Висталь. Том 3

Жизнь же – имеет своим ключом именно догадку, полёт, отрыв и взлёт в стратосферу! Именно здесь всё неочевидное, зыбкое и кажущееся ошибочным, всё недоказуемое и эфемерное – живёт, и создаёт жизнь всему сомневающемуся, и всему уверенному, а также и всему ищущему…

Жизнь вообще, – штука парадоксальная. И самая непредсказуемая и вероломная, как раз – у человека. Человек, к примеру, стремится к достатку и богатству, но вместе с ним, необходимо получает самое болезненное чувство – чувство пресыщение, неутолимое ничем, кроме яда. Он стремится облегчить себе жизнь – (в этом, наравне с нивелированием страхов, заключаются подспудно все его стремления), но с облегчением жизни, необходимо деградирует, становится слабым и уязвимым для самых мелких уколов судьбы. И уже самое незначительное препятствие, самое малое страдание, которое прежде он бы даже не заметил, начинает терзать его, словно «гиена огненная»! Он полагает, что развивается сам, и развивает свою жизнь, свой быт, совершенствует свою действительность, но на деле, деградирует по всем направлениям. Он перерождается на глазах, превращаясь во что-то иное, нежели был когда-то человек. И самые опасные трансформации происходят в его духе и его голове, как самых тонких областях организма. Тело деградирует гораздо медленнее, именно в силу его грубых, по отношению к тонким флюидам разума и души, основаниям.

Психотип человека, трансформируется в Типопсих. То, что казалось безумием ещё недавно, что было неприемлемым, и запретным, что вызывало чувство стыда, чувство неестественности, червоточины и абсурда, теперь выступает само собой разумеющимся, и даже достойным. – Толи ещё будет! Этот вектор развития, обещает привести человечество к его неумолимой стагнации и необходимому разрушению, и концу, как только будет пройдена «точка невозврата». Но полагаться на то, что человечество одумается в какой-то момент, и развернёт своё кормило, – не стоит. Остаётся уповать на саму природу, что всегда находила естественный выход из всякого своего положения, и вызывала бурю, катастрофу, или полномасштабную войну, что сметает всё на своём пути, и возвращает всё на круги своя, и даёт возможность выжившим на её бренном теле, начать всё сначала.

То, что очевидно является добром для человечества в краткосрочной перспективе, обязательно обернётся злом в долгосрочной. И наоборот, – что очевидно является злом здесь и сейчас, как правило превращается в добро в долгосрочной перспективе становления человечества. И это, как в глобальном смысле, так и в локальном отношении бытия. В эту простую формулу можно втиснуть любую ситуацию нашей жизни. Вопрос лишь во времени, и целях.

Простой пример – война, как олицетворение очевидного и неоспоримого зла. Но каким способным, каким твёрдым, жизнестойким и счастливым становиться человек, насколько имеющим право на будущее, после этого кошмара, называемого ёмким словом война. И каким слабым, не жизнеспособным, и в целом несчастным становиться следующее за следующим поколением, в той стране, где война слишком долго не посещала этой территории. Инстинкты засыпают, мозг деградирует, и все чувства становятся слишком слабыми, не способными к настоящим ощущениям жизни, и в тоже время, слишком восприимчивыми к слабым уколам судьбы.

Нечто схожее я слышал от Парагоня и его братьев. И безусловно, в этом что-то есть, – есть правда. Но правда и в том, что, если позволить злу разойтись, если не бороться с ним, не ограничивать его со всех возможных сторон, оно поглотит весь мир, превратив всё в хаос! Добро же, не представляет такой опасности.

Как сказать, уважаемый Висталь. Это говорит, прежде всего, архаический страх. Но если посмотреть на всё это наиболее холодным взглядом, то станет очевидным, что «гипертрофированное зло», как и «рафинированное добро», есть суть одно и тоже. Они имеют одни и те же последствия, и одинаковый результат в обозримом будущем – хаос! И тот, кто достаточно глубоко осмыслил это положение вещей, тот уже не станет так рьяно бороться со злом, и так самоотверженно культивировать добро. Он непременно выберет золотую середину, в которой только и возможна действительность, и сама жизнь. Порядок, – как антипод хаоса, возможен только благодаря паритету сил зла и добра, и никак иначе. Любовь и ненависть, разложенные каждый по своим «яслям», позволяют жизни существовать в собственной гармонии.

Дождь кончился, и солнце ярким диском освятило этот красивый ностальгический город. Спасибо за беседу, Уважаемый Андрей. Но я должен откланяться. Мне предстоит не близкий путь. В России вообще мало близких путей. Эта страна настолько необъятна, насколько может быть необъятной душа жителя этой страны. «Большая рыба» вырастает только в большом аквариуме. Чем шире жизненный простор человека, тем шире простор его души. – Закон природы.

Рад был встрече, Уважаемый Висталь. Редко появляется возможность для такого разговора. Я не говорил на эти темы целую вечность! И теперь понимаю почему. Это удивительно! Я чувствую, что мой разум проснулся, хотя до встречи с тобой, я не чувствовал себя спящим. Теперь я понимаю, насколько люди бодрствуя, – спят, и не подозревают об этом. Кто разбудит их?

Вопрос, как я понимаю, риторический… Пожав друг другу руки, они расстались на этой набережной, у консолей под мостом через залив «Золотой рог».

Санкт-Петербург

Художник современности

Впервые Висталь сел в самолёт. Такие впечатления он не испытывал никогда. Отрыв от поверхности земли в реальной действительности, приводило его в восторг! Он не страдал аэрофобией с тех самых пор, как научился летать на «лайнерах собственн6ого сознания». С тех пор, как начал перемещаться во времени и пространстве, в трансцендентальных сферах метафизических полей пространственно-временного континуума.

Он вышел из самолёта в Пулково, и подойдя к такси, попросил отвезти его в центр. Побродив по Невскому проспекту, он повернул на Лиговский на Площади Восстания, и пройдя около полутора километров, увидел в переулке, светящуюся надпись под козырьком входа, – «Отель». Он пока не почувствовал дух этого, теперешнего города. Для этого необходимо время. Но первое впечатление уже плавало в его сознании, перемешанными флюидами запахов, звуков, и картинок урбанистического архитектурного зодчества, так, порой, напоминающего архитектуру Владивостока.

Отель был небольшой, – пять комнат, и просторная кухня. Всё было чистенько и аккуратно. Чувствовалось, что за порядком здесь следили.

Проснувшись утром, и поняв, что всё ещё находиться в отеле в Санкт-Петербурге, Висталь поднялся с пастели, выполнил весь утренний моцион, и вышел в город. Погода была чудесная. Жители средней полосы России часто преувеличивают непогоду в Санкт-Петербурге. Зима здесь действительно сумрачная, но лето, по большей части – великолепно. Иначе, с какой стати Петру Первому пришло бы в голову строить именно здесь свою столицу. Хотя, для такого целеустремлённого царя, не было бы большим препятствием построить город ещё более севернее, к примеру, на месте Мурманска, если бы здесь не было выхода к морям и океанам.

Висталь шёл по Лиговскому проспекту, и думал, что здесь живёт очень много художников. А сколько их жило прежде… Он думал, что в своём творчестве, они нисколько не уступали Великим художникам возрождения, что были увековечены в веках, благодаря свойству запада возводить своих «Великих» на пьедестал, и умению рекламировать и показывать с нужной стороны, своих гениев, чем не обладали никогда жители России, и в частности Санкт-Петербурга. Русский всегда расположен более к тому, чтобы восхищаться чужим, нежели своим. «Нет пророка в своём отечестве…», – эта присказка, как нельзя лучше освящает менталитет Русского человека по отношению ко всякому искусству. Но тем не менее, нисколько при том, не умаляя гениальности художников Италии, Нидерландов, и Испании, можно с уверенностью говорить о художниках, некогда работающих в Петербурге, как и творящих на берегах Невы ныне, как о Величайших художниках современности. С одним из таких художников предстояло встретиться Висталю. Его вело проведение. Он знал куда надо идти, и когда.

Свернув на Невский проспект, и пройдя около мили, он зашёл в небольшую художественную лавку. Всё небольшое помещение было заставлено картинами. И стены были увешаны так, что не оставалось почти никакого пространства. Из маленькой комнатки, похожей более на кладовку, к нему вышел средних лет человек, с окладистой бородой. Почему люди с накопившейся мудростью, как правило отпускают бороду? Это наверно происходит на каком-то когнитивном уровне, из подсознательных областей осознанности. А вообще, – загадка.

Добрый день! Меня зовут Владимир. Чем я могу вам помочь? Здравствуйте, меня зовут Висталем. Если вы найдёте для меня несколько минут, я буду вам безмерно благодарен.

Конечно, проходите сюда. И он завёл Весталя в ту самую комнату-кладовку. Присаживайтесь…, и подвинув к стене пуфик, сам сел напротив на деревянный стул. Вы наверно будете удивлены, но я знаю вас, как самого талантливого художника современности.

Ну что вы, это уж слишком, дорогой Висталь. Я довольно скромный художник, меня мало кто знает, если только в своём кругу?

Это пока… Ваше будущее мне очень ясно рисуется.

Вы прорицатель?

Можно и так сказать, но не будем зацикливаться на моей персоне. Я не отниму у вас много времени, я лишь хочу прояснить для себя пару вопросов, относительно художественного искусства в России, и в Санкт-Петербурге в частности. Всякий художник, помимо прочего, как правило ещё и философ. А вы как мне известно, уделяете философии особенное место в своём творчестве.

Это, опять же, громко сказано…

Да, я знаю о вашей скромности, но всё же, скажите, в чём секрет такого таланта, и с чем связано ваше столь бедственное положение? Я помню, это Русское: «Художник, поэт, или философ – должен быть голодным…» Но мы знаем из истории, что Великие мастера прошлого, по большей части не были голодны. Кто-то был при дворе, кто-то при епископах, или других особах элиты политического, или иного бомонда. Бедных, ныне признанных Великими, было не так много. Винсент Ван Гог, Гоген…Ну ещё человек пятнадцать…

Я не знаю, дорогой Висталь, на эти темы я почти не рефлексирую. Я знаю одно, что только любовь к своему искусству, – Великая, всё покрывающая любовь к своему творчеству, способна сотворить даже Невозможное!

Вы, Владимир, напомнили мне один разговор, волей случая подслушанный мною однажды в Италии. Я услышал разговор двух Великих скульпторов. Не удивляйтесь, и не сочтите меня сумасшедшим, но один из них жил на два века раньше второго. Они, каким-то непостижимым образом встретились, и часть их разговора была случайно услышана мною, на берегах Тирренского моря. Их звали Антонио Коррадини, и Сергей Тимофеевич Конёнков. Передаю дословно:

Конёнков: Проблема творческих людей заключена в том, что они, как правило, слишком торопятся, и будучи не в состоянии оценить своё произведение с нужной долей критицизм, выставляют себя напоказ слишком рано. Твоё произведение, к какой области творчества оно бы не относилось, прежде чем увидеть свет, должно созреть, отточится, и стать совершенным. А на это требуется немало времени и сил. Тот, кто дождался своего часа, и вышел в свет с уже состоявшимся материалом, тот будет всегда оценен по достоинству. И то разочарование, с которым сталкиваются все «скороспелки» и «нетерпехи», скорее всего, не познает. Хоть и не застрахован от этого – никто и никогда. Ибо, как бы не было отточено и совершенствовано твоё произведение, если оно достаточно глубоко и самобытно, и тем более, если оно гениально, скорее всего не найдёт своего отклика ни у публики, ни тем более у критиков. Но со временем, оно всё равно приобретёт своё заслуженное признание, и по крайней мере, не будет выброшено в отвал истории. Сырой же материал, выданный на-гора, материал не претерпевший долгой и усердной обработки, обречён на такой отвал – изначально. Эти отвалы уже завалены разноцветным мусором. А толи ещё будет…

Антонио: С этим трудно не согласиться… Всё Великое создавалось и создаётся долго и мучительно. Только на свой врождённый талант полагается, как правило, юнец с недозревшим разумом, но перезревшим самомнением. Но бывают и единовременные взлёты, прорывы, что в своей гениальности не уступают всем совершенным и выточенным годами, шедеврам! Но я также понимаю, что такие взлёты возможны только благодаря такой ежедневной само отречённой работе над собой, и своим творчеством, – работе скрытной, удалённой, и потому незаметной.

Ты спрашиваешь меня, что подвигло меня возродить утерянную «технику вуали» Древней Греции? Мало кто придаёт значение окружающему ландшафту, а более того архитектурным шедеврам зодчества окружающих мастера с его юных лет. Для созревания и становления под их монументальными сводами, (словно тех, невероятно дивных садов под основаниями вулканов), тонких видов искусства, как художественных и скульптурных, поэтических, музыкальных, или философских. Словно сдобренная пеплом почва, окружающая вулкан, на которой цветут великолепные сады, окружающий быт, с его архитектурными шедеврами, или местность, достойная кисти художника, вызывающая томное наслаждение своей красотой, и тончайшие флюиды ностальгии и неги счастья, для художника, музыканта, поэта, или философа, имеет не последнее, а может статься и главное значение. Так стационарные, относительно грубые формы искусства, как архитектура и ландшафтный дизайн, а также местность выдающегося пейзажа, окружающие с юношества человека, способны спровоцировать в нём возникновение тонких своих форм, воплощающихся со временем, в выдающиеся полотна, музыкальные произведения небывалого таланта, и философские трактаты, с глубиной и широтой бездонных озёр.

То, что Микеланджело Буонарроти, или Караваджо, могли состоятся только в определённой местности, это, – бесспорно. Возникновение и становление подобного гения, к примеру, в Нижнем Тагиле, – почти невозможное явление…

Конёнков: Я Согласен с тобой, Антонио. Но гении способны создавать окружающую действительность в себе, в своём внутреннем мире, и творить на его полях независимо от того, где они находятся физически, даже если это самая страшная тюрьма.

Антонио: Это так. Но для этого, прежде необходимо, чтобы плод сначала завязался и выцвел на благостной почве. Если ранее у гения в душе ещё ничего не выцвело и не созрело, то в тюрьме, или пустыне – не созреет никогда! Природа – неумолима!

Так что`, на самом деле, заставило меня возродить утерянную «технику вуали», что некогда будоражило души не только Древних Греков? Конечно же в первую очередь, моё окружение, – среда, что зародила во мне те колоссы творчества, что расцвели благодаря ландшафтам природы, и великим творениям прошлых зодчих, и мастеров архитектуры и скульптуры, что окружали меня, но не только. Говоря откровенно, возрождение этой техники и достижение совершенства в своём мастерстве, для меня было тоже самое, что для Александра Великого завоевание Вавилона. Стать непревзойдённым художником, скульптором, или самым Великим философом, сродни завоеванию половины мира! Ты навсегда, пока живо человечество, остаёшься здесь и сейчас! Ты уже не пыль под ногами, не грязь на пороге от подошвы, не прах от человека, который был, или не был – всё равно, но Легенда – миф и действительность! И эта величайшая иллюзия из всех, что заставляет всякого обладающего «бетонным тщеславием» человека, обдирать ладони, царапать колени, и рвать свои жилы на протяжении всей своей жизни! «Бетонные консоли-убеждения», что держат «арки тщеславия», настолько крепки, что их не может разрушить ничто! Ни страх смерти, ни бренность бытия, ни даже любовь! «Термиты сомнения» способны подточить что угодно, всякое здание нашего сознании, но только не это…

Конёнков; Здесь мне сложно с тобой согласиться. Я не испытываю подобного, когда создаю свои скульптуры, или полотна. Я просто безгранично люблю то, что делаю. И по большому счёту создаю это, только для себя. И только необходимость что-то кушать, заставляет меня делать на заказ, и продавать свою работу. И в этом заключена, как мне кажется, та большая разница, и пропасть между западным художником, и Русским. И в этом, как раз таиться та, по большей части, безызвестность художников России, по сравнению с художниками Италии, Нидерландов, или Испании. Великие цели накладывают на творчество Великую печать. Аристократизм художника, заключающийся как раз в Великих целях, отражается во всём его творчестве. Наше творчество, творчество Русских художников, по большей части, как говориться, – «от сохи».

Антонио: Что за страсть в вас заложена?! Даже сейчас, ты подспудно принижаешь своё достоинство, и возвеличиваешь чужое?! Скромность – это порок! Он не даёт ничего, кроме удовлетворения своей скромностью!

Конёнков: Может и так. Но дело в том, что искусство, следующее за какими бы то, ни было целями, – не настоящее искусство… Настоящее искусство – бесцельно, оно не может быть ни корыстно, ни предвзято, ни ангажировано. В противном случае, оно превращается в ремесло, в котором мало духа, мало тайны, и безграничной любви к своему делу. Оно – малокровно! А значит оно – мало ценно. Оно не несёт в себе олицетворения тонких душевных флюидов мастера, точнее сказать, они завуалированы и нивелированы целями, предвзятостью и возвышенной корыстью. И если посмотреть обзорно, в большинстве своём, за редким исключением, таково искусство запада. А восторгаться можно не только вдохнувшей в произведение мастером своей души, но и изяществом, сочетанием линий, цветовой гаммой, или просто сюжетом. Всё зависит от способностей и возможностей самого созерцателя…

Да…Дорогой Висталь, и Владимир, с долей белой зависти на губах, сказал: Не знаю, кто мог бы лучше иллюстрировать глубинные отличия ментальности, и непримиримое различие миров. Я многое понял только теперь, в первую очередь о себе, и моих коллегах по творческому цеху. Мы редко задумываемся, что, и почему. Наш разум работает несколько иначе, чем у философов. Хоть ты и сказал, что всякий художник помимо прочего, ещё и философ. Но я думаю, что это не так. Мы мыслим в разных плоскостях. Хотя те образы, что порой рисуются с помощью слов и понятий, иногда напоминают образы художника, но всё же, это совсем иное поле. Рассуждение, и художественное воплощение на холсте – разные плоскости «тетраэдра», что олицетворяет нашу жизнь вообще, и искусство в частности.

Но вот что, меня провоцирует на моё творчество, дорогой Висталь, что заставляет анализировать и мыслить в разных плоскостях, это тот неразрешимый вопрос, что, с одной стороны загоняет в тупик, с другой – даёт самое мощное вдохновение для моего творческого процесса! Что за Всесильный Бог мог создать эту природу, такую идеально выстроенную для нас? Кто мог учесть в своём творчестве все нюансы, все детали, все сочетания, соразмерности и последовательности?

Да…, это один из самых сложных вопросов нашей жизни, уважаемый Владимир. Мой ответ, скорее всего не удовлетворит тебя, но всё же я попытаюсь ответить, как вижу.

Волшебство внешнего мира и природы в целом, не в том, что она чрезвычайно случайным образом подогнана под нас с вами, не в том, что все её прелести, все её плоды и общая гармония, чудесным образом так подошла к нам, являясь небывалой во всём космосе случайностью, но в том, что мы с вами были рождены под этой сенью, и это мы – подогнаны так гармонично под все её лекала, и всю её природную сообразность.

Антропоцентризм, являясь веками главным лейтмотивом для исследования природы и умозаключений для всего, что нас окружает, естественным образом создал картину мироздания, как чего-то подгоняемого под нас, чего-то случайно счастливого для нас, где природа настолько благоприятна, и настолько тонко подчас, ублажает наши желания, наши стремления, и все наши грёзы, что тут же необходимо возникает убеждение божественного существования, которое только и способно на такое вот совершенно подогнанное под нас, идеально созданное кем-то, бытие.

Антропотеология – на самом деле, самое естественное в нашем случае умозрение, в котором словно в зеркале озера мироздания, отражается вся палитра совершенного мира вокруг нас, так подогнанного под все наши чаяния и надежды, все наши представления о благости мира, и все наши умозаключения о причинах такого совершенного состояния, что позволяет нам жить в этих пенатах, и так довольствоваться, пусть и не без тёмных пятен, его общим гештальтом. Но на самом деле причина не в том, что мы должны быть благодарны природе, за то, что она такова, какова есть, но в том, что мы не могли родиться и состоятся под этой сенью, не будучи соответствующими воплощениями этой сени. Будь природа иной, и мы были бы необходимо иными, и радовались бы её иному воплощению также, как теперь радуемся и удивляемся теперешнему. Необходимость нашего рождения в том виде, и с теми чаяниями и надеждами именно под этой сенью природы, предопределяет и наше отношение к ней.

Если перевести это на язык биологии, то здесь всплывает понятная и очевидная аналогия. Определённая бактериальная культура возникает именно в той суспензии, что предрасположена именно к этой форме бактериальной культуры. Для зарождения иной культуры, требуется и иная суспензия, – тот «суп», что определяет развитие именно этой формы, столь разнообразных бактериальных культур.

Как мы, и наше общее разумение таково, каков внешний мир, какова действительность, так и внешний мир, жизнь и действительность таковы потому, что таков наш разум, такова его физиология. И он, на самом деле чрезвычайно уязвим, в плане переворачивания и трансформации. Как, казалось бы, не значительная часть изменённой хромосомы нашего глубинного тела, меняет физику тела человека до неузнаваемости, так, казалось бы, не значительная изменённая часть «хромосомы сознания», (например, в результате проникшего в его физиологию извне, «вируса идеи», чуждой, но чрезвычайно живучей), меняет его мышление и воображение до такой степени, что он начинает видеть и чувствовать совсем другой мир, и перестаёт понимать человека, стоящего рядом, и как будто бы такого же, как он сам. В ответ, этот стоящий рядом человек, начинает естественно реагировать. И доходит до полного разрушения основ осмысления общей для всех жизни, и толкает на противостояние и войну с этим чуждым для него мышлением, и теми оценками, которые тому кажутся вполне здравомыслящими и адекватными.

Разумность – самая широкая, и самая непредсказуемая пантемида жизни, и является самой многогранной конструкцией этого мира. Её бесконечно возможные грани, способны нарисовать такой «тетраэдр», который не впишется ни в одну существующую концепцию мироощущения, или миропознания. И если бы могла существовать общая и полномерная, – самая адекватная конструкция такой вот разумности, то могла бы существовать и полномерная и законченная конструкция самого мироздания. А это – невозможно! Это абсолютный нонсенс…

Вот такие антиномии могут рождаться, когда образное мышление сталкивается с рассудочным, синтезируясь в небывалый, и порой пугающий гибрид.

Благодарю тебя, Владимир. Мы обменялись своими мыслями, и это оставило во мне неизгладимое впечатление. Будет о чём поразмыслить на досуге. И пожав руку художнику, он вышел на улицу. Он проведёт ещё два дня в этом городе, осмотрит не мало местных достопримечательностей, и покинет его как всегда, тихо и внезапно.

Сочи

Музыкант современности

Утро Сочинского побережья, всегда вызывает чувство ностальгии, и чего-то приветливого, и родного. Тёплое, почти безветренное состояние местной погоды, позволяющее спать прямо на берегу в шезлонге, заставляет забыть даже о том, что тебе необходим дом.

Висталь очнулся на круглой гальке. Море чуть шелестя приливом, отражало голубое небо без облаков. Поднявшись, и слегка отряхнувшись, он пошёл по берегу, в сторону Имеретинской бухты. Волнорезы делили берег на бассейны, добавляя в пейзаж урбанизма. Висталю предстояло встретиться с музыкантом современности, который остановился в одном из отелей черноморского побережья. От приехал сюда, как один из россиян, что непременно за свою жизнь, хоть единожды, но посещали этот курорт. Искусственно высаженные некогда, то тут, то там пальмы, и другие тропические растения, уже настолько прижились, что были неотъемлемой частью пейзажей Сочи, и превращали его в тропический оазис Северной страны.

Так приживается и расцветает всё, что некогда было искусственно привнесено в ландшафт, меняя его до неузнаваемости.

Так приживается всё, что было некогда включено в ландшафты метафизики тонкого мира человеческого душевного архипелага.

И человек, мысля уже совсем иными категориями становится убеждён, что это его мысли, и те убеждения-заблуждения, что прорастают новыми «кронами» на этой почве, становятся крепкими и монолитными, кои уже не способна развенчать никакая адекватная разумность.

Сочи – без пальм, уже не сочи, а человек без привнесённых и разросшихся в голове «сорняков», уже не человек. И эти «сорняки», так же украшают его внутренний ландшафт, и порой восхищают обывателей, как восхищает украшенный пальмами ландшафт города Сочи. Но стоит отъехать на несколько километров в пригороде, и ты видишь настоящую местную природу. Как и, стоит немного отвлечь от принятых лекал рассудительности аборигена, как открывается его настоящая природа разумности, в которой уже не встретишь завуалированного апломба, пафоса собственной правдивости, и напыщенности, будто направляющей к истинности.