моего пути, когда я ринулась за телефонной трубкой.

– Алло? Алло!

– Алло, Клодия? Здравствуй, это сестра Бёрк из церкви. Как дела? Твоя мама дома?

Мое сердце сдулось быстрее, чем проколотый воздушный шарик.

– Здравствуйте, мисс Бёрк. Подождите секунду, она здесь, рядом.

Когда я передала маме трубку, мои руки бессильно повисли. Мама сочувственно улыбнулась мне.

– Ждешь кого-нибудь, Горошинка?

Я вздрогнула, покачав головой, и потопала обратно на свое место.

– Здравствуйте, сестра Бёрк, – произнесла мама, пристраивая корзину с бельем на бедро. – О, у нее все хорошо. Очень хорошо. Сейчас эта лентяйка валяется на диване, но все равно помолитесь за нее, ладно? А как у вас дела? И у Майки? Хорошо, хорошо… Значит, вы звоните насчет того заказа? Да, завтра вам доставят те пироги.

Мама развивала свое дело по приготовлению и доставке еды, которым занялась несколько лет назад. Людям нравились ее картофельные салаты, пироги с курицей и свиные ребрышки-барбекю.

– Черт… – Спеша поднять телефонную трубку, я ободрала себе ноготь. Пришлось бежать наверх, чтобы достать из органайзера жидкость для снятия лака. Мой органайзер – это что-то с чем-то. Назовите цвет – и я выдам его вам. Земляничное мокко, светлая мята, гранитно-серый… Я так хорошо умела красить ногти, что могла бы открыть собственный салон. Однажды я сказала об этом маме, и на следующий день она притащила мне кучу буклетов из соответствующего колледжа.

Этот цвет назывался «дьявольская слива» – глубокий матовый пурпурный оттенок, который я подчеркнула крошечными лавандовыми стразами; в цвет дневника, который Мандей в прошлом году подарила мне на Рождество. Он стоял нетронутый на полке рядом с телевизором. Это был странный подарок. Я имею в виду, Мандей знала, как сильно я ненавижу английский язык. А писать что-то за пределами школы было для меня настоящей пыткой. Но мне так много нужно было ей сказать, так много поведать! Не раздумывая, я открыла этот дневник. Сжимая ручку вспотевшими пальцами, попыталась накорябать несколько слов. Просто для того, чтобы ничего не забыть.

Дорогая Мандей!

Где ты? Бабужка купила мне новый ливчик. А у нас сейчаз один розмер груди, да?

За год до прежде

– О боже, поверить не могу, что так похолодало! И как будто всего за одну ночь. Посмотри, какая темень. Как это называется – переход на зимнее время? Когда он снова будет?

Мандей обернула шею толстым красным шарфом, дрожа в своей джинсовке. По правде говоря, это была моя куртка, которую я одолжила ей несколько месяцев назад. У Мандей не было куртки, да и вообще на ней моя джинсовка смотрелась лучше. Мы шли домой из школы, и проносящиеся мимо машины обдавали холодным ветром наши голые ноги. Пора было надевать теплые колготки.

– Подруга, ты меня вообще слушаешь? Ты слышала, что я сказала? Пастор хочет, чтобы я – я! – в это воскресенье зачитывала в церкви отрывок из Писания. Перед всеми людьми! Я не могу! Я все испорчу, опозорюсь, и тогда…

Взгляд Мандей смягчился, она почесала себя за косичкой «рыбий хвост» под красной банданой. Мандей могла заплести чьи угодно волосы так, что это смотрелось круто. Когда она оставалась у меня с ночевкой на выходные, то заплетала мои волосы так же, как свои, так что в школе мы выглядели, словно близняшки.

– Ну так просто притворись больной, – посоветовала она, пожав плечами. Потом сунула в рот вишневый леденец, пока я разворачивала свой яблочный.

– Я не могу. У нас в приходской танцевальной группе выступление. Мы репетировали его несколько недель. Мама уже подогнала на меня костюм и все такое.

Мандей ухмыльнулась липкими красными губами.

– Черт, тебя в этой церкви заставляют потрудиться ради Иисуса… Тебе хоть платят что-нибудь? Может, мне тоже поучаствовать?

– Заткнись! – засмеялась я и шутливо толкнула ее.

– Я могу выступать в приходской танцевальной группе. Смотри!

Она побежала впереди меня, на каждом шагу взмахивая длинными руками и покачивая бедрами. За лето перед седьмым классом Мандей каким-то образом ухитрилась подрасти, обогнав меня. Ее грудь выпирала под блузкой, а под клетчатой юбкой обрисовывались округлые формы. Дважды в неделю дежурные на входе заставляли ее проходить проверку на длину юбки. Рядом с ней я выглядела плоской, как доска.

Она остановилась, развернулась, изображая бесстрастное лицо, замедленным движением воздела руки к небу, потом склонилась, как в молитве.

Я засмеялась.

– Лучше не шути с этим, не то Иисус поразит тебя на месте!

Мандей подпрыгнула, ухмыляясь.

– Йо, но это было типа круто! Когда придем домой, надо добавить это к ежедневным занятиям.

– Ага, – согласилась я.

Мимо прополз заниженный «Кадиллак».

– Эй, Клодия, какого он цвета? – Мандей хихикнула.

– М-м-м… вроде как смесь ржавого и абрикосового с желтым оттенком.

Она засмеялась.

– Ты ужасно странная… О-о-о! Давай зайдем в кафешку. Я умираю с голоду.

Мандей затащила меня в «Гуд хоуп кэрриаут», где продавали навынос китайскую еду. Она находилась в нескольких кварталах от нашего дома, и мы часто забегали туда по пятницам после школы перекусить.

– Значит, ты действительно думаешь, что мне нужно просто… притвориться больной? – спросила я, пока мы стояли в очереди.

– Ты не можешь просто притвориться больной. Тебе нужно бросить все это. Только так ты сможешь избавиться от этого.

– Бросить? Не ходить в церковь? Ты с ума сошла! Мама убьет меня!

– Ну а какой еще выбор у тебя есть? Ты собираешься встать и читать Писание перед всеми? Читать столько всяких слов?

Я сглотнула и покрепче ухватилась за лямку своего школьного рюкзака. Мандей была права. Они попросят меня, а я не могу рисковать своим позором перед прихожанами.

– И как мне бросить? – пробормотала я, глядя в пол.

Она пожала плечами.

– Скажи маме, что не хочешь больше ходить туда, что тебя это напрягает.

Мандей всегда лгала невероятно умело, как будто от этого зависела ее жизнь. Я никогда не смогла бы так убедительно врать, даже ради спасения собственной шкуры.

– Черт, да мама разозлится, как не знаю кто… – Мне ненавистна была сама мысль разочаровать ее.

Мандей проворчала, глядя куда-то в сторону:

– Она никогда так уж сильно не злится.

Когда мы дошли до стойки, Мандей стала делать заказ за нас обеих. В нашем дуэте она была ведущей и всегда заговаривала первой, пока я мялась где-то сзади. Хочу сказать, что на самом деле я не была застенчивой или боязливой, просто Мандей лучше умела находить язык с посторонними. Людей всегда тянуло к ней, но я не хотела делить ее с кем-то еще.

– Две порции курицы с соусом мамбо и дополнительной порцией соли.

– Столько соли тебе вредно, ты же знаешь, – упрекнула я. Она закатила глаза.

– Да, бабуля, знаю. Черт, я кошелек дома забыла… У тебя деньги есть?

Я мрачно взглянула на нее и достала десять долларов, которые дал мне папа. Мандей ухмыльнулась.

– Спасибо, в следующий раз угощаю я. И нам сейчас даже хватит на холодный чай!

Дверь позади нас распахнулась, и в кафе ввалилась толпа парней: плотные дреды, длинные черные футболки, толстовки с капюшонами; один держал под мышкой баскетбольный мяч.

Я придвинулась ближе к Мандей. Она лишь окинула их быстрым взглядом; похоже, они не произвели на нее впечатления.

– Для меня что-то плохо, – прошептала она мне на тайном языке, который мы изобрели в пятом классе. «У тебя всё хорошо?»

– Спагетти. – «Всё в порядке».

Она кивнула и еще раз посмотрела на парней.

– Если десятка слева – небезопасно. – «Вон тот, справа, – симпатичный».

– Я умница? – «Ты чокнулась?»

Она ухмыльнулась и снова повернулась к кассиру за пуленепробиваемым стеклом.

– Черт, как же долго! Мы не можем торчать тут весь день, понимаете?

Один из парней покосился на ее голые ноги, что-то пробормотал остальным, и все они засмеялись. Я придвинулась к Мандей еще ближе, удивляясь ревности, вдруг вскипевшей у меня в груди.

– Вы что, близняшки или как? – спросил один из парней под гогот остальных.

Мы любили такие вопросы, потому что и так притворялись, будто мы близнецы. Однако на их жалкую приманку не клюнули. Мандей быстро оглянулась и забрала наш заказ. Затем схватила меня за руку и потащила к двери как раз в тот момент, когда один из парней загородил нам дорогу. Мандей налетела прямо на него и отпрянула назад.

Он ухмыльнулся, окинув ее взглядом.

– Виноват, мелкая. Прошу прощения!

Словно лань, застигнутая светом фар, она ахнула и, пошатнувшись, наткнулась спиной на меня. Массивная фигура парня перекрыла дверной проем, а его дружки слезли со своих мест и окружили нас. У меня возникло чувство, что нас загнали в угол. Быстро подхватив Мандей под руку, в пару шагов мы ухитрились обойти парня с левой стороны и выскочили за дверь кафе.

Молча прошли два квартала, потом Мандей выдохнула:

– Но он все равно симпатичный.

– Ты что, ему уже лет семнадцать! Они из старшей школы! И какое им до нас дело?

Она усмехнулась и пожала плечами.

– Ну и что, он все равно симпатичный… И мы уже не маленькие девочки.

В тот год разговоры о парнях от гипотетических мечтаний о рэперах и кинозвездах перешли к более реальным обсуждениям соседей и одноклассников.

– Ты запала на одного из них, а? – поддразнила Мандей. Я втянула воздух сквозь зубы.

– Да кому интересны эти козлы? Они воняют, как горелый жир у мамы на кухне. Такое впечатление, что они две недели не мылись.

Мандей засмеялась.

– Неважно!

Мы прошли через автоматические двери библиотеки Анакостия, где за информационной стойкой сидела мисс Пол.

– Здравствуйте, мисс Пол, – в один голос сказали мы.

– Здравствуйте, девочки. Счастливой пятницы!

– Мы просто отметиться, – сказала я.

– Прямо как книги, – засмеялась мисс Пол. – Хорошо, я сообщу твоей матери, что ты заходила.

– Спасибо, мисс Пол!

Каждый день после школы я заходила в библиотеку, где мисс Пол присматривала за мной, пока мама была на работе. За это мама платила ей несколько долларов в неделю и по воскресеньям в церкви передавала несколько порций еды. Это было даже круто. Я целыми часами торчала в медиацентре, смотрела фильмы или листала журналы. Минимум три раза в неделю Мандей болталась там вместе со мной, и мы смотрели ролики на «Ютьюбе» с библиотечных компьютеров. Мама разрешала проводить время и у нас дома, но только если сначала отметиться у мисс Пол. Хлебные крошки.

Мы принесли домой еду, купленную в кафе, и съели жареную курицу с соусом у меня в комнате, запивая холодным чаем. У Мандей был аппетит, как у взрослого мужчины, – иногда она могла съесть столько, что хватило бы на троих. Я прибрала устроенный нами беспорядок, а то мама терпеть не могла, когда мы ели в моей комнате. Манди схватила с полки две мои куклы.

– Ты думаешь, те парни пытались заигрывать с нами? Типа по-настоящему? – Она плюхнулась на мою кровать; Кен и Барби танцевали у нее в руках.

– Да. Похоже на то.

Мандей усмехнулась, лицо оживилось, и она замахала ногами.

– Привет, красотка! – сказала она низким голосом, подражая Кену. – Как тебя зовут? – Потом заговорила высоким голосом за Барби: – Меня зовут Клодия. Хм, Клодия? Мило. А сколько тебе лет? Ха, много! Ну хорошо, давай сделаем это!

Она свела кукол вплотную, изображая звуки поцелуев и стоны.

– Перестань! – Я со смехом толкнула ее в бок. – И прекрати портить мою Барби.

– Да, бабуля! – хихикнула она. – Ладно, пора репетировать.

Она вскочила на ноги и включила мой «Айпод», подключенный к колонке. Я встала рядом с ней.

– Готова.

– Хорошо, сначала, когда заиграет музыка, мы сделаем так… – Мандей присела на корточки, потом вскочила, вскинув руки. – Дальше крутимся и переходим вот к этому. – Она изобразила модельную позу и двинулась вперед подиумным шагом, ритмично взмахивая руками, как регулировщик движения. Бум. Взмах, взмах. Шаг, шаг. Я узнала движения из «Ютьюб»-ролика одной техасской танцевальной команды.

Чаще всего, зависая у нас, мы выполняли упражнения под музыку, прокручивая ее снова и снова, пока ритм не начинал звучать у меня в голове, словно мой собственный пульс. Мандей могла танцевать до упаду. Я не могу описать это по-другому. Ей достаточно было три раза посмотреть «Сингл лейдиз» Бейонсе, чтобы выучить наизусть всю последовательность движений. Миссис Чарльз не могла позволить себе оплату танцевальной школы для Мандей. Мои родители, пусть и с трудом, но платили, поэтому я показывала Мандей все повороты и прыжки. В конце концов она начала выполнять их лучше, чем я.

Следуя ее указаниям, я добавляла свои собственные наработки. Мы любили обсуждать нашу хореографию, отсчитывать шаги и давать названия нашим безумным танцам – «горячее масло и мука́», «сожми булки», «цветочная дорожка».

– Подруга, расслабься! Чего ты такая зажатая? – рассмеялась Мандей.

– Я расслаблена!

Мы пребывали в собственном мире, с собственным языком и обычаями. Мы жили внутри плотного сияющего пузыря, и ни одна игла не была достаточно острой, чтобы проколоть его.

– Эй, знаешь что? – спросила Мандей, запыхавшись и выключив музыку. – Может быть, нам следует пойти на пробы в группу чирлидинга[8]?

Я замерла на месте.

– Что?

– Я слышала, как мисс Валенте разговаривала об этом с Шейлой и Эшли. Она сама когда-то была чирлидершей и говорила, что это весело. Нам тоже нужно пойти туда!

Я прикусила нижнюю губу. Когда это Мандей успела поговорить с мисс Валенте без меня?

– Я думала, мы собирались подождать до старшей школы и тогда уже попробовать податься в танцевальную группу…

– Мы можем сделать и то и другое!

– Но… зачем?

Она пожала плечами, не глядя на меня.

– Не знаю. Но это было бы круто. И вообще, мы танцуем лучше, чем они.

У нас и без того было достаточно проблем с Шейлой и Эшли, и меньше всего нам нужно было лезть на чужую территорию, чтобы нарваться еще сильнее.

– Не-а, не хочу.

– Что такое? Ты боишься или как? Послушай, нас там будут любить, особенно тебя – ты же знаешь все эти прыжки и прочие штуки…

Она была права только в одном: они полюбили бы ее, Мандей. Достаточно сильно, чтобы забрать ее у меня.

– Нет, просто… ладно, лучше все-таки отработать танцы. А не тратить время на то, чтобы махать помпонами за каких-то там тупых парней, которые вечно проигрывают. И я слышала, что «Америказ дэнс челлендж»[9], кажется, скоро будут проводить отборочный тур в Вашингтоне.

Мандей выпрямилась, глаза ее засверкали.

– Правда? Они приезжают в Вашингтон? Когда?

Я пожала плечами, с невинным видом отмахнувшись от вопроса.

– Не знаю. Но, наверное, скоро, так что нам надо готовиться.

Она улыбнулась и кивнула.

– Да, думаю, ты права. Но вообще надо сделать домашнее задание, пока твоя мама не вернулась домой. Мне нужно прочитать тебе все это.

Я с облегчением вздохнула.

– Может, будет проще, если я у тебя спишу?

* * *

На юго-востоке Вашингтона часто говорят про крэк. О том, как кристаллический порошок в 80-х и 90-х годах превратил столицу в город зомби, и самый тяжелый удар пришелся по Юго-Востоку. Крэк вел к отчаянию, отчаяние вело к преступлению, преступление вело к убийствам и разрушениям. Все знали кого-то, подсевшего на крэк: папина семья, семья Мандей, церковная община, даже учителя́ в школе. Со временем люди оправились, семьи исцелились, но следы остались, словно причудливая туча, висящая у нас над головами и время от времени затмевающая солнце мрачными воспоминаниями.