Чужие огни

Рут Фейгель

Чужие огни

"Ах, эти идолы, эти золотые идолы!"

(М. А. Булгаков, "Мастер и Маргарита")

"Я, Хэн Альперт, находясь в следственном отделе полиции, заявляю…"

И что же я заявляю, собственно? Что поступка, из-за которого я здесь очутилась, не могла не совершить? Шут уже с ними, с моими мотивами, но передать бы хоть как-нибудь суть произошедшего! Чертовски трудная задача – кратко и связно донести до полицейского причину, по которой совершаешь преступление. Я же художница, а не юрист! Ну, ладно, в душе – художница… Я снова уперлась взглядом в чистый лист бумаги и вгрызлась в карандаш. Слова не шли. А время как раз очень даже шло, оно уносилось с непозволительной скоростью.

Тогда я прервалась и вопросительно подняла глаза на коренастого марокканца средних лет, который сидел за столом напротив меня и терпеливо изучал мое лицо большими усталыми глазами. Они были цвета черного кофе, эти глаза, и в них то и дело вспыхивали и гасли лукавые искорки, видимо, неподвластные усталости.

– Господин следователь, я прошу вас учесть, что я никогда раньше не писала заявлений в полицию. Я нахожусь в ней в первый раз, слава Богу. И очень надеюсь, что в последний…

– Не отвлекайся, – флегматично посоветовал господин следователь и хрустнул костяшками сомкнутых пальцев. – Ты, вообще-то, сейчас должна быть не здесь, а в камере. Ладно уже, не вскидывайся, пиши… Закончишь – пойдешь отдыхать… а-а-а-у… в приятной компании. И я домой пойду, есть хочется…

Мое положение было драматично, если не сказать хуже, но я, не удержавшись, беззвучно прыснула от непосредственности этого человека – такого серьезного, может, даже опасного. Все-таки он был следователем, то есть, лицом активным и влиятельным, я же, в свою очередь – под-следственной, и само это слово предполагало пассивность и полную зависимость от кого-то, кто "над".

– Я вас прекрасно понимаю, – старательно давя улыбку, ответила я ему. – Сама в последний раз ела утром. Но поймите, пожалуйста – всю эту историю в двух словах не объяснишь. В двух словах она будет похожа на бред сумасшедшего, а я ведь хочу вас убедить в своей невиновности. А не в своей невменяемости, чего доброго…

Следователь усмехнулся уголком рта и откинулся на спинку тяжелого кожаного кресла.

– Ну-ну, попробуй… – пробормотал он и сделал губами такое движение, словно выпускал сигаретный дым изо рта. Видимо, и тут я была ему некстати – не то, чтобы курить в процессе допроса запрещалось, но приличные люди не стали бы этого делать, а мне почему-то хотелось считать моего визави именно таким. В нем был неуловимый и безусловный шарм приличного человека.

В моих мыслях был полный разброд насчет того, как изобразить на бумаге все это дикое приключение, затянувшее и поглотившее меня, как черная дыра. Проще всего было бы, наверное, вести рассказ с самого начала, стараясь не упустить деталей. Только боюсь, что на это не хватило бы и целого вечера, и бедняга марокканец лишился бы желанного ужина. Потому, поразмыслив, я все это и сообщила человеку, сидевшему напротив меня. Тот вздохнул с заметным облегчением и постановил:

– Вот и хорошо. Обдумай все, как следует, а завтра напишешь. Ну, с новосельем тебя!

Он так пошутил. Не зарекайся, подумала я со злобной обидой, от такого новоселья никто не застрахован. Самому-то не доводится ли по роду службы обезвреживать нарушителей, например, с применением пистолета, например? И поди докажи потом, что ты не просто так этот пистолет применил…

Но это была мимолетная сумбурная мысль, в целом же человек располагал к себе вполне – прежде всего, благодушным настроем, какого я не ожидала от сотрудника полиции.

В общем, несмотря на туман и сумрак моего будущего, панического ужаса я не испытывала. Холодок в животе – да, было такое. Но не ужас. Родных у меня не было, поэтому никто бы не сходил с ума от беспокойства. Работы на тот момент уже тоже не было, и это спасало от головной боли и меня, и несуществующего работодателя. Я была даже почти спокойна, поскольку знала, что Мири, лучшая подруга и святая женщина, позаботится о моем маленьком Меире Хаиме, он будет сыт, чист и обласкан. И я никому – никому, черт возьми! – не расскажу, где он находится. Нет такой силы и нет такой пытки, которая бы меня заставила его отдать.

К тому же обвинение против меня еще требовалось доказать. Тут надежда блекла и никла, но отпускать ее совсем мне никак не хотелось. Главное, что мой славный Меир Хаим был в безопасности.

Это было, конечно, главное, но все же я вошла в тесноватое, неярко освещенное помещение с тошным предчувствием чего-то очень неприятного, что мне неизбежно придется вытерпеть в ближайшее время. Как я уже сообщила уважаемому следователю, мне не приходилось ранее лично сталкиваться с тюремно-полицейским бытом, но теоретической информации у меня было предостаточно. По большей части она, информация, исходила из газет, книг и детективных фильмов; однако же, просто поразмыслив логически, можно было догадаться, что здесь были в ходу иные, непривычные для нас законы, пожалуй, скорее звериные, чем человеческие. Это было легко объяснимо: человек, заключенный в клетку, вряд ли сможет долго сохранять свое отличие от животного. Даже если изначально он был именно человеком…

Комната… то есть, камера, в которой мне предстояло провести неопределенное время, являла собой коробку с голыми зеленоватыми стенами; по периметру коробки располагались, вплотную к стенам, ряды двухъярусных железных кроватей. Еще один ряд проходил ровно по центру. Все кровати, кроме одной – верхней в центральном ряду – были заняты. В камере стоял ровный негромкий гул, но он утих, когда я вошла, и обитательницы невеселого учреждения обратили в мою сторону взгляды. Лица новых соседок выражали, по большей части, угрюмое безразличие или поверхностный интерес, как у людей, отвлеченных от их занятия каким-нибудь резким звуком. Разумеется, дружелюбия я и не ожидала, но и откровенной враждебности мною отмечено не было. По крайней мере, пока. Помедлив немного у дверей, я всматривалась в обращенные ко мне лица и соображала, как следует мне вести себя далее. Я была наслышана о том, что слабость в тюремных условиях может стать смертельной, и потому ее ни в коем случае нельзя обнаруживать. С другой стороны, мне не хотелось с самого начала выказывать агрессию, да это и вряд ли удалось бы. Проклятая моя деликатность, с детства не позволявшая поднять руку на живое существо! Как она может помешать мне сейчас, когда целых два десятка живых существ смотрят в мою сторону внешне равнодушно, но кто может знать, что они сделают в следующий момент! Задерживаться у дверей слишком долго не имело смысла, и я, наклонив голову в знак приветствия, поздоровалась со всеми присутствующими вместе. Ни звука не раздалось в ответ. С тем же тянущим холодком в желудке я сделала несколько шагов в сторону свободной кровати, и тут кто-то резко развернул меня сзади за плечо. Оглянувшись, я увидела в нескольких сантиметрах от своего лица бледно-голубые глаза с синим ободком, пористую смуглую кожу и несколько редких кудряшек неопределенного цвета. Все это дышало смрадным табачным духом, которым всегда пропитывается рот заядлых курильщиков, и, к тому же, процедило с задушенной злобой:

– Принаглела, ты?!

"Вот оно, началось!" юркнула мышка-мысль и спряталась. Не знаю, какие намерения были на самом деле у новой моей соседки, но я уже заранее увидела себя на полу, скорченным комком, осыпаемым ударами. Я прекрасно знала свои шансы на случай возможной драки, но отступать было нельзя: в животном мире слабые не выживают, а мне, похоже, случилось оказаться именно в нем. Поэтому я ответила негромко, но, насколько могла, твердо:

– Пока еще нет.

После этого все звуки словно исчезли в прокуренной полутемной комнате, ватная тишина обложила меня со всех сторон. Изначально мне рисовались два варианта: либо сиделица ударит меня сразу после ответа, либо потеряет ко мне интерес и отойдет; на деле не происходило ни того, ни другого: она лишь продолжала молча поедать меня глазами, прищурившись и вроде как примериваясь. Забыв дышать, я неотрывно смотрела на эту крепко сбитую деваху, готовясь пригнуться, отскочить или перехватить ее руку. Вместе с этим я старалась чутко ловить каждый шорох со стороны, чтобы не быть захваченной сзади. Мои шансы были ничтожны, это было понятно, но залившее меня беспредельное отчаяние требовало, по крайней мере, дать хоть какой-то отпор окружавшим меня созданиям. Маленький, бедный мой Меир Хаим – неужели меня тут и прибьют, в этой вонючей полутемной камере?!

Нависшая тишина внезапно треснула, разбитая хрипловатым негромким голосом:

– Оставь девочку в покое.

С явной неприязнью противница повернула в сторону голоса свою бандитскую физиономию и злобно тявкнула:

– А чего она лезет на чужую койку?

– Так ты ей объясни, – лениво предложила обладательница хриплого голоса. – Только словами. Сначала… Она же не вещий дух, чтобы знать, что это твоя кровать. Ты ж у нас ак-ку-ратная. Вот по моей койке сразу видно, что тут человек живет…

Со всех сторон посыпались смешки. Похоже, бледноглазую девицу тут недолюбливали.

Неприятельница, проворчав что-то невнятное, обошла меня и направилась к той самой кровати, которая, как выяснилось, принадлежала именно ей. Проходя, она прожгла меня взглядом, в котором, помимо совершенно необъяснимой ненависти – с чего бы вдруг ненавидеть человека только за то, что он ошибся, – сквозила какая-то безысходность затравленного зверя. Я же вопросительно глянула на ту арестантку, которая так вовремя спасла меня от битья. Та молча кивнула в направлении еще одной кровати, которая была не сразу замечена мною – тоже в верхнем ярусе, но возле стены, у самого окна. С большим облегчением я забралась на эту скрипучую койку – каждое мое движение отдавалось немедленным визгом ее деталей – и отодвинулась как можно дальше к стене. Я не испытывала никакого желания вступать в разговор с кем-либо из присутствующих, тем более что меня ощутимо потрясывало от пережитого возбуждения, так что даже зубы временами выбивали короткую дробь. Прежний ровный гул восстановился в камере, ее обитательницы вернулись к своим привычным занятиям, не обращая на меня далее ни малейшего внимания. Это меня устраивало как нельзя больше. Бесцельно рассматривая сероватый потолок в мелких трещинках, я понемногу успокоилась и предалась воспоминаниям и размышлениям. Мои мысли плавно утекли на полгода назад, в осенние дни, когда я, озверев от бесплодных поисков работы, ухватилась за весьма сомнительное предложение…

***

Итак, здесь я уже проезжала, и не один раз. Вот она, пара кривоватых деревьев у обочины, вон там, чуть дальше – бесформенное здание сероватого цвета… Кто ж сюда, в такую глушь, забирается жить по доброй воле!.. Я все явственнее ощущала в своем животе что-то вроде пружины, которая сжималась и твердела с каждой секундой и каждым неправильным поворотом. Я уже успела проклясть на чем свет стоит свою идею ехать на это чертово собеседование, и саму эту работу, и саму себя, в конце концов. Терпеть не могу опаздывать. И сегодня, собираясь на встречу с работодателем, специально вышла заранее; но поиски адреса, затерянного неизвестно где за городом, затянулись настолько, что мне уже виделся полный крах моей затеи. Встреча назначена на три часа дня. Сейчас же на приборной панели моей машины горят ехидным желтеньким светом цифры "14:50". Даже если я прямо сейчас найду правильную дорогу, мне придется потом ворваться в кабинет, как пожарный в пылающий дом. О да, я знаю, что в нашем народе опоздание на полчаса не считается опозданием. Но я – лично я – ненавижу опаздывать!

Задумавшись обо всем этом, я взяла правее, чем планировала, оказалась на узенькой неприметной колее, окруженной с обеих сторон высокими колючими кустами. Уже изготовившись выплюнуть в белый свет трехэтажное ругательство и с позором вернуться домой, я вдруг зацепила взглядом глухой металлический забор, располагавшийся в некотором отдалении и напоминавший своим видом сооружение, о котором мне было говорено по телефону. Надежда, теплая и настойчивая, просочилась на сжатую до предела пружину в моем животе и растворила ее. Да, это тот самый дом! За высоким сплошным забором, в отдалении, вырисовывалась крыша просторного особняка, построенного в глубокой низине и скрытого, таким образом, из вида проезжающих.

Подъехав к самому забору, я набрала номер хозяйки особняка – в прошлом телефонном разговоре она представилась мне Изабеллой, – узнала от нее, что я могу припарковаться снаружи, позвонить в калитку и проследовать во двор пешком – что я и сделала, ощущая все еще привкус перегоревшей досады, после чего оказалась наконец во дворе особняка.

Сразу за воротами начинался какой-то разнузданной пышности сад. Тяжелые ветви нависали над головой проходящего, и, будь я повыше, наверняка была бы до крови исцарапана когтистыми лапами яблоневых, вишневых, сливовых и еще разных прочих деревьев, перечислять которые нет у меня ни малейшего желания. А ведь распустила же я нервы в последнее время – сейчас эти ни в чем не виноватые растения вызывали у меня чувство какой-то неясной тревоги и даже желание развернуться и уйти отсюда прямо сейчас. Не зря же говорят, что кофе – сильный раздражитель, а уж я его пью литрами, не побоюсь этого слова. Нет уж, пора заканчивать эту кофейню, пора!

Мне чудом удалось не заблудиться хотя бы здесь, при том, что многочисленные тропинки разбегались, переходя одна в другую и теряясь в труднопроходимых дебрях. Двухэтажный особняк из пятнистого рябоватого камня находился в середине сада и был охвачен им, как средневековый замок – защитными сооружениями. Даже окна в этом спрятанном от мира доме выглядели как бойницы – они были узкие, зарешеченные, с тонированными стеклами, и имелись только во втором этаже. Я поднялась по ступеням на небольшое крыльцо и снова позвонила. Дверь легко и сухо щелкнула и приоткрылась. Я шагнула внутрь, и прохладный синеватый сумрак обступил меня. Это был безоконный первый этаж, и помещение освещалось многочисленными круглыми лампочками, сидевшими высоко под потолком и испускавшими неяркий голубоватый полусвет. Стены были выкрашены матовой синевато-серой краской. Длинный коридор уходил, изгибаясь, влево и заканчивался застекленным входом в просторное и гулкое помещение вроде вестибюля, с краю которого поднималась узкая и легкая лестница из полированных дощечек (по странному замыслу архитектора, к ней не было предусмотрено перил), а поверху, по всему периметру, тянулась балюстрада, за которой виднелся ряд закрытых дверей в неизвестно какие комнаты. Вестибюль, при всех своих громадных размерах, был абсолютно пуст; пустота эта вызывала ощущение совершенно лишнего пространства и навязчивое желание чем-нибудь его поскорее заполнить.

Чуть только я прошла в вестибюль и подняла голову к балюстраде, как наверху объявилась высокая худощавая женщина, на суховатой фигуре которой очень странно смотрелся выступающий вперед живот. Словно бутафорский, он казался предметом театрального реквизита, непонятно зачем приклеенным к этой подтянутой даме с горделивой осанкой.

Хозяйка любезно улыбнулась и жестом пригласила меня подняться по лестнице. Поднимаясь, я невольно глянула вниз и тут же инстинктивно прижалась к стене. Воображение вспыхнуло на краткий момент каким-то диким и ярким образом: неподвижная женщина, распластанная на полу под ступенями… Нервы, нервы мои!…

Мы вошли в небольшой кабинет, так же тускло освещенный, как и коридор с вестибюлем. Хозяйка указала мне на плетеное кресло напротив стола, сама же поместилась в таком же кресле по другую его сторону. Несколько секунд она молча изучала мое лицо и фигуру, что, в конце концов, стало довольно неприятно. Надеюсь, я не выразила на своем лице слишком уж неприличного неудовольствия, но, на всякий случай, перевела взгляд на причудливое убранство кабинета. Стены его, помимо красноречивых дипломов и прочих бумаг, подтверждающих, что их обладательница не какая-нибудь шушера, а крупный специалист своего дела – были украшены поблескивающими рельефными узорами и расставленными на полках статуэтками. По виду фигурки напоминали каких-то божков южноазиатской религии или очень уж упитанных младенцев, и всех их объединяло объемистое брюшко и хомячьи щеки. Присмотревшись, я заметила за спиной у каждого из них один и тот же продолговатый предмет, похожий на рукоятку кинжала, а также одинаковую выпуклую полосу, проходящую вертикально от подбородка до пупка фигурок.

Наконец хозяйка прервала молчание.

– Итак, вас зовут Хэн? – спросила она полуутвердительно с неизменной очаровательной улыбкой.

Я помедлила с ответом. Хоть это и было мое официальное имя, оно всегда тяготило меня какой-то своей легкомысленностью, поверхностностью, что ли, поэтому я уже давно никому так не представлялась.

–Д-да… – неохотно все же согласилась я, – но вы можете называть меня Хани.

Изабелла вновь лучезарно улыбнулась и кинула быстрый взгляд на мое резюме.

– Как вы можете видеть, я ожидаю в скором времени рождения ребенка… – начала она.

– Это прекрасное событие! – вежливо отозвалась я и замолчала в ожидании продолжения.

– Да, несомненно. Но дело в том, что ребенок требует постоянного внимания и ухода, а характер моей деятельности… не позволяет мне полноценно выполнять эту функцию. Видите ли, адвокат должен быть всегда профессионально активным, иначе он станет невостребованным. Поэтому я собираюсь продолжить работу сразу после рождения ребенка и ищу женщину, способную обеспечить ему необходимую заботу. Несмотря ни на что, основная способность женщины – плодородие, вы согласны?

Взгляд Изабеллы стал острее, чем прежде, и пытливо проник в мои глаза.

– Я бы сказала, что это как подарочная карта, – я попыталась отшутиться, и мне это не удалось. Хозяйка недоуменно подняла брови – пришлось объяснять, довольно неуклюже: – Ну, у женщины есть такая возможность – привести в мир нового человека. Если она добровольно отказывается от такой возможности – ее право, но подарка она при этом лишается …

("И зачем я все это горожу, да еще постороннему человеку!", раздраженно подумала я).

– Да, я вижу, вы корректны. – В голосе Изабеллы прозвучала усмешка. – Но у вас самой, насколько я поняла из резюме, детей нет?

Горячая волна пыхнула мне в лицо, я глубоко вздохнула и отчетливо ответила:

–Нет.

То ли я так обожгла ее взглядом, то ли ей было известно гораздо больше, чем написано в резюме, но тему моего упущенного материнства она оставила.

– Но у вас все-таки есть опыт ухода за младенцами…

– Да, я проходила альтернативную службу в больнице, где должна была заботиться о малышах. И потом я была няней у сына… моей хорошей знакомой. В течение нескольких лет, пока они… не переехали в другую страну.

Все это я произнесла деревянным голосом, глядя на подбородок Изабеллы и теребя пальцами какую-то мелкую складку на юбке.

Изабелла удовлетворенно кивнула и продолжила:

– Вы, конечно, уже знакомы с основными требованиями. Вы должны жить постоянно на территории этого дома, не выходя никуда и ни по какой причине за пределы сада.

– А если я заболею? – вызывающе выпалила я, не сводя глаз с собеседницы.

Казалось, одна и та же лучезарная улыбка то и дело включалась на ее лице, как подсветка, включаемая невидимой внутренней кнопкой.

– Не беспокойтесь. Вам будет оказана помощь на дому. Кроме того, если вам потребуется купить что-то из одежды, косметики и прочего – вам стоит только сказать об этом. Я сама оформлю для вас заказ, и он будет доставлен сюда в кратчайшие сроки.

Все это было сказано поставленным голосом рекламного агента, когда он пытается превратить случайного прохожего в покупателя.

Об этом странном требовании не покидать дом я знала и раньше, но не думала, что ограничение моей свободы будет прямо-таки всеобъемлющим. Меня охватило сомнение, и та самая тревога, опахнувшая меня в саду, вернулась и усилилась.

Видимо, Изабелла поняла мои колебания и поспешила объяснить:

– Я понимаю, что вам могут показаться странными такие жесткие ограничения. Но дело в том, что я, без ложной скромности, весьма успешный в своей сфере специалист, и нередко занимаюсь делами также и дома. Утечка любой информации может нанести непоправимый вред как мне, так и моим клиентам. Именно поэтому я обязана сократить до минимума возможность такой утечки. По этой же причине я запрещаю вам все время службы у меня пользоваться интернетом и мобильным телефоном. У вас ведь нет близких родственников, с которыми вы хотели бы быть в постоянном контакте? К тому же вы должны будете заниматься ребенком круглосуточно, и разыскивать вас в случае необходимости немыслимо. Не буду спорить, эти условия трудно выполнимы. Но и вознаграждение превзойдет ваши ожидания, можете мне поверить.

И снова эта электрическая улыбка. Что же меня в ней так раздражает, черт возьми?!

– И… на какой же срок вы хотите меня нанять?

В этот раз улыбка получилась какой-то двойной – сквозь ее сияющую любезность проступило нечто вроде снисходительного презрения.

– Я предполагаю задействовать ваши услуги в течение полугода как минимум, – произнесла дама и прикоснулась кончиками пальцев к своему бутафорскому животу.

"Наверно, она подозревает меня в легкомыслии", подумала я и почувствовала себя еще более некомфортно.

– Но ведь полгода – небольшой срок, а вам не нужна утечка информации. Если вы потом смените няню… Это ведь еще один новый человек в вашем доме!

Я говорила все это с целью убедить ее в серьезности моих намерений, а также мне действительно было не очень понятно, как эта чрезвычайно деловая будущая мать собирается заниматься собственным ребенком по достижении им полугода. И что, между прочим говоря, станет с ее секретами спустя всего полгода? Я ведь могу их разболтать и после окончания службы.

– Я сказала – минимум, – электрическое сияние не сходило с лица Изабеллы и упорно давило на мои посаженные кофеином нервы. – Я не хочу привязывать вас к дому на много лет, но, возможно, вы сами привыкнете к нам и не захотите его покидать!

Я неопределенно качнула головой и добавила:

– Я хотела бы в свое свободное время заниматься рисованием. Здесь будет такая возможность?

Изабелла развела руками:

– Все ваше свободное время вы вольны отдавать вашему увлечению. Разумеется, не в ущерб вашим обязанностям.

Ну, этого она могла бы и не говорить. Задав еще ряд формальных вопросов, хозяйка заявила, что меня она считает подходящей кандидатурой и ожидает только моего согласия.

Если мне скажут, что согласиться на подобные условия было полным идиотизмом, я охотно это подтвержу. И то, что в итоге я все же дала согласие, объясняется даже не размером обещанного жалованья, которое и в самом деле превышало мои самые смелые ожидания, сколько проснувшейся внезапно необъяснимой потребностью остаться здесь во что бы то ни стало. В этой женщине с бутафорским животом и странной улыбкой было что-то противоестественное, в ней таилось противоречие – темное, может быть, страшное. Не могу сказать, зачем меня так тянуло его разгадывать – помимо тяги к приключениям, свойственной мне с детства, было еще подсознательное ощущение, что я нужна именно здесь и именно в этом качестве. Но почему же, собственно, я назвала ее улыбку странной? Это была широкая, сверкающая, фирменная улыбка успешных людей – например, политиков. Ну так что? О том, что моя нанимательница – преуспевающая леди было известно изначально. Ее улыбку нельзя было назвать сердечной, но на это и не стоило рассчитывать. В конце концов, я видела эту женщину впервые. Однако же, недостаток живого обаяния не должен был вызывать того неосознанного, необъяснимого опасения, которое возникало у меня всякий раз при взгляде на ее лицо. Я старательно восстановила в памяти лицо Изабеллы, каждую его черту, и от догадки мне стало смешно и леденяще страшно одновременно: у этой женщины были необычные зубы – крупные, заостренные, вогнутые внутрь, как у акулы.

***

Итак, я подписала тот самый договор, в котором были приведены многочисленные условия, требования, оговорки, и отдельной статьей на две страницы приводилось описание штрафов и прочих наказаний, угрожавших работнику за нарушение конфиденциальности. До начала трудовых отношений я не имела права сообщать кому-либо, где и в качестве кого я собираюсь работать. В дальнейшем мне запрещалось пользоваться интернетом, с мобильного телефона разрешалось звонить только на номер Изабеллы – она позаботилась о специальном тарифном плане, предусмотренном для родителей младших школьников: позвонить можно было только на один номер. Если бы кто-нибудь спросил меня, что я думаю обо всем означенном, то я бы убежденно назвала это означенное чистой паранойей. Но на последующий закономерный вопрос о том, почему же я подписываю этот чрезвычайно странный договор, я не смогла бы дать определенного ответа. Как я уже сказала ранее, я сделала это интуитивно, почему-то решив, что, если уж судьба забросила меня именно в такие обстоятельства, то наверняка нужно, чтобы эту необычную роль сыграла именно я. Надо признаться, что при всем моем скептическом отношении к религии, мистике и прочим изощрениям человеческого разума я имела стойкое убеждение, что ничего не случается просто так, а является лишь отдельным звеном в цепи событий и находится именно там, где должно находиться. Это было следствием наблюдений и жизненного опыта, не более того.