Дом алфавита

Значит, придется перелезать через забор, изодрав себя в кровь о колючую проволоку на его верхушке. А еще ведь часовые. Одно дело – незаметно перелезть, а другое – потом уйти. В темноте хватит одной выпущенной наобум очереди из пистолета-пулемета. Снова вмешается случай. Он не мог отдаться на волю случая, если была возможность этого избежать.

Церемония завершилась короткой речью старшего офицера службы безопасности, говорившего с таким энтузиазмом, какого у его флегматичной особы и предположить было нельзя, затем прокатилась волна нацистских приветствий, казавшаяся бесконечной. Потом с площади медленно увезли улыбавшихся колясочников и лежачих больных – их распирало от гордости и любви к родине. Вероятно, они были уверены в том, что сделали все возможное и были в безопасности.

На ветру тихонько качались темные ели. Во время перехода в несколько сотен метров до здания на холоде разболелись суставы. Торопить кого-либо было бесполезно. «О себе заботься! – думал Брайан. – Постарайся не заболеть!»

Путь к побегу он наметил. Если он заболеет, они с Джеймсом до следующей серии сеансов электрошоковой терапии убежать не успеют. Значит, планировать надо тщательно и быстро. А еще – посвятить в планы Джеймса, хочет он того или нет. Без Джеймса надежный план составить не получится.

И без Джеймса – никакого побега.

Глава 11

Когда Джеймс пришел в себя после сеанса электрошоковой терапии, ему было паршиво. Каждый раз одно и то же. Во-первых, у него не было сил. Ослабло все тело. Притупились и смешались чувства. А еще пришли возбуждение, волнение, сентиментальность, жалость к себе и растерянность. Затуманился разум, не отступали страх и грусть.

Страх был строгим господином – это Джеймс давно понял, но со временем научился с ним жить и обуздывать его. Война подходила все ближе, вдалеке гремели бомбардировки Карлсруэ, и постепенно появилась хрупкая надежда на то, что этот кошмар когда-нибудь закончится. С неизменной осторожностью и не теряя бдительности, он пытался радоваться имевшимся в его распоряжении часам – тихо лежал и наблюдал за происходящим вокруг или погружался в мечты.

За прошедшие месяцы Джеймс абсолютно вжился в свою роль. Никто и не заподозрил бы в нем симулянта. Разбуди его в любое время – смотреть он будет пустыми глазами. Медсестрам он хлопот не доставлял: ел как положено, не пачкал постель, а самое главное – принимал таблетки, не выказывая ни малейшего неудовольствия. По этой причине он всегда медленно соображал, был вялым, а иногда и вовсе равнодушным.

Таблетки действовали на удивление эффективно.

Впервые оказавшись у врача-ординатора, Джеймс лишь кивал, когда тот повышал голос. Он ни разу даже пальцем не пошевелил, если ему не приказывали. Иногда медсестра читала вслух его медкарту – с разлинованных желтых страниц постепенно проступила присвоенная им биография. Если Джеймс когда и испытывал муки совести за то, что вышвырнул труп в окно, они испарились бы в ту же секунду, когда он узнал об истинной сущности своего спасителя.

Джеймс и его жертва были почти ровесниками. Человек по имени Герхарт Пойкерт невероятно быстро продвигался по службе, став в итоге штандартенфюрером полиции безопасности СС, кем-то вроде полковника. Поэтому в палате самое высокое звание было у него, за исключением Арно фон дер Лейена, на чьем месте оказался Брайан. В отделении он занимал особое положение. Иногда у него даже возникало ощущение, что некоторые пациенты его боятся или ненавидят, – сев на кровать, они холодно таращились в его сторону.

Этого человека не обошел стороной ни один грех. В любой ситуации Герхарт Пойкерт безжалостно устранял все возникающие перед ним препятствия и без колебаний наказывал всех, кто ему не нравился. Восточный фронт подошел ему идеально. В итоге несколько его подчиненных взбесились и попытались утопить его в той же емкости, где он же собственноручно пытал советских партизан или неугодное гражданское население.

В результате он долго пролежал в коме в полевом госпитале. Никто и не ждал, что он придет в себя.

С теми, кто покусился на его жизнь, разговор был коротким: обмотали шею струной от пианино и задушили. Когда он все же очнулся, его решили отвезти домой, Heimatschutz, в объятия родины. Во время этой поездки Герхарт Пойкерт наконец расплатился за содеянное, а его место занял Джеймс.

В целом для палаты его случай был типичным. Высокопоставленный офицер СС, психически нездоровый, но при этом весьма ловкий слуга, чтобы просто его бросить. Обычно такие тяжелые случаи СС лечило одним способом: укол и гроб. Но пока оставалась надежда, что из самых высокопоставленных и преданных фюреру людей поправится хоть один человек, будет сделано все возможное и задействованы все имеющиеся средства. А пока для внешнего мира судьба пациентов оставалась тайной. Офицер СС не может вернуться домой сумасшедшим. Это деморализует людей, запятнает величие Германской империи и будет иметь другие нежелательные последствия: подорвет доверие к новостям с фронта, а кроме того – посеет в народе сомнение в неуязвимости героев. Опозорены будут офицерские семьи. Все это бесконечно внушал врачам офицер службы безопасности.

Он мог бы добавить: лучше мертвый офицер, чем скандал.

Это обстоятельство в сочетании с тем, что офицеры СС с обычным ранением тоже считались элитой, превращало территорию больницы в стратегическую цель как внешних, так и внутренних врагов, а потому из нее сделали крепость, в которую не проникнет ни одно нежелательное лицо. Уйти из нее могли лишь выздоровевшие пациенты и их сопровождающие.

В больницу продолжали поступать новые пациенты, хотя сумасшедших среди них больше не было. Вероятно, по ходу развития событий войны тихо пришло понимание: эти пациенты Третьему рейху принести пользу уже не успеют. После краха на Восточном фронте тратить время на какие-то эксперименты было уже невозможно.

В последнее время многим обитателям больницы стало значительно лучше – если бы кто-то после лечения продемонстрировал более скромные результаты, это бросилось бы в глаза. Джеймс перестал напевать и надеялся обойтись без новых сеансов электрошоковой терапии. Больше всего жесткий метод лечения влиял на концентрацию, а потому представлял угрозу самому важному занятию Джеймса. Откинув голову и закрыв глаза, он мысленно смотрел кино.

– Где сержант Каттер? – рявкнул сержант Хиггинботем.

– Он занят, – нехотя ответил с подоконника Виктор Маклаглен.

Он повернулся к Кэри Гранту, исполняющему роль сержанта Каттера, – тот лупил солдат, пытавшихся подняться по лестнице.

– Купить карту, на которой указано, где зарыты сокровища, – ха! Голову сначала проверь, – издевался Дуглас Фейрбакс-младший, демонстративно уперев руки в боки.

Кэри «Каттер» Грант отвешивал один удар за другим – солдаты с задранными килтами скатывались с лестницы.

– Можно было бы уйти из армии и жить припеваючи, а? – с горящими глазами усмехнулся он.

В то же мгновение ему на голову рухнул стул. Над ним стоял шотландец и, разинув рот, пялился на деревяшки, оставшиеся у него в руках. У Каттера выражение лица не изменилось.

– О, – произнес он, показывая пальцем на убегавшего, – вот кто продал мне карту!

Грант предостерегающе поднял руку в тот момент, когда Фейрбакс-младший уже хватал шотландца. Схватив горца за воротник, врезал тому один раз и вытащил в окно, вытянув руки.

– Эй там! – прогремел с низу голос Хиггинботема. – Отпусти его!

В этом месте Джеймс всегда старался вести себя поосторожнее, чтобы не расхохотаться в голос. Озираясь и сдерживая смех, он представлял себе, как шотландец летит вниз, а Кэри Грант с виноватым видом разводит руками.

«Ганга Дин» – один из любимых фильмов Джеймса. Обязательный пункт в расписании его воображаемого кинотеатра.

Когда он «смотрел» какое-нибудь кино, начинал обычно сначала и прокручивал весь фильм сцену за сценой, не упуская ни малейшей детали. События, которые на киноэкране промелькнули бы максимум за час, занимали его на целое утро или вечер. Погружаясь в сюжет, для внешнего мира он пропадал. Когда одолевали грустные мысли или страх, что родных он больше не увидит, подобное времяпровождение служило ему утешением.

Щедрая матушка часто давала ему и сестренкам несколько монет – во время воскресного дневного сеанса они занимали откидные сиденья кинозала. Немалая часть их детства прошла здесь, в мерцающем свете Дины Дурбин, Лорела и Харди, Нельсона Эдди или Тома Микса, – родители в это время прогуливались по городу и обменивались любезностями с другими горожанами.

Джеймс с легкостью вызывал в памяти сестер Элизабет и Джилл, хихикавших и перешептывавшихся, когда герой целовал героиню, и вопящий, горланящий зал.

Он не сошел с ума благодаря воспоминаниям, книгам и фильмам, которые успел проглотить в школьные годы. Но чем больше сеансов шоковой терапии он проходил, чем больше таблеток принимал, тем чаще замирал ход событий у него голове, вдруг остановленный дырой в памяти.

В данный момент он никак не мог вспомнить, как в фильме звали Дугласа Фейрбакса-младшего и Виктора Маклаглена. Но со временем вспомнит.

Как обычно.

Тяжело опустив затылок на подушку, Джеймс дотронулся до платочка Джилл под матрасом.

– Герр штандартенфюрер, может, встанете и хоть немного пройдетесь? Вы все утро дремлете. Вам нехорошо?

Открыв глаза, Джеймс увидел перед собой лицо медсестры. Она улыбалась и чуть привстала на цыпочки, чтобы просунуть руку под его подушку и поставить ее вертикально. На протяжении нескольких месяцев Джеймсу хотелось ответить ей или подать хоть какой-нибудь знак, что он выздоравливает. Однако он лишь отрешенно смотрел на нее – даже бровью не повел.

Звали ее Петра – единственное по-настоящему человечное существо из всех, кого он там видел.

Петру как будто прислало само Провидение. Во-первых, благодаря ей остальные медсестры оставили в покое его соседа напротив, Вернера Фрике, и его календарь.

Во-вторых, она ввязалась в борьбу с парой медсестер: теперь так сильно не наказывали тех, кто мочился в постель или ел неаккуратно.

И наконец, она очень много внимания уделяла Джеймсу.

Он вызвал у нее симпатию еще при первой встрече – это было заметно. Ее заботу ощущали на себе и другие обитатели палаты, но только в изножье постели Джеймса она вставала, нежно и грустно улыбаясь, опустив плечи. Как она могла что-то чувствовать к такому человеку, как Герхарт Пойкерт? Удивленный Джеймс предполагал, что она просто-напросто была наивной, почти лишенной воображения девчонкой и сразу после какой-нибудь монастырской школы выучилась на медсестру в Бад-Кройцнахе.

Очевидно же, что жизненного опыта у нее нет. Когда Петра говорила товарищам о профессоре Сауэрбрухе, своем наставнике и покровителе, глаза у нее светились от восхищения, а руки двигались быстрее и увереннее. А когда один пациент в ярости обругал всех последними словами, она быстро перекрестилась и только потом убежала за помощью.

С точки зрения Джеймса, самое очевидное объяснение расположения Петры – в том, что она юная, застенчивая, романтичная девушка с естественными потребностями, кроме того, она сочла его довольно симпатичным: белые зубы, широкие плечи. Война идет уже почти пять лет. Вряд ли ей было больше шестнадцати-семнадцати, когда буднями для нее стала суровая и тяжелая больничная жизнь. Как ей время от времени давать выход своим мечтам и фантазиям? Была ли у нее вообще возможность любить и быть любимой?

Джеймс ничего не имел против того, что пробудил в ней какие-то фантазии. Девушкой она была довольно милой и красивой. Подметивший это Джеймс пользовался ее заботой. Пока она впихивает в него еду после сеансов электрошоковой терапии и прикрывает окно, когда от сквозняка деревенеют мышцы шеи, тело его не подведет.

– Ну давайте же, герр штандартенфюрер! – продолжила уговоры она, стаскивая ноги Джеймса с кровати. – Так не годится. Вам же поправиться надо, правда? Значит, надо встать и походить!

Джеймс встал между кроватями и начал пробираться к центральному проходу. Петра кивала и улыбалась. Подобного рода особое отношение Джеймс ценил меньше. Из-за него к нему и другие медсестры относились внимательнее, а особое отношение чревато неприятными последствиями.

Однако атаки Джеймс ждал не с этой стороны. Все чаще и чаще в палате повисали настороженность и напряжение. У него это ощущение возникало внезапно, словно укол в плечо. А сегодня снова чувствовалось что-то не то. На проход Джеймс смотрел сквозь склеившиеся ресницы.

В тот день Брайан посмотрел на него уже в третий раз и попытался заговорить.

«Бога ради, Брайан, да хватит на меня так открыто пялиться!» – думал он, в то время как Брайан не сводил с него умоляющего взгляда. Петра взяла Джеймса под руку, как обычно, беседовала с ним о том о сем и тянула в другой конец палаты, к окну рядом с тележками. Джеймс заметил, как за его спиной Брайан с трудом пытается встать. Он не сдавался, хотя с предыдущего сеанса электрошоковой терапии прошли лишь сутки.

У хрупкой медсестры иссяк поток слов, когда Джеймс опять потянул ее к кровати. Не надо ему оказываться в одном углу с Брайаном. Увидев реакцию Джеймса, Брайан бессильно опустил руки. Потерянный, он откинулся на изголовье, пока Джеймс шел мимо с усердной Петрой.

«Брайан, сейчас ты слаб, но завтра утром вновь соберешься с силами, – думал Джеймс. – Не буду я тебя жалеть! Просто оставь меня в покое! Ты же прекрасно знаешь, что это лучший выход! Я нас отсюда вытащу. Поверь! Но не сейчас! За нами наблюдают!» Джеймс услышал, как заскрипела кровать Брайана, и почувствовал отчаянный взгляд, буравящий ему спину.

За ними тихонько прошелся рябой Крёнер и потрепал Брайана по плечу.

– Gut Junge[5], спляшем польку, – проворчал он и затряс решетку в изножье ближайшей кровати.

Итак, «Ганга Дин». Джеймс вырвался из рук Петры и лег на кровать. «Как же звали тех проклятых сержантов? Вспоминай, Джеймс! Ты же знаешь!»

Крёнер сел и засмотрелся на зад Петры с белым болтающимся бантом – та уже вернулась к работе.

– Славная попка – а, герр штандартенфюрер? – спросил он, обращаясь к Джеймсу.

Каждое слово – как ледяной укол.

Великан согнул ноги и стукнулся о край кровати – затрясся весь железный каркас. Джеймс на его вопросы никогда не реагировал. Когда-то же он наверняка замолчит.

Пациенты по бокам от Крёнера уселись, как грифы, в постелях и уставились на Брайана – тот зарылся в одеяла и обессиленно улегся в неаккуратной куче. «Угомонись, Брайан, – мысленно взмолился Джеймс, – или нас прикончат!»

Глава 12

Лишь провалившись в глубокий сон, Джеймс вспомнил имена, причем вспомнил так неожиданно, что открыл глаза и стал вглядываться в серую полутьму палаты. Оставшихся двух сержантов из фильма «Ганга Дин» звали Макчесни и Баллантайн.

К реальности его вернули тяжелое дыхание и доносящийся отовсюду храп. Сквозь ставни просачивались слабые лучи света. Джеймс досчитал до сорока двух. Вновь появился луч света. Часовые на вышке за бараком СС свое дело знали и еще несколько раз повернули прожектор, а затем спрятались под крышу из рубероида. Четвертую ночь подряд шел дождь, и всего две ночи назад от горных склонов эхом отдавались бомбардировки Карлсруэ – забегали часовые, резко выкрикивая приказы.

Поджав под себя ноги, зарыдал пациент с девятой кровати, гауптштурмфюрер – однажды при наступлении на Восточном фронте он больше десяти часов пролежал под придавившим его деревом, а его собственная группа зачищала территорию огнеметами. В ту ночь в палате не спали они двое. А сейчас – только Джеймс.

Тяжело набрав воздуха в грудь, он вздохнул. В тот день он заставил Петру краснеть. Как обычно, медсестра и санитар Воннегут с железным крюком вместо руки просматривали сводки, пока он не схватился за маленький газетный кроссворд, – всякий раз, когда не получалось подобрать слово, он молотил жалким протезом по столу и недовольно вопил.

Воннегут держался сам по себе, так как атмосфера в палате весь день царила тяжелая.

В отношениях между Петрой и старшей медсестрой повисла напряженность. Сначала она поправила медсестринский значок Петры на косынке, а затем прибрала несколько мелких выбившихся светлых прядей. Потом Петра поправила старшей медсестре партийную эмблему на правом лацкане и протерла ее рукавом – ярко засияла красная эмаль, обрамляющая белые буквы: «Verband Deutsche Mädel»[6].

К вечеру, когда у Петры должен был начаться выходной, старшая медсестра отослала ее сменщицу в другое отделение под предлогом помощи новичкам. Очевидно, это была месть – Петра вспыхнула и угрожающе замахнулась в ее сторону, едва та отвернулась.

В нее – взбунтовавшуюся, в туфлях без каблуков, сером платье и белом фартуке – невозможно было не влюбиться. Джеймс улыбался всякий раз, как она наклонялась и чесала под коленкой, где ее ноги туго обтягивали черные шерстяные чулки.

В интимный момент, когда глаза Джеймса прошлись по ее фигуре, она обернулась и поймала его взгляд.

Тогда она и покраснела.

Рядом с ним беспокойно заерзал Крёнер – обычно это означало, что он просыпается. «Сдохнуть бы тебе во сне, свинья!» – неслышно прошептал Джеймс и заставил себя думать о Петре. В это мгновение она, наверное, лежит в своей комнатке на чердаке, а снится ей то, как он на нее посмотрел, – точно так же он сейчас думает об ответном взгляде. Лучше бы Джеймсу без всего этого обойтись. Тяжело быть молодым, когда распирают фантазии, реализовать которые невозможно.

В темноте сквозь ресницы мелькнул Крёнер – повернувшись к Джеймсу лицом, он стал его разглядывать. Джеймс осторожно зажмурился и стал ждать очередных перешептываний.

Кошмар вскрылся больше двух месяцев назад посреди ночи. Разбудили его торопливые, тяжелые шаги дежурной медсестры – она прошла по коридору к туалету для персонала за лестницей, ведущей во двор. Прямо перед ним к изголовью соседней кровати метнулся чей-то силуэт. Два резких рывка в изножье – и больше ни звука. Затем фигура повозилась с подушкой соседа, быстро прошла в дальний конец палаты и улеглась там в одну из кроватей.

На следующий день Воннегут, молотивший по торцам кроватей, обнаружил, что пациент, лежавший рядом с Джеймсом, мертв. Лицо у него потемнело. Из челюстей грубо, карикатурно вываливался язык. Глаза вывалились, в них сквозило отчаяние.

Говорили, он под подушкой остатки еды прятал и подавился рыбьей косточкой. Врач-ординатор Хольст, покачав головой, склонился к старшему медбрату и прошептал ему на ухо пару слов. Доктор Хольст засунул сжатые кулаки в карманы халата. Потом отмахнулся от каких-то вопросов Воннегута и распорядился, чтобы санитары унесли тело, пока службе безопасности и заведующему отделением не представится возможность создать трудности персоналу отделения.

В ночной полудреме Джеймс стал свидетелем убийства.

Из стороны в сторону крутилось несколько лиц, наблюдая за тем, как медсестры меняют на кровати покойника постельное белье, – вот она уже ровная, свежая, пустая.

В обед какой-то пациент встал с кровати, подошел к Джеймсу и улегся в свежезастеленную постель. Он-то и зарубил его идею помогать медсестрам. Так он и пролежал, пока медсестры не привезли клецки и свинину в эмалированной посуде. Несмотря на нытье и вопли, его безжалостно вытащили из кровати. Но ненадолго.

Каждый раз, когда медсестры отворачивались, он, прокрадываясь обратно, натягивал одеяло до самого подбородка и крепко прижимал к себе. Успокаивался он, лишь укладываясь в эту постель. Когда история повторилась несколько раз, его оставили в покое – там, где он лег.

Каким бы невероятным ни был этот факт, в соседи Джеймсу достался убийца.

Джеймс ничего не понимал и в первые ночи от страха даже не мог уснуть. Каким бы ни был мотив сумасшедшего – если вообще был, – все может повториться. Поэтому безопаснее было спать днем, а ночью бодрствовать и считать, сколько раз на скрипучей кровати перевернется сосед. В случае чего он позовет на помощь или встанет и дотянется до свисающего со стены шнура – его укоротили, чтобы пациенты не дергали когда придется. Подобных попыток еще никто не предпринял.

На третью ночь после того случая в палате было совсем темно. Вопреки обыкновению, в коридоре потушили свет и закрыли все ставни. Отовсюду доносились храп и тяжелое дыхание, из-за чего страх притупился, а Джеймс расслабился. Пересказав себе одно из дел Пинкертона, он прибегнул к последнему фильму, что успел посмотреть в счастливые кембриджские деньки, великолепный эпос Александра Корды, и заснул.

Поначалу тихий шепот почти незаметно проник в сновидения Джеймса. Словно чужеродный элемент, он каким-то образом смешался с любовной сценой. Открыв глаза и обнаружив, что слова никуда не делись, Джеймс вздрогнул. Слова были настоящими: реальными, приглушенными, обдуманными. И принадлежали не душевнобольному. Произносил их рябой Крёнер, лежащий рядом с ним убийца.

Из темноты ему отвечали другие голоса. Всего беседовали три человека: его сосед – убийца Крёнер и еще двое на следующих кроватях.

– Ну да, черт возьми, пришлось мне представление устроить, – послышалось с дальней кровати. – Старшая медсестра, сука эта, застукала меня, когда я журналы Воннегута за столом читал.

– Глупость ты сделал, Дитер! – пробурчал рядом с Джеймсом Крёнер.

– Да что тут делать? Если раньше ты с ума не сошел, то сойдешь здесь, черт побери, потому что лежишь, а заняться вообще нечем!

– Так, с этого момента к журналам ты не прикасаешься. Второго раза не будет!

– Ну конечно нет! Думаешь, я так развлекался? Думаешь, весело несколько дней просидеть в камере, где все орут? Я туда больше не хочу. Кстати, их уже стали ликвидировать. Делать-то больше нечего.

– А чего они орут? Я думал, только пилоты бомбардировщиков тронулись, – прошептал сидевший посередине широколицый Хорст Ланкау.

Джеймс чувствовал, как все сильнее бьется сердце, – он пытался не терять нить беседы, хотя сам он занервничал, кислорода не хватало. Он осторожно втягивал воздух сквозь зубы, чтобы вдох не заглушил то, что шепчут рядом; в висках застучало. Если не брать в расчет обстановку, шел совершенно обыкновенный разговор. Сумасшедшим ни один из троих точно не был.

Лишь к утру он осознал, сколь шатким становилось их с Брайаном положение, раз симулянты здесь не только они.

Главная проблема: Брайан ничего не знает. Если он будет и дальше пытаться с ним заговорить, их могут убить.

Придется Джеймсу избегать его любой ценой, игнорировать все попытки разговора и вообще все – никто не должен заподозрить связь между ними.

Что со всем этим делать Брайану – его дело. Поскольку они друг друга хорошо знают, Брайан, вероятно, постепенно поймет, что он так себя повел лишь вынужденно.

Придется Брайану научиться осторожности. Так надо.

Говорил Крёнер красиво. В узловатой исполинской фигуре с рябым лицом прятался одаренный, образованный и действующий исключительно в своих интересах человек. Именно он руководил остальными и заставлял всех замолчать, если кто-то вдруг зашевелится или раздастся посторонний звук. Он всегда был начеку.

Остальные двое – широколицый и его тощий товарищ Дитер Шмидт – большую часть дня спали, чтобы бодрствовать во время периодических ночных пререканий, а вот Крёнер всегда был чем-то занят.

Все его поступки имели одну цель: выжить, досидев в госпитале до конца войны. Днем он со всеми держался дружелюбно и трепал по щекам, бегал по поручениям медперсонала. Ночью он убил бы любого, кто, по его мнению, мог ему помешать. Однажды он уже это сделал.

Ночные перешептывания могли длиться часами. С того случая с рыбьей косточкой ночной контроль усилился – время от времени, без определенного графика, в палате появлялась дежурящая в ночную смену медсестра. Затем по их лицам пробегал луч света динамо-фонарика. В палате всегда было тихо, как в могиле.

Когда по помещению переставал плясать луч света и звук постоянно движущихся пальцев, заставляющих работать динамо-машину, затихал где-то возле комнаты дежурного, Крёнер лежал лишь одно мгновение, пока не убедится, что в палате снова царит полный покой.

Шептаться они начинали, только когда он давал знак. А Джеймс весь обращался в слух.

Того пациента Крёнер придушил исключительно затем, чтобы подобраться поближе к своим товарищам и они могли разговаривать. Пока Джеймс не представлял для них угрозы, бояться нечего.

Он мог бы спокойно спать, если бы не рассказы симулянтов.

Глава 13

Как правило, рассказы отличались пугающей детальностью. Зверствами симулянты упивались и каждую ночь изо всех сил старались друг друга перещеголять. «А вы помните…» – обычно такими словами кто-то из симулянтов раскрывал кусочек мозаики, которая пусть и медленно, но постепенно объясняла, как эти люди оказались рядом с ним и почему решили любой ценой остаться здесь, пока не появится возможность убежать. Ну или пока не кончится война.