Эшелон сумрака

И столько смысла она вкладывала в это последнее слово, что оно мне показалось самым важным. А сколько мольбы я читала в её глазах? Столько сам Всезнающий не видел за всё время!

– Я не пойду, – сказала ей я.

Честно и открыто. Так же честно, как была я правдива, когда рассказывала всем свою историю. Так же честно, как солнце восходит на западе, а луна на юге.

– Шагай спать, – прошептала она мне, – и забудь про этот проклятый люк.

Я даже опешила, вмиг поняв, что не одна заметила его.

– Ты… – начала было я, но была перебита её тихим и нерешительным:

– Всего один раз, – тяжелый вздох, – заглянула и попалась на глаза старой управляющей. А после наказания повзрослела – изменилась и выросла из девичьего платья. За семь то лет.

Она опустила взгляд к полу.

– А его голос нет. Не раз слышала его в столовой, – уголки её губ дернулись вниз, – отвечала только через стену, когда спрашивали. Но он не сменился за все эти годы. Не постарел, как я. Ни на год.

Я сделала шаг к ней, но остановилась.

– Ты видела его лицо? – из горла вырвался лишь шёпот, – хоть раз?

Она помотала головой в отрицании.

– Маску со стороны, да плащ тёмный, – взгляд на меня, – как и все. Так что не лезь в печь, если не уверена, что не сгоришь, Лу. Иди спать.

Я кивнула ей и снова подошла к двери.

Голос не постарел? За семь лет? Возможно ли это? Неужели и в самом деле проклятье? Но если… она не решилась подняться, то значит и не слышал он её голоса. А мой слышал. И звал ещё. Не знаю, смогла бы я вообще говорить с ним, если я даже сейчас струсила сказать ему, что это я.

Шаги по пустому вагону и я застыла. Замерла напротив того самого люка. А вдруг меня там ждет наказание? Веста права, говоря, что лорд не знает, кто именно из нас с Шагой был на крыше. Значит я могла сделать только хуже, или наоборот – я могла поговорить с самим лордом Эшелона сумрака!

Но я боялась. Потому и прошла мимо, почти побежав в следующий вагон. Слишком страшно было решиться на что-то подобное, пусть даже впереди могло быть самое настоящее волшебство. Потому что… хоть одна низшая слуга могла похвастаться приглашением на разговор от самого лорда?

Глава 4

Спать я легла с тяжёлой головой и зажатой меж пальцев пружиной. Иногда мне казалось, что я способна вырвать её с корнем, а иногда, как сейчас, что она является моей последней ниткой с реальностью.

Реальность мне не нравилась. Каждый лучик её солнца был не таким ярким, как он представлялся в моей голове. Каждое её движение ветра не несло той свежести, что могли принести мои мысли. Но я верила в её изменения. Видела то, как меняется она уже сейчас – ступив в железное нутро поезда мир приобрёл краски, даря мне свежий воздух с невозможным ранее сменяющимся видом из окна и с новым днём, шагающим в новое будущее.

Вот только последующие три были тягучими и липкими, как мёд, добавляемый Вестой в очередной пирог, как мои мысли, остановившие свой бег только на одном слове. «Крыша» и больше ничего.

Мне казалось, что я теряю огромный шанс обрести мир в душе. Пусть он и был призрачным, словно этот самый поезд в начале моего пути, однако различимый и ясный, как полярная звезда на закате.

Меня удерживал страх, но манила неизвестность.

И я поддалась ей – на четвёртую ночь после того, как лорд пришёл в солдатскую столовую, я вновь поднялась на крышу Эшелона. Ботинки в этот раз снимать я не стала: мы быстро двигались на север, из-за чего все эти дни за окнами лил дождь, а вечером начинался легкий мороз – вода покрывалась корочкой льда, и на утро везде была изморозь. Я подумала об этом, когда накидывала на плечи собственное старое платье, потому что других вещей у меня не было, а ветер здесь ещё с прошлого раза запомнился мне своей силой.

Ботинки скользили подошвами, почти не цепляясь за зазубрины крыши, но я всё равно упрямо шагала в сторону того самого вагона, в тайне надеясь, что он будет в нём. Сколько вагонов принадлежат лорду, я не знала, как не знала на каком именно я сидела в прошлый раз. Вполне возможно это была столовая с тяжёлым дубовым столом и кривыми резными ножками или спальня с большой кроватью и кучей накидок на деревянных перилах, или даже гостиная с кучей мягких обитых бархатом кресел. Я бы хотела хоть раз побывать в такой обстановке, которую описывала бабушка на полях нашей с ней книги. Могла ли она видеть это своими глазами, или же прочитала в других своих книгах, однако я верила её словам и представляла себе всё очень красивым, обязательно красным, с золотыми вышивками и удивительной мягкостью тканей и мебели. Разве стал бы богатый аристократ жить в такой же тёмной деревянной лачуге со старой скрипучей лавкой, кажущейся обшарпанной, даже когда она только выбелена печью и земляным полом? Нет. У его жилища должны быть тканевые приятные стены, деревянный пол из досточек и может быть даже стекло на окнах, как в некоторых здешних.

Ветер трепал укутанные в ткань второго платья волосы, я шла, прикрываясь рукой от его потоков, и мерила шагами длину поезда – это помогало отвлечься от переживаний. Я умела считать до десяти: увидела номера страниц и слышала их звучание от нашего старосты, но этого было удивительно мало, чтобы пройти даже половину поезда. Этого было мало, даже чтобы пройти один вагон!

Вновь те две железные трубки, которые, как оказалось, тянулись по всем вагонам, что были в самой середине Эшелона. Я села на одну из них, подобрав под себя ноги и обняв их руками. От этого стало заметно теплее и комфортнее, словно теперь я была защищена от всего на свете. Было бы здорово, если бы на самом деле всё так и было.

Новая песня. Длинная, да? В моём арсенале таких было немало. Я любила их так же, как всевозможные истории.

Говорила мне бабка лютая,

Коромыслом от злости гнутая:

– Не дремить тебе в люльке дитятка,

Не белить тебе пряжи вытканной, —

Царевать тебе – под заборами!

Целовать тебе, внучка, – ворона.

Ровно облако побелела я:

Вынимайте рубашку белую,

Жеребка не гоните чёрного,

Не поите попа соборного,

Вы кладите меня под яблоней,

Без моления, да без ладана.

Поясной поклон, благодарствие

За совет да за милость царскую,

За карманы твои порожние

Да за песни твои острожные,

За позор пополам со смутою, —

За любовь за твою за лютую.

Как ударит соборный колокол —

Сволокут меня черти волоком,

Я за чаркой, с тобою роспитой,

Говорила, скажу и Господу, —

Что любила тебя, мальчоночка,

Пуще славы и пуще солнышка.

(Прим. автора: стихотворение Марины Цветаевой «Говорила мне бабка лютая»)

Это была простая песня. Не такая аристократичная, какой казалась мне прошлая. Её пела мне бабушка, когда я была маленькой. В моей памяти они всегда лились именно её голосом. Ему я и хотела вторить. Могла ли? Сложный вопрос.

– Твоему голосу не подходят такие песни, – раздался голос снизу, – прошлая была мелодичнее. Не думаешь?

Я дёрнулась, попытавшись подскочить на ноги, но поскользнулась и впилась обожженными льдом пальцами в крышу. Это принесло свет в мои мысли.

Безопасность. Он же обещал её мне тогда. А если я уже пришла, то и смысла бежать нет.

– Вы меня накажете? – всё, что я смогла произнести.

Достаточно тихо и неуверенно. Но именно этот вопрос существовал в моей голове сейчас.

Господин услышал, будто даже со смехом ответив:

– Накажу? Это лишнее. Поёшь ты красиво, а мне удивительным образом нечем заняться ближайшие… несколько лет.

Между нами повисла тишина. Я сидела и следила за своим колотящимся сердцем и одновременно думала обо всех слухах о нем.

– И всё же, как твое имя? – мягкий вопрос от лорда.

Не заставляющий меня отвечать, однако… именно так я себя чувствовала. Кто вообще мог дать мне право не ответить ему?

– Я…я… милорд… я не… – я практически забыла, как выдыхать, не зная куда деться от его вопроса.

Чем спровоцировала его приглушенный смех.

– Хорошо, – сдался он, кажется, с улыбкой на губах, – никаких имен.

Я выдохнула.

– Насчёт стихотворения, то однозначно первое, – он был задумчив.

Я немного подалась вперед, словно желая увидеть его или быть ближе.

– Потому что оно не подошло к моему голосу? – руки сжали второй металлический «поручень».

Пальцы вмиг заледенели, но убирать их я не стремилась.

– Потому что оно не подходит к тебе, – странный ответ.

Откуда бы он мог знать, что подходит мне, а что нет? Не скажу, что он ошибся, потому что первое мне и в самом деле было ближе, но…

– А что тогда подходит вам, господин? – поинтересовалась я.

Я рисковала. Он мог сейчас разозлиться и сказать мне, что вопросы от меня точно не требуют его ответа, однако до меня вновь донеслась усмешка.

– Стихи и песни в общем не про меня, – спокойный, но насыщенный тон, – может скрипка. В аккомпанементе фортепиано. Но что-то однозначно спокойное.

Я кивнула, будто бы для себя самой. И погрузилась в мысли. Больше всего интересовали названия. То, что это были музыкальные инструменты, было понятно, но вот что они из себя представляли…

И это восхищало. Новые красиво звучащие слова, словно из другого мира. Я бы хотела спросить, есть ли у него часто мелькающий у аристократов белоснежный носовой платок и пуговицы. Хоть одна то должна быть!

– А… а я представляю вас как что-то грозное и… впечатляющее! – я едва не захлебнулась собственным восторгом, – может барабаны или…

Даже вскочила на ноги, всплеснув руками и распахнув глаза, со счастьем рассматривая потемневший ночной мир, проносящийся мимо. Или это я проносилась мимо него?

– Барабаны?! – его удивление читалось даже в холодном воздухе, – барабаны, – повторил он уже спокойно, но с сомнением, – потому что раньше их использовали военные?

Потому что я не знала больше ни одного инструмента, кроме несчастных барабанов – вот какой должен быть мой ответ. Я даже не знала, кто и когда их использует. Только слышала, как говорил о них муж сестры, когда ещё была дома.

Я стушевалась, ощущая, как с лица сползает улыбка, а после села на всё тот же поручень.

– Да, наверное, – шепнула неуверенно.

Он почувствовал мое сомнение сразу же:

– Меня впечатлило твое воодушевление, – его слова буквально улыбались, – однако, ты более юна, чем я предполагал, – теперь тон стал суров и надменен, – это даже к лучшему.

На минуту мы оба окунулись в молчание, прежде чем его прервала я сама:

– Мне семнадцать, милорд, – вновь солгала я.

Снизу послышался его тихий смех.

– Замечательная цифра для лжи, – насмешливый тон, – ты назвала её же, когда устраивалась сюда?

Я поджала губы.

– Нет, господин, – я неожиданно вспомнила с кем разговариваю, – меня не спрашивали вовсе.

– Не спрашивали? – его голос стал суровым и немного злым, – тебе меньше пятнадцати, – «догадался» он.

Я мотнула головой.

– Мне больше, милорд, – в кои то веки не соврала я.

Он, кажется, вновь подобрел и расслабился.

– Намного? – будто ленивый вопрос с присущей ему насмешливой манерой.

– На два года, – сообщила ему я.

Почему-то мне хотелось уподобиться ему в смехе. Наверное, из-за того, что это даже близко правдой не было, однако увидь он меня, то подумал бы над этой цифрой.

– Как скажешь, – не поверил он мне ни на каплю.

Но спорить не стал.

– Ты умеешь играть на каком-нибудь инструменте? – задумчивый вопрос от мужчины.

Вновь мотнула головой и опомнилась.

– Нет, господин, – процедила я.

Я хотела сейчас увидеть его выражение лица, чтобы узнать, хмурится ли он или вновь надсмехается. Смотреть на милую, широкую, кривую, растянутую, весёлую, живую, лучистую улыбку. Любую. Даже злую или надменную, принижающую. Но я могла лишь смотреть на тёмное беззвездное небо, прижимать к себе тощие колени и кутаться в ткань платья, спасаясь от пробирающего тело холода.

– Умеешь петь такие песни, но никогда даже не садилась за фортепиано? – удивился он, – ты дворянка? – интересующееся, а после поспешное, – постой. Какая ты дворянка, если тебе не больше пятнадцати, и ты… сбежала из дома? – прямой вопрос.

Но ответить на него мне было тяжело.

– Да, господин, – я выдохнула густой пар изо рта.

– Это чувствуется, – прохладное, – мы уже отъехали далеко от поместья твоего отца. Вернуть тебя возможно только на почтовой карете. До первой остановки могу выделить тебе офицерскую комнату – но не более.

Я дождалась нескольких секунд, чтобы не дай бог не перебить его, а после почти с мольбой сказала:

– Не надо, пожалуйста! Я не дворянка, господин! Устроилась работать сюда, а не…

– Знаешь в чём основное отличие между крестьянами и такими, как ты? – спросил он, только ответа не требовал совсем, – речь. Ни одна девушка низшего сословия не способна выразиться так, как делаешь это ты.

Бабушка. Так всегда говорила она. А она была травницей. Потому и научилась разговаривать с дворянами, часто приезжающими к ней за новыми настойками. Мама с отцом погибли, когда я ещё была младенцем, а старшая сестра входила в юношеский возраст. Она не поддавалась бабушкиному обучению, потому и выскочила замуж по-деревенски в четырнадцать, почти попав под заключение со своим мужем. Их спас ребёнок. Первый.

Когда я уезжала, а точнее убегала – их было уже четверо, и она была вновь на сносях. Я же радовалась, что бабушка не увидела этого кошмара, в который они превратили её дом, а после и тот, который не достроили сами.

– Меня никто не станет искать, – просипела я, – и у меня нет права занимать офицерскую комнату. Как и отнимать ваше время, господин. Простите.

Я поднялась на ноги, шагнула в сторону люка и остановилась от его последующих слов:

– Ты можешь остаться здесь ещё, – будто бы поспешное.

Что никак не вязалось с его статусом и манерой. Это удивило меня, потому я села обратно.

– Как пожелаете, господин, – я растерла ладони, немного подув на них как оказалось холодным воздухом.

Мне показалось, что он кивнул. Даже представила это. Почему-то в темном плаще и с маской на лице, как говорила тогда Веста.

– Если ты не дворянка, то кто тогда? Аристократка? Маловероятно – представления у тебя забавные, но не надменные, – он задумался, – если только из какой-нибудь далекой провинции.

Его точно интересовало моё происхождение, и это было странным. Может, только для меня?

– Вы поднимаете меня, а нужно низвергать, – рассмеялась я, – я даже не жила в городе никогда.

Тут он совсем замолчал, скорее всего обдумывая мои слова.

– Хочешь назваться деревенской крестьянкой? – насмешливые слова, – ты определенно лгунья. Зачем, правда…

Я поджала губы и задрала голову к небу, отчего с макушки слетела ткань и мне пришлось возвращать её обратно.

– Вы первый, кому я не лгала, – сообщила лорду.

– Ни разу? – усмешка.

Я улыбнулась.

– Только про возраст, милорд, – не выдержала я.

Он рассмеялся вслед за мной.

– Ты ещё слишком юна, чтобы понимать смысл подобных вещей, – обыденным тоном почти без эмоций.

Мне хотелось сказать ему, насколько сильно он ошибается. Но он был прав в какой-то степени – я была достаточно взрослой, чтобы понимать смысл сокрытия возраста.

– Стараешься выглядеть взрослее, как делают дети, – будто самому себе произнес он, а после поинтересовался, – тебя не обижают здесь?

Говорил он именно так, как говорил бы с ребенком. Такой «юной» меня ещё никто не считал.

– Нет, милорд. Все замечательно.

– Ты когда-нибудь была на Зимней ярмарке? – решил уйти от темы он.

– А сколько лет вам, господин? – позволила себе дерзость я.

Всё потому, что он относился ко мне снисходительно, будто нашёл себе маленькую девочку-куклу, над которой можно было только мило надменничать.

Тишина отрезвила, и я вновь поежилась, понимая, что сейчас мне уж точно влетит. И не только за слова, но и за то, что посмела находиться здесь так долго.

– В десять раз больше, чем тебе, – холодные слова.

Я расцепила пальцы и попыталась разглядеть на них его возраст. Это… ещё десять, кроме тех, что были у меня?

– Это… немного, – решила сказать ему, – голос у вас очень молодой, – а после палец в небо, – вам двадцать пять?

Кажется, я не попала, потому что он промолчал.

– Немного? Ты не умеешь считать? – задумчивое, – или для тебя это большая цифра?

Я замешкалась.

– Тридцать, господин? – мне казалось, что старше он точно не мог быть.

Иначе, как бы он имел такие прекрасные волосы и такой красивый голос?

До меня донесся его тяжелый вздох.

– Вероятно, про мой возраст ты узнаешь в тот момент, когда я узнаю твой, – вновь насмешливое.

Я нахмурилась, не понимая смысла его слов.

– Можем обменяться сейчас, – какой-то теплый смех от лорда.

Мое лицо тоже посетила улыбка.

– Если вы мне прикажете, то я…

– Нет, – остановил мои торопливые слова он, – в таком случае это должно остаться тайной.

Я довольно кивнула.

– Тебя пропустят в спальню? Уже поздно, – поинтересовался он.

Я замешкалась.

– Да, конечно! Но… мне стоит пойти спать сейчас, – я поджала губы, не зная, как спросить его.

– Иди, – отпустил меня лорд, – я буду ждать тебя завтра ночью.

Я почти подпрыгнула от той радости, которую дали мне его слова. Потому поднялась быстро и с целой кучей счастья в сердце.

– В…вы придете на завтрак в… столовую? – неуверенно спросила у него.

Волнение при этом завладело всем моим существом.

– А ты будешь там? – насмешливый вопрос.

Но не давящий на меня.

– Да, милорд, – поспешно сказала я.

– Тогда тебе следует ждать, – милое настолько, что я зажмурила глаза и едва ли не полетела вниз – в последнюю секунду удержалась за один из поручней.

Тем самым заглянув вниз и увидев толстую ставню, подобную тем, что были во всех вагонах. Я даже не могла сказать – стоял лорд у окна или сидел рядом, для этого мне нужно было бы упасть на землю или заглянуть под ставню, стоя на ней.

– Я буду ждать, – шепнула я.

А после побежала озябшими ногами в старых ботинках не по размеру к концу поезда. Там меня ждала постель с уже полюбившейся пружиной, теплота вагона и мои собственные мысли, впервые за долгое время наполненные счастьем. А ещё воодушевление, потому что завтра меня вновь ждало чудо. Ещё волшебнее того, что случилось сейчас.

***

Новый день был подобен первому, что я пробыла здесь. Я вскочила на ноги самая первая, улыбнулась кивнувшей мне Мери и галопом пронеслась по вагонам. Волосы я прибирала уже на кухне, где за мной сурово наблюдала Веста, начавшая сверлить мое лицо взглядом, стоило мне открыть уже привычно тяжёлую дверь кухни.

– Господин в столовой, – сузила глаза она, – пришёл и приказал выделить ему «девушку с кухни». Вот передник, разнос и вперед, – меня ткнули белоснежной тканью в грудь, заставив отшагнуть, а в руку всучили пустой поднос, – чего застыла? Неужто он звал кого-то другого?

Я мотнула головой. Затем вперила глаза в рюшечный фартук, впилась побелевшими пальцами в металлическую поверхность и опустила глаза к полу.

Вмиг вся моя решительность улетучилась под ещё неосветлённые солнцем облака, чтобы исчезнуть где-то там, где верит в мою душу Всезнающий, и наблюдают за сомнениями мама и бабушка. Губы задрожали. Сердце в этот раз не колотилось, как бешеное, но и не замирало, трепыхаясь где-то в груди.

Кухонная дверь громыхнула – в вагон вошла Шага. Я почти прокусила губу.

– Милорд приказал накрыть ему на стол, – я протянула ей всё, что было выдано мне, а после того, как она кивнула и забрала, добавила, – расскажешь мне, как он выглядит?

Она неуверенно кивнула, забегала глазами и была отвлечена шипением поварихи:

– Ох и достанется тебе, Лушка, – женщина уместила кастрюлю на печи, – знаешь же, что тебя ему надо, так чего трусишь? Сама полезла – сама и выбирайся! Ум то в напёрсток поместится!

Я вжала голову в плечи. Но промолчала, пойдя набирать крупу в мерную чашу.

– Чего сама не пошла, раз интересно? – не удержалась Шага, завязывая за спиной шнурки передника.

Манки требовалось намного меньше, чем воды, потому я и начала высчитывать в голове сколько её нужно на эту кастрюлю. Мысли постоянно сбивались, но я упорно продолжала думать о каше, а не о лорде, который ждёт именно меня. Там – прямо за стеной.

В ответ ей я только пожала плечами – всё остальное было выше моих сил. Она закатила глаза, махнула на меня рукой и буркнула:

– Твоё дело, – после чего бухнула подносом по мешку с рисом у самого входа и пошла к дырявой двери напротив.

Через неё всегда проходили мужчины, направляясь в столовую. Теперь это делала Шага. Вероятно, она была самой первой девушкой, которую допустили в ту половину вагона. Интересно, а следующий тоже был занят столовой для солдат, или им хватало одного этого? Иногда подавальщики скрывались за той дверью, видимо там тоже было кого кормить.

Но главная мысль всё же была о лорде, которого сейчас сможет увидеть Шага, суетливо проскользнувшая за дверь и давшая сигнал мне – я даже бросила мерную чашу в мешке, припустив к выемке для подачи блюд. Колени бухнулись о край двери, немного проскользив по полу. Глаза уперлись в пустую комнату, меж столов которой – ровно посередине, шла новая подавальщица. Бантик на её спине болтался кривыми хвостиками, но не путался в складках платья – в отличие от тощей меня, Шага была приятной внешности и имела хорошую фигуру, потому платье на ней разгладилось и выглядело не как серый мешок.

– А кто будет работать? – Веста добавила в свои слова совсем каплю ворчливости, – твоя дурость до добра не доведёт, Лушка. Помяни моё слово. Что за девка? Как на крышу лазать, так она тута, а как по-человечески выйти, так она улизнула, да подглядывает!

Я направила взгляд к столу неподалёку от входа и замерла. Светлого хвостика волос теперь не было и в помине: только высокий чёрный воротник плаща, ограждающий мой любопытный взор и тот, что прилип к полу от Шаги. Она не смотрела на него и секунды, прежде чем встать рядом, поклониться и опустить голову вниз.

– Как твое имя? – почему-то спросил лорд.

Но дело было совсем не в этом – его голос был другим. Приглушенным, тяжёлым и более тусклым, будто… имел какую-то преграду.

– Шага, господин, – она вмиг вскинула взгляд и на пару секунд замерла в нерешительности и, кажется, непонимании.

В это время я заметила, как даже под плащом напрягается спина лорда, как медленно поворачивается его голова к ней и как бледнеет находящаяся в ужасе девушка.

– Мне нужна вторая… девушка, – он заставил отшатнуться её взмахом полов собственного плаща и поворотом всего тела сюда, – где она?

Донеслось до меня это уже тогда, когда я, не успевающая улизнуть от окошка в сторону, упала на спину, почти задыхаясь от переживаний.

– Г…господин… я… – не знала куда себя деть Шага.

– Луана, – то ли позвал меня, то ли назвал моё имя для подавальщицы он, – пусть подойдет она.

Я слышала шуршание, которое сообщило мне, что мужчина отвернулся, а я сама вновь села и усердно замахала головой, чтобы она сказала ему, что меня нет. Что угодно, только не идти к нему!

– Она… – правильно поняла меня девушка, но найти нужных слов не смогла.

Потому ей помогла Веста, нагнувшаяся к окошку, у которого замерла я:

– Лушка хворает сегодня, господин. Её нет на кухне. Мне поднять её с постели, ваше превосходительство? – её ложь таковой не казалась.

Словно бы она и не выгораживала сейчас мою трусость и глупость.

Тишина насторожила нас обеих, глядящих друг другу в глаза и словно разговаривающих без слов. Я слышала её молчаливое ворчание, а она мое тихое оправдание. И я готова была броситься к ней с благодарностью, чего не делала и не желала никогда до этого момента.

– Не стоит, – насмешливое, – ей нужно выздороветь до вечера. Иначе мне придётся узнать о её благополучии самостоятельно.

Тон был странным. Будто и с тем самым смехом, которым он сопровождал весь наш вчерашний разговор, но и с жесткими нотками приказа. Будто хотел напугать меня сильнее.

– Я расскажу ей ваш приказ, господин, – выдохнула спокойнее Шага, – я эмм… что мне вам… принести, ваше пре… ходи…

Под конец она запуталась окончательно и вжала голову в плечи, думая о своей провальной попытке повторить слова Весты.

– Накажет же, дура! – прошипела мне повариха, – без руки аль без жизни хочешь остаться?!

Я замотала головой.

– Ничего, – услышала я от мужчины, – я дождусь выздоровления моей официантки.

Шуршание плаща – он сперва откинул его в сторону, а затем поднялся на ноги, посрамив в росте задравшую голову Шагу. Несколько шагов от него она пятилась в нашу сторону, чем немного пугала, а после, когда лорд направился к выходу, замерла, крепко сжимая пальцами спинку стула.