Власть лабиринта

Баюр нахмурился и шёл молча, потом искоса взглянул на Арину:

– А ты была у Святого Камня?

– Девчонкой ещё. Когда тятенька брал меня на ярмарку. Камень на холме стоит, а супротив него на поле – ярмарки каждый год.

– И каков он?

– Ростом более сажени, – стала припоминать девушка, – а толщиной – дважды шире. Цветом неровен, крапчатый, с красноватыми разводами.

Баюр вздрогнул:

– С крапинками?

– Да вроде. Белыми и коричневыми.

– Покажешь мне его? – в синих глазах вспыхнул непонятный огонёк.

– Ты хочешь нынче отправиться?

– А что? Далеко? – разочарование заставило поскучнеть голос.

– Не то чтобы, – поспешила успокоить его Арина. И робко добавила, опасаясь отказа: – Я могла бы пойти с тобой, только испроситься надо у барина.

Баюр ничего не ответил, только улыбнулся ей.

Лесная дорога осталась позади. На соседнем лужке девочка в длинной рубашонке и белой косынке, завязанной под подбородком, прутиком подгоняла гусей, а те, не желая признавать власти над собой столь невеликого существа, тянули к ней шеи, шипели и трясли головками, похожими на кулаки.

Обогнув колодец, Арина свернула на сельскую тропинку, указывая на небольшой, но довольно крепкий дом, обнесённый плетнём, из-за которого выглядывала куча распиленных на пеньки брёвен. Зайдя во двор, Баюр молча снял рубаху и вместе с лукошком сунул Арине в руки. Колун лежал тут же, и вскоре он с хрястом делил пеньки на разлетающиеся в стороны поленья. Арина птицей впорхнула в сенцы.

Сквозь треск сухого дерева Баюр слышал, как чем-то гремели в избе, потом из трубы потянулся сизый дымок разжигаемой печи, не оборачиваясь, заметил метнувшуюся в ворота тень. Горы поленьев по обе стороны росли, а плечи начинали ныть, прося передышки, когда он оглянулся. Не старая ещё, уставшая женщина стояла, сложив руки на животе под передником, и смотрела большими серыми глазами, которые в точности унаследовала её дочь, только с возрастом утратившими ясность и лучистость, будто озёра, подёрнутые туманом.

– Сам-то мой, – произнесла она, увидев его внимательный взгляд и словно бы извиняясь, – как сенокос приспел, вертается в темень, вот и не с руки ему прибрать дрова.

– А мы ему, Таисья Кузьминична, ещё и баньку истопим, – щедро пообещал помощник, расправляя плечи. – Целый день в поле – всё тело изнылось. А банька да с травами всю усталость как рукой снимет.

Услышав своё имя, хозяйка вспыхнула и улыбнулась:

– А ты, я чай, притомился да голоден. Иди в избу, накормлю чем Бог послал.

За столом Таисья Кузьминична сидела, подперши щёку ладошкой, наблюдая, как Баюр уплетает картошку, запечённую в яйцах, запивая из глиняной кружки молоком:

– А Аринушка помчалась в усадьбу, к барину. Испроситься, грит, к Святому Камню. Что за нужда вам такая? Лексей Фёдрыч-то наш крепкой православной веры. А ну как не позволит?

– Моя причина к вере касательства не имеет, – прожевав, успокоил её гость. – Святой Камень – свидетель древности, коя о наших истоках повествует. Нынче образованные люди все историей интересуются.

Дверь распахнулась, и Арина вихрем подлетела к столу. Налила из вспотевшей кринки молока и залпом осушила целую кружку:

– Разрешил! Я принялась было расписывать учёную важность похода, да он не дослушал. Видать, и прежде слыхал. Сказал: архе-логические экспедиции для науки – важнейшее дело. И Александр Сергеич, племянник его, прежде сказывал, что князь Оленин архе-логическую экспедицию предпринял. Надо думать, не хочет отстать от современных устремлений. А вдруг и правда, откроется нам (ну, не мне, конечно, – Баюру) загадка древности, да ещё здесь, в хмелитской вотчине. «То-то будет что рассказать и графу Уварову, и Хомякову, и Энгельгардту, не говоря уже об Иване Якушкине и Пассеке. Ногами топчем историю! Восхищаемся иностранцами, а сами богаче их стократ», – девушка выдохнула, довольная, что по дороге не растеряла слов, наговоренных барином. Память актрисы не подвела. – А ещё Алексей Фёдрыч сказал, что хорошо было бы обратиться к Фёдр Иванычу Глинке, что живёт в Духовщинском уезде, в Сутоках, он де большой знаток древностей, высокой образованности человек. Он после отставки четыре года путешествовал, но теперь, говорят, вернулся в имение.

Баюр перестал есть и, улыбаясь, любовался Ариной. Столько радости было в её разрумянившемся лице. Русая прядка выбилась из-под косынки и озорной пружинкой вздрагивала в такт её рассказу. Руки сновали по столу, подхватывая всё подряд и по-детски засовывая в рот, а она, не успев прожевать до конца, тараторила дальше:

– Торопилась домой, бежала. Туча чёрная накрыла Вязьменский лес: вот-вот хлынет. А тятенька-то, верно, уже промок: с той стороны, словно серый занавес, ливень полыхает.

– Теперь какая косьба! – вздохнула мать, вставая. – Раньше домой возвертается. Пущай. Баня истоплена. Ить и отдышаться надо: всему свой срок, – проворные руки собирали посуду со стола. – Да и вы уж нынче не ходоки. Отдыхайте, с зарёй подниму.

Спать в избе Баюр отказался и отправился на сеновал. Бросив на свежее сено овчинный тулуп, он блаженно растянулся, закинув руки за голову, прислушиваясь, как усталость качает его ласковым покоем. Он закрыл глаза и сразу увидел Арину, в белой косынке и голубом сарафане, теребящую кудрявый кончик русой косы. Лучисто-серые глаза, словно бездонные озёра, смотрели прощально, печально, и что-то остро кольнуло и заныло в груди.

– Баюр! Не спишь ещё? – скрипучая лестница на сеновал старательно считала каждый девичий шаг вверх. – Тятенька пришёл мокрый, встрёпанный, подивился, что дрова наколоты и прибраны. Так и стоял под дождём, любовался поленницей. Теперь с мамой сидят за столом.

Нежданное появление той, что весь день не выходила из ума и покорила душу, зажглось в груди такой нежностью, что Баюр удивился себе. Ещё вчера не поверил бы, что звук голоса, близкое присутствие или просто существование девушки может всколыхнуть такую бурю восторга. Он подхватил за локти и вытянул наверх лёгкую, как птичка, ночную гостью:

– А тебе чего не спится? – и едва удержался, чтобы не прижать её к себе.

– Уснёшь тут! Всё думаю: как пойдём завтра.

– Дорогу забыла?

– Да нет, – Арина нащупала в темноте свободное местечко, уселась поудобнее. – Расскажи что-нибудь. С тобой интересно. Почему ты всё знаешь?

Баюр сел рядом, не касаясь девушки.

– Путешествовал много.

– А я нигде не была, – с сожалением вздохнула она, – только на ярмарке с тятенькой. Не боязно тебе одному путешествовать?

– А чего надо бояться? – чтоб не рассмеяться, Баюр сунул былинку в рот, стиснул зубами.

– Да вот хотя бы темноты, – Арина обняла колени, накрытые широким сарафаном, уткнулась в них подбородком.

– Темноты я не боюсь, у меня в душе светло, – откликнулся шутник.

– Ой, что это?

Пальцы Баюра серебрились лунным светом. Он разжал ладонь. Плоский камешек молочной белизны вытянутым колечком-глазком уставился на Арину. Овал казался прозрачным и вспыхивал перламутровыми искорками, когда его поворачивали. Баюр продел в него тоненький шнур и, обхватив девушку за плечи, принялся завязывать его у неё под косой. Его волосы, пахнущие сеном, закрыли ей лицо, она замерла: вдруг стало невыносимо страшно, что он расцепит объятия, отстранится. Руки сами взметнулись вверх, обхватив его за шею, и она прижалась лицом к его волосам. Бережно обняв смущённую Арину, Баюр шептал ей на ухо:

– Это Берег Луны. Матушка хранила его для моей невесты.

– Значит, теперь я твоя невеста? – ахнула потрясённая девушка.

– Выкуплю тебя у барина, увезу далеко-далеко, в Сибирь. Будем жить в Ключах. Там нет крепостных, нет господ.

– Я буду твоей женой? – нежданное счастье подхватило её на своё крыло и взмыло в небо, отнимая дыхание.

– Где я только не искал тебя! – душа сама подбирала слова, изливала в них муку. – А увидел в лесу – будто молнией прошило. Сам Хозяин леса благословил нас.

– А я сразу тебя узнала, – помимо воли вырвалось у Арины бесстрашное признание. – Ты один из всех такой – словно свет ясный.

Они сидели, привалившись к душистому мягкому сену, Баюр обнимал свою невесту за плечи и шептал, шептал ей накопившиеся за долгую жизнь ласковые слова, дышащие нерастраченной нежностью, и чувствовал, как душа его летит на головокружительной высоте и звенит от неземного восторга. А Арина слушала, положив голову ему на грудь, гладила его руки и думала, что их встреча в лесу – настоящее чудо, явленное небесами, и не будь этой встречи, она так и состарилась бы в слезах, но за другого бы не пошла ни за что. И убаюканная шелестом его слов, незаметно уснула.

Глава 4

Параскева-Пятница

К утру дороги подветрили, так что можно было идти, не опасаясь поскользнуться, да и грязь уже не липла к ногам. К полудню и вовсе всё подсохнет. Утренняя прохлада была обманчива: день обещал быть жарким, уже сейчас, когда солнце стояло невысоко, чувствовалось, как скапливался тугой горячий воздух в ложбинках. Ещё стояли лужицы, но хрупкая сухая паутинка растрескавшейся земли вокруг них быстро росла, затягивая прозрачные окошки, выпивая небесные слёзы.

Баюр и Арина шли рядом, не касаясь друг друга, и молчали. Вчерашнее обручение обоим не давало покоя, но нарушить молчание никто не решался, только украдкой взглядывали на идущую рядом судьбу. Девушка заговорила первая, когда уже миновали село и усадьба осталась далеко позади:

– Ты сказал, что выкупишь меня у барина. Разве у тебя есть деньги?

– Об этом не тревожься. Деньги найдутся.

– И где же?

Баюр рассмеялся:

– Тысячи лет на этой земле живут люди. Знаешь, сколько кладов в ней зарыто? Мы же ходим по золоту.

– Но до сих пор никто не находил, – Арина даже растерялась от такого простого решения. Но так ли это? Не шутка ли? Она взглянула в лицо жениху. ОН знает, что говорит. Другому рассмеялась бы в глаза, за Баюром – хоть на край света, хоть за край… Ни секундочки не усомнилась бы, не пожалела бы. А без него – какое там золото! – свет померкнет!

– Просто не там искали. Клады имеют свои приметы и откликаются не всем. Жадные сердцем нипочём не отыщут золота. А если им и откроется клад, то только лишь на погибель.

– Значит, найти клад тебе просто? – лукавство, наконец-то, проклюнулось в словах девушки. Почему бы не дать ему волю, коль проблему так легко решить? – Но на богатого ты совсем не похож.

– Чтобы быть счастливым, человеку нужно вовсе не золото, – он примолк на мгновение, а у Арины перехватило дыхание от предчувствия. Неясного. Полыхающего огнём. – Я своё счастье нашёл, и богаче меня нет человека на земле.

Арина вспыхнула и закрыла руками лицо. Баюр остановился, отвёл её руки и стал нежно целовать зардевшиеся щёки, пушистые ресницы, выбившиеся из-под косынки русые завитки, бережно держа в ладонях голову любимой, словно припадая к чаше с живой водой. Потом обнял и с усмешкой спросил:

– Ну, подумай: зачем мне золото? Хлопот с ним!

Она теснее прижалась к нему, зарылась лицом в рубашку на груди. Хотелось плакать и смеяться разом, и криком кричать на весь белый свет, чтоб распирающее её счастье не взорвало, не разметало душу клочьями, не лишило рассудка. И внезапно испугалась:

– А вдруг Алексей Фёдрыч не захочет меня отпустить?

– Ты же говорила, что у него долги, – напомнил он вчерашний её рассказ, о котором она чуть не позабыла, ибо думала тогда о другом и за словами прятала своё смущение. – Кредиторы осаждают, грозятся, – он гладил её вздрагивающие плечи, целовал макушку – лица было не достать. И его голос, уверенный, сильный, был надёжней крепостной стены, за которой спокойно и безопасно.

– Да. Только меня на театре ценят. Планы на меня строят, – она верила ему безгранично, но на всякий случай остерегала. Чтоб готов был, буде барин закочевряжится.

– Значит, надо предложить столько золота, чтоб не смог отказаться, – уверенно припечатал жених.

– Когда ты говоришь о золоте, мне страшно. Будто беда, как чёрная туча, накрывает меня – не убежать, не спрятаться, – если бы можно было прижаться ещё крепче, уж она постаралась бы, но железная грудь не прогибалась, только слышно было, как в глубине часто-часто стучит гулкий колокол. На праздник или на тризну зовёт?

– Пока ты со мной, тебе бояться нечего. Ты моя невеста. Никому не позволю тебя обидеть.

Оставшийся путь Арина шла, словно во сне, не замечая мостков через речки и ручьи, овражков в густых бурьянах, раскинувшихся во всю ширь лугов, качающих, как в колыбели, беззащитные головки юных цветов. Шумящие деревья обступили лесные дороги, и в их шелесте чудилась тревога. Душа Арины то замирала, как перед прыжком с кручи, то летела птицей высоко над землёй, так что перехватывало дыхание, а в висках горячими толчками билась единственная мысль: если не станет рядом Баюра – я умру.

Когда уже вышли на проезжую дорогу, по которой обычно катили крестьянские телеги, Арина выдохнула:

– Ни души. Куда все подевались?

– Так в поле, наверное. Иль на сенокосе. Пора горячая, – Баюр тоже озирался, но никого не увидел.

Впереди, справа от дороги, уже виден был зелёный холм, полого уходящий в сторону, плоский и просторный, резко обрывающийся к противоположному краю, который огибала неширокая речка, а за ней, дальше, начинались крестьянские избы с плетнями вкруг дворов. Слева – широкий луг, в глубине которого пестрели спины пасущихся коров, не столько видных, сколько слышных ленивым протяжным взмыкиванием. Изредка воздух разрезал хлёсткий, как пощёчина, удар пастушьего кнута, видимо, больше для порядку, чтоб жующая скотина помнила, что она под надзором.

– Вот здесь, супротив холма – по осени ярмарки. Приезжают издалёка. Иной раз из новгородских деревень, – приближение к цели похода несколько успокоило девушку. Ей хотелось поскорее дойти к Святому Камню, словно это что-то значило в её судьбе, словно неведомая сила тянула её и звала к этому исполину.

Баюр, прищурясь от солнца, вглядывался в макушку холма, где торжественно возвышался над всей округой могучий камень, глядящий в небо, словно стремящийся оторваться от земли и взлететь. Он стоял гордо и одиноко, его не заслоняли деревья и кустарники, которых было полно у подножия кручи. А снизу верх восходила извилистая стёжка.

– Это он? – кивнул Баюр в сторону холма.

– Он. Я рядом-то и не была ни разу. Тятенька не пускал. Только с дороги любовалась.

Тропинке к камню зарастать было некогда. Хоть и тайком, но часто наведывали его страждущие. Вытоптанная у основания исполина-столба земля поблёскивала жертвенными монетками, а чуть в стороне на низеньком облысевшем бугорке были разложены дары: маленькие серебряные серёжки, детская деревянная свистулька в виде петушка с облупившейся краской, расклёванный птицами хлеб, выцветшие записки, прижатые мелкими камушками.

Баюр ещё издали понял, что Святой Камень никакого отношения к его живому камню не имеет, но несёт в себе особый сакральный смысл, понятный местным жителям больше по ощущениям, по сохранившемуся в крови от предков священному трепету. И вера в его неземное могущество родилась не нынче, а передавалась из поколения в поколение.

– Скалы и камни – это кости земли, – говорил он негромко, словно для себя. – Наши предки знали, какую великую силу они таят, – погладил розовато-серый бок столба. – Смотри, как отшлифовали поверхность люди, много веков приходящие сюда и оставляющие тепло своих ладоней на камне. Он хранитель памяти, неизречённой мудрости мира… – и вдруг огорошил вопросом: – Как ты думаешь, зачем люди ходят в храм?

Арина наморщила лоб, никогда не задумывалась об этом раньше. Ну и спросил! Конечно, ходят. Одни – потому что так положено, чтоб не выглядеть белыми воронами. Другие, истинно верующие, тянутся к святости, божьей благодати. Где же вернее услышит Господь обращённую к Нему молитву, как не в храме? Она вспомнила, что говорил деревенской ребятне батюшка на Пасху, и улыбнулась. Когда это было? Но слова священника запомнились, и она, как сумела, их повторила:

– Храм – это дом Бога. В Святом писании сказано, что Бог сотворил человека по образу и подобию Своему. Мы все – Его дети. Вот и ходим в гости к Отцу нашему. А батюшка – Его служитель, и через него мы говорим с Богом.

– А в древности были храмы? – не отставал Баюр, глядя на неё с прищуром, ожидая, что она вот-вот угодит в незамеченную ловушку.

Арина помолчала, оглядываясь, словно ища глазами древний храм:

– Ну-у… Если Бог был всегда… То люди и дома ему строили, – правда, самой ей древних церквей или каких-либо молелен видеть не доводилось. Ответ прозвучал неуверенно, и она поспешила добавить: – Только разрушились, наверно, от старости.

– Мы с тобой сейчас стоим в этом храме, – голос звенел непонятным торжеством. Хотел ли он удивить её или удивлялся сам? Нет. Он восхищался. История распахивала перед ними двери в глубины веков, а оттуда запорошённые временем слышались голоса… – Наши далёкие предки строили другие храмы: в центре – как образ Мирового дерева – высокий каменный монолит, он вбирает в себя молитву и несёт её в высшие сферы. Это место силы, оно притягивает к себе и может явить чудо.

– Чудо? – Арина вдруг что-то вспомнила и прыснула в кулачок: – На ярмарке… Я тогда девчонкой была, сидела на возу, как тятенька велел. А рядом толклись бабы да слушали, как одна сказывала: сосед её ночью забрёл сюда. То ли искал чего, то ли заблудился в темноте. Остановился, чтоб крестным знамением себя осенить. То-олько руку воздел, вдруг его подняло над землёй аршина на два, и висел он этак в воздухе минут десять, потом опустило. Упал он на землю, пришёл в себя и – без оглядки в село. Жена не поверила – ухватом его, «пьяницу треклятого». А он божится, что не пил совсем.

Баюр хохотал от души, запрокинув голову.

– Да разве поверить в такое можно? Я тоже думала, что спьяну ему приснилось.

– Такие случаи бывали и в других местах силы, – смех смехом, но за битого он заступился. – Мужик-то ваш, может, и не врал вовсе. Ничего! Ухват он, наверняка, заслужил за что-нибудь другое.

– Баюр, а разве храм бывает из одного столба?

– Это не весь храм, а только кон его, вроде алтаря в церкви.

– Почему кон?

– Кон – это начало и конец вместе, то есть Центр Мира. Точка, вкруг коей совершается коловращение жизни.

Арина развела руки и огляделась:

– И никаких стен? Какой же это дом?

– Дом Бога – весь мир. Бог – суть всех творений земных. Однако для общения с Ним наши пращуры всё же ограничивали пространство. Кон должен быть в центре круга из камней, – Баюр порыскал глазами вокруг. – Вон, я вижу один камень… второй… Время стёрло из памяти людей древние святыни. Войны, хозяйственные нужды разметали многие храмы… Вон ещё…

– На постройки какие-нибудь растащили, – предположила девушка. – Сказывают, когда возводили Казанскую церкву в Хмелите, мужики притащили камни, да обтесали под фундамент.

– Хорошо, хоть этот монолит им не под силу. Такие могучие столбы закрывают проход в Иной Мир. Встречаются даже специально выстроенные из камней лабиринты – то есть спирали вокруг, вроде как путь в Иной мир назначают.

– Обязательно камнями?

– Камни бессмертны. Древние верили, что душа умершего ищет себе вместилище, как птица – гнездо, поэтому-то и стали делать каменные надгробия.

– А Любаша из камней могилу на жальнике выложила. Она жениха схоронила прошлым летом. Зашибся он до смерти, когда коня объезжал. В поместье, на конезаводе. Невесть откуда натаскала камней и – вкруг могилы. Сказывала, чтобы берегли его душу, нерастраченную молодость да не допускали к ней лиходейских козней.

Баюр вёл Арину за руку, обходя окрестности Святого камня. Холм полого опускался, зарастая высокой травой и упругим ракитником с одной стороны, а с другой, над речкой, круто обрывался.

– Где-то здесь должен быть родник, а возле него камень, – он прочёсывал глазами впереди себя и по сторонам и ни за что не мог зацепиться взглядом. Высокая трава по краю холма стояла стеной и укрывала всё, что было ниже её роста.

– Почему ты знаешь? Разве сказал кто?

– Центр Мира – стоячий камень. У его подножья – целебный источник и текучая вода – речка, ручей. Так располагались храмы. Реку вижу…

Арина забралась в траву по пояс, разгребая её, точно зелёные волны, и скоро в самом деле увидела большой валун, а рядом – родник:

– Нашла!

Присев на корточки, девушка опустила горячие руки в источник, брызнула на Баюра, стоявшего в двух шагах за спиной, с наслаждением умылась.

– Ой, здесь что-то написано, – показала она на округлый бок валуна.

Неровными крупными буквами на камне было выбито: Пр-Пт.

– Параскева-Пятница… – в отличие от девушки он сразу понял, что означают нацарапанные сокращения. – Святая Параскева – покровительница воды. Её источники целительные. К таким ходят женщины с малыми детьми, омывают их или брызгают на грудничков… и чудесным образом прогоняют хвори.

Арина забавлялась с родничком, поглаживая упругий фонтанчик, который с невинным младенческим лепетом рвался из-под земли на волю. Он что-то весело журчал, не давая ухватить себя за мокрую гривку, дразнясь и просачиваясь сквозь пальцы, и убегал вниз по крутому склону. Очертя голову, в нерассуждающем порыве бросался с разбегу в манящую воду и растворялся в ней без следа.

Вдруг девушка резко встала, обернулась к Баюру. И он задохнулся, увидев её шальные, горящие глаза. Они влекли неодолимо, в них бушевала такая сокрушительная страсть, что его накрыло с головой. Решительно сдёрнув косынку, Арина закинула её в траву. Какая сила караулила их у источника – Бог весть, но, бросившись друг другу в объятья, они забыли обо всём на свете. Куда подевались наставления матери, природная стыдливость, строгость и страх? А бережение робкой невестой девственности до срока? Всё сметено ураганом взорвавшихся чувств. Всё, что было ещё вчера правильным и важным, растаяло, как неясная дымка на утренней заре. Было только Сегодня, Сейчас! Был только ОН! Горячий и ласковый, сильный и властный. Арина покорялась его губам, его рукам с восторгом, безоглядно отдавая себя всю до донышка, словно жизнь её светилась и дышала лишь для этого, одного-единственного, головокружительного глотка счастья. Была только ОНА! Нежная и трепетная, явившаяся из сна, подарившая крылья и изнеможение от блаженства.

Они лежали рядом в высокой траве, не в силах шелохнуться. Горели губы, горела и металась душа, не находя привычного места в заласканном теле, переполненном до краёв негой.

Заставив себя сесть, Арина попыталась собрать разметавшиеся по спине отпущенные на свободу волосы. Баюр отвёл её руки и, осторожно выбирая травинки, стал плести косу:

– Заплетать волосы любимой женщины – в поисках этого счастья стоит сто веков колесить по миру.

Арина, легко нырнув в рубашку и сарафан, подставила ему сияющее лицо для поцелуя и побежала к роднику, чувствуя в теле невесомость, такую, что, кажется, стоит подпрыгнуть – и полетишь. Долго плескалась, набирая в пригоршни холодную воду, потом, оглянувшись на Баюра, не сводившего с неё глаз, стала плескать в него. Поднялась суматоха с брызганьем, с хохотом, поцелуями и увёртками… пока Баюр не замер, как вкопанный:

– Чаша! – показал он на камень Параскевы-Пятницы.

Сначала незамеченное, теперь, после водяного обстрела, наполненное водой, в камне отчётливо обозначилось углубление, напоминающее чашу. Арина переводила взгляд с чаши на любимого и не понимала причины его взволнованности.

– Святая Параскева издавна почитается в народе как пряха. Только прядёт она нити людских судеб. И может открыть человеку жребий его. Чаши в святых камнях с водой из источника называют глазами предков. Так они смотрят на мир, а иногда предрекают судьбу…

Арина робко прижалась к Баюру и взяла его за руку:

– Давай заглянем?

В чаше отражались небо и облака. Арина осмелела:

– По всему знать, чудес нынче больше не будет.

Она наклонилась над чашей, загораживая облака и глядясь в воду, как в зеркало. Берег Луны повис над зеркалом и заиграл солнечными искрами. И вдруг в воде проступило лицо… не её… своё не удивило бы девушку, не испугало. Золотоволосый мальчик с глазами Баюра смешно морщил носик и улыбался. Она отпрянула от камня и вцепилась в своего защитника:

– Ты тоже видел? Кто он?

Остолбеневший и онемевший, волхв не сразу очнулся, порывисто обнял Арину, уткнувшись счастливым лицом в её макушку, пропахшую солнцем, и, гладя пружинящие завитки на её виске, ликующе зашептал:

– Это наш сын, горлинка моя.

– Сын… – машинально повторила она. У неё?!! Предсказание было сказочным, в него трудно было поверить. – Так сразу?

– Сразу? – засмеялся Баюр. – Его ещё вы́носить надо.

– А мама? Что я скажу ей?

– Ничего. Он родится не здесь, в Ключах.

Растерянная Арина постепенно приходила в себя и начинала осознавать новость. Провела рукой по груди, животу, улыбнулась отцу будущего ребёнка, с трудом осознающего, что его давняя несбыточная мечта готова осуществиться: