Песнь Самайна

«Они бы плевали прямо в меня, не иди я с сыном старосты», – пронеслась в голове северянки страшная мысль.

Она никогда не видела такой злобы. Рогнеда жила в деревне, сколько уже? Пятнадцать лет? Шестнадцать? Здесь был её дом, другого, далёкого и холодного она не помнила.

Но ловя сейчас взгляды знакомых с детства людей, северянка отчётливо понимала, кто она.

Чужачка.

Отныне и навсегда.

Сын старосты довёл Рогнеду до дома, передал в руки отцу и отрывисто кивнул на слова благодарности Локки.

Прежде чем уйти, он взглянул на девицу, и лицо его на миг смягчилось.

– Не выходи из избы пока, – тихо произнёс он. – Я поговорю с отцом, решим, как дальше быть. Но в деревню до той поры не суйся.

Рогнеда быстро задвигала руками.

– Говорит, что если судить её будут, то лучше сразу, – надломленным голосом перевёл Локка, с болью глядя на дочь.

– Да какой судить! – чуть не зарычал сын старосты, – Нам бы всё так устроить, чтоб об этой ночи забыли все напрочь!

Локка внимательно посмотрел на молодца, сжимающего руки в кулаки и не отводящего встревоженного взгляда от Рогнеды.

– Тебе то что до судьбы нашей, Ивар? – тихо спросил Локка, впервые называя мальчишку, которого помнил ещё орущим младенцем, по имени. – Она ж тебе отказала, когда свататься приходил. В лицо рассмеялась. Неужто простил?

Ивар не ответил. Развернулся, вышел из избы и тихо прикрыл за собой дверь.

Рогнеда повернулась к отцу, готовая к любому наказанию, и с удивлением увидела, как Локка усмехается.

– Ну, дочка, ну, наворотила, – протянул он, садясь на лавку.

«Отец, я нашла в лесу капкан, в него попал…» – начала было Рогнеда взмахивать руками, но Локка жестом её остановил.

– Да пусть ты хоть самих праотцов там, в лесу нашла, – проворчал кузнец и снова улыбнулся. – Вот я тебе жениха нашёл, и что? Ты ж на него всё равно не посмотришь дважды.

«Кого?!» – широко распахнув глаза, Рогнеда вопросительно сложила пальцы.

– Жениха, жениха. Вон как ради тебя забегал. Не то, что против отца, против всей деревни готов пойти!

«Отец!»

– Что отец? Будь я отцом хорошим, выпорол бы тебя за ночную выходку. Но разве ж рука подымется? Сам ведь отпустил.

Рогнеда встряхнула руками, словно не находя нужных жестов.

– Ну да ладно, – кивнул Локка. – Я ещё вчера тебе подарок обещал. От своих слов не откажусь.

Кузнец скрылся на пару мгновений за дверью кузни и вернулся оттуда с блестящей свирелью, которую Рогнеда видела, прибежав перед закатом за отцом.

Локка протянул инструмент дочери, и та с благоговением приняла холодный металл в руки.

– Подуй, – велел Локка.

Рогнеда поднесла свирель к губам и легонько подула.

Прозвучал чистый высокий звук, навевающий мысли об утренней росе и искристой озёрной воде.

Широко распахнутыми голубыми глазами Рогнеда взирала на отца, так и не отняв от губ свирель.

«Это я сделала?» – словно задавала она вопрос.

Локка мягко улыбнулся, и лицо его как будто помолодело. Даже вернулась в уголок губ озорная ямочка, по которой так скучала Рогнеда.

– Ты можешь зажимать пазухи на ней, и звук будет меняться. Со временем получится музыка.

«Я смогу петь?» – неловко сжимая в одной руке свирель, показала Рогнеда.

– Да, – отвечал Локка, подойдя к дочери и прижимая её к груди. – Ты сможешь говорить на самом красивом из всех языков. На языке певчих птиц.

Рогнеда, едва не плача от счастья, уткнулась лицом в отцовский кафтан.

Блестящая свирель покоилась у неё в ладони, ожидая, когда хозяйка позволит ей нести с мир свою трель.

Это были бесценные мгновения. Счастливые, на разрыв души. И необратимо короткие.

Вечером, едва отец ушёл в кузню, Рогнеда сбежала в избу старицы. Она помнила предупреждение Ивара и злобные взгляды жителей, поэтому пошла обходным путём, по границе леса.

Северянка издалека заприметила, что дверь в избу была приоткрыта.

Когда Рогнеда вошла в дом, он был выстужен. На столе стояла одна пустая миска, да пара кусков тряпья.

Лиса нигде не было.

Быстро оглядев землю у крыльца, Рогнеда заметила заметённые пылью следы лисьих лап. Они вели в лес, и животное явно наступало на все четыре лапы.

«Зажило, как на собаке», – подумала Рогнеда, плотно запирая снаружи дверь.

Она с раздражением утёрла рукой щёку, по которой скатилась слеза.

«А что ты думала? Что дождётся тебя? Помогла, покормила, радуйся, что ушёл на своих лапах!» – ругала себя северянка, продолжая смотреть на следы и утирая предательские слёзы.

Домой она возвращалась той же длинной дорогой, и прийти должна была только к темноте.

Но уже на пол пути Рогнеда увидела красное зарево. Следом до неё долетел запах гари.

Северянка сорвалась с места. Она бежала, не помня себя от страха и спотыкаясь на каждом шагу.

Рогнеда глядело на пламя впереди, и молилась, молилась неистово, безрассудно. Молилась, по-прежнему не зная, к кому обращены крики её души.

«Прошу, прошу, прошу, только бы отец был жив!»

У неё не было сил прислушиваться. В конце концов – это свойственно людям: молиться громко, заглушая ответ на молитвы.

Но если бы Рогнеда на мгновение прервала свои беззвучные крики, то она услышала бы одно слово в шелесте осеннего леса: «Пока…»

Сын старосты

Пожар удалось потушить к утру. И то лишь после того, как Ивар, сын старосты, босой выскочил из дома и приказал всей деревней взяться за вёдра.

Рогнеда не таскала воду. Только сидела на траве чуть поодаль, поддерживая голову беспрестанно кашляющего отца.

Оказалось, что Локка выбежал из дома аккурат перед тем, как пламя охватило дверь. До того он пытался потушить пожар тем, что было под рукой. Видимо, знал, что, подними он тревогу, вряд ли кто пришёл бы на помощь.

Люди шептались, мол, кузнец не затушил очаг или искра от молотка отлетела в трут между брёвнами, но все прекрасно знали, что пожар начал кто-то из деревни.

Чья-то ненависть после ночи Самайна была настолько сильна, что этот человек не побоялся поджечь избу, а вместе с ней и отца с дочерью.

Рогнеда понимала, что заслужила кары, но не могла и не хотела прощать жителям то, что вместе с ней они осудили её отца.

Когда последний всполох пламени потух, взъерошенный бледный Ивар помог Рогнеде поднять на ноги её отца.

– В нашей избе отоспитесь, – буркнул сын старосты, закидывая руку Локки себе на плечи.

Рогнеда коротко кивнула, придерживая отца с другой стороны.

Уставшие люди потихоньку расходились, и северянка с горечью подумала, что обугленную покосившуюся избу, оставшуюся позади, она уже никогда не сможет назвать своим домом.

В избе старосты было душно. Многочисленные братья и сестры Ивара сновали из угла в угол, глазея на нежданных гостей.

– А ну, быстро спать! – прикрикнула на них жена старосты и для ускорения дала младшему сыну подзатыльник. – Ивар, налей воды кузнецу! От его кашля у меня уже грудина болит.

Рогнеда с Иваром усадили Локку на грубый табурет подальше от печи.

Кузнец и правда продолжал кашлять, и, хоть и был в сознании, не сказал ни слова с тех пор, как вышел из горящей избы.

Самого старосты в доме не было. Видно, вышел поговорить со своими людьми о случившемся.

Рогнеда села на пол у ног отца и крепко схватилась за его мозолистую руку.

– А ну встань, дует по полу, – буркнул Ивар, пододвигая к ней ещё один стул.

Когда малышню, наконец, уложили, изба старосты погрузилась в тяжёлое молчание, прерываемое только треском нескольких лучин.

Жена старосты сидела во главе стола, покорно сложив руки и то и дело поглядывая на дверь.

«Вот, женщина, мать», – подумала Рогнеда. – «Не быть мне такой. Покорной, ждущей. Не хочу…»

Ивар стоял, уперевшись руками в печную стену. Северянка видела, как на его щеках ходили желваки.

Наконец, дверь скрипнула, и в избу вошёл староста.

Седовласый, коренастый старик всегда напоминал Рогнеде лесных духов, о которых рассказывала старица. Не хватало лишь веток, застрявших в бороде, да когтей на руках. С ними он был бы отличным лесным паном.

Староста затворил за собой дверь и с усталым вздохом опустился за стол напротив жены.

– Суд будет, – тихо молвил он, наливая себе кислой браги из кособокого кувшина.

– Отец… – начал было Ивар, но под взглядом старосты замолк.

– Судить всем людом будем. Поутру у колодца.

Рогнеда ткнула в грудь себя, а затем указала на отца.

– Тебя, тебя. Отца не тронут, – раздражённо ответил староста.

Тут Локка попытался что-то сказать. Глаза пучил, губами шевелил, а их горла только кашель, да хрип вырывались.

Староста протянул Рогнеде стакан с брагой:

– Напои.

Но Локка сам взял у дочери из рук подношение и медленно выпил до дна. А заговорить так и не смог.

– Вот те на… – протянул староста. – Теперича два немых. Как переводить то будешь на суде, что там твоя дитятя скажет?

Локка только устало свесил голову, чуть не роняя данный ему стакан. Рогнеда бросилась к отцу и обхватила руками его лицо.

– Я переведу.

Северянка вздрогнула и обернулась к Ивару.

Он смотрел на неё насмешливо и как-то горько.

– Что глядишь так? Знаю я ваши жесты, знаю.

«Откуда?» – медленно показала Рогнеда.

– Наблюдал, – пожал плечами Ивар. – За тобой, за отцом. Слушал внимательно, смотрел пристально. Не всё, конечно, знаю, но коли медленно показывать будешь, да словами простыми, я переведу.

«Долго смотрел?» – взмахнула руками северянка, не успев остановить саму себя.

Ивар внимательно следил за каждым её жестом, и ответил быстро, словно у него слова тоже вырвались против воли.

– Слишком долго.

– Ну вот и порешили, – объявил староста. – Ночь тут переждёте, поутру суд, а там, коль всё по совести будет, займёте избу старицы.

Локку положили на печи, а Рогнеде постелили прямо на полу. Ивар заупрямился, предложил своё место в комнате отдать, но его мать упёрла руки в бока и рявкнула, как на нашкодившего котёнка:

– Ишь, чё удумал, девку незамужнюю на мужскую кровать положить! Не бывать такому, покуда я в доме хозяйничаю!

Ивару пришлось уступить.

Изба так и не погрузилась в тишину. Скрипели кровати за занавеской детской, храпел староста в хозяйской комнате, скреблись за стеной потревоженные чужаками собаки.

Рогнеда не привыкла к такому количеству звуков – в их с отцом доме почти всегда было тихо, только когда отец работал, прорывался через дверь звук удара молотка о наковальню или гул кузнечного горна.

А ещё в избе было жарко. Северянка давно скинула шкуру, которой ей дали укрыться, а сорочку вместо плотного суконного платья в чужом доме нельзя было надеть. Даже по полу, вопреки словам Ивара, не полз сквозняк, никак не двигался душный воздух.

В очередной раз, тяжело вздохнув, Рогнеда не выдержала и тихонько встала. Ей бы только глотнуть воздуха… Одна нога там, другая – здесь.

Северянка поднялась на цыпочки, взглянула на отца. Тот крепко спал, и даже лихорадочный румянец спал с щёк.

Рогнеда бесшумно шагнула к двери и выскользнула из избы.

Ей в лицо ударил прохладный осенний воздух, в котором уже витали запахи грядущей зимы. Рогнеда вздохнула полной грудью и осмотрела соседние избы.

Все окна были тёмными, деревня спала. Отсюда нельзя было разглядеть сгоревший дом, да и не хотелось северянке лишний раз глядеть на плоды лютой человеческой ненависти.

Лес тоже был скрыт за покатыми крышами домов. Смотреть на своих людей старосте было важнее, чем наблюдать поутру чащу.

– Не спится? – голос Ивара разбил ночную тишину.

Рогнеда, не оборачиваясь, покачала головой. Ветер задул с новой силой, пробираясь под её тонкое платье, и северянка обхватила себя руками.

Через мгновение ей на плечи опустился тяжёлый овечий тулуп.

Рогнеда обернулась и одними губами произнесла: «Спасибо».

Тулуп пах потом, кислой брагой и немного кровью. Видать, его надевали на охоту.

Северянка не удержалась, и сморщила свой тонкий, чересчур прямой нос.

Ивар, глядя на это, тихо рассмеялся.

– Ну, извини, девица, не платье княжеское.

«Спасибо», – повторила Рогнеда, на этот раз жестом.

Она отвернулась от сына старосты и снова посмотрела на дома. Чуть поодаль виднелся колодец и пустая земля около него.

Завтра там будет суд.

– Боишься? – спросил Ивар, проследив за взглядом северянки.

«Не за себя», – показала она. А, помолчав, добавила: – «Но и за себя тоже».

– Я не дам ничему дурному случиться, – по-мальчишески заявил Ивар, и настал черёд Рогнеды беззвучно смеяться.

«Не обещай того, в чём не уверен», – махнула она рукой.

– Я уверен.

Рогнеда посмотрела в яркие зелёные глаза сына старосты.

«Отчего я прочь его тогда отослала?» – думала северянка, видя, что Ивар встаёт совсем близко к ней. – «Отойти или позволить?»

Самайн, суд, пожар – всё было важным, всё было страшным. Только вот сердечко девичье билось совсем другими вопросами: «Кто ты? Где ты? Ты ли? Тот ли?»

И Рогнеда не отошла. Она позволила Ивару взять себя за плечи сильными мужскими руками, позволила прижаться лбом к её лбу.

От сына старосты пахло пряно, маняще.

Когда Ивар легко коснулся губ Рогнеды, северянка краем глаза заметила рядом движение.

Ей показалось, что меж домами сверкнули жёлтые лисьи глаза.

Рогнеда вмиг отпрянула от Ивара и бросилась в избу.

Сердце у неё бешено колотилось, щёки горели, и отчего-то чувствовала себя северянка обманщицей. Вина лежала на сердце, будто, подпустив сына старосты, она предала кого-то, кого ещё не знала.

Рогнеда быстро легла на постеленные ей шкуры и закрыла глаза.

Мимо тихо проскрипели сапоги Ивара.

Северянка знала, что он смотрел на неё. Чувствовала всем своим существом, но вида не подавала.

«Дура», – мысленно корила она себя до тех пор, пока не погрузилась в тяжёлый, душный сон.

Судьи

У колодца собралась вся деревня от мала до велика. Такое случалось только в ночь Самайна, да во время гуляний на весенний Бельтайн.

По правую руку Рогнеды стоял староста, по левую – Ивар.

Локка тяжело опирался на брусья колодца и иногда сдавленно кашлял в выданный женой старосты платок.

Рогнеда смотрела прямо перед собой, стараясь ни с кем не встречаться взглядом. У неё тряслись руки, потели ладони, и липкое предчувствие поднималось от спины до шеи.

– Судьбу решаем здесь нынче, – начал староста, внимательно заглядывая в лицо каждого из жителей. – Рогнеды, дочери Локки, кузнеца. Той, что нарушила древний обряд и едва не прервала Песнь, подвергая опасности не только себя, но и всю деревню.

Люди подняли крик.

Кто-то просто бранился последними словами. Пара баб шипели: «Выгнать к чертям да к зверью лютому!»

Иные просто орали до кучи.

И все затихли, едва староста поднял руку.

– Что скажешь, дочь Локки? В праве мы тебя обвинять, али ложью покрываем?

Рогнеда беспомощно посмотрела на старосту, и развела руками: «В праве».

– В праве, – перевёл Ивар, стоящий ровно, как натянутая тетива.

Толпа снова зароптала.

– Значит, судить будем по совести, – прогремел староста. – Но, люди мои, теперь к вам обращаюсь. Не думайте, что ослеп и оглох я от прожитых лет. Нет. Вижу ясно всё, что в деревне творится, и не потерплю противного богам бесчестного убийства. Тот, кто устроил, поджёг, я к тебе обращаюсь. Дознаваться не буду, но хочу, чтоб уяснили все: суд будет честным, а приговор соразмерным деянию.

После этих слов все замолчали. Только одна баба, которая всех коров деревни у себя держала, вышла чуть вперёд и пискляво заголосила:

– Что тут судить, батюшка? Законы наши древние гласят, что того, кто деревню угрозе подверг, изгнать надобно.

– Дело говорит! – поддакнул кто-то из толпы.

– В шею чужаков гони, как пришли, так пусть и уходят!

– Мы и без кузнеца сдюжим…

– Прочь пошли.

– Тишина! – рявкнул староста.

На этот раз разгоряченные люди затихли не сразу, и Рогнеда невольно поёжилась, понимая, что на её стороне, кроме отца и, может, Ивара, больше никого нет.

– Зима наступает, – заговорил сын старосты, шагая вперёд. – Выгоним кузнеца с дочерью, и обречём их на верную гибель. Даже через горы не успеют перейти.

– Да и пусть! За разрыв круга костров на месте надо было забивать! – продолжала писклявая баба.

– Ты, матушка, богов не гневи, – осадил её Ивар. – В деревне никто не погиб, не занемог, ночь Самайна прошла, как и всегда. Так разве соразмерна смерть тому, что девка пару подвесок с деревьев сорвала?

– Всё могло хуже закончиться! – не унималась баба. – Все мы помним, почто Песнь начинали предки петь! А эта юродивая могла нас вовсе без мужиков оставить!

Рогнеда прислушалась с внезапным интересом, перекрывшим даже страх. Ей всегда хотелось узнать, чего же так боятся люди в ночь Самайна. Старица всегда отмалчивалась или отмахивалась.

«Меньше знаешь, крепче спишь» – ворчала она.

Отец такими вопросами не задавался – ещё на родине своей привык к странным, порой, абсурдным обычаям.

А больше спросить Рогнеде было не у кого.

Но и на этот раз, продолжать рассказ об истоках Песни никто не собирался.

Писклявую женщину задвинул себе за спину рыжебородый толстяк, видимо, муж.

– А что ж ты предлагаешь, молодец? – спросил он у Ивара. – Плетьми пороть? Аль запереть в погребе до лета?

Ивар сжал руки в кулаки, но говорить продолжил ровно.

– Я предлагаю послушать, зачем дочь кузнеца побежала в лес, разрывая круг из костров и железа.

– Ясно, зачем! Юродивая она! – пискнула баба из-за плеча мужа.

Ни Ивар, ни староста не обратили на неё никакого внимания. Оба обернулись к Рогнеде.

Северянка медленно, чтобы Ивар всё понял, стала показывать свою историю.

Врать не хотела. Она поступила, как считала нужным, и ответит за своё решение сполна.

– Услыхала плачь за Песней, – переводил сын старосты, не сводя глаз с порхающих тонких рук Рогнеды. – Думала, путник заплутал или кто из детей потерялся. Побежала. Оказалось, лис плакал. В капкан попал.

– Лис? – хрипло спросила старуха, до того стоявшая в стороне. – Плачем приманил?

Ивар взглянул на Рогнеду.

Северянка неуверенно кивнула старухе.

– Батюшки! Так то дух был, на которого Дикая Охота шла! – заключила бабка, веско стуча клюкой по земле. – Девку заманил, сам-то железо капкана открыть бы не смог.

– Вот те на… – подхватил кто-то из толпы. – Слава Песни да богам, что не я плач тот услышал.

– Это что ж, получается, ты его отпустила чтоль? – спросила старуха Рогнеду.

Северянка, не думая, кивнула. Все её мысли были заняты обрывками новых знаний, почерпнутых из криков толпы.

Дух.

Дикая Охота.

Не смог железо сам открыть.

Писклявая баба снова выглянула из-за плеча мужа:

– Так это что ж, нам не девку судить надо, а духа мерзопакостного ловить, пока он нам землю да заготовки на зиму не попортил?

– Но девка всё равно виновата! Неча на плач лесной идти, – сплюнул один из пахарей, что помоложе.

«Это за то, что я его сватьям отказала», – подумала Рогнеда, с презрением смотря на трусливого молодца, который решил так ей отомстить.

Локка отошёл от колодца и приблизился к дочери. Он взял её за руку, крепко сжимая тонкие пальчики. Рогнеда прижалась спиной к отцу, чувствуя себя увереннее.

– Как рассудишь? – спросил Ивар старосту.

Тот провёл пятернёй по седым волосам, и молвил:

– Охотиться пойдем. Дух али не дух, но виновника надо изловить да шкуру содрать.

Мужики заулюлюкали, бабы одобрительно закивали.

– А ту, что слаба, да на зов чужой повелась, не нам судить. Её природа от рождения наказала, – продолжал староста. – Охотиться завтра пойдем. Кто изловит лиса, того одарю!

Толпа взорвалась криками.

Рогнеда в ужасе зажала рот ладонью и хотела броситься к старосте, солгать, мол, никакого лиса не было, сама она виновата.

Локка удержал дочь. Сжал в стальных объятиях, не давая новую глупость сотворить.

– Уведи её, – шепнул кузнецу Ивар и встал рядом с отцом – их начали окружать жители, чтоб охоту обсудить.

Локка потащил упирающуюся дочь прочь от колодца, к избе старицы.

Рогнеда плакала, дёргалась, била отца кулаками, но тот упрямо продолжал идти с ней вперёд.

«Убьют его! У него ж лапа раненая, уйти далеко не мог!» – отчаянно затрясла руками северянка, ещё и губами проговаривая слова.

– Ты жива будешь! – рыкнул кузнец хриплым, надломленным от дыма голосом, и тут же зашёлся в кашле, выпуская Рогнеду из рук.

Северянка бросилась обратно к колодцу, но тут же воротилась к отцу. Подхватила его, задыхающегося, под руку и повела к дому старицы.

В избе отпоила Локку снадобьями, смешанными с молоком и мёдом. К вечеру кузнец мог говорить и даже не хрипел.

До темноты Рогнеда вертела в руках подаренную отцом свирель. Она её от себя ни на миг не отпускала, нося повсюду в переднике. Потому подарок и пожар пережил.

Звуки, что свирель издавала под пальцами северянки, были точь в точь птичье пение.

– Быстро ты, – похвалил Локка дочку. – Мать твоя тоже на такой играла. Могла любого заворожить.

Рогнеда слабо улыбнулась.

«Что такое Дикая Охота?» – внезапно показала она.

Локка замер, и крепко задумался.

– У многих есть вера в такую охоту, – наконец, произнёс он. – На нашей родине так звали поход мертвецов на мир живых. На далёком изумрудном острове, как я слышал, Диким Гоном кличут ежегодную забаву лесных созданий. А что местные Дикой Охотой считают, никогда не спрашивал.

«Не от неё ли Песнь защищает?» – не унималась Рогнеда.

– Может и от неё, – задумчиво пробормотал Локка, смотря в мутное слюдистое окно.

Рогнеда положила свирель обратно в передник и отошла к печи.

Она постелила на ней отцу простынь, положила шубу для мягкости и подушку, травами набитую – для хорошего сна.

«Спать будешь?» – осторожно показала она.

Локка прищурился, смотря на дочь.

– Хочешь усыпить и сбежать на помощь своему лису?

Рогнеда виновато потупила взгляд, не в силах лгать отцу.

В дверь вежливо постучали.

– Заходи, коль с миром пришёл, – зычно пробасил Локка.

– С миром, – ответил вошедший в избу Ивар.

Рогнеда, как того велели законы гостеприимства, поставила на стол тарелку с соленьями, налила в стакан воды и пододвинула к сыну старосты стул.

Ивар благодарно поклонился ей, прижав руку к сердцу, но садиться не стал.

– Отец всех мужиков у себя собирает – охоту обсуждать. Выходить на неё будем ещё до рассвета, – тихо произнёс он. – Тебя тоже ждёт.

Рогнеда сама села на поставленный гостю стул – ноги не держали.

– Ждёт, значит, буду, – спокойно ответил Локка, поднимаясь и беря со стены колчан.

Он собрался быстро и вышел из избы вслед за Иваром. Но вот сын старосты уходить пока не собирался.

– Прости меня, милая, но я вижу решимость в твоих глазах. Не мучайся, думая, что ничего не сделала. Вини меня.

С этими словами сын старосты захлопнул дверь в избу и накрепко запер снаружи, вставив меж ручкой и косяком длинный кинжал.

Рогнеда бросилась к двери, стучала, била ногами, дёргала и расшатывала. Та не поддавалась.

Выбившись из сил, северянка опустилась на пол и горько заплакала.

Ей в мыслях являлись внимательные лисьи глаза, рыжие, как и шерсть. Хотя, нет… Не рыжие. Жёлтые. Жёлтые, как расплавленное золото.

К рассвету деревня наполнилась звуками предстоящей охоты, которые не заглушали даже добротные стены избы.

Рогнеда металась по дому раненым зверем. Она выглянула во все три узеньких окна, но от них толку не было никакого – не пролезть.

Северянка не понимала, отчего у неё так болит сердце за простого лесного зверя.

«Ну, лис, ну спасла. Хорошо, что это его по лесам гонят, а не тебя…» – стоило Рогнеде так подумать, как слёзы с новой силой брызнули из её глаз.

За собственными мысленными страданиями она даже не сразу услышала копошение у двери.

Поскребся по дереву кинжал, ударился рукоятью и косяк, и с глухим звоном упал на крыльцо.

Рогнеда бросилась к отворившейся двери и ошалело огляделась по сторонам.

Мелькнула копна тёмных волос.

– Что смотришь? – прошептала дочка сапожника, прячущаяся в кустах можжевельника. – Иди, спасай своего духа!

«Почему?» – по буквам губами проговорила Рогнеда.

Девка замялась, злобно зыркнула на северянку исподлобья, и прошипела:

– Чтоб тебя пристрелили на этой охоте, да Ивар на достойную взор свой обратил!

Рогнеда едва не улыбнулась, но в последний момент остановила себя, и только низко поклонилась дочери сапожника.

Девка фыркнула, и поползла прочь от дома старицы.

Северянка, не теряя более ни мгновения, помчалась в лес.