Волчьи песни

Волчьи песни

Елена Крюкова

Дизайнер обложки Владимир Фуфачёв

Иллюстратор Йенна Маллетт

© Елена Крюкова, 2022

© Владимир Фуфачёв, дизайн обложки, 2022

© Йенна Маллетт, иллюстрации, 2022

ISBN 978-5-0056-2628-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ВОЛЧЬИ ПЕСНИ

Памяти зверски убитой в 23 года поэтессы Ольги Комовой

…когда я стану старенькой,

когда я стану лысой,

я буду замечательной

трагической актрисой…

Ольга Комова, «Когда я стану старенькой…»

Одинок

…оборотень: пустойПустота бежит за тобойЕй – парную пасть окунутьВ алмазный твой зимний путьВолколак: без временЗа временем бешеный гонЗа единственным и твоимОкруг пасти – бешеный дымНаслажденье вору – урватьВолк – овцой глядит: исполатьКровь – вином: в обличье людскомПоминальный причастный комНаслаждение – зверий рыкПерегрызть плетеную клетьНаслаждение – дикий крикДля свободы дикая плетьНаслажденью на кон поставьДеньги честь и волю и властьТы отравою из отравОбернись – и тебя не украстьРазве мы для пользы живемБесполезны мы искониМы щедры а кража внаемОт судьбы спаси сохраниМы устали внаймы взаймыМы желаем когтить владетьСовладать с зазеркальем тьмыСшить на гибель ловчую сетьМы – природы роскошьО нетМы ее кусачая хворьМы ее бродячий заветСкарлатина ангина корьЗуб мы вырванный красный крикНитка нерва выбитый глазЧеловек – то Богов двойникВолколак – отраженье насВолчье сердце – зеркало слезАх твоих получи под дыхТвою радость в зубах унесСерый волк один на двоихВолчье сердце – скорби двойникТы рыдаешь – смеется волкОтраженья отравный ликОсужденья отпетый толкАх его завидки берутА быть может родные выКровяной Сиам берег крутХрам-близнец на яркой кровиВолчья сыть да огнище-ровКрестовьё ледяной травыЗубы ты в ночи изготовьНа меня и жилу порвиПей!Мой кубок заздравный пейПрокуси души оберегУ зверей все как у людейЗверь он больше чем человекЗверь завидуетЗверь крадетЗверь обманом идет ко днуЗверь он знает все напередПро клыкастую нашу войнуЗверь прикинется добротойПритворится талой свечойГромкой клятвой водой святойВодосвятья вьюжной парчойА на деле – зубами – клацРоет лапами царский кладПерекусит красную нитьЧтоб яриться выть и царитьТолько ненавистьВот – войнаТолько злобаВот – торжествоТолько месть без края и днаЦарство зверя победа егоКрасноглазый кинжальный рокТень приклада в ночи плыви…ну а может зверь одинокИ взыскует вечной любвиМожет воет он сиротаСлипся в грязный сугробный комПлачет за верстою верстаПод ракитовым тем кустом

Царь зимней земли

И вот однажды, красным зимним вечером, из-под палачьего колпака ночи вышли две лезвийных, острого прищура, звезды, а за Елизаветой в ее каморку увязался то ли человек, то ли огромный волк с дыбом поднятою шерстью на загривке. Снег махал белой ладонью перед глазами, визжал под ногами поросенком в виду ножа. И Елизавета отмахивалась от волка. Он ей не был нужен ни в какую. Но пушистый, драный воротник топорщился у нее за спиною, за возмущенными лопатками, не отставал. Глаза у человека-волка были детские, сияющие, желтые, узкие, как санный след. Смуглое лицо приближалось к Елизавете и источало дикое тепло.

– Ах ты батюшки!.. – крикнула Елизавета, вконец рассердившись. – Куда ты за мной, дурень!..

Дурень взял ее за худую руку и крепко сжал. Да так и не выпустил до самой двери ее лекарственного чуланчика. А вырваться она не смогла.

Он вошел с ней вместе, он закрыл ей рот своим ртом, и явственно запахло волчьей старой, мокрой шерстью, и в воздухе вокруг их фигур встали синие искры. Елизавета не противилась. Ее худое тело совершало дивный старинный обряд, и под ногами у них, над головами летали не пыль и паутина, а парча и виссон. Елизавета вспомнила Ангела, к ней приходившего, и порадовалась тому, что все получается так быстро, без мучений, без ожидания.

Среди ночи, черной, воющей, пробудилась она. Привстала на локте. Огляделась. Человек, лежавший рядом с ней, был прекрасен. Тень от ресниц ложилась на скорбный юношеский рот. Из-под платка с золотой нитью, обвязанного вокруг лба тюрбаном, вились на голые плечи, на широкую грудь русые, с проседью, волосы. Бугристые, корневищами, жилы вздувались на сильной красивой руке, лежавшей поверх драного верблюжьего одеяла. Простыни сбились в комок к легким, сухим щиколоткам, и заоконные звезды вперемешку с самоцветными сугробами горько освещали лепку и линии крепких, охотничьих неутомимых ног – ног бегуна и царя. Яркой слезой солено, серебряно блеснул крест в яремной ямке. Человек дышал тяжко, глубоко. Елизавета перевела взгляд: на полу валялась вывернутая наизнанку волчья старая доха, чуть шевелилась. Под порывом зимнего ветра отворилась форточка. Донесся лай больничных собак. Елизавета соскользнула с ложа, упала всем телом в волчью доху, утонула в ней, обнимала ее, целовала.

А царь зимней земли спал сладко, сладко.

…да, это было в полусне. То ли сон, то ли… смерть. Ущипнуть себя и проснуться. Да, я помню себя – еще до своего рождения. Я помню свое зачатие. Я смогу вам рассказать… не троньте меня. Рядом с моей матерью лежал человек такого царского виду. У него… были длинные, как женские, косы, темно-русые волосы, золотая бородка… на затылке – косичка тонкая… щеки смуглые. То ли юный Будда, то ли Исса, переживший свою казнь и возродившийся. Я еле видела его в морозном тумане, заволакивавшем чулан, где спала моя мать. Моя мать? Она мыла полы в госпиталях… по воскресеньям – торговала семечками на рынке, а иногда ей поручали еще поторговать и облепихой. Я тогда над ней в ином пространстве, в воздухе, носилась и все видела: как она зачерпывает коротеньким граненым стаканом облепиху из мешка, слепяще-оранжевую, сходную по цвету с кетовою икрой, как греет нос варежкой, зазывает народ: подходи! не ленись! солнце-ягода собрана надысь!.. – как к ней хозяйки подбегают, поджимаясь на морозе, как зайчихи, тянут кошелки, кулечки, и мать моя облепиху им щедро сыплет, с походом, а на красных ее щеках мерзнут, замерзают слезы – от ветра култука…

И как она полы драит в палатах, где смертники – видела… И как она в храме стоит, свечку через толпу старух передает к Казанской, как водочку опрокидывает, под бруснику, в деревянной столовке на берегу чистого ледяного озера, как омывает слезами плоскую и жесткую ватную подушку – все видела… Мое зачатие – вот оно. Этот человек был волчий князь, лесной Будда, охотник Орион, нищий. Давно когда-то он убил трех маралух; давно бегал по всей земле с кровавым колчаном, и все живое боялось его. Он стрелял в Солнце, в Луну. Он слушал по ночам дикую музыку басовой круглой железки, называемой охотниками хомуз. Его глаза светились в темноте. Я захотела его в отцы. Мне сказали: то, что ты желаешь, исполнится. Иди и свидетельствуй. Я испугалась. Я не знала, что нельзя глядеть на своих отца и мать, когда они распоряжаются твоим появлением, но я чувствовала: не надо! И я услышала и увидела Божью улыбку. Он сказал мне: может быть, ты единственная, первая и последняя из смертных, кто будет э т о видеть и знать. Может, я НИКОМУ больше не разрешу. И я… согласилась. Я видела – и запомнила.

Волчий царь, мой отец, сорвал с моей матери все одежды. Он положил ее на бедняцкое ложе и целовал ее тело так, как будто молился ей. Так обнимали жертвенный камень первые люди, ощупывали на нем слепыми от любви пальцами надписи, выбитые и выточенные предками. Мать протягивала царю ноги, руки… закричала, когда его живот коснулся ее живота. Я вздрогнула и напряглась. Я знала, что сейчас мне надо будет войти в лоно. Все во мне заметалось. По каморке заходили вихри. Стержни моей жизни восстали, вонзились и взорвались. Мать превратилась в одно сплошное объятье: тесным горячим бочонком округлилась она вокруг того жилисто-нервного пространства, бьющегося, кричащего, летящего, которое звалось уже моим отцом. И в этом живом бочонке уже летел по морю, бился царенок – я! И мне было больно! И мне было страшно делиться надвое, натрое, чтоб росли и вырастали руки, ноги, пальцы, веки, зрачки, чувствилища души! Зачем – тело?! Зачем оно, смертное, корявое, хрупкое, где каждая жила – боль, где каждый волосок – огонь?! Мне было чудесно плыть по молочной реке. Зачем вынули меня из моих Божьих пелен, – чтобы заворачивать в окровавленные грязные тряпки?! И до сих пор не ведаю: это наказанье или благо? Может, жизнь земная – это и есть сама казнь, огромный Крест, и каждодневны и неизбежны молотки, гвозди, крики черни, ругань и смешки солдат?! Я вливалась в тело матери. Ее живот содрогался, загорался и гас и снова воспламенялся, рот шептал огненные слова. Хочу, желаю, люблю, и еще и еще люблю и желаю. И вся жизнь людская в этом; люблю, желаю, а потом черный платок накидывают, как на канарейку, – и конец.

А кто-то из древних цариц сказал, слышите ли?! – и даже вышил гладью по шелку: В МОЕМ КОНЦЕ – МОЕ НАЧАЛО.

И они двое, мои отец и мать, были уже во мне одной, и я была внутри матери, и я была вся – сплошная боль и больше ничего, а маятник больничных, чуланных часов над материнской головой вдруг проснулся от вековой спячки и начал отсчитывать, звенеть: донн-донн, донн-донн. И я слышала этот звон, уже в материном теле, – я сидела изюмом в волглом тесте бытия, – и в свое время изголодавшийся Бог должен был откусить именно тот кусок, где застряла черная, сладкая ягода, сушеная ягода рынков, полных гомонящих птиц, воровская – рукой из мешка! – ягода бедняков.

Часы стали отсчитывать мое время.

Мое время.

Время.

Свищет синица

Царь-Волк юродивый мой господарьотец мой предвечныйстою пред тобой на коленяхполоумно млечно калечностою не подняться я дочка твоя вся в отрепьяхЦарь-Волк юродивый давай разобью твои цепиОковы твои каторжанин ведь ты виды видывалбоен и тюремКандальный пытальный хозяинпрощальной Божественной буритебя – батогамии в ребра – ногаминаваксенными сапогамиа ты по застенку – дремотно и дико – кругами кругамиоднажды мой верный в темницу нахлынули волны народаврата распахнулись и вытолкали тебя взашей – на свободуи вот ты по миру пошел мой Царь-Волки топорщилась шкуравперялись в тебя при дорогекрестьяне солдаты гадалки русалки авгурывонзали собаки глазенки что клюквы кровавей болотнойи вмиг умолкали когда проходил мимо тыгордый злой и свободныйсобакой не стал никогда так на то ты и Царьхищна храбрая хваткасиротский жемчужный январьзверий след заметает украдкойа ты все идешь на меня так похожостановишься тут в городищеи волчью доху совлечешь со плечабородатый серебряный нищийи с матерью ляжешь моей санитаркойнебес полудуркой больничнойс качанием лодочных ребер с душой синеокой синичьейне будет постели у вас никакой вы возляжете на полона поцелует угрюмую холку и сильные лапыона распахнет пред тобою себя детской скрипкой разбитойсожженными гуслями песней безумной смешной позабытойона воскричит когда станете вы о однимтаким плотным единымгорящим единственным настоящим вовек непобедимыми я войду о войду в это дивное смертное лонобессмертная дочерь Волка-Царя упаду с небосклонатак медленно сонно дремотно погружусь во сгустки Эдемовой кровии встанут два Ангела обочь объятья наизготоведве острых секиры два яростных Мiра два сторожа мрачныхнад лаской людскою над зверьей тоскоюнад вечерей брачнойи жалкий зародыш звереныш свободыш в любовь прорасту ясияющей плотью и стану твердить я молитву святуюЦарь-Волк юродивый в небесном заливе звериная лодкаглаз светится сливой какой ты красивыйкак больно мне кроткокак я зачинаюсь от мощного Зверя от сильного Телаот хищного брюха от пламени Духа от края-пределаи вижу так вижу навеки запомню свое я зачатьеи матери брошенный на пол больничный халати цветастое платьеи ситцевый полог и век наш недолог и звездные гроздив колодец окна упадают до дна одеваются костигорячечной плотью вздымает живот свою ношу сугробьюникто не загинет в военном Аду в позолоте надгробьяя – вот она я мой Отец так вот я зародиласькаков мой конец-кладенец о молчи Царь мой Волксделай милостьеще танцевать и любить и реветь и смеяться беспечновино-молоко моей музыки лить лить и пить бесконечнои млеко и мед и елей и ручей да ручьи во сугробеЦарь-Волк юродивый мой Царь Царей оставь мя в утробев чудных небесах где неведом страх ни зверю ни птицегде Ангела два стоят на часах и пьяняще свищет синица

Радости ради

Мы все на земле живем не для зла.Мой Волк, я охоту спела.Твоя не взяла. Твоя не взяла!Ни словом не убьешь, ни делом.Ни вдохом, ни выдохом не загрызешь.Против Оборотня знаюЗаклятье. Выхрипну. Брошу, как нож,В одного, как в целую стаю.…а может, я тебя, Оборотень, обнимуЗа шею, серого Волка,Царь-Зверь мой, юрод мой, в крови-дыму,В день ветреный серая Волга.И крепко прижмусь, и стисну – до слез —Могуче-мохнатую шею.Пускай трещит посмертный мороз.От ярой любви косею.Любовь. Ненависти белый накал,Когда переходят грани.Любовь. Ты ненависти не искал.Прощений и покаяний.Но кайся, кайся, мой серый Волк,И сравнивай себя с Богом,Кричи, что ты, Оборотень, яхонт-шелкВ жилище людском убогом.Вопи, что, убийца, сегодня святой,Что, кат, нынче Ангел Божий,Что, тать, нынче под твоей пятой —Священный огонь Сварожий!«Весь мир – перевертыш!..» – так ты вопишь.…о, выгори, ложь-свистелка.Пускай покажет Великую ТишьНа старом барометре стрелка.И вспыхнет Господь во главе углаЕлеем, солью, иссопом!Мы все на земле живем не для зла.Сгинь, Оборотень! Иссохни!Зло нарезает волчьи круги.Льет патоку подло, щедро!Да воскреснет Бог. Да расточатся врагиЕго. Яко дым, да исчезнут!Я зверьей войны твоей не ждалаВ железном жарком параде.Мы все на земле живем не для зла!А счастья, радости ради!…и только в потайном, кромешном сне,В бреду горячем, незрячем,Заплачешь ты, мой Волк, обо мне,И я – о тебе – заплачу.

Документ №1

Кировский районный суд г. Самары

Приговор № ********** ******** от ** февраля **** г. по делу № **********

<…> Муж в этот день очень жестоко избил её, бил кулаками, по различным частям тела, по голове, по лицу, бил неоднократно. После того как она упала, он бил её ногами по туловищу, по ногам, по голове, по всем частям тела. Она кричала, звала на помощь, но никто из находящихся дома ей помочь не мог, дети несовершеннолетние, старшие дети никогда не пойдут наперекор отцу. Его мать также ей не помогала.

После избиения она чувствовала сильную физическую боль, у неё были множественные гематомы на теле, лице, ногах. После произошедшего случая она думала, что муж успокоится. В больницу она обратиться не могла, так как он перестал выпускать её из дома.

Эти избиения стали совершаться каждый день, по нескольку раз. Утром он вставал на работу, начинал её избивать, бил жестоко по различным частям тела, говоря, что все равно ей не жить, чтобы она сама покончила жизнь самоубийством.

Каждый день, без каких-либо перерывов, он бил её утром, в обед и вечером, мог бить только утром и вечером, также мог избивать еще и в обед. Бил всегда одинаково жестоко, руками, ногами, по голове, по лицу, по туловищу. Затем он обрил ей голову и брови налысо, стал тушить сигаретные окурки об её голову, все это продолжалось каждый день. <…>

Держись

Тебя бьютТебя просто бьютЭто кончится через пять минутЧерез пять минут Мiръ оскалится лютЧерез пять минут грянет Страшный СудТы молчиТы полено в печиНищий бисер зрачков в полночи мечиСпит дитя у тебя на руках лютый страхМiръ соленой перченой кровью пропахЛишь бы улыбка была на устахВ дыму парика твой военный БахНе кричиНе вопиНе убежишь от судьбыТвой ребенок болеет часто час…Это вопль изо ртаЭто вопль из глазТы вопишь из молчанья занесен кулакЗанесен ремень кожаный флагНад тобой ремень он хлестнет по лицуЧерез пять минут жизнь потащат к венцуОбвенчают с ужасомСкоро конецЭтой свадьбе с кандалами вместо колецТебя наручниками к батарее – щелкПахнет мясом мясом о серый волкПахнет кровью твоейПахнет кровом твоимИзо рта к небесам поднимается дымТы вопишь пылаешь горишь изнутриТебе обещают: сдохнешь до зариВолк для храбрости – водки крупный глотокВолк совсем не жестокОн лицо твое медленно сладко когтитА ребенок в лодке так сладко спитА ребенок в лодке лег на животЕму снится что мать никогда не умретТебе снится что ты никогда не умрешьВолк хватает на кухне последний ножОстро наточен тесакВолк он тебе не врагОн твой мужОн твоей страшной победы салютВсе это скоро кончится через пять минутТебе врали все про вечную жизньЗа молнию лезвияМолчаДержись

Документ №2

Уголовный кодекс Российской Федерации. Статья ***. Доведение до самоубийства

(в ред. Федерального закона от ** ** **** N *** **)

Доведение лица до самоубийства или до покушения на самоубийство путем угроз, жестокого обращения или систематического унижения человеческого достоинства потерпевшего – наказывается принудительными работами на срок до пяти лет с лишением права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью на срок до семи лет или без такового либо лишением свободы на срок от двух до шести лет с лишением права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью на срок до семи лет или без такового.

Ты красишь косы в рыжину

Ну что я сделала тебе?Вполоборота и вполсилы —Когда прошлась ты по судьбеМоей, и слезы на губе —Тебя я за руку схватила.О, что я сделала тебе?Я, как и ты, стихи писала,Мне жизни мало, смерти мало,Я жертва голи-голытьбе,Седая лодка у причала,Луной и Солнцем я звучала,Допрежь хулы, похвал я знала:Пой песню! начинай сначала!Отдайся древней ворожбе!Я пела так же, как и ты.Шуршат и падают листы.В рыданьях рвутся, жгутся в пепел…Поет вечерним горлом петел…Опричь любви и красотыМне Мiръ – на музыку ответил:Меж торжеством и лихолетьемНавек наведены мосты…Я просто – пела! Просто – выла,Простоволосо, на могилах…Мой Мiръ, как я тебя любила,Люблю – до тьмы, до пустоты!А ты… стащила песнь мою;Как рыба, билась на краюМорозной проруби великой,Сияла зраком, стыла ликом,Горела алым сердоликомВ родном заснеженном Раю!И крикнула: мое! моя!И плюнула в боль бытия,В меня… вопила: ты воровка!Да, ты воровка, а не я!Крадешь неистово и ловко,Ты ветром рвешь огонь белья,Ты допотопные обновкиНарядом пялишь вновь, змея!В меня плевала. В рожу била.Быть может, так меня любила.А где теперь мой бедный стих?На оба рта… на нас двоих…Но я – не ты! Я звездной РыбойПо дегтю ночи поплыву.Я Волком – волю назовуИ Волгу… солнечною глыбойДержусь в пучине, на плаву…Я песней страстною живу,Единственной, единокровной,Небесной, пламенной, утробной,Что сладостью затмит халвуИ дикой горечью полынной —Глоток настойки той стариннойИз Ветхой Книги, наяву…Я в песню вся перелилась!А ты – ты льешь и мажешь грязьНа имя доброе мое,На лучезарное житье,На каждый шаг мой, каждый вздох,Чтоб стих мой высох, чтоб издох,Чудовище, чертополох,Чтобы не пела больше песни…Умри!.. да больше не воскресни!..Забвенья пусть затянет мохТебя!..…вот ненависть какая.Свистит от края и до краяБезумной бурей, белизной.Не верю – это не со мной.Я жить хочу! Я жизнь восславлю!…мне в рот поющий тычут паклю.Хрипят, шипят: ты умерлаПри жизни! Вот и все дела!Сгинь! Пропади! Тебя забудут!Твои костры! Твою остуду!Пылай, осенняя ветла!Не Божье повторишь ты чудо,А крики Адова котла!Ах! Что я сделала тебе,Что ненавидишь яро, люто!В молитве, празднике, гульбе,В парчовых россыпях салюта!Стихами мне в лицо плюешь!Стихами точишь смертный нож!Разишь мя песней, убиваешьСловами: ты еще живая?!Ну, ближе, ближе! Не уйдешь!Я знаю: ты, бабенка, тыМеня давно похоронила.Крест повторил мои чертыТобою вырытой могилы.Мне гроб обила шелковьем.А мы живые: здесь, вдвоем,На зимнем кладбище постыломСтоим… поминки… водку пьем,Закусываем злой конфетой,Болтаем чушь про то, про это,Присловьем чешем языки —То ль по любви, то ль от тоски…Ты старая уже, седая,Ты красишь косы в рыжину…О, что я сделала, не знаю,Тебе! У злобы я в пленуТвоей, отъявленной и колкой!Втыкай кровавою иголкойМеня в лоскутья: ночи, дни…Подруга! Мы же здесь одни,Среди могил! Среди героев!И нас, и нас вот так зароют…И литию споют по нас…Скажи! Кричи здесь и сейчас,Перед чугунными крестами,Кривя в слезах, в помаде рот,Когда же ненависть меж нами,Змея, поземкою умрет!Но ты молчишь. Стоишь безлико.Гуляет ветер свистом, криком.Гуляет болью по судьбе.И я пою тебе, подруга,Последним лунным плачем кругаЗемного, воем во трубеПолночной, занебесной муки,Последней песней, пред разлукойНавечной, рассыпая звуки,Как звезды, солью на губе,Швыряя сребреники вьюги,К тебе тяну я ветки-руки:О, что я сделала тебе?!

Документ №3

Сестры ********* рассказали, что отец долгое время издевался над ними, применял физическое и сексуальное насилие. «Мы его ненавидели и хотели только одного – чтобы он пропал, либо мы его никогда не знали», – признавалась ******** *********.

******** ********* заявила, что в день убийства отец ранил ее ножом. У девушки диагностировали колото-резаную рану бедра и ушибы.

Экспертиза показала, что две из сестер в момент совершения убийства могли осознавать фактический характер совершаемых действий. Младшая в момент преступления была невменяемой, сообщал «********** **********».

** июня следствие вынесло окончательный приговор сестрам *********, убившим своего отца. ********, ******** и ***** предъявили обвинение в убийстве ******* ********** по предварительному сговору. Теперь им грозит от * до ** лет заключения.

Свою вину девушки не отрицали. Но их защита просила обвинение смягчить приговор, учитывая обстоятельства дела. Сестры годами подвергались домашнему насилию и издевательствам со стороны отца.

Три сестры

Нас три сестрыа я тут однаили две три я не знаю не зна…три имени три голые головытри обритых горятише водыниже травымы убили отцамы его казнилиутопили в Тигре Евфрате Нилефанфарона кента фараона ментас того света не зрит ни чертамы – чертамы сами себя подвелипод тюрьмою в метельной пылираспятьем по крови плывем кораблишелк-парусавинны бокасказка для дуракасначала он веревками вязал однудругой втыкал кляп в тишинуа третья хруст бумаги открытое письмополетело людям самоу нас был сговормы нож припаслистояли голыечтоб его напугатьне увидит матьотец шагнул в спальнюволк беспечальныйя закричала: коли!другая через кляп кричать не могласползала чашкой по краю столалетела сахарницей на паркетлетело тату с плеча арбалетнебесный букет – в грязный кюветгде же тытретья сестраты в петле маятник до утраутром дознанье тебя оживитпримешь приличный виднас обреют выстроят в ряди пойдем на парадцыплячий выводок сыт и пьянв орденах пригорелых на солнце ранпожизненный кланпосмертный канканмы храм трехголовый псалтырь коранкричи: исполатьшепчи: харамсалям ли салями севрюжный куканстальное пламя железный полканв крови родовая игрушкапод пухом подушкипродетый в зубы рваный гайтанорущий стигмат последний изъянхрипящий хорал честнейший обманвся музыка пыток молитв караванзаоблачный свиток граненый стаканболь – деньгой в живота карманвопль вспорол холщовый туманприказ – не рыдатьперекрыликранмузыки слёз чугунный чансестрыХачатурян

Яви свою любовь

она просила говорила и плакала и маскхалатдымил березовым кадилом и пламя жрало все подрядстолбища полицейских воплей змееподобный лёт бумагутертые юбчонкой сопли: не опоздать в универмагона просила и рыдала и билась головой об столсвиньею резаной визжала а рок пятиголосо шелсплетался рассыпался фугойкровавым контрапунктом пелбежал конем по небокругу а участковый вдаль гляделон будто бы ее не слышалона кричала: погляди!вот синяки и здесь и выше на животе и на грудимолчали люди среди зала морозной пыточной зимыне уходила – уползала забрав кусок житья взаймыломоть горбушку корку крохуопять домой на пытку шладо крика выдоха и вдоха молчит довременная мглакак бил ее кулак стозвонный как бил в нее в последний развалялась на полу икона раскол змеился между глазскончалась от побоев мужа спустя неделю или двежемчужная катилась стужа вдоль по серебряной травемужчину важно осудили здоровью вышел тяжкий вредгуляли ветры на могиле и вьялицы кордебалетплясал шарахался и ноги взлетали выше гор грудиизбил до смертной недотрогидо хрипа: хватит пощадидо крика: умираю страшнодай валидол он там в пальтокроваво взрезанная пашняи никогда нигде никтоона ревела умоляла и на колени на животвалилась лодка у причала смолою красной мечен плоти на колу опять мочало и тот кто умер вновь восстали начинай судьбу сначала влезай на правды пьедестали лишь она лежит под слоем бумажной полицейской лжипод вечным северным покоемпод вечной клятвой: не дрожиодна избита переломы и соль и боль взамен зубовспасибо умираю дома Господь яви Свою любовь