bannerbanner
Февральский дождь
Февральский дождь

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
5 из 7

– А что тебя так тянет в этот санаторий? – прищурилась жена. – Что ты там оставил?

– Вещи.

– А может, что-то еще?

У меня было такое чувство, что Вера знает про Надю.

– Я должен вернуться, – отвечал я.

– Ты можешь быть что-то должен только своей семье, – наставительно произнесла Вера. – А вещи тебе могут прислать поездом.  Я понимаю, тебя влечет. А ты не влекись. Подавляй в себе влечения. Я же подавляю. Думаешь, мне никто не нравится? Какого же ты высокого о себе мнения!

– А ты не подавляй, – нашелся я. – Раскрепостись.

Глаза у жены стали колючими, взгляд – презрительным.

– Какой же у тебя в голове бардак, Терехов! И ты хочешь, чтобы у меня был такой же бардак?

В кухню вошла Женя. Смотрела на меня осуждающе. Сказала со слезой в голосе:

– Папка, ну съезди куда-нибудь еще. Мало ли в стране других санаториев. На Ахтубу свою смотайся, порыбачь.

Мне стало окончательно ясно, откуда у Веры сведения о Наде. Дочь подошла ко мне, погладила по голове, как запутавшегося несмышленыша.

Я подумал: а не съездить ли мне на любимую работу? Не попросить ли любимого редактора послать меня в какую-нибудь командировку? А отпуск отгуляю как-нибудь потом.

Глава 16

Сыр не удивился, что я в Москве. Наверно, думал, что я еще не уехал в Крым. Не удивился и тому, что я отираюсь в редакции. Как бы между прочим, поделился интересной новостью. Офицер морской пехоты вышел вслед за Ельциным из партии. Интереснейшая тема.

Я почему-то сразу догадался, что это Витя учудил. Узнав, что это мой брат, Сыр решил послать другого корреспондента. Но я тоже надумал съездить. Может, смогу что-то изменить. Совсем недавно Витя прислал мне вырезку из армейской газеты со своей фотографией. Держит в руках немецкий фугас. Участвовал в разминировании. Газета называла его героем. И вот – надо же!

Своим решением выйти из партии Виктор мог испортить себе жизнь. На какие шиши будет содержать троих детей? Военной пенсии наверняка лишат. Денежную работу едва ли найдет. А главное, где собирается жить? Стоп! У него ведь названая мать в подмосковной Коломне!

Катерина, родная сестра матери, вдова бывшего замполита Тюменского военно-инженерного училища Власова. После смерти двоих детей Витя был для них названным сыном. Власов помог Виктору поступить в училище и опекал все годы учебы. Сейчас тетка одна. Ей за восемьдесят. У нее трехкомнатная квартира. Пропадет жилплощадь, если… Неужели это выстроилось в голове брата? Как-то слишком уж по-житейски. А почему нет? Но если так, то понятно, зачем он решил выйти из партии.

Звоню в Павлодар родителям. Трубку берет мама, в голосе паника и слеза.

– Юра, ты даже не представляешь, что у нас творится.

– Ты о чем, мама?

В трубке голос отца:

– Прихожу домой и смываю со спины плевки «хозяев страны». Мы им города и заводы понастроили, а они нас теперь выживают. Цены на квартиры падают. Если сейчас не продать, совсем с носом останемся. Виктор советует не тянуть. Первое время, видимо, будем жить у Катерины. Но ты знаешь, у нее семь пятниц на неделе. Если вдруг откажет, можно будет пожить первое время у тебя? Пока купим квартиру, потерпите?

Вот ведь как интересно получатся. Отец даже не спрашивает моего мнения. Стоит им срываться с насиженного места, или лучше перетерпеть. Он с Витей это решил. Но поедут они, отец и мама, не к Вите. Ко мне поедут. Я сказал, что поговорю с Верой. Главное, чтобы у нее не было возражений. Все-таки она – ответственная квартиросъемщица.

Я купил место в двухместном СВ и ехал, как король, без попутчика. Смотрел в окно и удивлялся: Россия везде Россия, что к востоку от Москвы, что к западу. Всюду по обеим сторонам дороги покосившиеся заборы, крыши в заплатах, свалки. Но почему-то хочется смотреть и смотреть. Кажется, прав философ: русская жизнь и грязна, и слаба, но как-то мила.

Но заборы не везде одинаковы. За некоторыми видны только верхушки домов или даже почти дворцов. Правильно ли мы думаем о себе. Общинники ли мы. Вот и на кладбищах всюду оградки. Во все времена, при всех строях и властях. Мертвых зачем-то огораживаем.

После войны в Германии стыдно было быть богатым. Если хотя бы приблизительно сопоставить наши девяностые с концом сороковых, то почему у нас столько бесстыжих среди безбрежного моря бедных и нищих. Хотя стоит ли очень уж осуждать богатеньких буратин, если учесть, что у нас нравственность большинства во все времена проявлялась в материальном преумножении. Жить-поживать да добра наживать – это и есть простая народная нравственность.

Вот и младшего брата, кажись, затронула эта тенденция. Захотел пожить для себя. А как же с романтикой офицерской профессии. А никак. Романтика выветрилась, если даже когда-то сидела в Вите глубоко. Ну и бог ему навстречу. Только партия тут причем. Партия и бог – не близнецы-братья.

Ныла кисть. Как же некстати я пролетел с Надей. Если верить медицине, от секса в организме вырабатываются естественные опиаты. Сколько опиатов упустил. То, что мы оказались в санатории в одно время, конечно, не совсем случайность. Чего ради молодая красивая женщина поедет на юг в октябре, хоронить свой отпуск среди пенсионеров. Мысль, что Надя проявила банальную женскую хитрость, мне даже льстила. По законам природы женщина и должна выбирать себе самца.

Проводница объявила, что подъезжаем. За окном поплыли окраины Балтийска. Сразу бросилось в глаза – каждый третий прохожий – морской пехотинец в черной форме. Самое красивое здание в центре города – штаб бригады морской пехоты.

Комбригу полковнику Чешкову около сорока. Не гуливер и не качок. Метр восемьдесят пять, не больше. Простое, вчера бритое лицо, в глазах – ум и настороженность. Не любят военные прессу. Не уважают. Ну, и правильно. Я бы на его месте тоже не любил.

Я позвонил Чешкову из редакции. Прямо сказал, что хочу поговорить о брате. И вот мы сидим напротив друг друга. Присматриваемся. Оба понимаем, что разговор будет непростым. Адъютант приносит поднос с двумя чашками чая и конфетами. Чешков достает из нижнего ящика стола початую бутылку коньяка. Предлагает плеснуть в чай.

Наливаю себе один плеск. Чешков наливает в свою чашку два плеска, потом добавляет еще один. Легкая ухмылка одной щекой. И первый выпад: мой брат, в общем, неплохой человек. Просто его тяготит служба.

Это не новость для меня. Когда-то я был против офицерской карьеры Виктора. Военная служба, как и работа в милиции – всегда безоговорочное подчинение, а значит, унижение. Споры с отцом и мамой по этому поводу доходили до скандалов. Но родители считали, что они лучше знают своего младшего сына.

– Разве только его тяготит служба? – спрашиваю.

– Не только, – соглашается Чешков. – Но другие не спешат с выводами, а он что-то заспешил.

Чешков хочет сказать, что наплевательское отношение власти к армии – дело временное.

– Но с вашим братом и раньше были проблемы. Вам факты? Ну, к примеру, старший по званию отдает майору Терехову распоряжение: сделайте то-то и то-то. Майор Терехов выслушивает и говорит: «А зачем?» У всех глаза – на лоб. А он стоит и спокойно ждет ответа. Представляете? Старший по званию должен перед ним объясниться, зачем он отдает приказ! Или ему велят доложить, как он выполняет приказ. В ответ майор Терехов спрашивает: «Что вы так волнуетесь? Все будет хорошо». Знаете, я такое поведение за двадцать лет службы наблюдаю впервые. И честно скажу – хренею. Не хочет и не умеет ваш брат подчиняться. Но при этом страшно любит, чтобы матросы перед ним тянулись. А если недостаточно быстро встали при его появлении, может обидеть.

Комбриг начал заводиться, закурил сигарету. Я тоже закурил, и что-то засаднило в горле.

– Во мне метр восемьдесят семь, – продолжал полковник, – но я все равно немного комплексую. Чаще всего смотрю на матросов снизу вверх. А майор Терехов, под метр семьдесят, норовит погонять ребят. Может, это в стройбате проходит, но только не у нас. У нас за обидное слово могут и темную устроить, и стрельнуть. Лично я просто боюсь за вашего брата.

Чешков сделал паузу, чтобы перевести дыхание:

– Я одного не понимаю, – уже спокойнее продолжал он. – Откуда у него такой гонор? Я видел его личное дело. Смотрел его аттестат зрелости. Одни тройки. Ни одной четверки. А тройки в аттестате зрелости – это двойки с плюсом. Это значит, ни в каком направлении он не развивался. То есть не имел никаких шансов поступить в какой-нибудь вуз. Но и на завод не пошел. Поступил в военно-инженерное училище. Это каким таким чудом? Туда ведь тоже конкурс немалый. Ну, я не буду называть вам благодетеля. Вы и без меня его знаете.

Я сказал, что протекция в армии – дело обычное.

– Но и неприятие протекции у нас тоже развито, – возразил Чешков. – Однако пойдем дальше. Итак, выпускник училища Терехов. Рост сто семьдесят, вес – шестьдесят девять. Во время распределения попросился в морскую пехоту. Ему, видите ли, очень нравилась черная форма. И никто не посмел ему отказать. Виктор Терехов не подумал, что он, такой дохлый, занял место физически развитого выпускника того же училища. Понимаете, его ж нельзя брать ни на одно серьезное дело. Он не выдержит нагрузок, рассчитанных на офицеров с другими физическими данными.

– А разминирование как будем расценивать? – спросил я.

Чешков огрел меня тяжелым взглядом, достал бутылку, плеснул себе в стакан, выпил.

– Как армейские будни. А вы хотите, чтобы я это подвигом назвал? Ладно, пусть будет подвиг. Но я и не утверждаю, что Виктор Терехов плохой человек. Я хочу только сказать, что у него есть качества, с которыми ему трудно служить. Вот он и решил уйти на гражданку. Но так решил уйти, чтобы мы у него квартиру не отобрали. Это ведь получится, что мы ему мстим, преследуем за изменившиеся политические убеждения.

– А может быть, он просто разочаровался в армии? Самодурство, оскорбления, грубости…

Чешков пожал литыми плечами.

– Этого добра у нас хватает. Чего вы хотите? Грубая мужская среда. На «будьте любезны» тут результата не получишь. Но причем тут партия? Что партия сделала плохого лично Виктору Терехову? Он тут сидел передо мной. И я его спрашивал: ради чего ты выходишь из партии, на что хочешь променять армию? Какие в твоем мозгу зародились планы? В политику решил податься? В депутаты? Или подрывником к браткам? Взрывные устройства будешь им собирать? А может, ремонтировать сельхозтехнику? Но спецовка – не для твоего представления о самом себе.

Чешкову звонили, в дверь заглядывал адъютант. Некогда ему было вести со мной этот разговор. Он закончил тем, что его особенно пекло.

– Вы наверняка знаете, какая в армии напряженка с квартирами. И вот теперь на место вашего брата придет другой офицер, наверняка с женой и детьми, но жить будет в общаге, потому как квартиру заберет и продаст беспартийный майор Терехов.

– По-вашему, было бы справедливей, если бы он сдал вам квартиру и уехал с тремя детьми в неизвестность? – сказал я.

– Справедливей было выбрать себе профессию по способностям и идти по жизни правильно. Не хитрить, не выгадывать! – ответил Чешков.

Брат по своему обыкновению вкушал. Ел медленно и долго. Жена и дети уже поужинали и легли спать, а он все вкушал. Я не сразу рассказал ему о своем визите к командиру бригады. Знал, что Виктор психанет. Так и случилось.

– Я взрослый человек, не надо меня опекать. Думаешь, если старший, то все можно?

На спинке стула висел черный мундир с майорской звездой. Эх, Витя, думал я, это ты для своих матросов майор, а для меня все тот же молокосос, из-под которого я когда-то выносил горшки.

– Ладно, не лезь в бутылку, плесни еще.

Виктор наполнил рюмки. Рука его подрагивала. Надо ж, как разнервничался.

– Давай о главном, – предложил я, когда выпили. – Что за финт с выходом из партии, можешь объяснить?

– Могу, – сказал с усмешкой брат, – но не хочу. Тебе что, за партию обидно?

– Чем детей будешь кормить?

Виктор прожевал котлету и сказал с кривой усмешкой.

– Не пропаду.

– С твоим самолюбием? Будешь без мундира, как с содранной кожей.

Виктор стряхнул пепел сигареты в тарелку:

– Я не понял, ты зачем приехал? У тебя какая задача? Помочь мне? Но я тебя не просил.

– Не хочешь дальше служить, потому что над тобой Чешков стоит, или в принципе? – терпеливо спросил я.

– Зарплата уже не та, смысла нет служить.

– Тогда причем тут партия?

– Далась тебе эта партия! – вскипел Виктор. – Почему тебе за партию больше обидно, чем за брата?

Наверно, мне обидно не столько за тебя, сколько за себя, подумал я. Я не вступал в партию по убеждениям, а ты вступил, потому что убеждений не имел. Все твои убеждения были – безбедно жить. Я, не вступая в партию, немало терял, а ты что-то имел. Раньше не вступать в партию – был риск. А для тех, кто сейчас выходит – хитрость.

Отчасти хитростью была и идея переезда родителей. На закате жизни им, ясен пень, потребуется забота и уход. А помогать проще, когда живешь рядом. Витя правильно рассудил. Он будет жить в Коломне по соседству с родителями. И, как младший, по народной традиции, будет заботиться о них. Все правильно. Но как эта затея осуществится практически? Тут у меня были сомнения.

Глава 17

Надя читала Эриха Фромма. Хотя и без советов специалиста должна была чувствовать, что я у нее на крючке. Кто подержал ее шелковое тело, тот уже не сорвется.

В номер вошла Золушка. Уселась в кресло, закурила и сказала, что я не приеду.

– Не кури здесь, пожалуйста, – попросила Надя.

Золушка выдвинулась в лоджию и пропела там густым баском:

– Опустела без тебя земля. Если сможешь, прилетай скорей.

В это время я тоже вышел в лоджию.

– Оппаньки! Надюша, прилетел твой сокол, – оповестила Золушка.

Надя взяла у нее сигарету и сделала жадную затяжку.

…Мы не спустились к завтраку. Утром я сходил в магазин, накупил фруктов, для себя – грецких орехов, сметаны и сырых яиц. Теперь можно было пропустить и обед.

– Ты меня замотал, – со счастливым смехом пожаловалась Надя.

В таких случаях надо отвечать комплиментом.

– Дело не столько во мне, сколько в тебе. Сколько у тебя не было мужчины? – Это прозвучало у меня не очень обидно. – Месяц?

Надя насторожилась.

– По-твоему, месяц – это много?

– Три месяца?

Надя покачала головой.

– Полгода? – удивился я. – Не верю!

Мы натянуто рассмеялись. Я разглядывал каждую деталь. Серые глаза на редкость выразительны. Крашеные каштановые волосы выглядят естественно. Только непонятно, какого цвета они от рождения. На шее ни одной морщинки. Курит много, но зубы безукоризненно белы. Ноги не слишком длинные и не слишком короткие. Гибкая тонкая талия нерожавшей женщины. Откуда мне было знать, что у Нади двенадцатилетняя дочь? Заблуждался я и насчет возраста, считая, что Наде не больше 30. На самом деле ей было 34.

– Ты хочешь что-то понять или просто любуешься? – спросила она, отслеживая мои наблюдения.

– Любуясь, хочу понять. Обычный процесс.

– Ты производишь впечатление изголодавшегося бабника.

– Так и есть, только я не бабник.

– Хорошо, что не считаешь это комплиментом. Но ты бабник. Только не надейся, что вскружишь мне голову. Со мной у тебя этот номер не пройдет.

Я сказал, что на самом деле не понимаю, зачем я ей. Вечно занятый и не очень денежный. Она сказала, что я кокетничаю. Она задирала меня каждым словом. Я решил ее поддразнить.

– Твой Кеша, наверное, облизывал тебя.

Надя развеселилась:

– Откуда ты знаешь?

– А он не говорил тебе, что в твоем имени есть что-то железнодорожное? Вслушайся: На-де-ж-да.

Глаза у Нади застыли и стали больше:

– Юра, ты шутишь так, будто мы знакомы целую вечность.

– Муж твой был человек небедный и намного старше тебя, лет этак на пятнадцать. Он тебя разбаловал, а потом безнадежно постарел, и ты его бросила. Угадал?

– И теперь рыщу по полям и лесам, ищу новую жертву. Ну и зачем ты мне в качестве трофея? Немолодой, весь в работе, в детях. – с деланным смехом закончила Надя.

– Вот и я о том же думаю.

Мы смотрели друг на друга напряженно, сознавая, что ведем крайне рискованный разговор. Кто-то должен был спасти положение.

Я привлек ее к себе. Ан нет. Надя не таяла, смотрела враждебно. Порывалась освободиться от моих объятий, но – не рьяно. Что ее держало?

Я нечаянно угадал про ее мужа. Позже я узнаю от нее: он действительно был почти на двадцать лет старше. И состоятелен – по советским меркам. Дважды лауреат Ленинской премии, в закрытом списке. Один из создателей какого-то страшного оружия. Я не мог ничего знать – ни о нем, ни о ней. Значит, я как-то вычислил. И это само по себе было для Нади удивительно. А что удивляет, то и притягивает.

– Значит, ты богата? – констатировал я.

– Относительно.

Я горестно вздохнул.

– Значит, между нами имущественное неравенство. И вообще, ты права, как-то многовато недоразумений. Может быть, и сами отношения окажутся недоразумением. Ну, посмотрим. Будем встречаться. Мне нужна женщина, тебе нужен мужчина. А ты тем временем будешь подыскивать себе нормального мужа.

– Вот гад! – выдохнула Надя. – Знаешь, что тебя сейчас спасает? Ты циник, но не пошляк. Только это. Но почему ты такой, это даже интересно. И в этом я рано или поздно разберусь.

Конечно, глупо было бы нам разбежаться. Мы подходили друг другу в постели. А это главное.

– Встречаться у меня мы не можем, – сказала Надя. – Дочери уже двенадцать, и одного я с ней уже знакомила. Полгода назад.

– А зачем ты его приводила?

– Где-то встречаться – это не для меня. Я люблю свой дом и хочу, чтобы меня любили дома, а не в чужих постелях.

Но Золушка неожиданно заставила Надю изменить своим принципам. Великодушно предложила нам свою квартиру.

Перед отъездом в Москву, Надя сказала, что Золушка просит назвать дни недели, когда ей надо будет где-то погулять.

– Давай во вторник и среду, – предложил я.

– Во вторник, среду и четверг, – поправила Надя.

Я не стал торговаться.

На Курском вокзале мы взяли такси. Надя и Золушка жили в Теплом стане. Сначала довезли меня. Я вышел конспиративно – на безопасном расстоянии от своего дома, возле Рогожского рынка. Но сработал закон подлости. Мимо проходил Денис с кучей дружков. Надя вышла из такси вместе со мной. Мы сказали друг другу еще несколько ласковых слов. Потом она подставила мне щечку. Я видел краем глаза, что нахожусь под наблюдением. Целоваться с женщиной на глазах у сына, конечно, не есть хорошо. Но дергаться тоже не стоило. Денис, хоть и дуется, матери не доложит, он не такой. Я нежно обнял Надю, думая про себя: ну, я совсем, как пешка в шахматах, хожу только вперед.

Глава 18

Семья ужинала. Меня встретила тягостная тишина. Я налил себе борща и сел за стол. Денис со мной не поздоровался, хмуро смотрел в окно. По стеклу били капли холодного дождя. Во дворе поджидали ребята. На улице сын, по его словам, ловил плюсы. А дома, надо понимать, были одни минусы. И главный минус – я. Зачем я его побил? Теперь это надолго. Может быть, на всю жизнь. На матерей так не обижаются. Что ж я последнее время так дрова ломаю?

– Как отдыхалось? – спросила Вера. – Как приехалось?

Последнее слово она сказала неспроста. Я глянул на Дениса. Неужели все-таки доложил? Сын поймал мой взгляд боковым зрением и поднялся.

– Ну, я пошел.

– В десять вечера будь дома! – приказала Вера.

Давала понять, что у них все наладилось.


Я поехал на работу. Собратья по перу встретили сообщением: банк «Мегатеп» в лице Фунтикова скупает ваучеры. Что удивительно, по хорошей цене – тысяча долларов за штуку. Но была еще одна новость, плохая: Сыр уходит.

Секретарша Нюра стояла у окна, дымила сигаретой, смахивая слезы. На мое появление отреагировала коротко. Сказала, что шеф меня спрашивал. В кабинете будто шел обыск – Сыр разбирал бумаги.

– Может, все к лучшему? – сказал я.

В смысле, шеф разберет свой архив и начнет писать. Говорят, журналист – это писатель на скорую руку. Можно теперь писать не торопясь.

– Нет, это конец, – драматически произнес Сыр.

Я не мог согласиться с ним. Ничему не придет конец. Просто все станет другим. Когда происходят такие перемены, все какое-то время становится хуже. А потом жизнь берет свое.

– Какие к вам претензии?

– Не умею подчиняться времени. Не соглашаюсь с количеством рекламы. С сокращением сотрудников.

– А что, если мы всем кагалом вступимся за вас?

Сыр усмехнулся:

– Кагалом? Интересное слово. Зачем? Они только того и ждут. Их цель – половину редакции уволить, а остальных постепенно заменить.

Дома была одна Женя. Чмокнула меня в щеку. Доложила, что Денис снова не был в школе. А мама, как обычно, на работе. Недавно звонила, сказала, чтобы ужинали без нее, она придет поздно. А еще велела отвезти посылку к поезду. Раз в неделю Вера отправляла с проводниками в Павлодар твердокопченую колбасу, конфетные наборы и разные тряпки. Взамен получала от родителей свежие овощи, соленые огурцы и квашеную капусту.

Я прошел следом за Женей в кухню. Дочь открыла большую кастрюлю со щами, зачерпнула поварешкой. Я остановил ее.

– Знаешь, что-то не хочется.

– Второго нет, мама не успела приготовить, – предупредила Женя.

Я заглянул в холодильник. Вареная колбаса, сыр, масло. Нет, с голоду я не умру.

– К нам едет тетя Люда, мамина подруга, – сообщила Женя.

– Отлично! – нервно отреагировал я.

– Будет жить недели две.

– Замечательно! – я почувствовал, что у меня задергался глаз.

– Едет не одна. Со своей подругой.

– Женечка, никогда не превращай свой дом в гостиницу.

Это у меня прозвучало, как заклинание.

– Папа, но ты же помогаешь людям, – возразила Женя.

В присутствии матери дочь всегда поддерживала меня, когда я роптал из-за частых наездов гостей. Теперь она сменила позицию.

– Ты помогаешь чужим людям, а тут свои. Как можно им отказать?

Она явно повторяла слова матери.

– Подруга подруги – это не свои, доченька. Это как раз и есть – гостиница.

Женя, ничего не ответив, принялась за щи. Варево было неимоверно кислое. Вера готовила хорошо, но щи ей не удавались. Дочь мужественно отправляла в рот ложку за ложкой. Я сочувственно наблюдал за этим актом преданности. Наконец, не выдержал и протянул Жене бутерброд.

– Повар должен быть в хорошем настроении, – сказала дочь, наливая себе чаю.

Я промолчал. Как с этим не согласиться.

– Лорка выходит замуж за Фунтикова, – сообщила Женя. – Я тоже, наверно, скоро выйду, – хмуро добавила она. – По-моему, у нас в доме радиация. Кровь сворачивается.

Я дожевал бутерброд, запил чаем и спросил:

– А ты за кого хочешь выскочить?

– За серьезного человека.

Женя взглянула на часы.

– Папа, тебе пора на вокзал.

Я покачал головой. Женя посмотрела на меня с ужасом, будто я совершаю святотатство.

Войдя в квартиру, Вера увидела в прихожей сумку с неотправленной посылкой и поняла, что муженёк устроил бунт. Прошла на кухню, взяла батон и направилась ко мне. Распахнула дверь в мою комнату. Я оторвался от работы. Где-то я уже видел эту фигуру и эту позу. Ах, да, в Волгограде. Скульптура Родины-матери. Только там у нее в руке не батон, а меч.

– Что тебе помешало отправить посылку? – спросила Вера, откусывая от батона.

– То же, что и тебе – работа.

– Мог бы оторваться на пару часов. Ничего бы не случилось с твоей работой.

Вера считала, что это ее квартира. А прописку я получил благодаря ее разнообразным жертвам. И поскольку жилье служебное, в случае развода на раздел рассчитывать не могу. Все останется у нее. Поэтому Веру изумляло мое поведение, а временами, как сейчас, приводило в ярость.

Глава 19

Вера чувствовала бы себя гораздо лучше, если бы знала, что моя «потусторонняя» жизнь тоже складывалась непросто. Пока Надя кувыркалась со мной, Золушка должна была где-то быть и чем-то заниматься. А Золушка не любила музеи, театры, выставки и спортивные соревнования, предпочитая валяться на софе, смотреть телек и болтать по телефону. Короче, через две недели она объявила Наде, что лимит ее великодушия исчерпан.

Теперь мы встречались раз в неделю непосредственно у Нади, когда она могла отправить дочь к бабушке, то есть к своей матери. Но та жила на другом конце Москвы. Мало ли что может случиться с ребенком, пока он едет на метро. К тому же ребенок быстро смекнул, что его выпроваживают из дома вовсе не ради общения с любимой бабушкой. Дочка взбунтовалась и прямо заявила: хватит ее использовать.

Надя не выдержала и сказала мне, что у нее больше нет сил. Я тоже был на пределе, но совсем по другим причинам. Я не понимал, зачем нужно долго стоять под струями воды, когда я жду в постели. Ты что, неделю не мылась? Неужели тебе не хочется поскорее нырнуть в постельку?

На страницу:
5 из 7