Станционный хранитель

Сергей Плотников, Варвара Мадоши

Станционный хранитель

1

С детства люблю космос. Читал книги про него, смотрел фильмы. Слушал песни. Одна, чуть ли не самая популярная в этом роде – про то, что рокот космодрома, мол, нам не снится.

Это все вранье.

В смысле, я не знаю, что конкретно снилось лирическим героям, но космодром не рокочет.

Внутренние кабинеты космодрома звучат как принтеры и кондиционеры, стандартные звонки сотовых, неразборчивые объявления по системе громкой связи, попикивание приборов.

А взлетное поле безмолвно.

Оно совсем небольшое: для каждого типа ракет свой стартовый стол, окруженный небольшой бетонной площадкой – а вокруг стена леса, где тонут лишние звуки. Вдобавок пуск автоматизирован, так что людей у самой ракеты нет. Раннее утро, но уже жарко и сонно. Или так кажется; здесь не видно суеты диспетчерских и контрольных пунктов.

Знойное майское небо, высокое, без единого облачка, дышит пустотой. Не верится, что за этим синим пологом – множество миров, с которым я еще недавно был связан.

Какая-то хищная птица нарезает круги в вышине. Охотится.

Опускаю глаза.

Когда микроавтобус подъезжает к лифтовой шахте, его пассажиры – по крайней мере, те, что летят в космос – исполняют давний ритуал: мочатся на колеса. Даже Белозерова, одна из двоих космонавтов-сменщиков, достала из сумки баночку для анализов, дополнительно укутанную в целлофан. Я тоже достал баночку, содержимого там на донышке.

– Боишься, что не получится? – прыснул Батурин, второй из космонавтов.

– Это Белкина, – сказал я. – Чем он хуже?

Самого Белкина со мною нет. Его доставят и пристегнут отдельно… точнее, уже должны были доставить и пристегнуть, предварительно дав успокоительное. Хотели вообще накачать снотворным, но потом решили не рисковать: вдруг сердце не выдержит перегрузок. Котов наши до сих пор в космос не запускали, а от собак они все-таки прилично отличаются. Кто знает, как поведет себя их более хрупкий организм.

Белкина две недели готовили, не хуже, чем меня: упражнения, специальная диета… Но две недели – не два года.

– Надо же, – сдержанно удивился Дмитриев, директор полета. В отличие от весельчака Батурина, это собранный, немногословный человек. – А я не знал, что мочу кота можно собрать.

– Нужно купить специальный наполнитель, – объяснил я. – Так ради анализов делают.

Когда лечил Друга, сколько раз я так делал! Да и здоровье Белкина потом проверял…

Но теперь ритуал окончен: все баночки вылиты, да и сам я облегчился. После – не менее традиционные две минуты на перекур, даром что на космодромах давно уже запрещено курить. Да и раньше космонавты тоже не курили: курили сопровождающие. Вроде бы Королев дымил как паровоз…

А может быть, и нет. С первого старта прошло уже больше ста лет, воспоминания давно обросли толстым слоем вымыслов и домыслов.

Использую эти две минуты, чтобы попытаться проникнуться: я улетаю с Земли неизвестно на сколько и неизвестно, когда вернусь.

Но на пафос не тянет. Я слишком устал за эти две недели, когда меня галопом по Европам тащили через курс «юного космонавта» – так его скептически назвала Белозерова.

На самом деле Дмитриев и прочие в штыки встали: мол, они не готовы отправить в космос человека абсолютно штатского, с такими показателями здоровья и физподготовки, как у меня, да еще и ничего толком не умеющего. Но попробуй скажи «нет» президенту и министерству обороны!

И все же в двухнедельную подготовку постарались впихнуть все что можно и что нельзя. К ВКД (то бишь выходу в открытый космос) я, естественно, не способен, посадить аварийную капсулу тоже, скорее всего, не смогу – но теперь у меня есть надежда, что в случае какого-нибудь ЧП не буду слишком мешать всем остальным меня спасать.

Выйдя из автобуса у подножия «Ангары», мы все четверо – я, оба космонавта и Дмитриев – непроизвольно смотрим вверх, на ракету.

– Красавица, – с нежностью говорит Белозерова.

– Не говори, – вторит Батурин. – Старушка – но еще какая молодец!

Оба, конечно, фанаты космоса и космической техники. Другие космонавтами не становятся. Мне даже неловко перед ними. Белозеровой около сорока, и как минимум двадцать лет она посвятила тому, чтобы попасть в программу и быть отобранной в экипаж станции «Мир-2». Батурин моложе, всего на год старше меня, но зато он инженерный гений, разработавший какой-то крутой процесс для работы в космосе – я в этом не понимаю.

Меня они оба сначала невзлюбили, решив, что я попал сюда по блату. (Правда, по какому, оба оставались в недоумении: потом Батурин со смехом рассказал мне, что одно время ходили даже слухи, будто я прихожусь Лученко то ли любовником, то ли внебрачным сыном).

Потом, конечно, всех заинтересованных лиц посвятили «в эту безумную аферу с инопланетянами», как выразился Дмитриев. Но осадочек все равно остался: даже посвященным невдомек, за какие такие заслуги я выбран представлять Землю перед межгалактическим сообществом.

Ну да, не Гагарин. И достижений особых нет. Зато оказался в нужное время в нужном месте и не был совсем уж размазней.

У подножия ракеты мы не одни: тут уже толпится народ. Казалось бы, режим секретности, но все равно: явились и фотографы «для архива», и какие-то важные шишки, которым не терпится пожать нам руки в исторический момент, и прочая шушера.

Президент Лученко неожиданно тоже здесь. Она жмет мне руку, потом вдруг целует в обе щеки (на самом деле ее губы не касаются кожи, чтобы не оставить след от помады, но со стороны не видно).

– Покажите им там, чего стоят земляне, и особенно русские! – она говорит эту явно отрепетированную фразу очень тепло.

Мне даже кажется, что эта теплота не наигранная. Но слухи о любовнике и/или внебрачном сыне только что явно получили дровишек в костер.

Последние снимки перед лифтом. Мне пожимают руки какие-то люди, фамилий которых я толком не помню. Как их много все-таки – неужели в такой обстановке надеются сохранить секретность? Если бы я был главным, я бы всех разогнал.

Потом – медленный подъем наверх, когда с каждой секундой становится видно все больше леса и дороги; из-за стены берез и елей выплывают соседние площадки с пустыми стартовыми столами – сверху те кажутся выкопанными в земле лабиринтами и поблескивают лужами оставшейся после дождей воды.

Снова стараюсь вызвать у себя подобающие эмоции: как-никак, прощание с Землей. Неизвестно, когда я в следующий раз увижу голубое небо – ее или какое-нибудь другое.

Но нет, ничего. Я слишком устал, хочется только, чтобы все это закончилось поскорее.

Кроме того, мой отлет за границы Солнечной системы по-прежнему кажется нереальным. Мне в него не верится. Точнее, не верится, что меня подберут на земной орбите, как обещали. Как будто все это дурная шутка.

Ну, даже если и так, хоть на халяву в космос сгоняю.

Занимаем места в ложементах. Очень неудобно: места в «Федерации» не так мало, как на старых «Союзах», но на нас громоздкие полетные скафандры. Плюс еще спинки кресел практически лежат на полу. Часть моего обучения была посвящена тому, как правильно расположиться, забравшись в люк… явно недостаточная часть, как я теперь понимаю – того и гляди из-за моей неуклюжести старт придется переносить! Но кое-как все получается.

На одном из кресел, намертво спеленутый защитным костюмом и еще пристегнутый специальной сбруей, лежит Белкин. Он не спит, но напичкан успокоительными – да по нему и видно. Кот только чуть скашивает на меня глаза и приоткрывает рот, словно хотел мяукнуть и передумал.

По радио спрашивают о готовности. Белозерова и Батурин по очереди отвечают. Я тоже, в волнении запинаясь и путая нужные слова. Но все проходит нормально.

Начинается предстартовая проверка, потом – отчет. Все это тянется и тянется. Я умудряюсь подавать положенные реплики; их самый минимум, с меня, как с необученного штафирки, сняли все, что касалось управления модулем. Однако кое от чего отвертеться не удалось: профессиональным космонавтам не видны некоторые приборы дублирующей системы, да и на вопросы о моем самочувствии они ответить, ясное дело, не могут.

Мне просто хочется, чтобы тягостное ожидание кончилось побыстрее.

Наконец вот они, последние секунды.

Я почти жду приступа неконтролируемой паники: мол, выпустите меня, я на это не подписывался, верните меня домой!

Но ничего подобного не происходит, только усиливается жгучее нетерпение. Мог бы, сам бы вылез из ракеты и толкал ее вверх.

А потом из наушников как-то сразу:

– Три… два… один… ключ на старт!

После этого секунду ничего не происходит, и я успеваю испугаться, что что-то пошло не так – но вот нас вдавливает в спинки кресел.

Из ракеты ничего не видно, иллюминатора у меня перед глазами нет. Да если бы и был – он все равно сейчас закрыт атмосферным обтекателем, надеваемым поверх многоразового корабля (именно этот обтекатель мы воспринимаем как кончик ракеты). Я могу только считать секунды, но даже это очень тяжело – перед глазами красная пелена, на грудной клетке словно пляшут гиганты.

Вроде бы уже должна отделиться первая ступень – четыре «морковки» дополнительных универсальных ракетных модулей… или нет? Почему они не отделяются?

Вдруг давление на грудь рывком ослабевает. Конечно, никакого рывка нет, но облегчение приходит так резко, что ощущается именно так. Теперь ускорение создает только последний из пяти УРМ первой ступени, соответственно, оно в пять раз меньше. На самом деле по-прежнему вдвое больше, чем на Земле, но все равно кажется почти нормальным.

Еще минута – и последний УРМ отделяется тоже, мы летим на третьей ступени из четырех. Отделяется обтекатель: меняется освещение в кабине, через невидимый мне иллюминатор попадает солнечный свет. Значит сейчас отделится третья ступень… да, вот оно!

Ускорение пропадает совсем (во всяком случае, ощутимое ускорение), тело становится легким, пустой желудок подкатывает к горлу. Хорошо, что ни сегодня, ни вчера вечером я ничего не ел, только воды попил.

Белозерова спокойным голосом говорит по рации с ЦУПом, и я вдруг понимаю, что свершилось – мы на орбите.

Скашиваю взгляд, и все-таки вижу краем глаза иллюминатор, но в нем чернота.

Российские космические корабли запускаются по короткой схеме: от старта до стыковки к «Миру» проходит всего три часа со считанными минутами. А потом… а что потом? Не знаю. Потом придется ждать. Не дольше двух дней, сказали мне – заодно организм перестроится на жизнь в невесомости. Потом на связь должен выйти мой транспорт – чей-то частный корабль, который случайно оказался в нашем позабытым всеми богами районе звездной карты.

И уже с ним я отправлюсь на место своей работы – станцию «Узел», что вращается вокруг невидимой с Земли звезды.

* * *

Огромное полушарие Земли медленно проворачивается под – или над – нами, неописуемо, невыразимо прекрасное. Секционный иллюминатор Купол дает круговой обзор. Когда-то это окно с большими сложностями доставляли на орбиту для американской половины станции. Потом, когда американцы решили сбросить свою часть МКС в океан, наши его выкупили и соединили со своими модулями – теми, что в итоге стали ядром станции «Мир-2». И я понимаю, зачем была вся эта возня: любоваться на Землю как будто из прозрачного колпака дорогого стоит.

Та самая песня из прошлого века снова приходит на ум. Но по матери я не скучаю. Я стараюсь загнать поглубже сомнения и мандраж.

– Лично я считаю, что это розыгрыш, – говорит Коля, и в душе я абсолютно с ним согласен.

Вообще-то он командир станции «Мир-2», Николай Эльдарович Ахмедов. Старше меня на двадцать лет, с двумя учеными степенями (кандидат химических наук и доктор наук внезапно в области литературы). Но сразу попросил называть его Колей, – мол, у них тут принято называть друг друга просто по именам – и отказать я, конечно, не мог.

На станции он мотает уже второй срок и останется еще на один, мы с Белозеровой (Женей) и Батуриным (Русланом) – новое пополнение.

Точнее, эти двое – новое, а меня, по идее, должны отсюда забрать. Кроме Коли, Жени и Руслана на станции еще два космонавта из предыдущей смены: Олег Кирсанов и Нараян Каушик (из Индии, по соглашению). Они также встретили мое прибытие со сдержанным недоверием. Сдержанным – потому что космонавты максимально тактичные и вежливые люди. Иначе в этой консервной банке и недели не продержишься.

– Ладно, розыгрыш, – хмыкает Женя. – Что-то дорогая шуточка выходит. Не то чтобы бы мне было неприятно общество Андрея и его друга…

– Общество его друга тебе приятнее всего, – смеется Батурин.

Белкин, словно в подтверждение его слов, мяукает. Кот чувствует себя в невесомости как дома – даром что никаких тренировок не проходил.

То есть сначала он явно испугался, его даже стошнило немного. Но потом быстро привык. Похоже, ему нравится – минимум усилий, а какие далекие прыжки получаются!

Во всяком случае, акробатике работы в невесомости он обучился быстрее меня.

А уж как он пришелся по душе моим временным коллегам, словами не передать! Особенно ребятам из старой смены, которые торчат на станции уже давно.

«Даже не думал, что у сфинксов такая мягкая шерстка, – сказал командир при первом знакомстве с ним, и был у него тон человека, к которому прилетел тот самый волшебник в голубом вертолете. – Думал, они голые. А они как замша…»

Сейчас Белкин сидит на руках у Нараяна и самозабвенно мурлычет. Я его помню таким довольным только после полутора часов наглаживания станционными неписями. Похоже, мой кот уверен, что попал в рай. До этого момента я и не знал, что он настолько общителен.

Надо будет что-нибудь придумать, чтобы его не обманули в лучших чувствах, когда окажемся на станции. Это не виртуальность, там может быть опасно. Вдруг кто-нибудь решит похитить Белкина? Или пнуть? Или угостить чем-нибудь ядовитым?

– …Но мои чувства – это мое личное дело, – продолжает Женя, – а задачи программы – это задачи программы. Андрей, к сожалению, не может делать на станции никакой полезной работы.

Тут Женя, разумеется, полностью права.

Как ни дорог подъем космонавта, пробелы в научной программе, скорее всего, стоят еще дороже. Станция «Мир-2» ведь на орбите летает не за тем, чтобы специальными шпионскими лучами влиять на американские президентские выборы. На ней проводятся эксперименты, испытываются новые технологии и ведутся астрономические наблюдения.

Может, я бы и сумел внести какой-то вклад, выполняя эксперименты «по бумажке»: в том же титровании ничего сложного нет. Как повар по основной специальности, я обучен мелкой работе руками, и следовать инструкциям обучен тоже. Но какая пощечина в лицо тем, кто годами тренировался, чтобы сюда попасть!

– Да нет, – машет руками Олег, – не бери в голову! Самые важные эксперименты на космической станции выполнили еще в прошлом веке. Сейчас нам дают задачи типа «вскипятить водку в самоваре», лишь бы время занять.

– Чего? – фигею я.

Нараян улыбается уголком рта, а Женя фыркает. Руслан один весело смеется.

– Преувеличиваешь, – серьезно возражает Батурин. – В самоваре кипятили обычную воду, и это было в позапрошлую смену. А в нашу смену мы сравнивали рост плесени на разных видах продуктов. Это, кстати, был школьный проект.

– И очень хороший, – серьезно говорит Нараян. – Я попробовал много интересных русских блюд! И моя жена вне очереди передала нам… вкусняшки, – на последнем слове он сбивается, словно не слишком твердо помнит его по-русски.

Я фигею снова, и тут мне наперебой рассказывают, что еще со времен МКС ситуация, когда космонавтам (а тогда и астронавтам тоже) особо нечем заняться – совершенно в порядке вещей. Самые важные эксперименты в космосе уже проведены, глазеть на звезды тоже постоянно нельзя, да и многое делается телескопами в автоматическом режиме. ВКД – большая редкость, их может быть одна-две на смену и даже не каждый космонавт к ним допускается.

Вот и придумывают для обитателей станции разные умеренно полезные занятия, типа приготовления борща в невесомости и разговоров с детсадовцами по скайпу («А что нужно делать, чтобы стать космонавтом?» – «Для начала – хорошо кушать и делать зарядку каждый день!» – пародирует Олег, потешно кривляясь). А школьникам, в отличие от тех детсадовцев, даже дают возможность предлагать эксперименты для проведения в невесомости: нужно просто подать заявку онлайн и выдержать несложный конкурс.

– Поэтому, – продолжает Коля, – в том, что тебя сюда подняли на волне хайпа, ничего нет удивительного. Мне интересно другое – наше правительство правда верит, что за тобой прилетит НЛО?

– Убедить в чем-то политиков – не так-то сложно, – морщится Женя.

– Обязательно прилетит, – вдруг говорит Нараян. – Наверняка были стальные доказательства.

– Ага, – кивает Руслан, – титановые, – и смеется.

– А как хоть выглядит этот пепелац? – спрашивает Коля. – Эти умники из ЦУПа ничего мне не сообщили.

– Не знаю, – развожу я руками. – Я вам могу нарисовать основные виды космических кораблей для каждой из рас, с которой я сталкивался, но мне не сказали, какой за мной прилетит. Похоже, отправят попутку.

– Знаешь что, а нарисуй ты мне правда эти силуэты, – говорит Коля. – Хоть знать будем примерно, чего ожидать.

– Но они могут и по-другому выглядеть! Я же не знаю, как именно наши дезигнеры над вводными поиздевались! – тут я соображаю, что на самом деле мне все эти «вводные» кинули, их нужно просто посмотреть. Черт, надо было выкроить на это время… например, оторвать от тех пятнадцати минут в день, которые я проводил за едой.

Космонавты переглядываются.

Коля вздыхает.

– Ладно, будем надеяться, что нас предупредят о дорогих гостях хотя бы за час-другой.

– Слушай, и ты правда этого всего чисто через игру добился? – спрашивает вдруг Женя.

В глазах у нее неподдельная зависть.

Почему-то – путь ассоциаций извилист – вспоминаю Оксану, и мне становится жаль, что я не попрощался с ней. Даже номер не взял, так что и написать потом не мог.

– Чисто через нее, – говорю я. – Сперва тестировал… ну как тестировал, получилось, что больше просто играл. Потом оказалось, что с моей помощью искин настоящей станции решал свои задачи…

– И кот был с тобой? – это уже недоверчиво спрашивает Олег. Последнюю минуту он почесывает Белкина за ухом, надеясь, что тот перейдет на руки к нему, но он пока хранит верность индийцу.

– И кот, – говорю я.

– А они точно нормально там к нему отнесутся? – спрашивает Руслан. – А то, может, пусть он тут лучше с нами потусуется? – и смотрит с надеждой на Колю.

– Соблазнительно, но нет, – серьезно говорит наш командир. – Программой полета не предусмотрено.

– А что предусмотрено программой полета?

– Предусмотрено, что сейчас и до семнадцати ноль-ноль, то есть до ужина, мы все находимся на своих рабочих станциях. Кроме кота.

У меня тоже есть рабочая станция. И даже работа есть: я занимаюсь изучением массива документов, присланных мне с настоящей станции «Узел». Как я понял, кое с чем я уже успел познакомиться через игру, а пуще того, через данные, которые мне передал Нор-Е – один из живых операторов, общавшийся со мной посредством своего непися-аватара. Но теперь их объем разбух в несколько раз.

А у меня за эти две недели не было времени даже одним глазком заглянуть в эту инфу: предполетная подготовка сжирала все время и даже немного больше.

Теперь же время наконец появилось.

С трудом, перебирая руками по стенке, мне удается доползти до своей зоны. (В невесомости я за эти две недели тренировался только два раза, и не сказать, чтобы делал большие успехи.)

Думаю, что даже странно: почему-то меня совершенно не волнует, что будет со мной, если меня не заберут. Во-первых, я счастлив оказаться в космосе, можно сказать, всю жизнь ждал. Во-вторых, это все не моя забота. Моя забота – хорошо сделать дело, на которое я подписался, и только. Стоит так решить, и жить вообще становится легче.

В этот момент на командирском пульте загорается сигнал о выходе на связь.

– Станция «Мир-2», – говорит голос незнакомого мне диспетчера, – к вам приближается неопознанный летающий объект!

– Вас не понял, повторите, – нейтральным тоном произносит Коля.

– Неопознанный летающий объект, на восемь часов от вас в плоскости эклиптики. Переключаю на него.

Голос диспетчера пропадает. Взамен звенят какие-то колокольчики, и из динамика раздается совсем другой голос. Он говорит по-русски, но неуверенно – слова проговаривает четко, а интонация совсем не та, и паузы между словами не там.

– Абдуркан Рахман вызывает станцию «Мир-2». Вы меня слышите? Прием.

Коля тянется к микрофону. Его душевное состояние выдает разве что короткая пауза перед тем, как он нажимает кнопку.

– Слышу вас хорошо. Вы собираетесь с нами стыковаться или предполагается выход в открытый космос? Прием.

– У меня универсальный переходник, могу стыковаться со шлюзами любых конфигураций. Пожалуйста, укажите стандартными обозначениями верх и низ. Прием.

Коля оборачивается на меня.

– Какие стандартные обозначения? И зачем?

К своему удивлению, я знаю ответ:

– Голубой огонь – верх, оранжевый – низ. У них искусственная гравитация.

– Да вашу ж машу! – Руслан внезапно почему-то злится, хотя только что веселился. – Вот так запросто – и гравитация?!

– Ну и дела, – бормочет Коля. – Я правда сейчас говорил с инопланетянином!

У меня шок похлеще: я только что говорил с персонажем компьютерной игрушки!

2

Мы все сгрудились в контрольном центре: это маленький закуток, где над «конференц-столом» (крохотным таким раскладным столиком) еще во времена МКС приклеили фотографии Гагарина и Королева, а стены увешаны компьютерами и другими приборами. В полу тут есть два крохотных иллюминатора – не то же самое, что гигантские окна Купола, но Купол развернут в другую сторону, к Земле, он нам сейчас бесполезен. Впрочем, из этих иллюминаторов тоже ничего путного не видно.

– Где же, черт возьми, этот Чужой… – бормочет Коля.

– Может, ошибся? – предлагает Олег. – Пошел на стыковку с каким-нибудь спутником побольше и удивляется, чего ему никто не отвечает?

– Типун тебе на…

Тут словно по заказу оживает радио. Оттуда снова доносится перезвон колокольчиков, потом – уже знакомый голос «этнографа и великого путешественника».

– Станция «Мир-2», нахожусь на расстоянии ста километров, приближаюсь. Прием.

– Абдуркан, наш радар вас не берет. Уточните координаты. Прием.

– А он и не должен брать! – отзывается путешественник довольно легкомысленным тоном. – Это моя маскировка. Мне ее установили на планете… впрочем, ее название ничего вам не скажет… в благодарность за одно важное дело, детали которого я не имею права разглашать. Не снимаю ее по просьбе вашего правительства. На расстоянии прямой видимости меня можно будет заметить. Прием.

– Я пошла в Купол, – решительно заявляет Женя, пока Коля обменивается с инопланетянином техническими подробностями. – Кто со мной?

Разумеется, с ней отправляются почти все – кроме Нараяна, который по расписанию должен быть на подхвате у Коли.

В Куполе нам четверым еле хватает места. Мы как зачарованные пялимся на Землю – там сейчас ночь, почти ничего не видно, потому что мы пролетаем над океаном. Олег первым замечает:

– Смотрите-ка!

Корабль Абдуркана выглядит как блестящая точка, крупнее и ярче далеких звезд – маленький диск. Он быстро, слишком близко на мой вкус, приближается.

К моему удивлению, он совершенно не похож на формы космических кораблей, которые я видел в игре. Больше всего он напоминает сморщенный огурец или баклажан со странными выростами.

– Как он будет стыковаться? – бормочет Женя. – Ему ведь нечем…

– Инопланетные технологии, должно быть, – отвечает Олег. – Меня больше интересует, как он так быстро затормозит! Если двигателями, то там же адовы перегрузки…

– Искусственная гравитация, должно быть, – передразнивает его Женя.

– Как? Как на этой крохотуле – и антиграв?! – убитым тоном вопрошает Руслан.

Известие об антигравитации, очевидно, затронуло в нем что-то личное.

Мне тоже любопытно, как Абдуркан собирается пристыковываться. И я очень скоро получаю ответ на свой вопрос.

С нашей точки зрения кажется, будто его кораблик «падает» на наш стыковочный разъем. Ну или снижается, но слово «снижение» не передает всей скорости процесса.

Когда до контакта остаются считанные метры, его корабль замедляется, каким-то чудом мгновенно гася инерцию. А еще через секунду из носа выныривает гибкий и широкий шланг. Он похож скорее на щупальце или на хобот, чем на порождение техногенной цивилизации. На конце его раскрывается широкий цветок какой-то присоски, которая обнимает наш шлюзовой разъем в любовном объятии.