Дорогами «войны кровавой»

Владимир Губский

Дорогами «войны кровавой»

© Губский В. В., 2022

Очерк о походе по дорогам войны 1812 года

Дорогами «войны кровавой» Владимира Губского

Среди многочисленных публикаций, посвящённых 200-летнему юбилею войны 1812 года, нельзя не обратить внимания на книгу Владимира Губского: «Дорогами «войны кровавой». Она появилась, как итог размышлений и непреходящей любви к истории, особенно к эпохе 1812 года.

В 1982 году, автор книги совершил пеший поход по следам армии Наполеона, от места вторжения её в Россию в районе Каунаса (Ковны) и до Москвы, пройдя путь по историческим местам великой войны. Дневниковые записи этого пути стали путеводным стержнем книги. Эти записи Губский соединяет с воспоминаниями участников событий войны 1812 года. Тем самым он добивается взаимосвязи и взаимопроникновения времён через те исторические места, по которым он совершал свой поход.

Перекличка времён становится ритмической основой произведения. Из восьмидесятых годов века двадцатого говорит сам автор – потомок запорожского казака Ерёмы и драгуна Харьковского полка Степана Губского, отмеченного за храбрость в битве за Шевардинский редут и в Бородинском сражении, а из 1812 года к читателю доносят свои слова, как свидетели, французские и русские офицеры.

В книге душа писателя, как сейсмограф, пытается уловить и улавливает те колебания исторической почвы, по которой проходят его странствия.

Автор книги – художник, обладающий острой наблюдательностью, соединённой с обширным знанием истории и способностью к погружению в неё, смог создать ёмкое и познавательное произведение.

Книга пронизана «воздухом истории», тем историческим настроением, о котором писал Александр Пушкин. «Воздухом истории» хочется надышаться. Автор обладает даром живого прикосновения к грозным событиям кровавой войны 1812 года.

Книга является своеобразным и значительным вкладом в обширную литературу о первой Отечественной войне и подтверждает слова Валентина Распутина, что «никакая правда и никакой поступок в мире не теряется окончательно.

Владимир Губский совершил свой поступок дважды: совершил свой поход и создал книгу.

Анатолий ПЕТУШКОВЗаслуженный деятель искусств, профессор, член Союза писателей России, член Союза художников России.

Дорогами «войны кровавой» Владимира Губского

Умная, глубоко прожитая, авторская книга. Прочитал на одном дыхании – так захватывает. После прочтения замечательное послевкусие, книга долго не отпускает, заставляет перечитывать многие страницы, так волнующие русское сердце.

Благодаря чудесному сочетанию лирического, личностного начала автора и исторического действия, достигается поразительная достоверность этой грандиозной войны, участником которой ты и сам будто становишься.

Из других достоинств книги – крепкая, продуманная композиция, хороший русский язык, компактность изложения, где нет ни одного пустого абзаца, тактичное вкрапление личностного в исторический материал. В книге много новой для меня информации о войне 1812 года, об исторических лицах.

Владимир Губский виртуозно ориентируется в материале, который изучил досконально, близко воспринял душой и переплавил его в живой рассказ, наполненный драматизмом, и, в то же время, романтическим флёром.

Низкий русский поклон автору этой замечательной публикации, за писательское усердие и громадную любовь к нашей бедной и великой России.

Вячеслав ОРЕХОВЗаслуженный деятель искусств РФ, режиссер документального кино

Ковна

«В ужасах войны кровавойЯ опасности искал,Я горел бессмертной славой,Разрушением дышал;И в безумстве, упоенныйЧадом славы бранных дел,Посреди грозы военнойСчастие найти хотел!..»Д. Давыдов, 1816 г.

Это была моя первая ночёвка в походе. Одноместная красная палатка – вполне комфортное убежище в таких обстоятельствах. Я лежал на животе, высунув голову наружу, и слушал тишину. Под рукой находился топорик – единственное мое оружие. Тишина была звенящей, непривычной для уха городского жителя, избалованного шумом ночных трамваев, но ещё полнее была обволакивающая темнота. Кроны деревьев над моей головой, как плотные тучи, закрывали звездное небо и сворачивали бесконечность в чёрную непроглядную тьму. Временами я посматривал на часы – светящиеся стрелки «командирских» перевалили за полночь, но засыпать, не выставив охранения, я опасался. А поскольку охранять меня было некому, то я решил нести вахту до трёх часов.

Эта поляна на вершине холма, где стояла моя палатка, и земля, что лежала вокруг, по левому берегу Немана, в 1812 году принадлежала Польше – вечно обиженной, вечно враждебно настроенной и всегда искавшей сильного покровителя и союзника для разбойного похода на восток.

Вспоминались события последних дней – сборы в дорогу, отправка по маршруту трех посылок с продуктами, Белорусский вокзал, прощание с братом, купейный вагон…

Сегодня утром, 10 июля 1982 года, я прибыл в Каунас – бывший пограничный город Российской империи. Для начала – небольшая историческая справка: города Каунас и Вильнюс до третьего раздела Польши, то есть, до 1795 года назывались по-польски – Ковно и Вильно, а с присоединением к Российской империи, вплоть до 1919 года, именовались уже как Ковна и Вильна. Таким образом, в интересующий нас исторический период названия упомянутых городов имели в своих окончаниях букву «а».

Для начала, оставив громоздкий рюкзак на вокзале в камере хранения, я отправился осматривать город. Был жаркий субботний день, центральная пешеходная улица, по которой я шёл, была заполнена гуляющей публикой. Все, к кому я обращался с интересующими меня вопросами, которые касались памятников архитектуры и музеев, отвечали мне вежливо и охотно. Я был приятно удивлён таким отношением. По сравнению с чопорными и немногословными эстонцами, с которыми я имел уже опыт общения, литовцы показались мне более открытыми и доброжелательными согражданами. Впрочем, причина вежливости местных жителей могла заключаться в том, что им нравились мои вопросы – я ведь не магазинами интересовался.

А «правильные» вопросы – они, как и «правильные» пчёлы, тоже способны делать свой «правильный» мёд.

Первым делом я посетил здание ратуши с её высокой белой башней, опоясанной тремя ярусами балконов. Там же, у входа, я познакомился с группой наших солдат, пришедших на экскурсию в сопровождении молодого лейтенанта. Он предложил мне поехать вместе с ними на 9-й форт, куда мы и отправились на военном «ЗИЛе».

Назвать то место, куда мы прибыли, красивым, было бы не совсем уместно, хотя выглядело оно довольно интересно. Учитывая мрачную историю 9-го форта, это место правильнее было бы назвать жутким. Этот форт возводился последним в числе фортов Ковенской крепости, и был закончен накануне Первой мировой войны. Затем, в буржуазной Литве, в нём размещалась каторжная тюрьма и, наконец, лагерь смерти – во время немецкой оккупации. Камеры, в которых держали заключенных, были устроены таким образом, что по стенам всё время струилась вода. Железные кровати были покрыты сырыми одеялами. Провинившимся полагались карцеры, затопленные водой, чтобы заключённые не имели возможности спать. Все окна камер выходили во внутренний двор. Лагерь смерти – верное название.

Через два часа на том же «ЗИЛе» я вернулся в город, попрощался с лейтенантом и его солдатами и продолжил осматривать исторический центр с его архитектурными памятниками. Уютные двухэтажные домики окружали старую ратушную площадь. Сквозь северо-восточный угол её виднелся средневековый католический собор, построенный в 1413 году.

На площади, напротив ратуши, по указанию царя Николая I в 1840 году был установлен чугунный монумент в честь героев войны 1812 года. Таких монументов, для установки в местах важных сражений, было задумано 16, но сначала установили три: в Бородине, в Смоленске и здесь – в Ковне. Затем они появились в Полоцке, Малоярославце, Красном и Клястицах. Для установки остальных девяти в казне не хватило средств. Первым из семи памятников пострадал Ковенский. В 1915 году, когда германцы оккупировали город, они демонтировали монумент и отправили его на переплавку. Все остальные монументы были снесены уже Советской властью в начале тридцатых годов. Каким-то чудом сохранился только один – в Смоленске.

Может возникнуть вопрос: почему в Ковне в числе первых был установлен такой памятник, если никаких больших сражений здесь не происходило? Думаю, потому, что Ковна была той отправной и конечной «точкой», с которой началась и в которой завершилась война 1812 года. Мне не приходит на память ни одной другой войны, которая была бы начата и завершена в одной и той же точке. В этом плане война 1812 года уникальна.

Впрочем, если покопаться, то можно обнаружить некоторое несовпадение «точек». Разница будет заключаться в мостах через Неман. К декабрю 1812 года, когда жалкие остатки Великой армии добрели до Ковны, тех трёх мостов, что были наведены в июне выше по течению, уже не было. Несколько сотен солдат Старой гвардии, горстка генералов и толпа безоружных, оборванных и голодных людей во главе с маршалом Мюратом 13 декабря перешла через Неман по «русскому» мосту, что был связующей частью дороги Вильна – Варшава. В Ковне оставался один маршал Ней с генералами Ледрю и Маршаном, у которых под рукой был батальон новобранцев-пруссаков. Им и пришлось весь следующий день сдерживать вялые атаки русских. Перестрелка продолжалась до наступления темноты. Последним мост перешёл маршал Ней. Видя, что путь на Вильковышки отрезан противником, он свернул направо и скрылся в лесу. На этом война 1812 года закончилась…

Ковна, Ратушная пл., фото 1912 г.

Я побродил по площади, заглянул в собор, затем, устроившись на скамейке, сделал пару рисунков в своём походном блокноте. Солнце, зависнув в зените, стало настойчиво припекать, и напомнило мне, что пора устроить первый привал на зелёной траве среди руин старой крепости.

Было два часа пополудни…

Вернувшись на железнодорожный вокзал, я забрал из камеры хранения свой рюкзак и расспросил у прохожих дорогу на Понемунь – южную окраину города. Там, на левом берегу Немана, почти на вершине излучины, мне нужно было найти высокий холм, с которого по легенде Наполеон мог наблюдать за переправой своих войск через реку. Этот холм был начальной точкой моего похода.

Идею одиночного пешего похода от берегов Немана до Москвы я вынашивал десять лет. Ещё в 1972 году, когда в цветущем городе Лида подходила к концу моя срочная военная служба, я подумывал: «А не отправиться ли мне по старинному обычаю домой пешком?» Но тогда этому путешествию не суждено было состояться, да и времени на него, честно сказать, не оставалось, – надо было готовиться к поступлению в институт. Однако задумка окончательно не умерла…

Каунас, Ратушная пл., рис. автора 1982 г.

Просто каждая идея, как известно, должна созреть, а для этого нужно время. И только время может определить её состоятельность. Не каждый, разумеется, день я думал о походе. Просто, читал книги по истории войны 1812 года, собирал материал – всё, что попадало в руки, что удавалось купить в книжных магазинах. А такой литературы в семидесятые годы издавалось крайне мало. Моё детское увлечение, подстёгнутое фильмом «Гусарская баллада», давно стало главной темой моего исторического интереса. Я жил этой эпохой, я искренне завидовал её «счастливчику» – Денису Давыдову и всем участникам того неповторимого, славного времени – пожалуй, лучшего времени за всю тысячелетнюю историю России.

Задумка не умерла…

Её слабый огонёк тлел и с каждым годом набирал силу, пока не стал всепоглощающим желанием. В какой-то момент я почувствовал, что мне просто необходимо самому пройти дорогой завоевателей, в моём случае – французов, чтобы на своих ногах прочувствовать величину этого пути и ту физическую усталость, которую могли испытывать солдаты обеих сторон. Современному человеку, привыкшему преодолевать большие расстояния на автомобилях, поездах и самолётах, трудно представить себе, что солдаты всех войн, с древних времён и до наших дней, проходили свои дороги пешком.

Приближалась подходящая круглая дата – 1982 год. Он был юбилейным, как для меня (я родился в 1952-ом), так и для войны 1812 года. За год до назначенного срока я стал готовиться к походу: изучал старые карты, выбирал и рассчитывал маршрут, шил (в ателье) себе походную одежду, покупал палатку, спальный мешок, рюкзак и всё, что было необходимо, разнашивал походные ботинки. На работе я целый год зарабатывал и копил «отгулы», так как, по моим расчётам, на путешествие мне было необходимо иметь не менее сорока свободных дней.

В автобусе пожилая женщина-литовка подробно объяснила мне, на какой остановке я должен буду сойти и как отыскать «Наполеонку». Подвыпивший пассажир измождённого вида тоже пытался поведать мне что-то важное, но язык его с трудом выговаривал слова, причём все они оказывались литовскими и никак не хотели переводиться на русский. Отчаявшись в попытке оказать мне услугу, он махнул с досады рукой, уселся на своё место и быстро заснул. Тем временем автобус перевёз меня на левый берег Немана. Выйдя на остановке, я сразу отыскал нужную тропинку, которая вывела меня на берег реки.

Место, открывшееся моему взору, отдалённо напомнило мне известную гравюру И. Клаубера: «Переход французской армии через Неман – 24 июня 1812 г.». Холм, изображённый в центре гравюры, был на месте, только совершенно заросший деревьями, и с него вряд ли можно было что-то наблюдать. У Клаубера Наполеон приближен к зрителю и стоит не на холме, а на крутом, обрывистом берегу, расположенном прямо перед холмом, что вполне оправдано с точки зрения руководства операцией. Вершина холма была слишком мала, чтобы на ней могла бы поместиться свита императора. Однако в реальности никакого крутого берега я не обнаружил, хотя на старых картах повышение рельефа в небольшом отдалении от холма отчётливо указано. Возможно, время изменило рельеф или художник слегка приукрасил равнинный пейзаж для большей художественной выразительности.

На берегу реки, слева от холма, сидел раздетый до пояса мужчина. Рядом на траве лежал аккуратно сложенный офицерский китель с погонами майора авиации и чёрные ботинки. Подойдя и поздоровавшись, я попросил майора достать из бокового кармана моего рюкзака фотоаппарат. Дело в том, что рюкзак мой был настолько тяжёл, что лишний раз снимать его и вновь одевать не хотелось. Впрочем, снять мне его всё-таки пришлось…

Мы, разговорились. Первым делом я поинтересовался у майора, как здесь местное население относится к русским, и не опасно ли будет ночевать на холме. Майор заверил меня, что опасения мои напрасны, что литовцы мирно настроены и, что будет еще лучше, если я заночую у него в части, а заодно и поужинаю. Он оказался настолько гостеприимным, что мне едва удалось отказаться от его предложений.

Возможно, это вызовет улыбку, но только теперь, через тридцать лет, прошедших после описываемых мною событий, мне вдруг пришла в голову мысль, что я вполне мог показаться майору странным и подозрительным типом. И только моя открытость и увлечённость темой, возможно, вызвали с его стороны ответное ко мне расположение. Майор поинтересовался целью моего путешествия, и я сообщил ему, что собираюсь пройти маршрутом Великой армии – от западной границы России до Москвы, чтобы своими ногами почувствовать этот путь, увидеть и пропустить через свои ощущения это пространство и прожить то время, которое потребуется на его преодоление. Майор был явно удивлён и растроган, услышав от меня такие слова, и загорелся желанием уже чем-то помочь мне.

Окончательно впав в доверие к майору, я попросил его присмотреть за рюкзаком, а сам налегке поднялся на холм, чтобы убедиться на месте в возможности обустройства запланированного мною ночлега.

На вершине холма я нашёл небольшую круглую поляну, свободную от зарослей кустарника, но заросшую высокой травой. Буйствующие от близости воды деревья и кустарник совершенно исключали какую-либо возможность полюбоваться видом с холма, но в то же время, они хорошо маскировали место моей ночёвки.

Возможно, что такие заросли кустарника на холме были не всегда. По рассказам местных жителей известно, что в 1862 году, по случаю открытия железной дороги в городе и в связи с пятидесятилетием войны 1812 года, на вершине этого холма был устроен обед русскому царю.

Пока было светло, я установил палатку и собрал для костра хворост. Ближе к полуночи, когда я спустился по сырой и совершенно темной тропинке к Неману, я увидел на берегу военный «УАЗик». Это майор приехал проведать меня. Он снова стал предлагать свои услуги: ночлег и ужин, а я снова вежливо отказался. Он пообещал назавтра свозить меня в ботанический сад – бывшую резиденцию ковенского генерал-губернатора, а так же покатать на вертолёте и показать весь город. Вдобавок любезный майор рассказал мне о трех холмах в районе местечка Интурке под Свенцянами, по преданию будто-бы насыпанных на месте захоронения французов. «Неужели сохранились?» – заинтересовался я.

Майор уехал. Ещё какое-то время я стоял у реки, всматриваясь в редкие огни, загоравшиеся на противоположном берегу. Подумал: «Наверное, так же ночью, накануне вторжения, стояли здесь польские уланы, вслушиваясь и всматриваясь в темноту противоположного берега».

Я умылся речной водой и почти на ощупь вновь поднялся на холм. Оставленный мною костер давно потух, ночь была безлунная, и темнота безнаказанно хозяйничала на поляне. Есть не хотелось. Я залез в палатку, кое-как рассовал по углам вещи и лег. Закрыв глаза, я вслушивался в тишину ночи. В голове крутились картинки минувшего дня: вокзал, центральная улица, музей, 9-й форт, костёл, пассажиры автобуса, берег реки, майор и вновь улица…

Картинки крутились, хаотично перемешиваясь, как цветные стекляшки в детском калейдоскопе, и этой карусели не было конца.

Вдруг в тишине ночи я уловил отдалённое шуршание травы, как будто кто-то осторожно приближался к моей палатке. Бесшумно расстегнув молнию и удерживая наготове топорик, я выглянул наружу. Кругом было тихо…

Вдруг что-то бесформенное подкатилось к самому моему носу…

Ёжик!..

Местный литовский ёжик, озадаченный появлением на своей территории незнакомого объекта, постоял, поводил носом по сторонам и, как видно, согласившись с бесконечной гармонией мира, скрылся в траве.

В три часа ночи я заснул.

Из Парижских журналов 1812 года

«23 июня в 2 часа утра Император прибыл на аванпосты у Ковны, взял плащ и шапку одного польского шеволежера и осматривал берега Немана в сопровождении только одного генерала-инженера Гаксо.

В 8 часов вечера армия начала движение. В 10 часов дивизионный генерал граф Моран отправил на тот берег три роты вольтижеров и вместе с тем были переброшены 3 моста через Неман. В 11 часов французские колонны выступили по трём мостам…

В 12 часов дня барон Пажоль отбросил находившуюся впереди его лаву казаков и занял Ковну одним батальоном.

Переход Великой армии через Неман 24.06.1812 г., грав. И. Клаубера

24 июня Император прибыл в Ковну. Ковна, называемая также Каунс, куда перешла главная квартира Императора 26 июня, расположена на месте впадения Вилии в Неман. Этот город ведет довольно большую торговлю».

Под утро, когда сквозь плотную ткань палатки стал пробиваться розовый свет, я открыл глаза и некоторое время продолжал лежать, прислушиваясь к утренним звукам.

Каунас, холм Наполеона

Затем, выбравшись из спального мешка, первым делом – по армейской привычке и потому, что теперь я чувствовал себя солдатом, подшил белый подворотничок к рубашке. Синяя рубашка с нагрудными карманами, как, впрочем, и штаны, были сшиты по моему заказу ещё в Москве специально для похода из плотной ткани. Закончив с подворотничком, я выглянул из палатки и увидел стоявшие передо мной в мокрой, утренней траве начищенные солдатские сапоги. Переведя взгляд наверх, я обнаружил стоявшего в этих сапогах водителя «УАЗика» – солдата Володю, которого прислал за мной заботливый майор. Володя терпеливо ждал, пока я собирал вещи.

Сквозь деревья едва проглядывал противоположный берег реки, но утренний туман не позволял ничего рассмотреть. Оттуда, с востока поднималось солнце. Палатка покрылась сверху росой, но на просушку времени не было и пришлось её скатывать в таком отсыревшем виде. «В следующий раз надо будет ставить её так, – подумал я, – чтобы утреннее солнце успело ее подсушить».

В десятом часу мы спустились с холма, погрузили рюкзак в машину и выехали на шоссе.

По местной легенде, холм этот будто бы насыпали наполеоновские солдаты. Землю приносили в своих шапках, касках, киверах, а Наполеон, подъехав к реке и окинув взором пустынный, заросший кустарником противоположный берег, сказал: «Здесь мы имеем шанс переправиться через Неман и взять Ковну». Как известно, западные берега рек выше восточных, но в данном месте, в излучине реки, берега были одинаково пологими и весьма удобными для наведения мостов, переброски войск, артиллерии и многочисленных обозов. А по поводу насыпного холма – это, скорее, красивая выдумка.

Именно здесь, по трём наведенным мостам, переправилось, в общей сложности, 218 тысяч солдат (три пехотных и два кавалерийских корпуса) и 527 орудий. Это примерно треть Великой армии. Одна треть была оставлена в Европе, а еще треть, разделенная на более мелкие части, переправилась через Неман выше и ниже по течению.

На противоположном, таком же зелёном берегу стоят теперь дома. Ближе к реке – одноэтажные, дальше – новые многоэтажные микрорайоны. А названия на карте хранят память минувших лет: улица «Французов», район «Шанцы».

Майор встретил нас по дороге и сел в машину.

«Позвонила жена, она заболела, – сообщил майор, вероятно сменившийся с дежурства. – Времени у нас мало, поэтому с вертолетом не получится. Поедем сейчас на могилу губернатора, потом в «Шанцы», а потом я отвезу вас на пристань».

Выполненная из цельного куска чёрного мрамора надгробная плита на могиле губернатора была сдвинута с места. Вероятно, кто-то, в свое время, ограбил покойного. На плите сохранилась надпись: «Генерал от инфантерии… первый губернатор Ковенской крепости…» И никакой даты. В заросшем саду стоял губернаторский дом розового цвета с белыми колоннами – постройка 18-го века. Сам район «Шанцы» ничего интересного собою не представлял, обычная частная застройка.

На пристани, перед тем, как проститься, майор нарисовал мне карту с ориентирами того места, где должны были находиться холмы – захоронения французов и дал адрес своего брата и бабушки, которые живут в районе Слободы. Это по пути на Свенцяны. Еще майор дал мне свой адрес и записку к брату. Взяв адрес, я прочитал, что майора зовут Баранаускас Алик Пранасович…

«Удивительная штука – жизнь!» – подумал я. Мой заботливый майор оказался литовцем, и я чувствовал некоторую перед ним неловкость за свой первый вопрос, который я задал ему при нашем знакомстве.

Через час я был в пригородном местечке Румшишкесе, куда меня доставил катер. Сойдя на берег, я свернул влево и через кладбище вышел к заливу с маленьким домиком на берегу. На причале загорала группа девушек, говорили по-русски. Я отошёл в сторонку и расположился на краю пляжа. Отстегнул от рюкзака палатку, развернул её, чтобы просушить и, пока она сохла, искупался в реке. Затем я продолжил свой путь, отыскивая по дорожным табличкам дорогу на Вильнюс, или Вильну, как его называли прежде.

Вторжение

Пройдя километра четыре под палящим солнцем, я вынужден был остановиться, чтобы отдохнуть у первого придорожного колодца. Вспомнил, что точно так же, в первые дни нашествия страдали от жары и наши, и наполеоновские солдаты. Не догадываясь о перспективах, которые их ожидали, многие из французов бросали свои шинели, о чём горько потом жалели. С фуражом и продовольствием у них тоже имелись проблемы. Армия вторжения была столь велика и так быстро продвигалась вперёд, что обозы с продовольствием и фуражом не успевали за ней. Уже в Вильно, всего-то через пять дней от начала войны Наполеону доложили о большом падеже лошадей вследствие бескормицы. Солдатам Великой армии приходилось всё время искать себе пропитание, поэтому главной задачей для них с первых дней войны было спасение и захват продовольственных складов – запасов, оставленных русскими. Наполеон во время походов не признавал никаких палаток, и его армия зимой и летом ночевала под открытым небом. Справедливости ради, надо сказать, что палаток не было и в русской армии.